Маяк

Ствол был корявый, сырой и тяжелый. Кожа на руках горела от постоянного скольжения по шершавой коре.
 Старик надсадно кряхтел и из последних сил толкал его ветвистую верхушку. Пьетро тянул с толстого конца, тоже поминутно отдуваясь и тяжело дыша:
- Всё, привал, не могу больше.
Старик, не возражая, кинул ствол на землю, устало опустился между корявыми ветками и вздохнул.
- Тайылгэ! Сынок! Принеси воды.
Мальчишка уже спешил навстречу с фляжкой.
- Ещё немного, и готово…
- Ты уже много лет говоришь, ещё немного. Когда наступит твоё немного, старик?
Пьетро махом влил в себя воду и утёр лицо.
- Скоро, Пьетро, скоро…
- Я устал старик. Дотащу это бревно, и хватит с меня.
Мужчина поднялся, надсадно рванул толстый ствол. Старик, кряхтя, взялся за второй конец. Мальчик пристроил фляжку на поясе, тоже перехватился за тонкий конец бревна, и они продолжили свой медленный путь к берегу.
Угрюмый остров подминал твёрдыми ступнями море, такое же угрюмое и беспокойное. Люди бросили ствол у подножия башни и снова бессильно опустились на землю.
- Немного, Пьетро, два пролёта, и мы закончим.
- Нет, старик, я сказал!
Пьетро ушёл к лесу, сутуло горбя спину, а старик и мальчик долго ещё сидели на камнях, вглядываясь в серые всполохи на горизонте.
- Дед, мы остались вдвоём?
Мальчик снизу глядел на сморщенное лицо, будто выискивая в складках морщин ответы, которые знал сам, но боялся услышать.
- Мы одни, Тайылгэ. Но мы должны закончить.
Старик тяжело поднялся, разыскал в ворохе ржавых инструментов топор и неспешно начал отсекать сучья. Мальчик, вздохнув, пристроился рядом.
Солнце клонилось к закату. До темноты они обтёсывали бревно, кромсали его вдоль на длинные шпалы. Старик поминутно останавливался, пытаясь отдышаться, глухо откашливался и смотрел, как ловко внук управляется с инструментом, как лоснится от пота кожа на торчащих лопатках.
- Хватит на сегодня, пойдём.

У костра собрался весь лагерь. В огне догорали кости, видимо, сегодня мужчинам повезло добыть мяса. Старик прошаркал к своему месту с краю и опустился на бревно. Тайылгэ успел сбегать до ручья, набрать воды, и теперь они неторопливо вливали в себя прохладную влагу.
- Поешь, отец.
Смуглая, до сих пор красивая женщина протянула ему ягоды и пару корешков.
- Ест тот, кто добывал еду! - Самый высокий мужчина поднялся со своего места. Кулаки его сжимались и разжимались, а в глазах плескалось презрение.
- Хватит, Йодель! Ты знаешь, почему они не ходят с вами на охоту! И ягоды я сама собирала, кого хочу, того угощаю!
- Мы уже говорили, Йала! Они тратят время на глупую затею, пока мы тут пытаемся выжить!
- Хватит, я сказала! Толку от того, что старик будет шарить с вами по лесу!
- Он отвлекает мальчишку! Мальчишка мог помогать!
От крика заплакал младенец, и мать крепче прижала его к себе, поспешив дать грудь. Ребёнок довольно впился в неё, покряхтывая и сопя.
Йала кинула злобный взгляд на мужчину, но больше ничего не сказала.
Ночью старик спал неспокойно. Во сне он тонул в вязком кошмаре, поминутно всплывая на поверхность, пытался кричать, но вода забивала рот и лёгкие, он махал рукой и снова погружался в черноту. А всплыв опять, видел внука, сидящего безвольно в лодке. Лодка отдалялась, старик кричал, но внук не слышал ни ветра, ни моря, ни старика, только смотрел на серый горизонт, пока течение относило его дальше и дальше. В конце концов старик закашлялся, окончательно проснулся и долго смотрел в прорехи между облаками. Там порой мелькали жёлтые звёзды, дрожащие в своём ледяном космосе.
