Солнышко часть 7 окончание

Глава 13
Катя приехала к родным на всё лето, но не выдержала дома и месяца. В конце второй недели на неё вдруг накатила необъяснимая тоска, и она засобиралась в Горький. Хотела позвонить Довгалю о своём приезде, но для этого нужно было идти в совхозную контору. Представила свой разговор при чужих людях и от этой идеи отказалась. Мама с бабушкой после случившегося бурного выяснения отношений не противились её отъезду, наоборот, всячески его поощряли. Просили Катю передать от них поклон Максиму Степановичу и пригласить его к ним погостить – уж больно им хотелось увидеть этого человека, а может быть, и обсудить с ним сложившуюся ситуацию. Честно говоря, обе они понятия не имели, как быть их любимице дальше и что ей посоветовать. Катина надежда на их мудрость и жизненный опыт, увы, не оправдалась. 
Катя позвонила в дверь, но никто не откликнулся. Повернула в замке ключ. Вошла. Никого. Была пятница. В это время они с Максимом Степановичем обычно уже приканчивали ужин. «Очевидно, он проведывает внучку», – решила Катя и привычно взялась за уборку квартиры. Закончив протирать книги, прилегла почитать, но вскоре услышала, что пришёл хозяин. Вышла, улыбаясь, к нему и застыла на месте. Таким мрачным она Максима Степановича никогда не видела. Довгаль, заметив в прихожей свет, понял, что приехала Катя, и попытался совладать со своим лицом, но получилось плохо. 
– Ты… – выдохнул он. – Как хорошо, что ты приехала! Довгаль вдруг перешёл с ней на «ты», чего сам из-за волнения, похоже, не заметил. 
Но Катя заметила, и это её ещё больше напугало. 
– Максим Степанович, что с вами стряслось?! 
Довгалю совсем не хотелось сейчас говорить об этом, тем более, с Катей, но деваться было некуда. И он в общих чертах, опуская некоторые неприятные подробности, рассказал Кате о том, что сегодня произошло в его НИИ. А случилось вот что. 
За пять минут до конца работы ему, заведующему лабораторией, позвонили из парткома и попросили срочно зайти. Парторг Лариса Евгеньевна Зорина на секунду оторвалась от бумаг, поздоровалась и попросила его присесть напротив. Вид у неё был озабоченный, чувствовалось, что она не знает, как лучше начать разговор. Наконец заговорила: 
– Уважаемый Максим Степанович! К нам в партком поступило очень неприятное письмо. Оно не подписано. Ещё недавно такой сигнал мог стать предметом обсуждения на общем партсобрании. Но времена сейчас другие, и, согласно недавнему Указу Президиума Верховного Совета СССР «О порядке рассмотрения предложений, заявлений и жалоб граждан», такие письма рассмотрению не подлежат. Тем не менее, я не выбросила его в урну и сочла своим партийным долгом вас с этим письмом ознакомить. 
Довгаль, пока шла эта преамбула, решил, что речь в письме идёт о ком-то из его сотрудников, и поинтересовался: 
– Лариса Евгеньевна, а почему, собственно, я должен читать это письмо? Не будет ли правильнее ознакомить с ним того, кого оно касается? 
– Да в том-то и дело, что оно касается вас! Читайте… 
И протянула Максиму Степановичу листок, где размашистым намерено корявым почерком и таким же слогом сообщалось: 
Уважаемые члены партии просим обратить внимание на поведение вашего сотрудника Довгаля М. С. Как вам наверно известно что он несколько лет назад при трагических обстоятельствах потерял супругу. Дети его были тогда еще не взрослые и он жил нормальной жизнью советского человека, воспитывал, заботился о них, но вот они выросли и Довгаль М. С. выгнал их из дому и стал вести разгульный образ жизни, приводить себе юных девиц сомнительного поведения и сожительствовать с ними. Одна его полюбовница и сейчас живет у него в квартире. Просим принять меры и воздействовать на аморальное поведение вашего коммуниста Довгаля М. С. 
Группа неравнодушных граждан. 
– Что вы скажете на это, Максим Степанович? 
– Скажу, что в этой стряпне нет и слова правды, а вот уши автора из письма прямо-таки торчат… 
– Там, действительно, нет ни слова правды? – парторг изучающе посмотрела на него. – Видите ли, уважаемый Максим Степанович, прежде чем пригласить 
вас сюда, я обсудила этот вопрос с членами парткома. И оказалось, что вас таки видели несколько раз в компании с молоденькой особой… 
Парторг, того не подозревая, наступила на больную довгалевскую мозоль. Человек не конфликтный, он в другом случае, возможно бы, сдержался, но тут его прорвало: 
– Во-первых, уважаемая Лариса Евгеньевна, показав эту анонимную мерзость членам парткома, вы впрямую нарушили вышеназванный Указ. Во-вторых, когда я говорил, что в письме нет ни слова правды, то имел в виду, что никаких девиц я к себе с целью близости не водил – это касается и оболганной в письме девушки, которой я просто-напросто сдаю комнату. И, наконец, главное: если бы даже у меня с кем-то что-то и было, то какое всем собачье дело до моей личной жизни?! 
Побагровевшая парторгша предложила Довгалю немедленно покинуть её кабинет, бросив вслед, что 
поставит вопрос перед дирекцией о возможности пребывания такого, как он, хама на должности руководителя лаборатории… 
Всю дорогу домой Максим Степанович не мог прийти в себя от раздирающих его чувств. Но, странное дело, чем ближе подходил к концу его рассказ, тем больше он успокаивался. Чего не скажешь о Кате. 
– Какая ужасная история! Я приношу вам одни несчастья, – всхлипнула она. 

