Вера моих надежд

                Владимир ВЛАДЫКИН

                ВЕРА МОИХ НАДЕЖД
                Рассказ из дневника
               
                1

         Я видел и слушал её только несколько раз. Но такое впечатление, будто  знал давным-давно.  Нет-нет, себе я так настойчиво этого не внушал. В литкружке она была новенькой. Наши давние участницы и мои хорошие подруги смотрели на неё отчуждённо, точно видели в ней какую-то опасность. И потом мы учились вместе на журналистике.
         В тот день выдался прохладный апрельский вечер. Мы вместе вышли из редакции, и не спеша пошли по улице. Она жила на Красном спуске, в семейном общежитии. На ней светло-серое демисезонное пальто. В нём она вся уютная и туфли почти такого же цвета, и не совсем длинные естественного цвета светло-русые волосы. Она удивительно их никогда не красила ни в один цвет. И даже такая подробность вызывала к ней доверие, как и её естественное поведение без лукавства и жеманства, что ей совершенно казалось, было несвойственно. Но какой был у неё открытый и оттого завораживающий взгляд! Я пока молчу, но возникает непреодолимое желание нарисовать словами её портрет…
       –– Давай сядем и поговорим, –– предложила она, как и в тот раз, когда проходили через сквер мимо площади Ермака, на которой стоял почти сто лет классической архитектуры Вознесенский собор.
       –– Давай,  ––  согласился я, и мы сели на холодную скамью в полутёмном сквере среди высоких старых каштанов и клёнов.  Две недели назад было даже теплей, чем сейчас…
        Мы видимся с ней только во второй раз, а я уже о ней знал многое. И как сказал выше, будто знал изначально. Как она выходила замуж и первый раз, и затем второй. Первый муж был курсант лётного училища; но он погиб. От него у неё сын.
        За второго она вышла, преодолев любовь к другому, точнее, можно добавить, это он своим терпением победил её капризы, её неспокойный мятежный характер…
Мы гуляем с ней по скверу, потом, увлечённые разговором, идём чрез парк и выходим не спеша на улицу Советскую, бывшую Атаманскую, поднимаемся к универмагу и сворачиваем к училищу связи. Её первый муж учился не здесь, а в Саратове…
       –– У меня есть замысел рассказа, пока вынашиваю, –– признаюсь я Вере.
       Да, именно так зовут эту молодую очаровательную симпатичную женщину. У неё красивая фигура, выразительные ясные с синеватым отливом голубые глаза, они слегка пытливые и откровенные. Небольшой прямой носик, слегка припухлые губы, о которых как пишут в романах –– с красивым вырезом.
       –– Ты же мне расскажешь? –– в её глазах не игривое, а искреннее любопытство.
       –– Да, иначе я бы не заговорил о нём.
        У Веры поразительно откровенные и действительно искренние и любопытные глаза, они, кажется, проникают в душу и всё уже о тебе знают. Нет, они не блудливые, как это может показаться какому-нибудь волоките, они поразительно рассудочно мыслящие, незаигранные, она такая сама по себе.
       –– Я хочу написать о том, –– начал я, –– как молодая женщина становится вдовой. Я тебе перескажу краткое содержание.  Но учти,  я задумал его ещё до знакомства с тобой, –– и я начал:

                2

         «Все соседи ей сочувствовали, утешали, как могли, при встречах с ней заговаривали на отвлечённые темы, чтобы она как можно меньше думала о нём…
Оля ещё была, естественно, совсем молодая. В неполные восемнадцать лет вышла замуж за курсанта училища связи; родила сына, муж Алёша ещё учился, потом закончил учёбу. И тут произошло вот что: мужа оставили после окончания при училище обучать строевому шагу курсантов.
        Оля без конца ему напоминала, чтобы он просился в загранку, там больше платят. И на своём настояла не без спора с мужем. Перед отъездом в Германию он пошёл в отпуск, решив повидать своих родителей в Липецке. Поехали на тестевых «Жигулях». А под Воронежем они попали в аварию и Алёша, её любимый муж, погибает, она же цела и невредима.
         И для Оли, казалось бы, всё оборвалось? Нет, она очень хотела жить ради сына и только ради него, как она уверяла всем своим родным. Корила ли она себя за то, что повернула судьбу мужа в другом направлении? Но прошло время. Оля стала отходить от несчастья, обретать новые планы. И через некоторое время соседи Оли уже видели, что она не одна ходит по улице. Возле неё опять был молоденький лейтенантик. Все заойкали-зайкали, дескать, как же так, год траура ещё не прошёл, а Оленька уже стала думать о себе?! Военных к ней так и притягивало. Нового её друга звали Сашей, естественно, он знал о постигшей трагедии Оли и сначала по наущению её матери играл роль утешителя. Хотя он это сам хорошо понимал, каково было ей. А Оле было не по себе, как быстро она забыла Алёшу?! Всё, что было у неё до его гибели, осталось с ним!
         Саша наконец-то сделал предложение. Она крепилась, ничего не отвечала. Саша понимал душевное состояние Оли и оставлял её думать для принятия какого-то решения.
         Перед тем, как ей дать согласие Саши на брак с ним, Оля два дня ходила с мыслями о том, что как ни хорошо с её стороны предавать память Алёши, но надо думать о себе. Она даже для приличия поплакала, достала портрет покойного мужа и жаловалась ему, как перед иконой девы Марии, чтобы он простил её: «Ох, Алёша, Алёша, милый, не хотела я никого больше, но мама заставляла...
Да и посуди, я молодая, зачем губить такой верностью себе жизнь, а то, что спешу
        –– срок скорби не соблюдаю, прости меня. Ведь я ни за кого-нибудь, а опять за военного. А то не ровен час, упущу его, когда представится случай для той, что окажется проворней меня. Ты не суди меня строго. Ты был у меня самый лучший и самый умный, ты таким и останешься в памяти моей, надеюсь, ты всё поймёшь…»
        Так Оля вышла замуж вторично. Говорила досужая молва, она всё-таки уехала с мужем в загранку.