Когда рассвело, он увидел странное сооружение из камней и веток недалеко от лагеря.
- Что это, Йала?
Мальчик тоже проснулся и теперь удивлённо разглядывал сплетение, изредка оглядываясь на  деда.
- Варэтэ-э.
- Что? - Старик в первый раз услышал это слово.
- Варэтэ-э. Святилище Змея. Йодель распорядился возвести. На алтаре будет жертву приносить. Сказал, будем отдавать десятую часть добычи. Ты не веришь в Змея, старик. Тебе незачем это знать. Вот, собрала вам ягод на день и мяса вчера припрятала. Тайылгэ, спрячь, пока никто не видит.
Она помолчала, грустно глядя на капище, потом повернулась к старику и резко провела по глазам ладонью.
- Брось это, старик. Ты же знаешь, это больше никому не нужно, никто не верит в твой маяк. Ты даже не знаешь, увидит ли его кто-то. Хватит! Даже Пьетро вчера ушёл от тебя. Ты станешь изгоем. Ты и твой внук. И в конце концов вы умрёте там одни с голоду или от дыхания Змея. Останься тут, старик. Мальчик научится охоте, бы будешь помогать нам в лагере.
И она снова быстрым движением провела по мокрым глазам.
Старик долго смотрел на внука, на святилище, потом мотнул головой:
- Спасибо за ягоды, Йала. Тайылгэ, пойдём.

Маяк был красив на две высоты человеческого роста, а дальше походил на неумелый детский рисунок.
 Когда-то они начинали строить его всем племенем. Их было много. Крепкие мужчины легко носили мощные стволы, поваленные при Катастрофе, ловко их обтёсывали и скрепляли на века. Женщины радостно, с песнями месили глину и обмазывали стены, а дети рисовали на них красивые узоры.
Потом пришёл Змей. Не стало травы. Не стало ягод. Не стало добычи. Не стало половины племени.
Те, кто был ещё в состоянии держаться на ногах, всё так же таскали тяжёлые бревна. Но песен уже никто не пел. Никто не обмазывал глиной высокие бока маяка, не расписывал его причудливыми узорами.
Йодель в тот день словно с цепи сорвался, рубил без остановки корявые сучья, таскал в одиночку тяжелейшие брёвна. Прожигал тяжёлым взглядом мужчин, которые посмели сунуться к нему с помощью. Остановился, только когда к берегу неслышно подошла Йала. Она долго стояла на ветру, сжав у груди худые кулаки и беспомощно вглядываясь в серую бушующую даль. Йодель заметил её не сразу, а заметив, уронил на землю бревно и тоже замер, не в силах отвести взгляд от женщины. Она очнулась, когда он подошёл к ней вплотную и попытался разжать её руки.
- Он умер, Йодель, - прошептала она так тихо, что ему показалось, будто слова сорвались не с её губ, будто это ветер принёс с моря невнятные, нелепые звуки, будто это его собственное сердце простучало их.
И вдруг она закричала. Страшные, мучительные слова на своём языке, перекричав прибой, пытаясь криком достать невидимые звёзды за покрывалом вечных туч.
Больше Йодель не приходил. Пряча глаза, ушли сильные мужчины, способные добывать еду. Остались старик, мальчик и Пьетро.

- Дедушка, а как ты узнаешь, что маяк уже готов?
Звёзды начинали дрожать в прорехах между тучами, но старик и мальчик не спешили уходить к лагерю.
Огромное чёрное море дышало где-то под ними, в отчаянии кидалось на острые камни и разбивало всю свою мощь, стыдливо сбегая грязной пеной по камням.
Они молча, бок о бок, сидели на верхней площадке недостроенной башни, вглядывались в чернеющее безграничье и летели мысленно над неспокойной гладью, забыв и про племя, и про маяк, и про далёкий потерянный остров на далёкой забытой планете.