 
– Да нет, Катюша! Я самый счастливый на земле человек, потому что встретил тебя. И, знаешь, я даже рад этой анонимке! Подожди, не перебивай!.. Рад, иначе ещё долго не решился бы сказать то, что сейчас скажу… Я люблю тебя, Катя. У нас с тобой разница в целую вечность, и я не рассчитываю на взаимность, но я хочу, чтобы ты это знала… 
– Так и я вас… тебя люблю… Больше жизни! И тоже не знала, как сказать, – призналась Катя. 
Они обнялись. Постояли молча. 
– Катя, ты согласна стать моей женой?.. 
– Да! 
– Тогда… Я прошу твоей руки! 
– Я согласна… 
– Мы завтра же едем в село Красное просить твоей руки у мамы и бабушки. 
– Едемте… Едем, Максим. 
Не берусь описывать здесь их первую совместную ночь. Да и была ли она в тот раз? Оставляю вопрос открытым на усмотрение догадливого и более искушённого в этом деле, чем я, читателя. Одно знаю точно: назавтра влюблённые объявились у Катиной родни. Встреча прошла как нельзя лучше. У мамы при виде жениха все её страхи улетучились. И когда он, прося руки её дочери, разволновался и пустился было в объяснения по поводу их с Катей разницы в возрасте, Татьяна Петровна (не зря же учительница! ) успокоила его цитатой классика про любовь, которой все возрасты покорны… Бабушка Мария Николаевна, как мы помним, ещё изначально приняла выбор внучки. Но всё же один вопрос к жениху у неё имелся, и, улучшив момент, когда рядом не было внучки, она его задала: 
– Максим Степанович, извините, что напоминаю о вашем горе – о Вере… Катя рассказала, что она очень похожа на вашу покойную жену. Но мы с вами, не обижайтесь, в нашем возрасте должны быть мудрее влюблённой девочки и понимать, какая здесь таится опасность. Боюсь, вы просто любите в Кате свою Веру. Когда выяснится, что Катя – не Вера (а это выяснится), то будет поздно. Не обманываете вы сами себя, Максим Степанович? 
– Вы знаете, Мария Николаевна, я этот вопрос и сам себе не раз задавал. Действительно, впервые увидев Катю, я был потрясён этим сходством. И только. Но чем больше мы общались с ней, тем сильнее привязывались друг к другу, и однажды я понял, что люблю Катю и отнюдь не за сходство. Просто – люблю и не представляю жизни без неё. Как это происходит, одному Богу ведомо. Казалось бы, радуйся – вот оно, счастье! Но вместо этого начались мучения: чувство вины перед покойной Верой, катастрофическая разница в наших с Катей годах, неуверенность в её ответном чувстве, мысли, а как к этому отнесутся родные и близкие… Я видел, что и Катя страдает, но всё не решался на разговор с ней. Случай помог нам с Катюшей объясниться. И когда мы сказали друг другу, что любим и любимы, всё наши с ней страхи и сомнения ушли. Значит, так захотела жизнь, а она мудрее нас… 
По приезде в Горький Максим и Катя подали заявление в ЗАГС. В означенный день друг Анатолий на новеньких «жигулях» свозил счастливых молодоженов на регистрацию и обратно. Свидетелями со стороны невесты была сокурсница Лида Ярцева, а со стороны жениха – Саша Алимов. Свадьбу справляли почти в том же узком кругу, что и на юбилее. Добавились лишь Катины мама с бабушкой, да приехали вечно занятые Даша и Саша – последний со своей будущей женой Юлей. Даша, как и ожидалось, вслед за сестрой Машей сразу же прониклась симпатией к новой папиной жене. А вот своего задиристого сына отец слегка опасался. И не зря. При знакомстве с Катей, моложе его на пять лет, Сашка с деланным ужасом воскликнул: – И что, я теперь должен тебя мамой называть?! 
– Называй хоть горшком, только в печь не ставь! – парировала Катя. 
– Наш человек, – расхохотался Сашка. – Давай руку, держи краба! 
Тамара Ивановна на торжество звана не была, да она и уехала в тот день из города по каким-то очень неотложным делам... «Лучшая подруга Веры» вскоре вообще навсегда исчезнет с их горизонта – уедет жить к своей дочке в Хабаровск. 

