Глава 5. Дворец - В Его Блистательной Тени

(Роман "В Его Блистательной Тени")
(Публикую черновики. Где-то тексты отшлифованы максимально, а где-то редактуры почти и нет. На данном этапе работы моя цель как автора — продолжать писать, развивать роман. Приятного чтения, друзья!)

Эпизод 1. Дворец. Тронный зал



На королевский двор ступили двое молодых людей. Первый, грациозный аристократ в дворцовых царственных одеждах, был высок и строен станом. Второй, осанистый и статный, также одетый с иголочки, разве что серебряной, а не золотой, шёл за молодым господином следом. Оба были свежи и необычайно хороши собой; кроме того, что немаловажно — в самых годах для начала карьеры по королевской службе.

Молодых людей уже ждали. В дворцовом зале сидели король, генерал армии и несколько чиновников, не считая слуг и стражников на входе.

Его Величество был рад видеть сына во дворце.

— Навещаешь меня спустя долгое время! — воскликнул он, вставая вошедшим навстречу.

Они обнялись; генерал, впрочем, остался на прежнем месте (он подошёл ближе и, остановясь позади Его Величества, доброжелательно улыбался).

Потеряв любимую жену, он давно уже жил одними интересами государства. Но не так, как другие чиновники: не интересами дворца, интригами, а интересом первым в стране и самым важным — интересом короля, глаголящего интересы, дела и свободы всего его народа. За это-то все государственные деятели и прочие, какие бы ни были они, сторонники или противники монаршей политики, как один, уважали старого генерала и все расступались, даже и против собственной воли, перед его нерушимым авторитетом.

И только за его спиной вполголоса или шёпотом, как кому хватало духа, поговаривали, что бескомпромисснее и исполнительнее человека не сыскать во всей империи Ли.

Молодые чиновники (притом любых партий без исключения) имели его глубоко в душе своим сокровенным кумиром. Даже и те, какие упрямо врали об этом, выставляясь повыше среди своих товарищей, и говорили, что "старик этот не так уж и значим" и "было бы за что почитать этого нелюдима" и прочее в этом же духе, — даже и они смотрели ему вслед, сверкая глазами, пылая щеками, точно возмущённые девицы; сжимали и слабо, бесполезно потрясали молодыми кулаками, как вслед непревзойдённому никем прежде мастеру, — и с неудержимой силой желали обогнать его однажды.

Старики и молодёжь "горелая", то есть люди постарше, похорохоривались с ним порой и, зачастую, как им самим казалось, "по-крупному"; тогда как походили на тявкающих на степенные, идущие по прямой, никуда не сворачивая, и не смущающиеся ничем караваны собачонок — стараясь, но не будучи в силах скрыть поднимавшуюся в них зависть к заслугам господина Сина, этого степенного мужчины с развитым чувством достоинства и не такого уж и старого генерала.

Бездарности и бездельники дворца особенно остро ощущали на себе его гнетущее влияние, и рядом с ним отчего-то становилось им очень уж не по себе.



— Я слышал, сын, этим летом ты закончил обучение и в свои восемнадцать твой строгий учитель тебе больше не нужен? Ты отослал его обратно во дворец, — продолжал король весёлым тоном.

При виде сына к нему вернулось бодрое расположение духа и всю будничную скуку среди привычной рутины важных дел, как мешок с головы, сняло.

— Три недели, как он вернулся; значит, месяц ты живёшь на свободном течении, ты и До Гон. Вы, голубчики, оба вон какие теперь возросшие, молодые! Ну, я хвалю вас за успехи, — он подал знак слугам, чтобы их оставили. — Наследный принц окончил курс своей учёбы, принял базис знаний на себя. (Он проследил, как слуги вышли из зала. И продолжил только после, глазами возвращаясь к приехавшим:) Что же дальше, ребята? О чём думали вы? Грезили о свободе? Прекрасно, прекрасно! — говорил он, не дожидаясь ответа; юноши внимательно его слушали. — Прошу, господа, не так скоро! Я только скажу вам пару слов. Пройдёмте.

