Горький вкус яблок

Горький вкус яблок 

 Рассказ основан на реальных событиях, все имена и фамилии изменены. 

 Глава 1 

– Извините, к сожалению, свободных номеров нет, – сказала пожилая вахтерша общежития для рабочих ЦБК города Зима, что в Иркутской области. – Не могу же я вас в комнату к рабочим подселить. 

– И как прикажете мне быть, домой возвращаться? – С раздражением спросил, командированный инженер из Красноярска. 

– Вы к нам на неделю прибыли? 

– На пять дней. – Уточнил инженер. 

– Есть один вариант, – предложила вахтерша. – В комнате для ИТР имеется одно свободное место, там даже телевизор имеется и холодильник, – как весомый аргумент добавила она. – Если вы согласны, то сейчас попрошу коменданта принести койку. 

– Куда'ж деваться, тем более, что телевизор да еще холодильник, как в трехзвездочной гостинице… – С улыбкой ответил инженер. 

– Вы пока погуляйте с полчасика, на рынок сходите он здесь рядом со станцией… Поклажу можете здесь в каптёрке оставить не пропадет. 

– Пожалуй так и сделаю. – согласился командированный Власов Петр Николаевич. 

Мужчина сорока с небольшим ведущий инженер Красноярского института механизации. Петр вышел из общежития и направился на рынок. Прогулявшись вдоль прилавков, которые располагались параллельно железнодорожных путей станции Зима, купил пару килограммов яблок сорта Антоновка и направил свои стопы в обратном направлении. 

– Добрый вечер! – Сказал, вошедший в комнату инженер, протягивая руку для знакомства, слегка замешкавшись, назвался только именем, т. к. считал неудобным представляться отчеством с человеком старше его по возрасту. 

– Василий Николаевич Миронов, можно просто Василий, – ответил мужчина лет пятидесяти пяти. – Располагайтесь ваши вещи уже принесли, – сказал он указывая на заправленную койку, где у изголовья на полу стоял чемодан. 

– Присоединяйся Петр, я тут чаёвничаю, – предложил Василий, когда новоявленный сосед переоделся в спортивный костюм. 

– Можно и покрепче чем чаёк, так сказать для знакомства, – ответил Петр и метнулся к чемодану, чтобы вынуть бутылочку Пшеничной. 

За рюмкой чая, как шутливо выразился Василий, собеседники поведали друг другу о своих семьях. Петр рассказал о своей супруге и двух сыновьях. В свою очередь Василий известил о взрослой дочери и любимой супруге и с гордостью о двух шалопаях – внуках. Так как мужчины были небольшие любители выпить, более старший предложил перейти на чай. 

– У меня пирожки есть, днем в заводской столовой купил, как знал не один сегодня буду чаёвничать. 

– И я не с пустыми руками, – ответил Петр, показывая авоську с яблоками. 

Увидив фрукты, Василий Николаевич помрачнел, улыбка его медленно преобразилась в гримасу, а глаза заволокло вселенской печалью. 

– Что – то не так? – Спросил Петр, отреагировав на изменение настроения соседа. – У вас наверно аллергия на яблоки? 

– Нет у меня этой напасти, просто с одного момента, а конкретно с детства не могу смотреть на эти плоды. Давайте коллега еще грамм по несколько беленькой, не пропадать же пирожкам. – Предложил Василий Николаевич. 

Петр чувствовал себя виноватым в перемене состояния соседа. 

– Не переживай сказал Василий, это у меня личное. Я никогда и ни с кем, кроме супруги, не делился историей, почему у меня такое отношение к яблокам. С тобой мы на вряд ли еще когда – нибудь встретимся. Объект наша организация на ЦБК закрывает и стало быть командировок сюда более не предвидится. Так и быть расскажу. 

Глава 2 Рассказ Василия Николаевича Миронова 

Родился я за четыре года до начала войны, в Челябинске в семье столяра мебельной фабрики Николая Миронова. Мама Вера Степановна родом из Донецка, приехала в город в голодные времёна и через три года познакомилась с отцом, а затем и поженились. Родители мои были малограмотными. Мама работала техничкой в школе куда впоследствии мы с младшей сестренкой Люсей пошли в первый класс. Сестра младше меня на три года. Из рассказов мамы знаю, что отца призвали в действующую армию в начале осени сорок первого. 

