67. Завещание

После тайного венчания Чехов с Книппер едут "на кумыс" в Аксеново. Эту поездку в Аксеново Чехов назвал ссылкой, как и свою жизнь в Ялте. Видимо потому, что вынужден был теперь жить согласно приговоров врачей, которые за него решали, куда ехать, где зимовать.

Тяжело больной Чехов прежде всего нуждался в покое, только в покое, моральном и физическом, а ему пришлось проделать настолько трудное путешествие в Аксеново, что он сравнивал его с поездкой на Сахалин. У пристани Пьяный Бор они застряли на целые сутки, ночевали прямо на полу в большой крестьянской избе. Не зная точного расписания парохода находились в тревожном ожидании, и всю ночь боялись заснуть. "Это ужасно, - писал Чехов со станции Пьяный Бор, - это похоже на мое путешествие по Сибири..."

Молодые ненадолго задержались в Нижнем Новгороде, чтобы повидаться там с Горьким, который отбывал под полицейским надзором домашний арест в связи с его участием в мартовских выступлениях молодежи. Затем они спустились вниз по Волге, свернули на Каму, потом на реку Белую и, наконец, прибыли в Аксенове, находившееся неподалеку от Уфы. Здесь они сняли две комнаты в санатории.

По приезде Чехов получил телеграмму от матери, благословившей его брак, а от Маши — ничего. Молчание сестры Чехова тревожило: наверное, она расстроена тем, что Антон скрывал от нее свои намерения до самого конца. Еще 20 мая, дза 5 дней до венчания, он послал ей загадочное письмо:
"Милая Маша, ко мне приходил Н. И. Виноградов по твоему делу... Ну-с, был я у доктора Щуровского. Он нашел притупление и слева и справа, справа большой кусок под лопаткой, и велел немедленно ехать на кумыс в Уфимскую губ<ернию>, если же кумыса я не буду переносить, то — в Швейцарию. На кумысе, скучнейшем и неудобном, придется пробыть два месяца. Уж я не знаю, что мне делать, как быть. Ехать одному скучно, жить на кумысе скучно, а вести с собой кого-нибудь было бы эгоистично и потому неприятно. Женился бы, да нет при мне документов, все в Ялте, в столе. Рука уже не болит".

И поэтому из Аксеново он пишет Маше, словно желая оправдаться: «Здравствуй, милая Маша! Все собираюсь написать тебе и никак не соберусь, много всяких дел, и, конечно, мелких. О том, что я женился, ты уже знаешь. Думаю, что сей мой поступок нисколько не изменит моей жизни и той обстановки, в какой я до сих пор пребывал. Мать, наверное, говорит уже Бог знает что, но скажи ей, что перемен не будет решительно никаких, все останется по-старому. Буду жить так, как жил до сих пор, и мать тоже; и к тебе у меня останутся отношения неизменно теплыми и хорошими, какими были до сих пор...
Здоровье мое сносно, даже пока хорошо; кашель уменьшился, почти нет его. В конце июля я буду в Ялте, где проживу до октября, а потом в Москву — и там до декабря, потом опять в Ялту. Стало быть, с супругой своей придется жить в разлуке — к этому, впрочем, я уже привык..» (20 мая 1901 года).  Непонятно, зачем надо было жениться, если никакого изменения в жизни не планировалось..

Прошел еще день, и Антон Павлович получил письмо от сестры, датированное 24 мая — вероятно, оно шло так долго, поскольку Чехов в это время не имел постоянного адреса. Письмо это было ответом на его послание от 20 мая, в котором он намекал — в шутливом тоне — на то, что, возможно, женится. Мария Павловна, как он и предчувствовал, приняла этот намек без восторга: «Теперь позволь мне высказать свое мнение насчет твоей женитьбы. Для меня лично свадебная процедура ужасна! Да и для тебя эти лишние волнения ни к чему. Если тебя любят, то тебя не бросят, и жертвы тут никакой нет, эгоизма с твоей стороны тоже нет ни малейшего. Как это тебе могло прийти в голову? Какой эгоизм?! Окрутиться же всегда успеешь. Так и передай своей Книпшиц. Прежде всего нужно думать о том, чтобы ты был здоров. Ты, ради Бога, не думай, что мною руководит эгоизм. Ты для меня был всегда самым близким и дорогим человеком, и, кроме счастья, я для тебя ничего другого не желаю. Был бы ты здоров и счастлив — для меня больше ничего не надо. Во всяком случае, действуй по своему усмотрению, быть может, я и пристрастна в данном случае. Ты же сам воспитал меня быть без предрассудков!.. Боже мой, как тяжело будет прожить без тебя целых два месяца, да еще в Ялте! Если бы ты позволил мне навестить тебя на кумысе, хотя бы на одну недельку!» И заканчивает Мария письмо горьким комментарием: «Если ты не скоро ответишь мне на это письмо, то мне будет больно. Кланяйся ей».