Его Величество сел на трон, молодые люди сели подле него, у ступеней. Он кивнул доверенным чиновникам, и к нему подошли, принося бумаги и некий свёрток, в бархат которого было завёрнуто что-то не очень большое по размерам.

Его Величество кашлянул, прочищая горло, и начал говорить:

— На востоке нашей страны участились грабежи и нападения. Шайки разбойников совершают набеги, растёт тревога среди местного населения. И до меня уже дошло. Ситуация на той окраине и в глубинке Ли с каждым днём всё больше выходит из-под контроля и может перерасти в массовое недовольство простого народа правящей династией. — Третий доверенный, историк, вёл запись речи; король перевёл взгляд на сына: — Внедрись в общество тех краёв; найди злоумышленника, ответственного за общий рост преступности, и подбери ему соответствующую меру наказания. Срок даю тебе в четыре месяца. Два закладываю на дорогу и ещё два — на сам ход расследования. Расценки королевские. А времени у нас впритык. Через полгода — самый крайний срок... — Его Величество мановением руки попросил придворного историка закрыть бумагу учёта. Сам поднялся, и До Гон с Сон Хёком поднялись следом. — Сын мой, покажи себя в деле. И я увижу, достоин ли ты, готов ли ты уже теперь принять престол Ли.

— Я верю в твои силы, — сказал отец, крепко пожимая сыну руку. — Раньше приступишь — раньше закончишь. Судить преступника велю на месте.

— А действовать..?

— Действовать по мере необходимости.

После такого ответа дальнейших расспросов и быть не могло. Его Величество отсёк всякие "но" и прочие сомнения.

— Сегодня, при доверенных, — серьёзно сказал Его Величество, — сын, Ли Сон Хёк (эти два слова он выделил особенно), назначаю тебя тайным королевским инспектором и вручаю тебе медаль. Служи справедливости и своему монарху, — тут подали бархатный свёрток; Его Величество вручил его сыну.

Прощания были излишни. Король кивнул сыновьям, те поклонились в ответ. Солнце стояло на двух часах пополудни, в самом жару. Молодые люди вышли из палаты.

Во дворце ненадолго воцарилась полная тишина. Молчание не нарушал даже ветерок с улицы. Всё было тихо и молчало, как бы выжидая чего-то.

— Ваше Величество, — обратился генерал с почтением, — Вы действительно так отпустите их?

Генерал заговорил первый в покоях, ничто во дворце не тронулось с места. Король с самой минуты выхода двух друзей сделался заметно задумчив и ответил не сразу.

— И да, и нет, — проговорил он, перебирая свои бывалые, потёртые яшмовые чётки.

Друг-генерал любопытно всматривался в его лицо. Оно было крайне задумчиво. Морщинка на лбу, между бровей, обозначилась на нём куда сильнее обычного.

Его Величество поднялся с кресла и вышел из залы на балкон. Чуть помедлив, генерал двинулся за ним следом.

Там, за оградой, виднелись близлежащие дома с дворами и хвойными насаждениями, мощённые улочки и отдельные тропы, и лиственный лес на горизонте. Отец-монарх рядом прошёлся по балкону, поглядывая на природу и словно набирая силу к своей мысли, чтобы наконец изречь её вслух. Наконец, на третьем круге он остановился и, положив руку на перила, оборотился к генералу, терпеливо ожидавшему окончательного ответа.

Король улыбнулся загадочно-добродушно:

— Есть у меня один скороход... Посмотрим, посмотрим, как пойдёт дело.





Эпизод 2. Отец с сыном



Генерал Син догнал До Гона во дворе; он, очень удачно, был один, без Его Высочества.

— До Гон, переговорим, — сказал отец и отвёл его в сторонку.

