Суточный наряд

В камерах гарнизонной гауптвахты арестованные, обсудив последнюю новость, по очереди подходили к зарешеченным квадратикам окошек и, напряжённо всматриваясь в полутьму коридора, начинали переговариваться со знакомыми из соседних камер.

— Смотри! У него уже рука к курку тянется, — раздавалось с одной стороны.
— Да не волнуйся! Ему наверняка автомат с пустым рожком выдали, — спокойно отвечал кто-то из камеры напротив.

Разговоры сразу затихали, как только я, проходя мимо, начинал поправлять автомат, висевший на груди. Новость, взбудоражившая гарнизон, заключалась в том, что мы, студенты, заступили в суточный наряд. Нас привезли на месяц военных сборов из Москвы после окончания военной кафедры для принятия присяги и присвоения звания офицеров запаса.

Суточный наряд, если выразиться на студенческом языке, был одним из главных "зачётов" нашего военного сбора. В наряд заступал взвод как самостоятельная воинская единица. У каждого на плече висел автомат Калашникова с двумя рожками боевых патронов, а наша задача заключалась в несении караульной службы на реальных постах воинского гарнизона. Половина нашего отделения, включая меня, была распределена на гауптвахту. За сутки наряда полагалось четыре выхода на дежурство по два часа, а остальное время мы проводили в караульном помещении, лежа на кроватях без одеял.

В полдень на гауптвахту пришёл местный прапорщик для организации уборки и строевой подготовки. Арестованные засуетились по коридору, каждый с ведром в одной руке и другой рукой придерживая штаны, так как ремни им не полагались. Один из них, с подобострастным взглядом на меня, попросил немного подвинуться, так как я загораживал доступ к швабре. У него на погонах было по две красные нашивки, что свидетельствовало о звании сержанта. Через пару дней, отбыв короткое наказание и подпоясанный ремнём, он будет уверенно расхаживать по казарме, как полагается солдату второго года службы, высматривая новобранца для поручения ему таких мелочей, как подшивка воротничка на его сержантской гимнастёрке. Но сейчас, на гауптвахте, я, рядовой на третьей неделе службы, был для него тем, чьи приказы он должен был исполнять.

И это было серьёзно. У меня на плече был автомат с боевыми патронами, а на нём гимнастёрка без ремня. Это было новым и неожиданным опытом – столкновение с таким отношением между людьми, когда одному человеку даётся власть над другим.

Особенно удивительным оказалось проявление этой властности среди нас, приехавших на сборы. Когда нас переодели в военную форму, выяснилось, что у некоторых ребят были по две, а у одного даже три лычки на погонах. До института они служили в армии, где им присвоили эти звания. Четыре года вместе на лекциях, зачётах, экзаменах, и вдруг оказалось, что они старослужащие, со всеми их привилегиями, а мы — новобранцы, которых нужно приучать к воинской службе.

Особенно старался наш однокурсник с тремя лычками. Его назначили командиром отделения, которое находилось в соседней палатке. По утрам нам не нужно было напоминать о построении — он своим громким голосом будил весь взвод, поднимая своих бойцов. Конечно, его отделение всегда строилось первым. Под грохот его команд, обещавших каждому наряд вне очереди, все десять человек в его палатке начинали двигаться одновременно — никто не хотел оказаться последним. Брезент тесной палатки вздувался то с одной, то с другой стороны от лихорадочных движений ребят, натягивающих гимнастёрки.
А потом был бег в противогазах, который хорош разве что тем, что на фотографиях добежавших до финиша невозможно было отличить победителей от проигравших.

И, конечно, служба в армии прививает чувство коллективизма. Ты должен быть как все. Поэтому все одеты в форму одинакового образца, ходят строем и всегда заняты одним и тем же делом.

Однажды наше отделение занималось одним из привычных занятий — перетаскиванием каких-то болванок из одного конца лагеря в другой. Мы присели отдохнуть. Ребята закурили, а я просто сидел рядом.

— Присели покурить! Курите, курите, ребята, — проходивший мимо прапорщик одобрительно обратился к курящим.

Затем он заметил меня.

— А ты что сидишь, сачок? Быстро на работу! — взорвался он, негодуя.

С этого момента и до конца сборов я курил вместе со всеми — как положено.

Как всё изменилось всего за месяц. Тогда, в июне, после окончания весенней сессии четвёртого курса, нам объявили, что в определённый день июля, в девять утра, мы должны прибыть на Павелецкий вокзал. В конце объявления, для большей строгости, упомянули закон СССР о всеобщей воинской обязанности.

Все студенты знали, что после окончания военной кафедры нужно отправляться на месяц в полевой лагерь под Тамбовом для принятия присяги. Время отправления поезда до Тамбова с Павелецкого вокзала тоже не было тайной. В итоге, только немногие пришли к девяти утра, как предписывалось. Большинство же подошли к шести вечера, за час до отправления.

