я таскаю кирпичи

       На рассвете я таскаю по пустырю кирпичи, я набираю их в жестяное ведро и переношу от одной кучи к другой. Мне надо перетащить их все до наступления дня, иначе - я не знаю, что иначе, иначе, может быть, день не наступит - но он никогда и не наступал, поэтому я не знаю, что значит «иначе».
       Кажется, куча, к которой я ношу кирпичи, не растет, а та, от которой я их ношу, не уменьшается, зачем я таскаю эти тяжести, мне не нужны эти кирпичи и это ведро.
       Я останавливаюсь с пустым ведром. Пусть будет какое-нибудь «иначе». Я закрываю глаза и вместо темноты вижу белизну, странный пробел, не похожий ни на что знакомое. Эта белизна стерла собой все, после нее не может быть ничего - и может быть все что угодно; можно остаться в ней, не открывая глаз - но можно и открыть их, белизна уже стерла все, что было, того, что было, больше не будет.
       Я открываю глаза и вижу дневной свет. Я на площади, запруженной детьми, девочками лет пяти, в одинаковых белых платьицах. Все они рисуют что-то на асфальте. Я хочу увидеть то, что они рисуют, но они заслоняют свои рисунки. Я пробираюсь среди них к краю площади - но, может быть, у этой площади нет края, а может быть, мне надо идти в другую сторону.
       Я оглядываюсь. Позади меня площадь пуста, асфальт покрыт белым тополиным пухом.