Прикрыв туманом, еле-еле, занимается рассвет

Прикрыв туманом, еле-еле, занимается рассвет
У стен домов засентябрели берёзки в желтоцвет.
И к заутренней взывая, церковный колокол звучит,
Бабка юбки задирая, по лужам шлёпает, ворчит.
Воробьишки, точно зная, где хлеба вынесут с утра,
Порхают, трели выдавая в колодце старого двора.
И старый кот, дитя природы, пенсионер и донжуан,
Поёт под окнами рулады, продлевая свой роман.
С окна ему кидает кильку, едва прикрывши телеса,
Мадам без возраста. Не важно, её пожухлая краса
Ещё прельстить любого может, кто ей в душу поглядит
Но увы, к ней только ходит волосатый троглодит.
Она с котом — как автострада: огни, дороги, рёв мотора
И росчерк на стекле помадой: Любовь закончилась, Аморе…
А дальше вновь, ухабы, дыры, мелькают дни весны как дым
И в горле ком, и Бог не видим, не слышен и не зрим…
А осень, росчерком пера, легко сменила душность лета
На лёгкость жёлтого листа закружившись в аллегретто.
И та, у которой каждый не первый, как и не последний, впрочем,
Манящая, странная, чуть горчащая в поцелуе как чашка с кофе,
Исписанная мужчинами вся построчно, впускает солнце…
Такое, с запахом апельсина, тмина, лаванды и мяты
И уже не важно, почему в её постели простыни смяты.
В отличие от бабки, бегущей в церковь и пнувшей по пути кота,
Она, на подоконник насыпает пшена, и, для детдомовцев вяжет кита.
А как чайник вскипит, заварит чай…
Эту осень она попросила: — Выручай…
Невыносимо — носить в себе небо и солнце и вселенную полную звёзд…
Знаешь, выбор между белым и чёрным бывает не прост…
И Осень выпила синь неба из её глаз, заменив их цвет на медовый,
Шепнула: — Пусть и дальше тебя считают бедовой,
Бог живёт не в церквях, не под поповскою рясой
Прорастает он в каждом из нас, в котах, воробьях, звуках джаза…
Осуждают? Что ж, Магдалину судили тоже
И где эти судьи сейчас? Не имен не осталось, ни слова…