 
Через год у Довгалей на свет появится рыжеволосое чудо по имени Анечка… А ещё через пару лет эта чудо-девочка смутит двух молодых журналистов, когда на параде Победы на просьбу газетного фотографа Валерия Горячева попозировать на руках у дедушки фронтовика возмущённо заявит: «Какой ещё дедушка?! Это мой папа! ». С той знаковой фразы завяжется многолетняя дружба двух мужчин, которая, к сожалению, однажды надолго прервётся. 

 Глава 14 
Валера благодаря многолетней дружбе и переписке с Максимом Степановичем был в курсе главных событий и перипетий в жизни Довгалёвского семейства. Несмотря на уговоры директора НИИ плюнуть на обиду из-за анонимки и не уходить из лаборатории хотя бы до завершения работы над докторской диссертацией, Максим Степанович перевёлся преподавателем в Политехнический институт. Там он, защитив докторскую, возглавил вскоре механико-технологический факультет. Катя доучивалась в педучилище, будучи в декрете, а когда дочка доросла до детсада, то уезжающая из Горького подруга предложила директору школы Катину кандидатуру на своё место. Катя этим с благодарностью воспользовалась, и, не оставляя работы, потихоньку окончила вечернее отделение пединститута. В семьдесят девятом у Довгалей родился мальчик Степан, копия мамы: рыженький с голубыми глазами. «Светит солнышко по-прежнему», – радовался отец. В шестьдесят лет Максим Степанович собрался было на пенсию, но ректор его не отпустил, пошутив: «Не могу я отправить на заслуженный отдых такого молодого, плодовитого отца – студентки не поймут! » И Довгаль ещё на несколько лет задержался в институте. Когда на свет появилась Анечка, бабушка Мария Николаевна переехала к ним и полностью взвалила на свои плечи заботу об их быте. Лишь по воскресеньям уходила она из дому в церковь: на старости лет эта истовая коммунистка глубоко уверовала в Бога. Разумеется, помощь её очень пригодилась Довгалям и после рождения Стёпки. Но когда однажды Мария Николаевна засобиралась к своей дочери в Красное, они поняли, что теперь там она нужнее, и с лёгким сердцем её отпустили. 