Служил он сапером, во время военной операции под Ржевом был тяжело ранен, но считал себя счастливчиком, что остался живой. Сражениях, которые папа называл не иначе как, «бойней», «мясорубкой», длились с января 1942 по март 1943 года. В ней погибло более 1 миллиона наших солдат. «В официальной военной истории писалось, что Ржев был освобожден 3 марта 1943 года, но на самом деле немцы просто оставили Ржев, чтобы не нести ненужные потери. А наше командование с потерями не считалось В народной памяти бои подо Ржевом остались самыми страшными. В деревнях многих районов вокруг Ржева бытует выражение «погнали подо Ржев». 

После лечения в госпитале снова пошел на фронт. При освобождении Риги в сентябре – октябре сорок четвертого был вторично ранен и в конце этого года после лечения был комиссован, так как одна нога его стала на десять сантиметров короче другой. 

Я хорошо помню, как под Новый, победнны сорок пятый год, папа пришел с фронта. Мама зашла в класс где я учился и попросила учительницу отпустить меня с уроков. бЯ увидел, как из её глаз текут слезы. В первое мгновение подумал, что пришла похоронка и сам был готов разреветься. Но мама счастливо произнесла 

– У нас папа с войны вернулся. 

Мы стремглав помчались к дому. Папа стоял возле подъезда, окруженный соседями. Увидив нас он заковылял нам навстречу, но я почему – то не обратил внимание на его неестественную походку. 

– Коленька что же ты не предупредил, что приедешь? 

– Да вот сюрприз хотел сделать. 

Одной рукой он обнял маму, другой меня и все приговаривал 

– Ну чего вы плачете я же живой, а что малость покалеченный, так это ерунда, главное, что мы вместе. 

Потом он встрепенулся, и чуть не криком… 

– А где Милка? – Так в семье называли мою младшую сестренку. 

– Сейчас Васька за ней в детский сад сбегает. – Сказала мама. 

Но я мертвой хваткой вцепился в шинель отца и всё приговаривал: 

– Папа, папочка, я так тебя ждал. Милка сама придет она уже большая ей уже пятый год пошел, да и детский сад в соседнем дворе. Может мы все весте за ней сходим? 

Мама с укоризной посмотрела на меня. Выручила соседка бабка Авдотья. 

– Да куда ему хромому тащиться идите домой я сама Людмилку приведу. 

Вечером, когда вся семья была в сборе, папа из своего волшебного вещмешка стал доставать подарки. Маме пуховый платок, нам с Милкой два больших куска сахара и невиданные доселе экзотические мандарины и знакомые мне, яблоки сорт Антоновка. Мы с сестрой не знали, что мандарины, нужно есть сняв кожуру. Мама показала как правильно использовать для потребления волшебные подарки отца. Пришли соседи принесли, кто чего смог, папа снова запустил руку в свой бездонный короб и на столе появилась тушёнка, галеты сушёная рыба, сало, и прочая заморская снедь, и под конец фляжка спирта. Я такого богатого продуктами стола никогда, во времена моего детства больше не видовал. 

Через три дня папа вернулся на старую работу. Мама по-прежнему работала уборщицей в школе. Я считал себя самым счастливым человеком на планете, рядом со мной была семья. Хотя и трудно жилось всем, всё-таки шла война, и похоронки продолжали приходить, но все же ощущалось дыхание Победы. Страна восстанавливалась после страшной разрушительной войны. Все ждали когда отменят продуктовые карточки. И этот долгожданный день наступил первого января 1947 – го года, но запомнилось мне это событие и самым печальным днем в жизни нашей семьи. Арестовали отца и мы больше никогда не видели нашего папу живым. Первого января, Днем, когда вся семья находилась дома, после полудня к нам зашёл участковый дядя Гриша..

– Николай, – обратился он к отцу, – давай ка сходим в отделение там начальник тебя дожидается, один вопрос решить надо. 

– Какой вопрос в новый год твоему начальнику вдруг понадобился? – Взволнованно, словно почуяв неладное, спросила мама 

– Не переживай Верка, мы быстро одна нога здесь другая там и часа не пройде как твой благоверный домой приковыляет, улыбаясь, решил успокоить маму участковый. Ничего плохого не предчувствующий, папа сказал нам. 

– Может награду какую забыли на фронте вручить, вот и решили новогодний подарок сделать. Я мигом, за стол без меня не садитесь. 