                3

        –– Такой основной сюжет этой грустной истории.
        –– А этот случай не из жизни взят тобой? –– спросила Вера. –– Я чувствую, что из жизни. У нас была такая же история в училище…
        –– Меня интересует постоянно одна мысль: почему некоторым молодым, так недорого своё прошлое и они через него как бы перешагивают и продолжают жить дальше? И как потом легко они расстаются с ним, почти нисколько о нём отнюдь не жалея. Да, ты извини, я вовсе не намекаю на твой случай. У тебя же ведь тоже муж погиб?
        –– Да, ты же знаешь, я два года никого не хотела видеть рядом с собой… –– ответила она с чувством.
        –– Время стирает всё, но память священная должна оставаться навсегда о том, кто был рядом! –– сказал я убеждённо, глядя в тёмную даль, чуть подсвеченную там фонарями.
        –– Думаешь, я это не понимаю? Но с самого начала я увлекалась только курсантами, мне в то время так нравились военные! Я искала такого, чтобы меня устраивал во всём: нацеленностью, умел любить и ценить меня, теперь я знаю, что у нас всё было случайное: и знакомство на вечере у одной подруги моей, и его наигранная манера строить из себя галантного кавалера. И только выйдя замуж, я поняла, что его не любила. Правда, я его вспоминаю… но сейчас уже всё реже. Этот случай даже не в счёт. Я поняла, что необязательно иметь мужа военного. Не все из них мужественные люди. Есть и просто такие, кто случайно выбрали погоны карьеры ради. Я тогда была совсем девчонка, какой только бред не лез в голову в юные годы, а сейчас уже всё не то, всё не то. И с этим не то, что ожидала. Если бы ты знал, как я его мучаю, как закачу истерику. А ведь не моё это свойство, я не истеричка…
–– У тебя неспокойный и мятежный характер, что-то всегда ищущий…
       –– Да, на беду или на удачу вот встретила тебя, –– она слегка задушевно, но не очень искренно засмеялась. И я думал, что ей надо бы быть актрисой. Но её пока тянуло писать пьесы в стихах.
       –– Да-да! –– с жаром подтвердила она и продолжала: –– Бедный мой Виталик, сколько он вынес моих метаний! Но он спокойный, выдержанный, как бард!
       –– Я бы на такую жертву не пошёл…
       ––  Вот видишь, а он пошёл! К тому же я не хотела его, мне нравились с чёрными глазами, а у него голубые, как у меня. Как меня упрашивали подруги: выходи! –– она засмеялась с чувством довольства собой.
       Мы ещё полчаса вот так говорили на эту щекотливую тему, подходя к ней с разных углов зрения. Я постигал её незаурядный характер и мне, то становилось всё в ней ясным, как белый день, то неожиданно все представления о ней будто мигом рушились. И я видел другую женщину, которая меня искусно разыгрывала, то вновь она как-то естественно бередила мою душу. И я хотел понять: моя ли она героиня, моя ли спутница жизни, которую я так долго искал, но так и не нашёл. И воистину,  так и не смог в этом разобраться, она, будто покрывалась загадочной дымкой; и в смятении я думал: мне её никогда не понять, она всегда такая разная и от неё веяло весенней тайной. И тогда свежие, совсем молодые чувства меня подхватывали, окрыляли и её нежный и вместе с тем доверчивый взгляд неодолимо манил к себе. И ведь это действительно в моей жизни неожиданно вспыхнул, как звезда, новый чудесный женский образ. И вместе с тем она была как воспоминание о давно ушедшей юной любви. Мы говорили обыденно, вполне откровенно, раскрывая свои мысли…
Я ещё не понимал, какой у неё ко мне интерес и хотелось пока утвердиться перед ней просто хорошим другом, который не желает причинять её мужу вместе с ней ревность и страдания. Но разве мне это удастся, когда смотрят такие проникновенные женские глаза, откровенно тебя, завлекая, втягивая в свою, быть может, демоническую суть. В них нельзя долго смотреть, они неодолимо затягивают, вот ты улыбаешься, вот она зазывно тоже, а глаза могут говорить то, что чувствуешь. И у меня цвет глаз хоть и не чёрный, но они её привораживают, и ты невольно от неё на миг отворачиваешься, не выдержав её колдовского взгляда. И чем ни синеокая бездна, о которой поёт кумир почти всех женщин. А потом, когда преодолеешь её взгляд, ты с ней вновь заговариваешь обыденным разумным языком о творческом росте, о литературных исканиях. И ты как будто бы больше ничего не замечаешь в её глазах, кроме женской разумности,  и той пропетой певцом синеокой бездны, после которой ты уже не ты. И тогда ты вдруг успокаиваешься и думаешь: не сон ли это? Но понимаешь шестым чувством, неужели это начинается твоё новое увлечение?..
       Ведь невольно отдаёшь отчёт тому, что жена для тебя рядом с ней ничто, она самая заурядная обывательница.