 
Дело в том, что у Катиной мамы тоже образовалась своя семья. Пушкинские слова «любви все возрасты покорны», произнесенные при знакомстве с Максимом Степановичем, оказались (не зря же – классик! ) пророческими и для неё. Случилось так, что у их школьного учителя труда Алексея умерла жена. Оставшись один на руках с маленькой Наташкой, мужик впал в депрессию и стал выпивать. Татьяна Петровна, которая временно замещала ушедшего на пенсию директора школы, пригласила трудовика для воспитательной беседы. Но увидев перед собой не алкаша, а просто-напросто отчаявшегося человека, не стала читать ему моралей, а начала помогать советом и делом. В результате со временем между двумя взрослыми людьми возникла взаимная симпатия, а ребёнок и вовсе привязался к Татьяне Петровне, как к родной. Где-то через год девочка обратилась к ней: «Тётя Таня, женитесь на нас с папой! », что и решило их судьбу. Главы двух семей познакомились и подружились и совместными усилиями приладили к дому Макаровых пристройку, в которой Довгали жили, приезжая в село на летний отдых. Дети тоже быстро нашли общий язык, хотя старшая среди них – Наташа – и отличалась повышенной эмоциональностью. К переходному возрасту это качество переросло у неё в излишнюю строптивость, с которой её отец и приёмная мать никак не могли совладать. Именно тогда Мария Николаевна поняла сердцем, что теперь она 
нужнее в семье дочери. Её мудрость и помощь оказались здесь очень кстати. После того как эта святая женщина в согласии с собой и Богом умерла, близкие часто вспоминали её, и лица у них светлели. Жизнь детей Довгаля от первого брака тоже шла своим чередом. Много лет назад, придя в себя после трагической гибели матери, они на семейном совете заявили отцу, что в связи с неизбежными финансовыми трудностями не станут после школы учиться дальше, а пойдут работать. Максим Степанович этому воспротивился. Сказал: «Сашенька, Дашуня, Машуня! Мама мечтала видеть вас образованными людьми. Давайте выполним её волю. Главное, чтобы у вас было желание учиться, а моей зарплаты с премиями и ваших стипендий на это пусть и внатяжку, но хватит». На этом и порешили. В результате Саша окончил речное училище и Одесскую мореходку, близняшки медучилище, а Машуня ещё и мединститут. Со временем и работу все нашли по душе. Маша, которая жила в одном городе с отцом, первая обзавелась семьёй и детьми. Её примеру последовала сестра, но в родной Горький она не вернулась. В колхозе, где Даша работала фельдшером, глянулся ей водитель МТС Иван Миронов. После рождения сына Васи, а затем и дочки Иришки Даша рассталась с мечтой о мединституте и профессии врача, о чём, кстати, она никогда не жалела. Односельчане с уважением относились к семье шофера Ивана Миронова и его жены-фельдшерицы. Время от времени они вырывались со своим шумным семейством в гости к отцу. Когда же их дети подросли, они сами без родителей с большой радостью во время летних каникул отправлялись на пароходе по Волге в Горький к любимому дедушке. Максим Степанович и Катя присоединяли к ним своих младших детей и остальных внуков и всем кагалом отбывали на летний отдых в село Красное. Саша на последнем курсе мореходки женился на дочери одесских интеллигентов Юле Фрайберг. По окончании училища он получил направление на Балтику. Им с женой выделили служебную квартиру в Ленинграде, и Саша стал ходить по загранкам помощником механика торгового судна. Жена, бухгалтер по профессии, легко нашла работу в порту. Всё бы ничего, да вот с детьми у них случилась осечка из-за проблем со здоровьем у Юли. Но она усиленно лечилась, не оставляя надежду на счастливый исход. Спустя несколько лет её усердие и вера были вознаграждены: у них с Сашей на свет появилась слабенькая, болезненная, но от этого ещё более любимая всеми Розочка. Одним словом, не без проблем, но в целом жизнь Максима Степановича и его многолюдного семейства складывалась нормально. Он уже представлял себя в будущем этаким счастливым патриархом в окружении степенных детей и резвящихся внуков... Ан не тут-то было! В стране нежданно-негаданно случится перестройка с последующими лихими девяностыми, и многие, к счастью не все, прелести этой «мирной революции» его семья и его близкие ощутят на себе. 


Эпилог 

 
Время от времени друзья переписывались, потом жизнь закрутила обоих, и они надолго пропали друг у друга из виду. Но перед самым отъездом в Германию получил Валера от Максима Степановича пространное письмо. 
Здравствуй, дорогой друг Валера! Давненько не писал тебе. Для начала поздравляю тебя и твою семью с наступившим новым 2000 годом! Желаю всем здоровья и семейного благополучия! И, разумеется, счастья. Именно только что наступивший Новый год, а точнее, поздравление нашего президента нас с этим событием и побудило меня сесть за письмо. За окном зимняя ночь со снегом и морозом, что теперь у нас редкость. Мы с Катей сидели дома и в ожидании новогоднего поздравления слушали всякую чушь по телевизору о предстоящем Миллениуме, из-за которого обнулится время и в очередной раз наступит конец света. Сидели, никого не трогали. И вдруг с экрана с трудом ворочающий языком Ельцин поздравляет «дорогих россиян» с наступающим Новым годом и объявляет им о своей отставке. При этом просит у нас всех прощения за допущенные ошибки, в том числе, и по причине его личной наивности! И так мне, Валера, обидно стало! Помнишь твои проводы в Москву? Я, ты и Катя проговорили тогда целую ночь. К власти только что пришёл молодой, энергичный, полный свежих идей Горбачев. Пришёл на смену до неприличия одряхлевшему и умершему на своём посту Брежневу и двум мелькнувшим и ушедшим в небытие изначально смертельно больным руководителям. Естественно, что приход к власти нового Генсека, породил у всех надежды на лучшую жизнь, хотя, как оказалось, она у нас уже была – как раз при «брежневском застое»… Это станет ясно много лет спустя, а тогда мы говорили о том, как опасна для власти потеря ею уважения в народе. И умница Катя заметила, что это опасно не только для самой власти, но и в целом для государства. И процитировала давнее, 1968 года, пророческое стихотворение гениального Булата Окуджавы: 
 