Странно было все происходящее для преданной Маши: ведь она всю свою жизнь посвятила любимому брату, и отказывала самым достойным претендентам на ее руку. Наверное она ожидала того же и от брата. Возмущало ее и предательство лучшей подруги.. Угрызения совести заставили Чехова попытаться объяснить сестре, как все произошло. 4 июня он написал Марии Павловне, что не знает, совершил ошибку или нет, но главные причины его женитьбы следующие: во-первых, ему уже больше сорока лет, а во-вторых, Ольга из хорошей семьи; «…если понадобится разойтись с ней, — продолжает он, — то я разойдусь ничтоже сумняшеся, как будто я не женился; ведь она самостоятельный человек и живет на свои средства». А заканчивает прежним утверждением, что эта женитьба не изменит ни его образа жизни, ни образа жизни тех, кто жил и продолжает жить вместе с ним, все останется в точности так, как раньше, и он будет по-прежнему жить один в Ялте.

Мария Павловна в отчаянии, неужели все, ради чего она жила, оказывается не имеет для брата никакого значения? Она снова ему пишет:
«Хожу и все думаю, думаю без конца. Мысли у меня толкают одна другую. Так мне жутко, что ты вдруг женат! Конечно, я знала, что Оля, рано или поздно, сделается для тебя близким человеком, но факт, что ты повенчан, как-то сразу взбудоражил все мое существо, заставил думать и о тебе, и о себе, и о наших будущих отношениях с Олей. И вдруг они изменятся к худшему, как я этого боюсь… Я чувствую себя одинокой более, чем когда-либо. Ты не думай, тут нет никакой с моей стороны злобы или чего-нибудь подобного, нет, я люблю тебя еще больше, чем прежде, и желаю тебе от всей души всего хорошего, и Оле тоже, хотя и не знаю, как у нас с ней будет, и теперь пока не могу отдать себе отчета в своем чувстве к ней. Я немного сердита на нее, почему она мне ровно ничего не сказала, что будет свадьба, не могло же это случиться экспромтом. Знаешь, Антоша, я очень грущу и настроение плохое… Видеть хочу только вас и никого больше, а между тем все у всех на глазах, уйти некуда.
Пока я еще никому не говорю, хотя по городу слухи уже носятся. Конечно, скрывать уже нечего. Когда получили от тебя телеграмму, мать от неожиданности как-то остолбенела, потом с ней сделалась медвежья болезнь, но вскоре она совершенно оправилась и теперь удивляет меня своим спокойствием...
Напиши, умоляю тебя, о себе. Как ты себя чувствуешь и как твое здоровье? Хорошо ли на тебя действует кумыс? Я теперь ожидаю только почты. Как далеко вы живете от Ялты!.. Будь здоров и счастлив, кланяйся Оле. Твоя Маша. Попроси Олю написать мне»(28 мая 1901 г.). В то же время послала Мария Павловна письмо и Ольге Книппер: «Ну, милая Олечка, тебе только одной удалось окрутить моего брата! Уж как крепился, не поддавался человек, но судьба пришла и кончено!»

Мария Павловна и на самом деле чувствовала себя дважды преданной: братом и лучшей подругой. Эти два человека, каждый со своей стороны избравшие ее своей наперсницей, сыграли свадьбу втайне, ничего не сообщив ни ей, ни другим членам семьи! Теперь есть женщина, которая заменит Машу Антону, и Антон заменит ее, сестру, другой женщиной.

"Кумысный" санаторий был скверный, примитивно устроенный. Писателю было там тягостно, неинтересно. Когда-то Чехов писал, что жить в санатории, где-нибудь в степи, может здоровый, жизнерадостный человек. А на больного пустынный пейзаж и монотонная обстановка влияют отрицательно.

- У Антона Павловича, - рассказывала О. Л. Книппер, - была очень сложная психология. Санаторий казался ему могилой. Он не мог долго находиться в одном месте... Тем более в таком... "Такая пустыня невероятная", - часто повторял он.

