Джеймс Босуэлл Дневник путешествия на Гебриды

...Личность доктора Сэмюэла Джонсона, его воззрения на религию, мораль, политику, литературу, более того – его наружность и манеры – широко известны и, думаю, мало с кем публика знакома столь же хорошо; тем не менее, не будет лишним, если я все же попытаюсь представить здесь его портрет. Далее предлагаю моим читателям вспомнить, что он всегда был искренним и ревностным христианином, приверженцем Высокой церкви и монархии, нетерпимым к любым попыткам поставить эти принципы под сомнение; последовательно и непреклонно исполнял обязанности, налагаемые благочестием и добродетелью, – из уважения как к общественному порядку, так и к Высшему Источнику всякого порядка; что вкусы его отличались строгостью и даже суровостью, ему трудно было угодить, а обидеть его ничего не стоило; нрав у него был гневный и неистовый, однако сердце доброе и человечное; храня в уме обширный запас разнообразных познаний, он рассуждал об ученых предметах с необычайной ясностью и силой, языком выразительным и изысканным. Логическая мысль у него соседствовала с богатым воображением, что давало ему огромные преимущества в научных спорах, ибо он умел, в зависимости от обстоятельств, черпать доводы как из узкой, так и из широкой области. При желании он мог быть величайшим софистом из всех, кто когда-либо скрещивал клинки с соперниками в школах красноречия, но к подобным приемам прибегал исключительно в устных диспутах; он позволял себе, по его собственному признанию, говорить то, что требуется для победы, но, будучи человеком добросовестным, никогда не усугублял свои промахи, намеренно увековечивая их на бумаге. Доктор Джонсон сознавал свое превосходство. Он любил слушать похвалу, однако был слишком горд, чтобы ее добиваться. Был немного падок на лесть. В его голове теснилось столько образов, что, пожалуй, он всегда оставался поэтом. Неоднократно говорилось, что в его стихотворных сочинениях (к сожалению, немногочисленных - именно потому, что они столь совершенны) он изъясняется более легким слогом, чем в прозаических. Это обманчивое впечатление: слог не легче, он просто лучше приспособлен к стиху; так человек, неловко ступающий, неуклюжий при обычной ходьбе, может проявлять грацию в танцах. По натуре он был подвержен меланхолии, и оттого на его яркие фантазии, на весь его образ мыслей ложилась тень печали; тем не менее, при всей своей внешней внушительности и величии доктор Джонсон в уместных, по его мнению, случаях не гнушался насмешкой или комической выходкой. Не чуждый предрассудков, он не грешил все же легковерием. Воображение располагало его к вере в чудеса и мистику, однако мощный ум подвергал все свидетельства строгому контролю. Голос доктор Джонсон имел громкий, выговор – ясный и неторопливый, что, несомненно, придавало дополнительный вес чистой монете его речи. Лорд Пемброк однажды в Уилтоне, в беседе со мной, произнес удачную, и не без доли истины, шутку: «Если бы доктор Джонсон не рубил, а говорил, его высказывания не так бы поражали слушателей»; допускаю, что это было правдой, но только в отдельных случаях. «Мессия» прозвучит величавей,  если исполнить музыку не на обычном инструменте, а на органе Кентербери, однако и такой блестящий посредник способен облагородить далеко не всякое произведение. А потому, когда мы читаем высказывания доктора Джонсона, давайте иметь в виду его манеру речи. Притом заметим, что высказывания его, как правило, прекрасны, и ординарным композитором он бывал лишь изредка, по большей же части – подлинным Генделем.