Стоит заметить с войны папа пришел лишь с одной медалью «За отвагу», да и то отдал Милке как игрушку, но мама быстро отняла её у дочки. 

– Ишь, удумал, за энту медаль денег полагается, зря тебе что ли ногу покромсали, – сказала она, пряча награду в коробку из-под обуви, где хранились паспорта и прочие документы. 

Ждали мы отца часа три, затем мама, накинув пальто, умчалась в отделении милиции. Вернулась она поздно вечером с заплаканным лицом. 

– Папу арестовали. – Сказала она едва переступив порог. 

– За что??? – Не сдерживая слез, закричали мы с сестрой 

Мы хотя и были детьми, но уже тогда своими несмышлёными умишками понимали, что случилось что – то страшное. 

– Сама толком не поняла, велели прийти через три дня принести теплые вещи. 

Года два назад прочитал у Солженицина, в нашумевшем в свое время «Архипилаге», что арест человека сравним с землетрясением. Обычно задержание, как правило производилось в ночное время. Арестованного поднимали с теплой постели, переполошив всю семью, наполнив атмосферу унижением и ужасом, сам задержанный находился в состоянии стресса. 

Ничего похожего с арестом моего отца. Напротив в нашем случае просматривалась абсурдность и мягко сказать нелепость происходящего. Такой же абсурдностью выглядело обвинение. Как мы узнали позже из рассказа папиного сослуживца, что за неделю до ареста папа вместе с другими рабочими, после рабочего дня, решили отметить наступление нового года в местной пивнушке. Большинство мужчин из этой компании бывшие фронтовики и естественно их разговоры были о днях минувших во время войны, о гибели друзей и других грустных и не очень случаях. Папа рассказал своим приятелям о битве под Ржевом, посетовав на огромные людские потери и нецензурно выразился в адрес «отцов командиров», которые не считались с жизнью подчиненных. Через несколько дней всю компанию арестовали, одних за то что говорили, других за то что слушали и не донесли. Всем одинаково дали по восемь лет. Домой, после отсидки, вернулись все, кроме папы. 

Я считал виновником всех бед нашей семьи участкового милиционера дядю Гришу. После того, как узнал от мамы на сколько приговорили отца, разбил окна в квартире участкового. Он конечно сразу узнал кто, нанес ущерб его имуществу и уже через пару часов появился на пороге нашей квартиры. Мама буквально в ногах валялась у дяди Гриши, умаляя его не заводить уголовное дело. 

– Если посадишь сына, тогда и меня забирай. Милку в детдом отдадите, всё равно жизнь загубили. 

– Не там вы козла отпущения ищите, – участковый покосился на портрет руководителя страны, который висел на кухне. – На первый раз прощаю, даже штраф не выпишу, но ты присмотри за своим мстителем. 

Через неделю, дядя Гриша по своим каналам узнал адрес зоны, куда был направлен папа. Отца с товарищами судили по политической статье, но к нашему удивлению позорное клеймо «Члены семьи врага народа» нашей семье не было поставлено, из квартиры не выселили, маму с работы не выгнали. Да куда ниже уборщицы могла устроиться жена заключенного. Отношение соседей к нам не изменилось. Пострадал только я – не приняли в пионеры. Скажу честно, тогда меня это расстроило. 

После приговора маме разрешили для отца одну передачку в двенадцать месяцев. Целый год она копила деньги на продукты и теплые вещи. Кроме основной работы ходила к зажиточным стирала бельё, мыла полы, научилась вязать на спицах в основном носки и свитера. Мое детство как – то сразу закончилось и потянулись годы ожидания встречи с отцом. Иногда мы вечерами мечтали может какая – нибудь амнистия случится, и наш папа вернется. 

Первые четыре года, после того, как арестовали папу, в конце марта, мама ездила к отцу, отвозила передачку. Каждый раз она надеялась на свидание с ним, хотя прекрасно знала, что довесок к приговору, «Без права переписки» исключал такую возможность. После возвращения из поездки ходила замкнутая, могла не разговаривать с нами по несколько часов. Мы с сестрой старались не лезть к ней с вопросами удалось ли ей повидаться с папой? На пятый год она решила взять нас с собой. Тешила себя надеждой, что при виде детей, начальник лагеря разрешит нашему отцу свидание с семьей. 