Вселенский опыт говорит, 
что погибают царства 
не оттого, что тяжек быт 
или страшны мытарства. 
А погибают оттого 
(и тем больней, чем дольше), 
что люди царства своего 
не уважают больше. 
 
Нам казалось, что именно Горбачев и вернёт это утерянное уважение. Я ещё тогда пошутил: «Ты, Валера, как будешь фотографировать Михал Сергеича, передай ему, что провинция в него верит и жаждет перемен». Перемены и впрямь последовали. Но, как сказал, правда, по другому поводу наш неподражаемый В. С. Черномырдин, «Хотели как лучше, а получилось, как всегда»… Что получилось, Валера, благодаря Горбачёву, а затем и Ельцину, ты знаешь не хуже меня. У людей в сберкассах пропали честно заработанные и отложенные на чёрный день деньги. Подоспевший дефолт сделал всех беднее в два раза. Повсеместно закрываемые производства вытолкнули на улицу десятки миллионов безработных. А тому, кто работал, зарплат всё равно не плaтили. Как и на что жить народу, властям дела не было. Кто-то, как наша Татьяна Петровна, пытался заработать на покупке-продаже карандашей и тетрадок, кто-то с риском для здоровья и жизни ездил челночить в Турцию, кто-то открывал кооперативы, нередко беря на это деньги у бандитов, и тут же попадал к ним в кабалу. А тот, кто, как я, не шёл к ним на поклон, и, спасая семьи, начинал свое дело, подвергался рэкету бандюков и наездам всякого рода официальных проверяющих... В больницах вскоре стало нечем лечить людей, люди мёрли от болезней, а также от голода и холода, погибали в разборках с конкурентами, кончали жизнь самоубийством… 
Я, как когда-то на войне, чудом уцелел, и мои ближние тоже остались живы. Нам повезло, что были у нас родственники на селе: когда-то город помогал селу, а тут получилось наоборот. Сейчас всё немного устаканилось, но, где гарантия, что не будет хуже? Когда меня, фронтовика, однажды молодые Катины друзья спросили, как получилось, что страна-победительница в Великой Отечественной войне оказалась в такой дыре, я не знал, что им ответить. Не знаю я, и что ждёт моих детей и внуков. Болит за них душа... Кстати, о детях и внуках. За это время, что мы с тобой не виделись, они, естественно, повырастали. И знаешь, какие бывают удивительные совпадения?! В июне 91-го на моё семидесятилетие, которое, несмотря ни на что, решили отмечать, собралась моя многочисленная родня. И вот Дашин сын, мой внук Василий Миронов прислал через маму мне на юбилей подарок. Протягивает мне Даша фото, а там рядом с Васей стоит паренёк, кого-то мне напоминающий. Но кого?.. Дочка выдержала паузу и говорит: 
– Не мучься, папа, загляни на обратную сторону. Заглядываю, а там подпись: «Любимому деду от внука Василия! Рядом со мной мой армейский друг из Баку Рауф Салимов, правнук твоего боевого товарища». 

 