- Пойдём,  Тайылгэ. Тебе нужно согреться и отдохнуть.

Племя собралось вокруг костра. Темнота глазела из-за елей миллионами слепых глаз, подбиралась всё ближе, пыталась дотянуться до теплых человеческих тел. Изредка кто-нибудь да оглядывался на чёрный лапник, поёживаясь и придвигаясь ближе к другим.
Наконец, поднялся Йодель.
- Много дней наше племя не видело добычи, - начал он торжественно, развернув плечи и подставив ветру густую гриву. - Идёт Змей! Мы все знаем, что нас ждёт, когда он вернётся!
Йодель обвел взглядом голодных испуганных людей. Они жались друг к другу, пытаясь защититься от холода, и старались не смотреть на высокого человека.
- Ему нужна жертва! Завтра с самыми сильными мужчинами мы уходим на охоту, а вечером умаслим Змея дарами!
Мужчин не было несколько дней. Вернулись они к глубокой ночи, уставшие, голодные, исцарапанные колючим кустарником и острыми камнями.
И снова к огню вышел Йодель. Сгорбившись, он долго обводил взглядом притихшее племя, вдыхал холодный воздух, прикрыв глаза, и, наконец, решился.
- Змей пришёл! Мы несколько дней рыскали по лесу, но не нашли еды. Большому Змею нужна жертва! Или погибнут все! Кто готов лечь на жертвенный камень?
В тишине слышен был только треск костра. Никто не смел поднять глаза на вожака.
- Это зима, капитан, - кто-то робко возразил в толпе.
- Это Большой Змей! - Йодель закричал, и эхо гулко рассыпалось по недалёкому лесу, отзывалось хохотом в глубине чащи. Безумие уже поднялось из древней глубины и теперь плясало в зрачках Йоделя ревущим пламенем. - Я долго ждал, когда ваши боги придут к нам на помощь! Мы голодаем! Мы умираем! Время моего бога!
Вожака прервал неожиданный плач младенца.
Некоторые охотники начали приподниматься со своих мест и окружать мать. Она вскочила, судорожно прижала ребёнка к сухой груди и растерянно начала озираться вокруг, выбросив вперёд худую руку. Но мужчины, словно почуяв добычу, вооружённые палками и ножами, уже кружили вокруг неё сумасшедшим ритуальным танцем, слегка пригибаясь  к земле и пружиня сильными ногами. Младенец заходился в голодном крике, и люди, как хищники, жадно тянулись на этот плач.
- Йодель! Йодель! Не смей! Ты же не зверь! Мы же не звери! Йодель! - Йала заметалась по поляне между охотниками, пытаясь оттолкнуть их от испуганной матери. - Я! Я буду жертвой, Йодель! Я!
Йодель зажмурился, сжал  рукоятку ножа так что костяшки пальцев побелели, и тяжело задышал со свистом.
Внезапно за спинами раздалось сухое покашливание. Старик с мальчиком неспешно входили в круг рвущегося на ветру пламени.
Толпа притихла и уставилась на пришедших.
Мальчик помог старику опуститься на бревно и направился к ручью. Старик хрипло дышал и кашлял без остановки.
От толпы начали отделяться охотники, неслышно они зашли старику за спину. Йодель вынул из-за пазухи охотничий нож и кивнул соратникам. Те кинулись к старику, завели ему руки за спину, он от неожиданности захлебнулся сырым воздухом и сквозь кашель попытался закричать, но звук потерялся на выдохе и выскочил невнятным хрипом:
- Беги! Беги!
За спиной Йоделя что-то резко звякнуло о камни, от неожиданности он резко развернулся и почувствовал резкий толчок, остановивший его на полпути.
Из упавшей металлической фляжки вода разливалась по сухой земле, а мальчик оседал на камни, удивлённо глядя на рукоятку с причудливыми древними узорами, торчащую из живота.