Глава 3 

Мама продала пуховый платок, который привез папа после возвращения с фронта, чтобы купить билеты на поезд. Заняв еще немного денег у бабки Авдотьи, мы стали обладателями трёх билетов в общем вагоне. Большинство пассажиров поезда ехало в одном направлении с нами. Это были родственники осуждённых Я с Милкой голодными глазами рассматривали поклажу молчаливых спутников и нам представлялось какое съестное богатство будет сопровождать нас на всем пути. Первой не выдержала сестренка, начала хныкать и просить покушать. 

– И часу не прошло как отъехали, потерпи Милка, перед сном поешь – сказала мама. 

Сидевшая напротив нас пожилая женщина, возрастом нашей соседки бабки Авдотьи, молча открыла свой вещмешок и достала огромный каравай черного хлеба, отрезала большой ломоть, намазала его маргарином и густо посыпала сахарным песком. 

– Поешь дочка до сна еще часа четыре будет. – Сказала она, протягивая сестренке «эклер» нашего детства. 

Не выдержав такой пытки, я полез на верхнюю полку. 

Что – то мне вздремнуть захотелось и есть совсем не хочется. 

– Погодь паренёк сейчас и тебе сварганю, вижу единственный ты мужчина в семье, тебе питаться нужно. На моего сынка в детстве похож, такой же худющий. 

– Мужчина? – Засмеялась Милка, – у нас папка есть он на заработках сейчас мы к нему в гости едем. 

– Ну что вы мамаша ведь своему передачку везете. Запротестовала мама. 

– Если бы! Моему Афанасию передачки не положено, чует моё сердце неладное. Три дня назад получила телеграмму из лагеря, где мой сынок находится, срочно приехать. 

Женщина всплакнула. 

Мама стала успокаивать соседку. 

– Может захворал ваш сынок и ему уход требуется, а в местах, где наши близкие сейчас пребывают, сами понимаете врачей не хватает, вот и удумали родственников по уходу привлечь. 

Говорила она неуверенно, понимая всю нелепость произнесенного, чтобы как – то отвлечь женщину от тяжелых раздумий. Ночью когда пассажиры нашего вагона погрузились в сон, лежа на верхней полке, я стал невольным свидетелем трагической истории, которую рассказала попутчица моей маме. Говорила она тихо почти шёпотом часто прерывая свой рассказ, чтобы смахнуть платком слезы. 

Глава 4 

– Замуж я вышла семнадцатилетней девчонкой за парня из соседней деревни аккурат старше меня на десять лет. Мужик мне попался хороший не пил, руку на меня не поднимал, одна беда не могла я понести дитё. После революции, когда он пришел с войны, почти сразу записался Красную армию и отправился на Гражданскую… За тот месяц пока он дома находился я и забеременела, и было мне тридцать пять годков тогда. 

В восемнадцатом родился мальчик, назвала я его Афанасием в честь батюшки моего. Суженый мой так и не узнал о появлении своего наследника – погиб на полях сражений спустя три недели как ушел в Красную армию. Через некоторое время, после рождения Афоньки, обратила я внимания, что ребенок развивается как – то не так, чем другие малыши. Отнесла я его к бабке-повитухе, которая у меня роды принимала. 

– Глухой он у тебя Лукерья, это твой крест, но и с таким недугом тоже люди живут. Зато когда вырастет в армию не забреют при тебе всегда будет, – сказала повитуха. 

Тихий он у меня в детстве рос, дружков не было, на улице гулял мало, а если и выходил иногда, то в слезах прибегал, обижали его сверстники. Лет восемь ему было, у нас тогда колхозы стали появляться. Ко мне на постой определили молоденькую учительницу из города, председатель выписал. Она то и обучила Афоню грамоте. Учиться, разумеется он не ходил, не было тогда школ для таких, как мой сыночек. В тринадцать лет пошёл работать в колхоз пастухом. Наберет заранее книжек в библиотеке при сельском клубе и на утренней зорьке, прихватив нашу дворнягу в поле пасти колхозное стадо. Во время войны, когда местных мужиков на фронт забрали, поставили его звеньевым. Хорошим работником он стал, руки у него золотые оказались, в батьку своего пошёл. Все мог починить: Сосед наш Ефремыч научил и печку сложить, и пол перестелить, и крышу подлатать. По губам хорошо собеседника понимал. Если ответ требовался всегда при нём блокнот с карандашом был. 