Помнишь, ты помогал Катюше советами по превращению моих записей о войне в фотоальбом? Он был создан в нескольких экземплярах и роздан родне. Вот откуда Вася знал о моём военном прошлом. А услышав знакомую фамилию, рассказал своему товарищу про нашу с его прадедом дружбу. Не представляешь, как мне было приятно! И ещё одно событие произошло на том юбилее, о котором хочу тебе рассказать, а заодно и повиниться перед тобой. Когда я впервые из твоего письма узнал, что ты планируешь уехать на ПМЖ в Германию, я ничего не написал в ответ, но внутренне тебя не одобрил: и потому, что ты вообще бросаешь страну, и потому, что собираешься жить у наших врагов. Конечно, между нами теперь мир, но мне трудно, как и многим из моего поколения, всё забыть и всё простить. Как можно ехать жить в страну, чьи солдаты топтали нашу землю, в страну, которая бомбила наши города, в страну, в войне с которой полегли десятки миллионов советских людей, наконец, в страну, на чей совести 6 миллионов уничтоженных евреев, к нации которых принадлежишь и ты? Не получится ли с вами, евреями, как в том старом анекдоте про грешников, которых Господь на одном корабле целый год собирал, чтобы однажды потопить всех разом? Повторяю, я тебе тогда о своём отношении к твоим планам умолчал. 
Но Бог шельму метит! На моё семидесятилетие приехал из Ленинграда Сашка с семьёй. Отзывает меня на кухню поговорить. Вижу, мнётся, вздыхает, никак не начнёт. Подбадриваю: – Выкладывай, сынок, что случилось? 

 Разговор с сыном

– Пап, – говорит, – мы решили уехать… 
– Замечательно! – радуюсь я, – давно пора! Этот ваш Ленинград для Розочки с её астмой – хуже нету! Жить будете у нас, места хватит. 
– Да нет, – говорит, – пап. Мы из России решили уехать. В Израиль. 
Я аж подскочил: 
– Куда?! 
– В Израиль. Юля ж у меня Фрайберг… 
Начал я ему было про родные пенаты говорить, а он смотрит на меня, как на больного. 
– Папа, – говорит, – я по загранкам походил, мир повидал. Люди в цивилизованном мире, в большинстве своём, живут богаче нас, дольше нас, и думаю, счастливее нас. Для нашей страны с такими ресурсами и с такой уникальной культурой это неправильно, обидно, но это факт. Помнишь, ты рассказывал, как твой отец во время голода ушёл с хутора и тем вас с мамой спас? Сейчас, конечно, не голод, но, пойми, я тоже спасаю свою семью. Здесь мне Розу не вылечить, а израильский климат ей подходит, об уровне медицины я уже не говорю… Надеюсь, пап, мы расстаёмся не навсегда, и у нас тут всё наладится. Хотя чует моё сердце, что эта история с перестройкой добром не кончится. 
Ну и, как говорится, благословил я, Валера, сына и его семью на отъезд. А он, как в воду глядел! В августе 91-го – путч, в декабре – Беловежское соглашение. И где теперь она наша великая, могучая, непобедимая страна СССР? 

 
Вот каким пространным и грустным письмом я неожиданно разразился в ответ на новогоднее поздравление нашего, теперь уже бывшего президента… Катя давно уже спит, но всё равно от неё тебе привет! Напиши, Валера, как ты? Не пропадай. Дружески Максим. 1 января 2000 года, 3 часа утра. 
P. S. 
Проснулись мы с Катей ближе к обеду, перечитали письмо, всплакнули… Собрался я его было запечатать, да вдруг увидели мы в окно, как по тропинке к нашему дому приближается дочь Аня со своим двухметровым женихом Никитой. Резвятся, снежками кидаются. Остановились перед намётом, который всегда в этом месте по каком-то одному ему ведомому закону образуется. Обнялась молодёжь, целуется. – Смотри, – говорит Катя, – обнимашки-целовашки, прямо как у нас с тобой. 
А я вспомнил, как когда-то, в день нашей встречи с Катей, перемахнул я эту преграду, и говорю: – А вот через сугроб перепрыгнуть слабо-о-о?! И тут этот Никита, словно услышал, берёт нашу Аньку на руки и в один шаг перемахивает преграду... И знаешь, Валера, подумалось нам с Катей, что есть в этом что-то символическое, что не всё так грустно, что наши дети, как когда-то и мы, обязательно перешагнут через все неизбежные в их жизни преграды и обязательно будут счастливы. Чего мы, друг Валера, и тебе желаем! Твои Максим и Катя 1 января 2000 года, 11 часов утра. 

 
Письмо это Валера извлёк из ящика в день отъезда в Германию. В суматохе сунул его со всей другой корреспонденцией в какой-то баул. По прибытии на место нашёл его, прочёл и отправил в Нижний Новгород подробное письмо. Ответа не последовало. Возможно, либо Валерино послание, либо ответное Довгаля затерялась в дороге. Через год, когда жизнь иммигранта входит в более или менее размеренное русло, Валерий вспомнил о предстоящем юбилее друга и позвонил ему, чтобы поздравить. Вместо ответа беспристрастный автомат многократно повторил ему про неправильно набранный номер…