- Пожалуйста, - сказал как-то в шутку Антон Павлович, - найди пистолет и застрели меня и себя... Он при этом улыбался, но я понимала, что в этом санатории ему мучительно. Потому мы и уехали, не окончив курс лечения.

Чехов в санатории немного прибавил в весе. "Только, - писал он известному судье А. Ф. Кони, - не знаю отчего, от кумыса или от женитьбы..."

9 июля Чехов возвращается в Ялту. Ему снова становится хуже и, по-видимому, настолько, что 3 августа он пишет свое завещание-письмо, адресованное М. П. Чеховой.
Марии Павловне отходили в пожизненное владение «Белая дача», деньги и доход с драматических произведений. Ольге Леонардовне – дача в Гурзуфе и пять тысяч рублей. Сестра получала право продать недвижимое имущество, если захочет. Чехов просил ее выдать «брату Александру три тысячи, Ивану – пять тысяч и Михаилу – три тысячи, Алексею Долженко – одну тысячу и Елене Чеховой (Леле), если она не выйдет замуж, - одну тысячу рублей».

После смерти Евгении Яковлевны и Марии Павловны, согласно этому письму, «все, что окажется, кроме дохода с пьес, поступает в распоряжение таганрогского городского управления на нужды народного образования, доход же с пьес – брату Ивану, а после его, Ивана, смерти – таганрогскому городскому управлению на те же нужды по народному образованию».

В этом документе Чехов не забыл и свои личные обязательства: «Я обещал крестьянам села Мелихова 100 рублей – на уплату за шоссе; обещал так же Гавриилу Алексеевичу Харченко платить за его старшую дочь в гимназию до тех пор, пока ее не освободят от платы за учение». Кончалось письмо наказом сестре: «Помогай бедным. Береги мать. Живите мирно. Антон Чехов».

Чехов не отдал письмо адресату. Оно хранилось среди личных бумаг Чехова. Но сестра и жена скорей всего знали о содержании наказа, внесшим ясность и определенность, столь необходимые Марии Павловне и Ольге Леонардовне. Одной из причин написания этого письма явилось все ухудшавшееся здоровье Антона Павловича. Едва он вернулся с кумыса в Ялту, у него усилился кашель, показалась кровь. Но он не поехал в Швейцарию, как советовал доктор Щуровский.

Возможно, что Чехов уже не верил в спасительность лечения кумысом или горным воздухом, и как врач, осознавал, что все бесполезно.

В конце августа Книппер уехала в Москву, а следом за ней и Мария Павловна. Жизнь вошла в привычную колею: гости, телефонные звонки, письма жене. Перемена в доме – это комната Ольги Леонардовны на первом этаже, «тихая и одинокая», по словам Чехова. Отсюда перенесли по его просьбе в кабинет кресло, а веер, оставленный женой, он спрятал к себе в стол.

Осенью в Москве Чехов опять посетил доктора Щуровского, чтобы рассказать о лечении кумысом, которое не помогло. Докторские рекомендации были таковы: ничего не писать, не работать месяцев восемь, девять. Да, Антон Павлович и сам знал, что напряженная работа может закончиться кровотечением, как это происходило в последние годы. Еще в 1894 году Чехов писал: «трудно совокупить желание жить с желанием писать», подразумевая под «жить» новые впечатления, поездки, знакомства, романы с женщинами, круговорот дел. Тогда было много сил и хотелось все объять - и писать и жить! А теперь оставалось желание, но не было сил писать, а временами, казалось и жить.

Не работать Чехов не мог. Он писал новый рассказ «Архиерей», писал долго  и трудно, с большими перерывами. Философская посылка рассказа о равнодушии природы « к жизни и смерти каждого из нас». Ушел из жизни преосвященный Петр. «А на другой день была Пасха. В городе было сорок две церкви и шесть монастырей; гулкий, радостный звон с утра до вечера стоял над городом, не умолкая, волнуя весенний воздух; птицы пели, солнце ярко светило. На большой базарной площади было шумно, колыхались качели, играли шарманки, визжала гармоника, раздавались пьяные голоса. На главной улице после полудня началось катанье на рысаках, - одним словом, было весело, все благополучно, точно так же, как было в прошлом году, как будет, по всей вероятности, и в будущем». Жизнь продолжается, и это, как считал Чехов, – самое главное.