После войны в деревне много молодых девчат без парней остались, да вдовушек еще не старых. То одна, то другая обращались к нему помочь по хозяйству. Никому он не отказывал, но намеки на более близкое отношения напрочь отметал. Видать глубоко в нем обида сидела на то как дразнили его в детстве. 

– Ты бы присмотрел себе сынок кого – нибудь, старая я стала мне тоже внучат понянчить хочется, а если и вдовушку какую возьмешь, то лучше с детишками. – Сказала я ему однажды. 

Афанасий усмехнулся, достал свой блокнот с карандашом и написал: 

«Ты мама еще не старая. Ефремыч говорил, что у него родственница в соседнем районе проживает, тоже глухая, одних лет со мной. По его рассказам я понял, что девушка она ладная. Вот я и попросил его написать письмо своим родственникам, не будут ли они возражать если я, с таким же недугом как у неё, посватаюсь к девушке. Три дня назад пришел ответ. Они ждут нас с тобой после уборочной. Ефремыч расписал про меня, хоть сейчас на доску почета…» 

– Так что же ты молчал? 

Сынок обнял меня, прижал к себе. Понятно было без слов. Волновать раньше времени не хотел. 

В начале апреля пятьдесят первого вызвали сына в правление колхоза и приказали к Первому мая перестелить полы в сельском клубе. На следующий день Афанасий, взяв инструменты отправился в клуб. Стулья и столы из помещения, где следовало переложить половицы, были вынесены. В правом углу около экрана одиноко стоял бюст Сталина. Поставив ящик с инструментами на пол, снял фуфайку в которой ходил начиная с декабря по май месяц и не найдя места куда бы повесить накинул ее на бюст вождя. 

И надо же такому случиться, что именно в это время в помещение зашел директор сельского клуба. Начальник человек был новый на селе и не знал, что Афанасий глухой от рождения. На его замечания убрать свою фуфайку с бюста руководителя страны, никак не отзывался, т. к стоял к нему спиной. Такое поведение рабочего еще больше распалило его. Он убежал и через несколько минут вернулся с милиционером и двумя женщинами, которых решил привлечь в качестве свидетелей. Страж порядка надел на сына наручники, Женщины пытались было защитить Афанасия, говоря о недуге моего сына, но директор клуба требовал арестовать Афоню, за то, что он надругался над скульптурой вождя. 

Судить сына повезли в район. Приговорили моего Афонечку к десяти годам без права переписки. Меня на суд не вызывали, с тех пор о сыне ничего не знаю и вот теперь эта телеграмма. Чует моё сердечко не увижу больше мою кровиночку живым. – Она снова заплакала. 

Глава 5 

Попутчица выходила на одну станцию раньше нас. Прощаясь с мамой она вдруг открыла вещмешок и достала из него четыре яблока. 

– Возьми мне теперь без надобности, детишек угости. Ефремыч для сына передал. – Сказала она протягивая фрукты маме. 

Мы с Милкой впились глазами в подарок этой несчастной женщины. В конце зимы летние фрукты манили нас, словно говоря ну скушайте нас, мы такие сочные и сладкие. Сестренка, недолго думая, схватила одно яблоко и впилась в него зубками. 

– Сынок давай папе отвезём, всё витамины? – попросила мама. –Я тебе летом на базаре целый мешок куплю. 

– Конечно мам, да и не люблю я яблоки. – Ответил, а у самого слюнки текли. Вышел в тамбур, приоткрыл дверь и сбил сосульку и стал ее не лизать, а грызть, представляя, что это яблоко. Но вкус от сосульки мне показался солёным и горьким. 

Когда вернулся на свое место, напротив мамы сидел мужчина, который всю поездку провалялся на верхней полке, отвернувшись лицом к стенке. 

– Слышал я ваш ночной разговор с соседкой Мне брат из зоны письмо прислал, что несчастный случай на лесоповале произошёл. Машина с лесом перевернулась, скатившиеся с нее бревна придавили заключённых, многих покалечило, а одного, которого все называли не иначе как глухой, насмерть. Я думаю это и есть сынок нашей попутчицы. 

– Хорошо, что вы не сказали, какая –то надежда осталась, а вдруг это не её Афанасий. –Ответила мама. 

– Потому и не встрял в ваш разговор, мало ли на зоне глухих, хромых и прочих покалеченных. 

Услышав слово хромых, мама вдруг начала реветь, а вслед за ней и Милка. 