Сложение у него было крупное и крепкое, я бы даже сказал великанское; от полноты он сделался неповоротлив. Лицо от природы сходствовало с чертами античной статуи, однако его несколько портили рубцы, оставленные недугом, который, как считали раньше, исцеляется королевским прикосновением. В ту пору доктору Джонсону шел шестьдесят четвертый год и слух его немного ослабел. Остротой зрения он не отличался и прежде, однако же, поскольку всем властвует разум, который способен даже восполнить слабость органов чувств, восприятие его оставалось на редкость быстрым и четким. Его голову, а иногда и тело, сотрясала, как у параличных, мелкая дрожь; видимо, его часто беспокоили судороги или конвульсивные сокращения мышц , свойственные болезни, называемой пляской святого Витта.  Одевался он в самый обычный костюм из коричневой материи с пуговицами из плетеного волоса того же цвета, голову покрывал пышным седоватым париком, носил простые рубашки, черные шерстяные чулки, серебряные пряжки. В тот раз, во время путешествия, на нем были высокие башмаки и очень просторная теплая куртка из коричневой шерстяной ткани, с карманами, способными вместить чуть ли не весь его словарь в виде двух фолиантов; в руках он держал большую дубовую трость. Прошу не порицать меня за упоминание столь мелких подробностей. Когда речь идет о великом человеке, существенна любая мелочь. Помню замечание Адама Смита на лекции по риторике в Глазго: он был обрадован, когда узнал, что Мильтон носил башмаки не с пряжками, а на шнурках. Что касается дубовой трости, то доктор Джонсон без нее как Геркулес без дубинки; со временем читатели увидят, как она расцветет доброй шуткой.

Данный далекий от совершенства набросок, живописующий «сочетанье качеств»  Удивительного Человека, которого я любил и почитал на этой земле и вслед которому гляжу со смиренной надеждой теперь, когда Всевышний призвал его в лучший мир, поможет мне представить фантазии читателей того, ради кого задуман мой дневник; полагаю, по прочтении этих страниц они узнают его гораздо ближе...

КАК ОБЩАТЬСЯ НА ФОРУМАХ. ИНСТРУКЦИЯ ОТ ДОКТОРА ДЖОНСОНА

...Обращаться с соперником уважительно – значит давать ему преимущество, какого он не заслуживает. Большинство людей не разумеет доводов, им важна только личность; таким образом, если вы признаете соперника достойной уважения личностью, люди решат, что, расходясь с ним во мнениях, вы, наверное, неправы. Сэр, обращаться с соперником уважительно – это недопустимая в бою слабость...

ДОКТОР ДЖОНСОН О КОЛДОВСТВЕ И ВЕДЬМАХ

...Кто-то затронул тему колдовства. Мистер Кросби сказал, ему представляется величайшим кощунством мысль, будто бы  Богу противостоят злые духи – к примеру, вызывают бури или лишают жизни Его создания. – Джонсон: «Как же, сэр, если нравственное зло совместимо с могуществом Божьим, то разве нельзя то же самое сказать и о зле материальном? Если есть злые люди, то почему не быть злым духам: как бесплотным, так и воплощенным? Что до бурь, то нам известно, что они бывают, и чем буря, вызванная злым духом, хуже любой другой бури?» – Кросби: « Но то, что ведьмы действительно совершили все деяния, какие им приписывают, попросту невероятно». – Джонсон: «Сэр, я не защищаю людское легковерие. Я только говорю, что ваши аргументы не убедительны и не опровергают веру в колдовство.  – (Доктор Фергюссон шепнул мне: “Он прав”). – И потом, сэр, в существование сверхъестественных сил верит все человечество – не одни дикари, но и цивилизованное тоже. Нам нужно учитывать все факты, не забывать о том, что среди тех, кто осуждал на смерть ведьм, были и мудрые, и великие люди». – Кросби: «Но Акт парламента положил конец колдовству». – Джонсон: «Нет, сэр: колдовство кончилось, и потому парламент принял Акт, чтобы не подвергать людей преследованиям за то, что колдовством не является. А вот почему оно кончилось, мы сказать не можем, как не можем назвать причин и многого другого»...

О СОЧИНИТЕЛЬСТВЕ. ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ

...Мы беседовали о сочинительстве – любимая тема доктора Уотсона, который впервые обратил на себя внимание своими лекциями по риторике. – Джонсон: «Я советовал Чеймберзу – и то же самое посоветовал бы любому юноше, ступившему на литературную стезю, - писать как можно скорее, приучить себя к тому, чтобы браться за дело без раскачки; качество письма совершенствовать легче, чем скорость». – Уотсон: «Сознаюсь, я за то, чтобы все внимание уделять качеству, иначе выработается дурная привычка к небрежности». – Джонсон: «Как же, сэр, вы путаете небрежность в письме с необходимостью писать небрежно. Когда человек пишет небрежно, он знает об этом и в нужных случаях исправляет себя. Но если человек приучился независимо от обстоятельств писать медленно и с трудом, возможно, это вообще отвратит его от сочинительства, потому что мы делаем охотно только легкую работу; да и в любом случае, расход времени будет слишком велик»...