До Гон в принципе никуда не спешил и потому не возражал, тем более что отозвал его не кто-то, а отец. Но всё-таки он, по правде говоря, удивился этому внезапному жесту приближения. Учитывая то, что в тронном зале ему отцом не было сказано ни одного слова. Ни слова прямо в его, сына, адрес (*никаких ещё адресов-то нет!). И очевидно было (но не для До Гона), что отец собирался именно наверстать упущенное ранее слово-два лично для сына.

— Как вы жили это время? До меня доходили толки, — говорил он До Гону, — и ваш учитель самолично говорил мне (ты знаешь, что он деликатен в выражениях), что вы с принцем... якобы вы вместе с ним спите! В одной комнате — мало; спите в одной постели.

Сын внимательно наблюдал отца.

Он давно не видел его лица так прямо перед собой; Син-старший, ему казалось, явно постарел за это время. Морщинок прибавилось, лоб сильно бугрился и морщился. Но отец, похоже, сам за собой не замечал особые перемены или, вернее, сейчас ему было вовсе не до того. Должно быть, так, что и всегда: ведь со смерти До Гоновой матери он гораздо меньше уделял внимания самому себе, поддерживая лишь, в лучшем смысле, внешний свой вид и опрятность одеяния как генерал-чиновник, — как-никак, приближенный друг самого короля. Он держался неплохо и внутренне, но женской руки, заботы и ласки ему, его костюму и, главное, его ожестившемуся сердцу действительно не хватало.

До Гон молча слушал отца.

— Это, я тебя хочу спросить, как? Как это до;лжно мне понимать?

Но сын не отвечал ему.

— Отвечай же, До Гон: что ты мне можешь на это сказать? Я вижу, что, кажется, ровно ничего. Очень хорошо! — распалялся он ещё больше. — Просто бесподобно! Браво, До Гон!

Отец выходил из себя, теряя остатки шаткого на этот час самообладания, а До Гон по-прежнему (как казалось отцу, нарочно, так, чтобы лучше действовать ему на нервы) молчал, потупив взгляд.

— Уже не дети малые, вам не пристало! — воскликнул отец, крайне возмущённый и его нынешним поведением, и не могший чувствовать себя иначе, обнаружив себе эти новости. — Он господин твой, ты его слуга. Кто, как не я, твой отец, скажет тебе правду, коль не сумел научить ей ранее и одного моего примера сыну было мало? — в его голосе отдавалась боль. — До Гон, сын мой, на что это похоже? Двум юношам не подобает спать в одной постели! — Его праведный гнев изливался на До Гона ледяным потоком. — Терпеть лишения и закаляться — так крепнет сила воли; мухлевать же всячески и пытаться смягчить правила — не просто дурной тон — это уже бесчестие!

— Да, отец.

До Гон всегда почитал отца, но внутренне чувствовал, что на этот раз его слова есть опасения, далёкие от истины. Гибкость и умение подстраиваться под обстоятельства — вот, что становилось важной чертой воина, когда учение и техника достигали высокого уровня. Будь твой противник настолько же силён — сверх силы был лишь один способ одержать над ним победу — умение сориентироваться на месте и, хотите ли знать, здоровая хитрость.

А уж их с принцем отношения, начистоту, никогда не походили до конца на отношения их отцов. Ведь они (то есть До Гон в отношении Его Высочества) не обращались друг к другу на "Вы". И там, где их отцы степенно, довольно старомодно, искренне впрочем, дружили, они, достойно друг друга, частенько игрались в тех ещё порядочных дураков без стыда и сословия и хохотали — даже по мелочам.

Их с отцами положение изначально было разное. Син До Гон рос точно вторым, двоюродным сыном в королевской семье. И он никак уже не был равен своему же собственному отцу в отношении его к королевской особе.

Там, где отец его своими кровью и потом заслуживал этот трепет дружеской связи с самим молодым королём, там Син До Гон был принимаем за родного и своего; но не за слугу и подчинённого, а за друга и брата.