– Мам не плачь, – стал я успокаивать её. – Если бы с папой что случилось нам бы телеграмму прислали, а раз нет, значит всё хорошо. 

– Правильно паренёк говоришь. – Решил поддержать меня мужчина. – Непременно бы сообщили если что… Их там тоже люди охраняют. 

Глава 6 

Мы зашли в помещение, где принимали посылки заключённым. 

«Часа два придется ждать», подумал я, окидывая взглядом очередь. Мы с сестрой так же, как и мама тешили себя надеждой, что в этот приезд нам разрешат встречу с папой. Пристроив нас на скамейке, мама встала крайней в очередь. Рассматривать людей с хмурами лицами, и плотно прижимающих к себе посылки, мне скоро наскучило. Решил ознакомиться, что написано на листках прикрепленных на стенах мрачного заведения. Особенно запомнилось мне одно объявление: 

«Вскрытие и досмотр содержимого посылок, передач или бандеролей производятся контролерами в присутствии адресатов. Деньги, скрытые ухищренным способом, обращаются в доход государства. Неположенные вложения из посылок и бандеролей изымаются и сдаются на склад или уничтожаются, а содержащиеся в передачах возвращаются передающему лицу с указанием причин возврата». 

Многие слова из прочитанного, мне были непонятны. Как я уже раньше говорил осужденным, если в приговоре стояло «без права переписки» не полагалось никаких посылок, писем и свиданий, но к нашему счастью папе разрешено было получать одну посылку в год. Наверное потому, что мой отец герой, фронтовик имеет награду 

«Ах если бы он был награжден еще бы каким – нибудь орденом, возможно нам и свидания разрешили бы». 

Такие мысли витали в моей голове. Тогда я не понимал фразу из приговора: « Нецензурно выражался в адрес командования…». Попросту говоря матом, так у нас многие, в основном мужчины из нашего окружения, так говорили. Так что всех в тюрьму? 

Подошла очередь мамы сдавать передачку. Не взглянув в содержимое посылки, контролер – женщина, засунула её внутрь комнаты со своей стороны и сказала. 

– Гражданка Миронова с тобой сейчас начальник хочет поговорить. Вон видишь напротив окошка дверь, туда и стучи. 

– Что случилась? – С побледневшим лицом, спросила мама. 

– Там узнаешь. 

Не было её минут пятнадцать. Милка начала плакать и ежесекундно спрашивала. 

– Где мама?, где мама? 

В голову лезли нехорошие мысли 

«Вот и маму арестовали, за что??? » 

Когда мама вышла из комнаты, она подошла к нам, обняла и без слез, видимо сил на них не осталось, тихим голосом сказала. 

– Нашего папки больше нет. 

Позднее, когда мы пришли на станцию, чтобы отправиться в обратный путь, мама передала мне разговор с начальником лагеря: 

– Гражданка Миронова должен вам сказать, что вашего мужа больше нет, умер от пневмонии. От руководства лагеря приносим вашей семье соболезнования. 

– Когда он умер? 

Начальник порылся в документах и сам не веря в увиденное, удивленно произнес. 

– Четвертого апреля 1947 -го. – Обескураженным голосом добавил. – Это что же выходит через три месяца, после начала отбытия наказания. 

– Почему же мне не сказали? В первый раз я возила передачу в марте сорок восьмого и так каждый год по сегодня, четыре года подряд. От детей лишний кусок отрывала, о себе не говорю. Целый год копили, в поношенной одежде ходили… За что вы так с нами? Что вам сделал плохого мой муж? С фронта покалеченный вернулся, награду имеет. Будьте вы прокляты. 

– Но, но не зарывайтесь, гражданка, а то мигом в женский лагерь отправлю и не посмотрю, что у вас дети. 

Далее начальник стал разглагольствовать о трудностях службы по охране преступников и врагов народа, о не профессионализме кадров, о бюрократии во вверенном ему учреждении. Стал обещать, что обязательно выяснит, почему вовремя не известили родственников о смерти заключённого. 

– Мне от ваших разбирательств ни холодно, ни жарко. Вы лучше скажите, как нам теперь жить? Так хоть надежда была. 

– Как многие живут, так и вы живите. – Ответил раздражённо начальник. 

«Вот именно как многие». Подумала мама, но вслух этого не сказала, испугавшись угрозы начальника, отправить её в лагерь. 