Толпа вздохнула и замерла. Охотники разжали руки, и старик, на коленях, задыхаясь от ветра и кашля, пополз к внуку. Неловко пытался он его приподнять, растерянно шептал его имя, а мальчик шарил бессмысленным взглядом по притихшей толпе, по сморщенному лицу деда, судорожно сжимал перепачканные кровью пальцы на рукоятке клинка.
- Больно, дедушка, больно..
Мальчик замер, обмяк, не чувствуя острые края камней.
Люди давно разошлись, а старик всё так и сидел, покачиваясь в такт ветру, держа на слабых коленях голову внука, и пел. Пел на своём языке, вплетая в ветер звуки тоски, прощания и прощения. Под тяжестью его песни ветер бессильно стелился по земле, убегал в темную чащобу трусливым щенком, а море впервые за много лет стыдливо затихало у подножия каменистого берега.
Тучи ушли. Когда солнце высоко поднялось над лагерем, у капища не было ни старика, ни мальчика. Только холодные камни алтаря разгорались на восходящем солнце диковинным красным цветком посреди безжизненной холодной пустыни.

Старик волок последнее тяжёлое бревно по широкой просеке. Ладони болели от нарывов и царапин, а глаза щипало от пота. Порой предметы теряли очертания, приходилось часто моргать, чтобы мир снова обретал солнечную ясность. Раз ему даже показалось, что за деревьями он увидел высокий широкоплечий силуэт, но стоило моргнуть, и наваждение исчезло.
У подножия башни, на широких листьях лежали ягоды и огромные куски мяса, заботливо прикрытые от солнца и насекомых. Старик бросил бревно, опустился на него, хлебнул воды из фляжки и долго пытался отдышаться. Наконец тяжело поднялся, взял сточившийся за долгие годы работы топор и начал пластать сухую древесину.
Башня получилась вдвое выше самого высокого дерева. С её вершины старик мог охватить взглядом весь остров, ровный и плоский, как сковорода. Где-то справа копошились маленькие фигурки в лагере, женщины, дети, мужчины, поднимался дым от костров, метались высушенные ветки на заброшенном капище. Но смотреть туда было слишком больно, и старик развернулся к воде. Море полноводной рекой вливалось в бесконечное небо на горизонте, тёрлось об него ласково своей молодой щекой, радостно бежало к острову и обнимало острые камни на берегу.
Старик, вдоволь наполнившись солёным воздухом, двинулся по просеке к кораблю.  Галактикон, переживший жар дальних звёзд, ледяные ласки космоса и игривые прыжки между галактиками, не смог выстоять перед напором природы. Во многих местах он проржавел насквозь, деревья проросли сквозь обшивку и стойки, разрослись привольно, корнями начали разрушать отсеки, которые люди не успели разобрать для строительства башни и лагеря.
Осторожно ступая по шаткой конструкции и задыхаясь от кашля, старик перебрался через рухнувшие пассажирские каюты, кое-как протиснулся к капитанскому мостику, нашёл запасные маячки. Из пяти уцелели только два. И не факт, что батареи в них до сих пор хранили заряд. Он включил оба.
- Только не подведи, только не подведи… - Тихо бормотал он.
Маяки слабо замигали зелёными огоньками, пытаясь поймать недоступный сигнал. Старик шумно выдохнул. Хватит их ненадолго, но надежда ещё есть. Он торопливо завернул маяки в тряпьё и повернул обратно, но задержался у входа в жилые отсеки для команды. Поколебавшись несколько секунд, он двинулся уже к пассажирским каютам, но снова замер, устало прикрыл глаза, помедлил и шагнул в тёмный коридор.
Тут тоже всё было разрушено, угрожающе скрипело при каждом шаге, сквозь провалившуюся крышу вливались тонкие солнечные лучи, выхватывая из мрака ржавые двери, свисающие провода, плотно переплетённые с вьюнками, кое-где в темноте можно было разглядеть даже брошенные птичьи гнёзда и следы ночёвки зверья.
У двери своей бывшей каюты он закашлялся, сплюнул кровь, морщась, потёр грудь и толкнул дверь. Дверь заскрипела, спугнув птицу где-то в брюхе галактикона, но открылась, и старик шагнул в полутёмную комнату.