                4

       После того вечера с Верой встретил знакомую, давно не видел её, заговорили и опять перед тобой те же женские глаза, что ты видел в них всегда убегающую неискренность, но и не роковую блудливость. И ничто больше от неё не ждёшь, чего и сам ей не скажешь при новой встрече о том, кто она такая?
И я сознавал: мне от той, а не от этой, не уйти, и не  забыть её даже через годы...
        Вот бывало, иду как бы подневольно с женой Еленой, она молчит, и я молчу.
Нам всё известно, давно всё понятно, что мы в той стадии отношений, когда уже не ждали друг от друга ни тепла, ни взаимопонимания. И как никогда ты у себя спрашивал: «Зачем вы вместе?» Ведь ничто вас, кроме сына,  больше не соединяет, тебе надоело тупое непонимание, что вы вовремя не сказали друг другу главные слова. Тогда зачем напрягать душу, в надежде, чтобы что-то изменить? А её-то, надежды, увы, уже не осталось, кроме ожидания, кто первый отважится на смелость. Но на пронзительное озарение мы оба были уже не готовы, словно наяву пребывали в душевной спячке. Почему же ей было не выкрикнуть признание, на что в тебе также не созрел порыв, чтобы вырвались известные слова, что вам из-за сына надо быть ещё вместе.
       Но ты просто знаешь, что от вас ушло откровенное общение, ибо стержень, который вас скреплял, надломился. Ведь вы днями могли обходиться друг без друга, к тому же, живя преспокойно со своими думами, что всё образуется. Душа её глуха, так как твоё существо ей безразлично, хоть терзай тебя душевная или физическая боль. Даже не волнует то самое-само, которое вначале влекло к ней, а её к тебе. Ей не выказать удивления от увиденного чудного облака, похожего на мечту или каплю дождя, как особый блеск её глаз, или далёкой звёзды.
        А если ты что-то скажешь, то она холодно посмотрит на тебя, но должным образом не отреагирует, потому что она считала, что счастье не в удивлении, а в приобретении. И тогда настроение твоё падало, потому что оставался вне понимания. Ты чувствовал себя как бы загнанным в угол и как будто запоздало понимал, что тебе  не с кем поговорить по душам обо всё откровенно, и ты, точно один живёшь на острове, как тот герой в ожидании счастливого мига или вообще уже без его ожидания.
        И невольно приходил к неутешительному выводу: случайные браки –– горе! Случайные встречи оканчиваются счастливо. Что же, теперь сожалеть, коли судьбу не повторить, ибо встреча с Верой оказалась именно такой. Она увидела в тебе и творческую личность, и, возможно, любовного партнёра. И ты так поздно осознал то своё далёкое время, время поиска идеала, единственного прекрасного образа хотя бы той же всегда трепетной Наташи Д. Но у неё слагался такой внутренний мир, что за ним тебе было не угнаться, потому как он ткался не для тебя. Хотя она привлекала к себе такой же открытой и загадочной душой, как душа Веры. Ведь у неё был тот же конфликт с мужем, что и у тебя с женой. Он выступал против её творческого духа и оттого её душа, словно летала в мистическом поиске…
Но, увы, я уже не тот, чтобы бросаться с головой в омут новых надежд…
        В дальнейшем моя семейная жизнь дала такой крен, что больше не мог там оставаться. Я попал в новую полосу нравственных испытаний и охлаждений к жене и ко всей её родне. В те дни о Вере я не мог вспоминать, пройдя через неисправимые изломы в судьбе, что я должен был навсегда расстаться с семьёй. Я осознал глубоко, что к старому семейному порядку возврата больше не произойдёт.
        Что же так, почему, я, будто напрочь забыл о Вере? Всё было так сложно, что напрочь оглушённый крахом всех моих надежд на творчество и учёбу на отделении журналистики. Я расставался с прошлым и налаживал отношения с женщиной из другого города, поскольку та была разведена.
        А Вера была замужем, и потому не посмел нарушать её покой. Но какой для неё покой, коли она со вторым мужем находилась в противостоянии из-за увлечения созданием рассказов. Она мне говорила в памятном для нас сквере о том, что озарение к ней пришло после гибели первого мужа военного лётчика. И она тогда поняла, что должна была написать о нём биографическую книгу. Делала первые пробы, и как ей думалось, что-то у неё получалось. Но второй муж нашёл исписанные листы в книжном шкафу и порвал все её наброски.
        Она так близко это приняла к сердцу, будто он перечеркнул всё её прошлое, чтобы у неё к нему больше никогда не было возврата.
        Три дня она проплакала, назло ему стала посещать при городской газете литературное объединение и всей душой потянулась ко мне, что это её стихия, без этого увлечения она больше жить не могла. Но ей и мужа становилось жалко. А сама думала, если бы он так же, как и я, пожалел её и тогда бы заронил ей новые чувства. Однако он настоятельно убеждал оставить это бесполезное дело, в противном случае она навсегда его потеряет. И мне она признавалась: лучше бы так и произошло, чем продолжать мучиться.