Они с отцом расстались. Син-старший, великий генерал при дворе, позволил себе похлопать сына по плечу.

Рука отца давно не касалась До Гона. И вот снова каждый из них: отец — своим, До Гон — своим — пойдут своими путями. А До Гон, похоже, тем не менее должен бы прислушаться к его словам. И в конце концов, ведь это то единственное, что отец ему сказал на прощание.

Слава Богу, единственное касание не было пощёчиной (что было бы закономерно при таком наставлении в путь). Но До Гон смутно думал, что, честно говоря, уж лучше бы отец прошёлся по нему кулаком, чем сказал то, что сказал, и ушёл. Так вот просто взял и ушёл... До Гоново плечо ещё хранило на себе его отцовский след — крепкую руку старика, её нажатие и огонь.





Пролог. Эпизод 1. Рождение наследника

(От лица Син До Гона, - пролог 1 и 2)



"Его Высочество наследный принц Ли Сон Хёк родился на свет!"

Эта радостная весть разлетелась по миру со скоростью пушечного выстрела — весь Ханян, а вскоре и весь Чосон* праздновал рождение наследника престола.

О, то был знаменательный день, навсегда запечатлённый в моей памяти...

Тронный зал, особенно торжественный, полон свиты, чиновников и людей из народа; мы с отцом тоже там. Он ведёт меня к месту, где на возвышении подле трона стоит детская колыбель.

Совсем рядом, буквально в нескольких шагах от этой словно игрушечной кроватки я, маленький мальчик двух с половиной лет отроду, останавливаюсь в нерешительности. Король-отец, — ровесник моего отца, тогда ещё молодой мужчина даже до тридцати лет — добродушно улыбаясь, велит мне подойти ближе. Я, надо сказать, уже порядком смущённый всеобщими взглядами, делаю ещё пару шагов.

И наконец перед собой я вижу его, маленького младенца, завёрнутого в шёлковую ткань. Ради него одного сюда пришли все эти люди, — ради счастья и процветания его одного... чести его семьи, — чтобы поздравить с рождением сына-первенца его родителей. Но тогда, тогда я напрочь забываю и об этом, — нет, вовсе не понимаю всего. А только самое главное открывается мне совсем внезапно: невероятное, незнаемое прежде удивление и с ним вместе восторг охватывают меня. Я впервые вижу это милое дитя младше меня самого, — маленькое, новоявленное в наш людской мир чудо.

Как заколдованный я смотрю на это крохотное чадо, всё прочее так и размывается, земля как уходит из-под ног, и сердце моё бьётся учащённо. Я потрясён, я восхищён; трясутся и коленки, и весь я в теле, — самая моя душа трепещет. А кроха-карапуз лежит в своей люльке, кругом обёрнутый покрывальцем, поднимает ручки-ножки и щурится, забавно открывает рот и тоже смотрит на меня.

Но вот из внешнего мира склоняется ко мне мой собственный родной отец и шепчет: "До Гон, поклонись своему господину."

Ещё не вполне понимая, что значит слово "господин" и почему этот чудесный для меня им является, я кланяюсь ему, этому новорождённому в шёлковом одеянии. Малыш смотрит мне в лицо и приветливо улыбается.

И тогда ещё я отмечаю, что улыбка его иная, особенная, не как у других людей. И я в эту первую нашу в жизни встречу отчего-то уже люблю его.

_

* Город-столица и название самого государства. Изменю со временем на оригинальные названия.





Пролог. Эпизод 2. Общо



С рождения Его Высочества росли мы вместе и были неразлучны. Его Высочество наследный принц, сын короля Чосона, и его покорный слуга, сын генерала армии.

И было ему судьбой уготовано быть повелителем великой страны. А мне же стать для него всем. Слугой, товарищем и другом, щитом и мечом, поддержкой и опорой. С ним в радости и в горе. И, если будет в том нужда, жизнь отдать ради его защиты.