Все это мне рассказала мама не проронив ни слезинки. 

Вдруг Милка спросила. 

– Мам, может мы обратно заберем посылку, раз её папе не отдадут? 

– Пусть подавятся, – ответила мама. 

– Вот с тех пор я не ем яблок. – Закончил свой трагический рассказ Василий Николаевич. 

Глава 7 (Окончание) 

– Да, судьба! – Сказал Петр, выдержав паузу, чтобы рассказчик мог прийти в себя после грустного повествования. – Вот ведь как бывает, одно неосторожное слово, а столько жизней поломано. 

– А бывает и без слов судьбы в небытие уходят. – Ответил Василий Николаевич. 

– Вы имеете в виду рассказ вашей попутчицы о глухом сыне? 

– Именно! 

– Вы знаете, Василий Николаевич, когда я был пацаном, часто во дворе слышал, как взрослые говорили, как сами были свидетелями или слышали о том, что людей арестовывали за будто бы завернутую селедку в газету с портретом Сталина. Или за то, что перед поклейкой обоев в своей квартире на стену присобачивали печатные издания с фотографиями вождя. Честно говоря, я с большим недоверием относился к подобным слухам, но сейчас, после вашего рассказа, почему-то верю, что такое могло быть. 

– У нас тоже такие слухи ходили, только вместо селёдки было много других вещей: мясные кости, масляные детали, вообще все то, что не вязалось со светлым образом руководителя партии и страны. 

– Василий Николаевич, а что стало с вашей семьёй после этих печальных событий? 

– Жили как многие, как «советовал» начальник лагеря. Я после окончания восьми классов устроился на мебельную фабрику, где работал отец. Вечерами, после работы, посещал вечернюю школу. Мама по-прежнему работала в школе, убирала классные комнаты. Милка, невзирая на подколки одноклассниц, после уроков помогала маме. После того, как я стал приносить домой, хоть и не большие деньги, мама отказалась от подработки, по нашему с сестрой настоянию. После школы Милка пошла учиться в ремесленное училище на швею и, закончив его, устроилась в городское ателье портнихой. 

В шестидесятом году мы получили «Справку о реабилитации» нашего папы. В тот день я пришёл домой после работы, мама сидела на кухне и в который раз вчитывалась в документ, лежащий перед ней на столе. Подняв на меня заплаканные глаза, сказала: 

– Вот ведь как бывает, сынок. Когда осудили отца, об этом знал весь «мир», а когда поняли, что ошиблись, и никакого злодейства против власти не было, прислали бумажку с извинением, да так тихо, чтобы окружающие и не заметили, что начальники сотворили с человеком и его семьей. 

Я был потрясён высказыванием малограмотной и в то же время мудрой женщины, моей мамы. 

На следующий день я принес справку о реабилитации на работу и попросил своего мастера, чтобы он зачитал документ рабочим, многие из которых помнили моего папу. 

– Извини, Василий, но зачитывать справку не буду, еще неизвестно, чем обернётся эта затея. Мы и так знали, что твой отец ни в чём не виноват, время было такое. Но одно могу тебе сказать, теперь анкета твоя чиста, и ты смело можешь пойти учиться в институт, как и мечтал, – oтветил мастер. 

Я поступил в институт на заочное отделение. Женился, родилась дочка, сейчас сама уже мама двух пацанчиков. Сестра вышла замуж, родила двух девочек и мальчика, назвав его Николаем в память о папе. Мама до пенсии так и работала техничкой в школе. 

Получив квартиру, сестра с мужем забрали мать жить к себе. Прошло уже пять лет, как нашей мамы не стало. 

Василий Николаевич замолчал, видимо, воспоминание о матери охладило его пыл продолжать рассказ. Чтобы разрядить возникшую грустную паузу, Петр спросил соседа по комнате: 

– Скажи, Василий Николаевич, мама выполнила обещание купить мешок яблок? 

– Нет, конечно, а если бы и купила, я бы все равно их есть не стал. Надо сказать, что такое отношение к подобным фруктам из моих родственников только у меня. Вот такой имею я бзик. 

Василий посмотрел на часы. 

– Время то уже пол-второго ночи, пора спать укладываться, сейчас за опоздание хоть и не судят, но всё же на работу надо приходить вовремя, -- пошутил Василий 

– Согласен с вами, – ответил Петр.