                5

       И когда мы в очередной раз увидели друг друга, она охотно вступала со мной в общение. Мы духовно были родственные, что поняли после первой же беседы и обменом мнений о литературных предпочтениях. Они совпадали: ей так же, как и мне, был духовно близок Достоевский. И она остро поняла, что муж стал ей не близок, а непреодолимо далёк. Когда наши отношения только-только начали развиваться, как меня вскоре накрыло семейное «цунами». Я перестал посещать вечерние занятия на отделении журналистики и занятия литературного кружка. Так прошёл год, я готовился к отъезду. А Веру отнюдь не по своей воле вычеркнул из свой жизни так непростительно, о чём пожалел лишь после того, как через сколько-то лет мне на глаза попалась запись в дневнике, уже напрочь забытая мной. И там говорилось, что, несмотря на сложные отношения с мужем, она пока не собиралась с ним расставаться. И, возможно, это затормозило наши отношения. И как было выше замечено, надеяться на что-то большее, я уже не мог. И оттого, что в личной жизни меня накрывал шторм за штормом, мы уже не могли видеться. Из-за семейных неурядиц, опутанный угрозами жены, я ушёл от неё навсегда...
       Листая дневники той далёкой поры, я окончательно понял: судьба давала шанс весной 1980 года. Тогда я этого до конца не понимал и потому держался от неё на расстоянии, лишь чувствуя как бы её локоть. Потом она читала мои записки и сообщала мне о них пятнадцатого мая того же года, что они её так взбудоражили, что она не замечала своего мужа. Больше шанса у меня не было. Три встречи с ней, были самыми решающими в её и моей судьбе, о двух память в подробностях не сохранила. Дневник запечатлел подробно лишь только одну встречу.
       Но о самой последней особо ниже. Я думал: коли не воспользовался дарованным случаем, просто напрасно ты пожалел её мужа. А в 1987 году судьба предоставила другой шанс. Его я не оставил без внимания. А через много лет в дневнике попалась на глаза та запись в виде рассказа. Читая её душа всколыхнулась, и на многое той поры откликнулась. Вера была со вторым мужем несчастна. Он её любил, а лично ей оказался чужим. И это поняла, когда пришла туда, где даже не надеялась встретить по себе. Оказалось, я пришёлся ей по душе, не отдавая себе ясного отчёта, не строя на её счёт никаких иллюзий, не вмешиваясь в её отношения с мужем. Но зачем повторяться, коли я слишком поздно осознал, что я упустил как бы второе «я», словно своё отражение. Наверное, так бывает, но не вовремя к нам приходит озарение...
        Быть может, после занятий я бы продолжал её провожать к семейному общежитию, если бы моя жизнь так драматически не повернулась, что я перестал посещать литкружок, бросил вечернее отделение журналистики. С тех пор с Верой больше не виделся.  Так шли мимо нас годы...
        Через десятки лет лишь сообразил, что был утерян и второй шанс навсегда.  Я смотрел уже в новой реальности совсем на другую девушку и думал: кого она мне напоминала? И только сейчас понял – Веру, которая для меня навсегда осталась в прошлом неисполненной мечтой.
        С тех пор от первой встречи с ней прошло сорок четыре года. Бесценный образ утерян навсегда. Но его сохранила память. Прожив десятилетия с другой, вспомнил нечаянно Веру, я подсчитал, что встреча со второй произошла после расставания с Верой почти через четыре месяца и позволила задаться вопросом: а есть ли вообще единственная любовь? И я говорил себе: ведь не признаваясь себе, ты все эти годы любил Веру. А после неё ту, на которой женился и считал её. словно  посланницей Бога...
        От этих невыносимо мучительных дум, погружался насильственно в сон, чтобы ни о чём больше не сожалеть. Но и в дрёме думал о том дне, как уезжал почти в неизвестность...
