Валерий Скоров. Изгнание и возвращение. рассказ

   


Виктор Иванов
ИЗГНАНИЕ И ВОЗВРАЩЕНИЕ рассказ
( отрывок из книги воспоминаний современников о поэте-эмигранте Валерии Скорове )

В начале июня 2024 года в арт-кафе «Лагуна» города-курорта Свети Влас было особенно многолюдно и празднично. Здесь собрались почитатели таланта заслуженного работника России , пианистки и прекрасного мелодекламатора Людмилы Ивановны Михайловой.  В этот день она отмечала свой день рождения.  Хотя ей уже перевалило за восемьдесят, она в этот вечер смотрелась особенно  моложаво и излучала экспрессию  и тихую внутреннюю радость.  Весь вечер она музицировала и читала стихи своего любимого поэта-шестидесятника из Ленинграда, вынужденного эмигранта Валерия Скорова, которому она посвятила более десяти лет своей жизни, добровольно и безвозмездно взяв на себя функции его литературного секретаря. Она  стала его Музой и ангелом-хранителем в самые трудные годы после его возвращения из эмиграции.
 Мы с моей женой сидели за одним столиком  с дамами из московского бомонда .  Среди них была Тамара, привлекательная женщина средних лет, одетая богато, ярко и модно. Она внимательно слушала как наша любимая исполнительница читает стихи Валерия Скорова, и шептала про себя:
«Странно, странно,  почему я не знала этого барда?»
«Виктор, может вы мне расскажете что-нибудь про этого самородка из Ленинграда, сказала она обращаясь ко мне.
«Почему бы и нет?», ответил я, «тем более наш стаж общения с Людмилой Ивановной в Болгарии уже перевалил на второй десяток лет».
«Так Вас не затруднит рассказать мне больше об этом поэте?»
 «Ничено особенного,  Тамара,  отвечал я ей. «Расскажу с удовольствием!»
 « Валерий Скоров до эмиграции больше ходил по морям-океанам как гидролог и месяцами его не было в родном Ленинграде.  Вечерами на палубе или в кубрике он пел для команды корабля и своих коллег–ученых свои незатейливые «моряцкие» песни типа «В Кейптаунском порту», «Мурку», «Одессу-маму» и прочую блатоту, которую в СССР никогда в эфире не крутили.  Только в годы «оттепели» на центральном радио появилась радиопередача «В нашу гавань заходили корабли»,  в которой звучали незатейливые авторские песни про дальние страны, про страшных людоедов, пржорливых курокодилов и знойных креолок.
Даже такой большой авторитет и знаток советской литературы 20-го века как известный писатель и философ Михаил Иосифович Веллер, объехавший со своими лекциями о русской литературе всю Европу и Америку., анализируя истоки авторской песни в нашей стране и в частности в Петербурге, в котором он прожил и проработал половину своей жизни, ни разу и нигде не упомянул имени этого барда, поэта-песенника Валерия Скорова.
 Имя Скорова до сих пор было больше известно среди русских эмигрантов в Чикага и Нью-Йорке, в разных штатах США и в соседней Канаде.
  Именно в США Валерий Скоров, несмотря на скудость быта и постоянную денежную нужду, стал зрелым поэтом.  В это период он выпустил три книги своих стихотворений.  Первая называлась «Сексо» и имела успех у молодежи и одиноких мужчин.  Ее страницы источали эротику и будили темные желания.  Далее последовали сборники стихов «»Перекати-поле»                и «Равиния». В них все чаще звучала тоска по родной русской природе, богоискательство, темы любви и сострадания.  Несколько песен Валерия Скорова вошли в репертуар популярного в ресторанах «Брайтон Бич»  певца из России Михаила Шуфутинского.  Это были песни: «Одессу-маму не продам» и  «Прости-прощай, я покидаю зону»
Тоску по Родине Валерий все чаще заливал приличной дозой дешевого бурбона «Джек Дэниэльс» и выплескивал в пьяном угаре на бумагу свою тоску по ушедшей молодости  и меткому русскому слову. 
Наконец и в Россию пришла «оттепель»,  приподнялся «железный занавес» и Валерию Скорову удалось вернуться в родной Ленинград.  Город уже стал  другим за 15 лет, изменились люди, многие ленингадцы его как поэта уже позабыли.  И снова грусть-тоска наваливалась на поэта, и он вновь склонялся над стаканом водки или абсента в кругу случайных собутыльников.