Собравшиеся оживлённо обсуждали прошедшие две недели после сессии. Шуток было много, и они вызывали бурный смех, не потому что были особенно остроумны, а от общего возбуждения предстоящей поездки. Всё это воспринималось как приключение, как игра в солдатики.

Ребята из Чечни, учившиеся на факультете хранения и переработки зерна (ХПЗ), стояли в стороне и переговаривались между собой. Затем они встали в круг и начали свой военный танец. Взявшись за руки, они двигались по кругу, внезапно останавливаясь с громким топотом и выкриком, напоминающим боевой клич. Затем они двигались в обратном направлении и снова резко останавливались. Это повторялось с нарастающей скоростью.

Толпа замерла. Все головы, словно притянутые магнитом, повернулись в сторону танцующих. Кто-то затих, даже ребёнок заплакал от испуга. Через некоторое время к нашим офицерам подошёл милиционер и попросил прекратить танец. Но вмешательство уже не понадобилось, так как подали поезд, и все поспешили к вагонам.

Когда мы зашли в плацкартный вагон, оказалось, что места там хватает только для того, чтобы сидеть на полках, плотно прижавшись друг к другу. Поезд вскоре тронулся, и самые проворные начали забираться на багажные полки, расположенные над верхними, которые были вдвое уже. Вскоре появился наш преподаватель, подполковник в морской форме, для проверки.

— Чтобы познали тяготы военной жизни, — ответил он, лукаво прищуриваясь на наш вопрос, что почему мест в три раза меньше чем нужно.

В Тамбове нас уже на машинах привезли в военную часть и повели в столовую. В воздухе смешивались запахи только что закончившегося обеда и солдатской пропотелой одежды. Котлы были полные, но когда начали наливать их содержимое в наши миски, это оказалось мутной водой, в которой что-то плавало. Нам сказали, что это суп. Второе нам не полагалось, но с компотом мне повезло — в моей кружке в прозрачной воде плавали две вываренные изюминки.

И вот настал настоящий суточный наряд. Под утро, когда до его окончания оставалось всего пару часов, я, отстояв последнюю вахту, лежал на кровати в караульном помещении. Тело сковывала усталость, и меня начинало клонить в сон. Хотелось больше согреться, натянув на себя одеяло, но одеял нам не полагалось. Вместо него на груди тяжело лежал автомат Калашникова.

— Тревога! В ружьё! — внезапно раздался крик, сопровождаемый громким ударом о стену от распахнувшейся двери.

Помещение мгновенно стало тесным — все одновременно вскочили с кроватей. С грохотом упал чей-то автомат, зазвенела алюминиевая кружка, покатившись по полу. Выбежав во двор, мы замерли в ожидании разъяснения дальнейших действий. Вскоре последовала команда:

— Отбой, построение.

Когда мы вернулись в караульное помещение, то сели пить чай и слушать последние новости от только что сменившихся ребят. Не обошлось без происшествий. Один из наших стоял на посту у гарнизонного забора, где тот был особенно доступен для любителей самоволки, так как к забору почти вплотную примыкали складские помещения. Под утро пара солдат, возвращавшихся из самоволки и не подозревавших, что в эту ночь постовые не из их гарнизона, перелезли через забор в привычном месте.

 — Лежать! —  Приказом встретил их окрик незнакомого часового.

После чего последовал недвусмысленный лязг передёргиваемого затвора.

— Стоит ли твой автомат на предохранителе? — Первое, что спросил у нашего постового дежурный офицер, прибежавший с тревожной группой.

В конце суточного наряда состоялось общее построение. Начальник части поблагодарил нас за службу, особенно отметив заметное сокращение количества самоволок за время нашего дежурства. Мы уезжали из части уставшие, но с чувством, что стали настоящими солдатами.

Еще через две недели мы уже были в Москве, и институтское общежитие распухало от веселья, словно забродившее тесто, в честь нашего возвращения. Всю ночь окна общежития светились, выпуская в темные окна домов на противоположной стороне улицы заряды громкого смеха и музыки. В ответ некоторые окна напротив тоже начинали светиться, и за отдернутыми занавесками появлялись заспанные, мрачные лица. На волне безудержного веселья, как в волшебной сказке, невозможное становилось возможным. Наш старший сержант, еще неделю назад грозивший своим бойцам нарядами вне очереди, теперь, нарядившись в фирменный батник, снова стал хорошим приятелем, каким и был до сборов.

В течение всего этого безумного веселья начальник военной кафедры и все офицеры ходили по этажам общежития, стараясь успокоить самых необузданных весельчаков. Это был их суточный наряд.