Пол был усеян вещами, всё разлетелось по каюте, когда они ударились об этот гулкий лес. Старик осторожно переступал между теперь ненужной кучей хлама, как вдруг боковым зрением уловил движение слева за плечом. Он резко развернулся, успел разглядеть косматое существо с измученным взглядом, потерял равновесие и рухнул на пол, больно ударившись спиной.
В каюте, кроме него никого не было. Он чертыхнулся, вспомнив про зеркало, и начал беспомощно шарить вокруг, пытаясь встать. Под руки ему попала плоская серебристая коробочка. Он щёлкнул кнопками, и из коробочки вырвался невесомый луч, за ним второй, третий. Они слились в одно дрожащее изображение, перед глазами старика поплыли знакомые лица. Вот эти двое не пережили ту зиму, как зовут этих он уже не узнает, а те погибли при посадке. Пьетро в рабочем комбинезоне, машет приветливо в камеру. Капитан Йодель, с ним под руку Йала, самая красивая из всех женщин, что он видел. Недовольно морщит губы и выговаривает что-то сердито няньке, несущей её новорожденного сына. Кинула равнодушный взгляд в камеру и отвернулась. А это? Это же он! Статный, моложавый офицер связи, седина только чуть тронула густую шевелюру, гордая выправка, холёные руки. И когда он успел превратиться в дряхлого старика?
- Дедушка! Улыбайся! Я тебя снимаю!
Старик вздрогнул и чуть не выронил спейхер. Голограмма качнулась, мужчина на ней громко рассмеялся и потянулся куда-то за камеру:
- Тайылгэ, малыш, пойдём, пора на посадку.
Запись давно закончилась, а старик долго ещё плакал, обхватив худые колени, судорожно всхлипывая  и раскачиваясь, как ребёнок.
На башню он поднялся глубоким вечером. Солнце устало цеплялось за горизонт, раскрашивало напоследок вечернее небо горящими мазками.
Широко раскрыв глаза, старик жадно глядел на эту исчезающую красоту, на остров, который на долгие годы стал его домом, на ласковое море и камни внизу.
Когда небо начало чернеть и подмигивать дрожащими звёздами, он, наконец, вздохнул и достал маяки. Один разбился. Наверняка, когда старик упал в каюте. Старик охнул и замер на пару секунд. Потом заторопился, включил последний. Маячок слабо пискнул и зажёгся зелёным огоньком. Старик вытер о штаны вспотевшие ладони, начал вводить настройки, но тут огонёк ещё раз пискнул разочарованно, подмигнул пару раз и отключился.
Старик застонал, опустился на колени и уронил лицо в руки.
Ночная прохлада неслышно опускала ладони ему на плечи, тормошила, звала опомниться и  придти в себя.
Он вытер глаза, извлёк батарею из разбитого маячка и вставил в целый. Маяк снова пискнул, он быстро ввёл комбинацию клавиш, прибор опять отключился. Старик опустил руки, подумал и извлёк из-под лохмотьев спейхер, секунду поколебался. Заряда его батареи теоретически должно хватить и на маяк, но она пролежала слишком долго в груде железа, в сырости. Удивительно, что он вообще до сих пор работал. Старик решительно вынул батарею из спейхера, включил маяк и отправил два сигнала. На третьем маяк пискнул в последний раз и отключился навсегда.
Над бесконечным морем, которое маленький  Тайылгэ, смеясь, пытался обхватить руками, над спящим лагерем, над плоским островом с его лесом, острыми берегами и сырым воздухом, над разрушенным алтарём, запачканным кровью ребёнка, над башней — самым высоким местом острова, над всем этим потерянным среди миллиардов звёзд, тоннелей, кротовых нор и чёрных солнц миром плыла ночь.
Старик лежал навзничь, и в его немигающих остывших глазах отражались ходовые огни зондов-разведчиков и кораблей, спешащих на призыв маяка.