 Именно,  в такой период его непростой жизни ему повстречалась на жизненном пути музыкант и регент церковного хора Людмила Михайлова.    В то время от поэта-пьяницы  отказались и жена и сын,  а Людмила, с характерной для русских женщин жалостью,  подымала его год от года          из забытья и тянула его к свету и доброте душевной.  Она  ухаживала за ним, когда его скрутила тяжелая неизлечимая болезнь, проводила его в последний путь и до сих пор неустанно несет вахту памяти о несчастном талантливом поэте.
Эти факты из жизни Валерия Скорова я каплю за каплей понемногу вытягивал от Людмилы Михайловой.  Она неохотно делилась личными воспоминаниями с окружением.  Что-то я почерпнул из строчек стихотворений самого      Валерия Скорова.  Кое-что стало известно от его знакомых по Петербургу.
  Так, самодеятельный поэт Константин Кузьминский,  в прошлом геолог, знал его по Ленинграду по встречам в мастерской художника Андрея Геннадьева, наследника всемирно известного скульптора Ивана Шемякина. Кузьминский позднее также эмигрировал в США , там он включил в изданную им в Нью-Йорке в 80-е годы 20-го века  антологию русской поэзии «Голубая лагуна», свои воспоминания о Валерии Скорове и несколько его стихотворений.  В своих воспоминаниях Кузьминский пишет что в США среди русских поэтов Скорова шутливо называли «Силыч» и «фолкссингер» - так в США называли тех, кто поет в народе и для народа свои песни в РИФМУ, которой современная молодежь зачастую пренебрегает.
Кузьминский вспоминает , что Валерий Скоров переживал как личную трагедию  раннюю смерть своего любимого барда и поэта Владимира Высоцкого.  Эта смерть вызвала у Скорова новый прилив творческих сил,                Скоров в США  написал 15 стихотворений памяти Владимира Высоцкого, подобрал  к ним музыку и издал их отдельным сборником песен.
Из официальных иточников о Валерии Скорове в электронных интернет-медиях известно следующее:
 Замечательный русский поэт, бард 20-го века Валерий Васильевич Скоров (Скорописцев) родился в городе Новосибирске  22.09.1941 года, прожил короткую, полную лишений жизнь диссидента и эмигранта и умер в возрасте 59 лет 21.02.2001 года в Санкт-Петербурге.                Немногие знают, что его судьба была сложной. Её трагизм был заложен изначально .Валерий Скоров родился недоношенным в эвакуации в 1941 году от матери, получившей похоронку о гибели любимого мужа в первые месяцы Великой Отечественной войны.
После войны учился и жил в Ленинграде. В юности окончил мореходное училище.
Позднее окончил Педагогический институт им. Герцена, географический факультет.
Многие годы он провел в морских командировках  на научно - исследовательских судах в Арктике и  Антарктике. Прошёл весь мир с севера на юг, с востока на запад. И страны, которые он видел, и встречи с людьми разных континентов отразились на характере поэта.
Многие из его стихов посвящены любимому городу Ленинграду.
Искатель приключений, достаточно смелый, чтоб идти им
навстречу, наблюдательный и впечатлительный, он видел много такого,
что одного делает мечтателем, другого - рассказчиком.
А Валерия всё это сделало поэтом.
В нем жили сострадание к миру, желание поделиться с каждым,
дать любому что-то от себя, что тот способен понять и приять..
В 1979 году он был вынужден эмигрировать в США за свои стихи, не угодные властям. В них он допускал резкую критику в адрес власть предержащих.  Все закончилось его прфилактикой и официальным предупреждением.
- "А Вам бы лучше уехать, Скорописцев!" - сказал ему следователь на допросе в управлении КГБ. И он был вынужден уехать из страны сначала в Израиль, а потом в США.
Уезжал с болью в сердце - разрывались корни, связывающие его с Родиной.
На таможне сотрудники в присутствии отъезжающих демонстративно разрывали при них паспорта, трудовые книжки, ордер от квартиры.
 Люди, подобные ему, уезжали в неизвестность, насовсем,
как враги народа.
Находясь за рубежом в Израиле и США Валерий стал писать стихи, наполненные тоской, болью за Россию и любовью к родной природе...