        Я ехал на автовокзал рейсовым автобусом. С моим дорожным багажом меня провожали племянник, мама и брат. Они знали, куда я скоро вылечу самолётом, там будто бы определялась моя судьба…
        И вдруг последняя с ней встреча в междугороднем автобусе, когда ехал в аэропорт. Но ехал я не один, а в сопровождении родных. И все эти годы не сознавал, что терял ту, которую ещё тогда мог обрести с её согласия, что вытекало из её исповеди лет шесть тому назад. А сейчас, словно предоставлялся мне последний шанс.
        И глупо повторяю, и вдруг эта неожиданная встреча могла бы всё решить? На автовокзале мы сели в междугородний автобус Н.– Р. Я рассеянно смотрел на входную дверь и будто во сне увидел, как в салон поднималась молодая хорошо сложенная очень симпатичная женщина со знакомым мне открытым и беззащитным лицом. О, боже! Это была Вера, о которой я редко вспоминал, занятый своим трудами.
       И вот она, как снег на голову! В руке Вера держала кожаный дипломат. На ней было то же самое, что и тогда демисезонное иссини-серое пальто и меховая шапочка. Мне нетрудно было догадаться, куда она ехала. Вера с вечернего перевелась на очное обучение, чего по оплошности в своё время я не сделал, и, видимо, ехала сдавать сессию.
       И надо же было так случиться, я уезжал навсегда из родного города туда, где служил в армии. Вера меня сразу узнала. В её синеватых глазах переплетался лёгкий укор и сожаление. Я смотрел уже не на девушку, а на вполне зрелую молодую женщину, вид которой ничуть не изменился и оставался таким же прелестным, каким увидел в первый раз в здании университета. Мне навсегда запомнился её несколько растерянный взгляд и даже чуть изумлённый, ибо передо мной стоял дорожный чемодан...
       –– А ты так неожиданно пропал, и почему-то никто не знал о том, что у тебя случилось...  И куда ж, мой дорогой, собрался? –- в оторопи проговорила она, глядя на меня так, будто мы только вчера с ней виделись.
       –– Уезжаю..., –– чуть слышно, по слогам, выдавил я, глянув осторожно на своих провожающих. Мать смотрела на меня так, точно я сделал что-то неприличное. Вера посмотрела на неё.
       –- Меня провожают. Куда еду, там я служил, я тебе рассказывал. Ты учишься там же? А как муж?
       –– Да, уже заканчиваю. Год пропустила. Навёрстываю. Но от тебя этого бегства не ожидала. Куда ты пропал, я так скучала, что случилось? –- она говорила тихо. Но и по глазам было видно, я для неё что-то значил. Я жалел, что был не один, а то бы всё ей рассказал, какой страшный житейский цунами меня накрыл.
       Я отвечал ей глазами, немного мимикой, что понимаю её. Но большего сказать сейчас не имел права. Мы стояли и лишь переглядывались. Она опускала голову, села на свободное место. И продолжала со мной переглядываться. На ресницах блестели слезинки. Мне выходить надо было раньше, а Вере ехать до остановки «Университетская».
       Я вышел из салона автобуса. И думал, как же так, я её больше не увижу. Но разладить отъезд был не в силах. Мне долго помнились слезинки на её ресницах, даже через годы...
       А встретились мы через много лет на страницах одного литературного издания. Но это уже совсем другая история…
       В аэропорту долго проверяли мой багаж. Вылет рейса задерживался.
Провожающая стюардесса бегала от самолёта к аэровокзалу, и торопила, растерянно глядя на милиционеров.
       Скоро меня выпустили из комнаты досмотра. И пока эта процедура продолжалась, мама всё видела и по её лицу бежали слёзы. Я жестом руки успокаивал её. Ничего страшного не произошло, просто меня по ошибке приняли не за того, кто им был нужен…
1987