Щемящая любовь мне грустью улыбнулась

и яркой памятью встревожила река.
берёз неувядаемая юность,
село вдали, поля и облака.

И русской осени багряное раздолье,
в которое влюблен был Левитан.
щемящее и горькое снадобье,
увы, не заживляющее ран.

Да, это горькое снадобье сопровождало его все годы, пока, не открылся железный занавес в России.



На вокзале родного города

На вокзале, с которого столько случалось отъездов,
в перелески и смех, и пахучие белые мхи,
где стоит паровозик с виной неизжитой разъездов,
где свиданки свои назначали для нас рюкзаки,

мы сойдёмся опять вспоминать, воскрешать,
улыбаться и вольно дышать.
Я шагну на перрон, не чужой из чужого вагона,
побежит ко мне юность в морщинках и красках седых,

словно сбудется сон без разлуки, слезы и урона,
словно мы не теряли восторгов своих молодых.

Мы сойдёмся опять вспоминать, воскрешать,
улыбаться и честно дышать.
На вокзале, под куполом блеклого, стылого неба,
в леденящем свечении холодных и жёстких стропил,

прянет солнечный жар,
иссушая и горло и нёбо,
наилучшего лета,
которого не позабыл.

Мы сойдёмся опять вспоминать,
воскрешать, улыбаться и трудно дышать.

По возвращению в Россию, после 15 лет вынужденной эмиграции, Валерию Скорову было суждено прожить еще почти десять лет  в родном Петербурге и в псковской деревеньке Блынки, где он приобрел заброшенную избушку и написал многие свои лучшие вещи...
Его ожидал сдержанный, но восторженный приём, он выступал в самых разных аудиториях и, по-видимому, чувствовал себя счастливым.
Между тем, его друзья и соратники по "поэтическому цеху" в эти годы уходили из жизни один за другим.
Многие стихи Валерия Скорова тех лет пронизаны скорбью по рано ушедшему из жизни Владимиру Высоцкому.
 Быть может такова судьба особо одаренных:  они долго не задерживаются на этом свете.
Это о таких Творцах Слова сказал великий немецкий поэт Ренрих Гейне: «Мир треснул, и трещина прошла через сердце поэта».

Внезапно самого Валерия Скорова безжалостная, по сути, неизлечимая болезнь настигла в конце девяностых.
И он ушел и  тихо растаял в вечности.
А стихам Валерия Скорова  была суждена ещё долгая жизнь, и признание, благодаря памяти и усилиям знавших его и любивших при жизни друзей и близких.
 Пока нас помнят, мы живы!

Не воспеть мне чужие напевы,
И на рисовой, тонкой бумаге
Тушью чёрной не вычертить профиль
Знаменитейшей Фудзиямы...

Я могу оценить газели,
Кружевную игру Востока,,
И пастушей свирели пенье,
И Корана литые суры...

Или шум ледяного моря
В переборах кантеле звучных,
И гортанные песни горцев,
Многократно усиленных эхом.

Колдовское гуденье бубна,
Африканские жаркие ритмы...
Я могу умом, но не сердцем
Принимать чужие напевы.



Но оно всегда замирает,
Лишь услышу песню Бояна:
О походах великих предков,
О победах и пораженьях.

О пирах в дубравах зелёных,
И о плаче жены - Ярославны,
О страданьях простого народа,
О безумстве кровавых распрей.


О лучине в избе крестьянской,
О росистой траве шелковой
На полянах тихих и сонных,
На лугах заливных и сочных.

Замирает от духа хлеба,
От земли в золотом тумане,
От кувшинок - девушек белых
И от детского узнаванья.

Принимая чужие напевы
Я лишь краем касаюсь веры,
И моя вина перед руной -
это небо над колыбелью.

Чикаго, 1985 г.

В день рождения подруги Валерия Скорова Людмилы Михайловой в прошлом году я подарил ей собственный перевод на русский язык стихотворения местной болгарской поэтессы  Калинки Колевой .
«МУЗА и ПОЭТ»
По мотивам стихотворения «Гранд-Дама» Кали кол               
(посвящается  Людмиле Ивановне Михайловой - музыканту и литератору, пропагандисту творчества поэта-шестидесятника Валерия Скорова)
Автор  перевода Виктор Иванов


Бархатной поступью ноты по клавишам мчатся и маются ,                а пальцы их гонят, несутся за ними в погоню.                Реальность и магия тесно в тех нотах сплетаются,                и выливаются в строфы, рождая  восторг и гармонию.
Мотив поднимается в небо, тобой околдованный,                и крутится, в кем-то придуманном вальсе,  неистово.                Людмила тот вальс наполняет словами и истиной,                И бард оживает в нем  временем сломанный, скованный.
Ты ощущаешь в стихах его боль и отчаяние,                И музыкой будишь в душе его искру надежды.                «Поверь! Все пройдет!  Встретишь Музу нечаянно!»                Но Муза исчезла, в истлевшие прячась одежды.
 Вернулся домой – позади только годы изгнания.                Чужой для своих и чужих…   нет любви, понимания.                И вновь пустота… и все те же страдания,                И  нет в Петербурге поэту признания!
Тебе были муки поэта без Музы так близки.                По капельке барда опального ты возрождала!                Увидела гения в чаде кабацком, с абсентом и виски,                и бедную душу поэта, что с неба на землю упала.!
Но Муза все это снесла.  И в часы просветления                Он с нею взлетал до космической, дивной феерии.                Спасала ты барда Любовью, безмерным терпением,                Пока не ушел он в иное средь звезд измерение.
Оттуда он шлет ей послания павшего гения,                и вдохновляет на труд и всем людям служение!

Блаженны те, кто уходят рано, их возлюбил и взыскал Своей благодатью Господь..