Эпизод 3. Могила матери



(Ли Сон Хёк идёт к матушке на могилу, приветствует её, рассказывает о своей жизни и просит благословения. *?)

А Ли Сон Хёк направился по одному важному делу. В сердце щемило — такой сильной необходимостью было оно для него. Он пришёл один на просторы при дворце, и кто бы мог угадать, что эти вольные, красивые места являли собой пристанище и обитель великой тоски и печали — королевское кладбище. Гробница одной, единственной матери-королевы на свете — покойной матушки Сон Хёка.



Один извечный могильный камень был неоспоримым свидетелем того, что некогда здесь была захоронена покойная матушка-королева. И, может быть, тополя кругом тоже... и речка-ручеёк.

Но всё в смирении молчало, с уважением и скорбью склоняясь над ушедшей безвременно. Глубокие морщинки пролегли на стволах, на камне — засечки. Надпись надгробия гласила:

"Да упокоится здесь великодушная императрица, любимая жена и трепетная мать".

Стояли числа её жизни.

А ведь никто не знает заранее, когда его бытность закончится. Неожиданно или закономерно прервётся жизнь, и останутся на могиле только надпись, дай Бог, от души всех близких, и довольно равнодушные числа, неумолимые показатели судьбы.

А как закончится жизнь, то станут люди уже говорить, что "безвременно" или "ожидаемо", найдут все свои бывшие предчувствия, сложат калейдоскоп жизни в пророчества и сплетение нитей судьбы в цельное полотно. И то, лишь для одного человека, и то, лишь приближённо.

А так это или иначе судьба заложила здесь: судьба одна и ведает, за ней сам Господь.

И остаются только чувства, остаются мысли и факты. Отпускают человека или держат своей привязанностью: ему бы лететь уже дальше, в другое измеренье, в новую жизнь, быть может, и лучшую, чем она здесь была...

Но тяжело отпустить бывает самым близким. Обиды, незаконченные разговоры, невыполненные обеты, вопросы, так и оставшиеся без ответа! Всё это наваливается разом, как лавина, и сносит другого, того, кто "остался".

Жизнь продолжается. Тополя растут: старые — сохнут, молодые — крепнут.

Сон Хёк умеет отпускать. Он научился. Он отнюдь не Всевышний, он не многим сильнее любого другого человека; но он уже знает путь. У него есть ориентир.

Жизнь его матери — великий пример силы жизни, доброты и света, повторить который по-своему, на своём пути: со своими переменными, своими людьми и обстоятельствами — его долг, его собственная воля и высшее счастье души.

Не надо громких слов; он любил свою мать, он любит её и теперь, и навсегда. Она ушла, но она осталась с ним, с его отцом, с До Гоном, с её подданными, которых она искренне любила.

Её браслеты живут: их носят простые служанки, крестьянки из провинций, её лекарства лечат тысячи людей, собранные ею травы — большой запас для медицины и приготовлений чего душе только будет угодно; знания и опыт, заветы о жизни, что она передала принцу — в них огромная сила, переоценить которую нельзя.

Она живёт. Просто она теперь стала даже больше, чем была. К ней не притронуться, как раньше, не обнять по-человечески — но она всюду; она в каждом дыхании леса, куда она ходила, в каждом добром слове людей, которое и она говорила. И в каждом лучике солнца — её улыбка.

И принц не может быть одинок. Он окружён любовью: материнской, душевной, бесконечной!



От получаса до даже двух с лишним часов пробыл принц в молчаливых чертогах покойной императрицы.

Щебетали птицы, дышали листва деревьев и травы, сама мать-земля. Всё жило, но всё молчало — молчала его мама.

Мелодия её безмолвия, мелодия её покоя и прежней утраты, вечного цвета — её Сон Хёк слушал всё это время. Ловил каждое мгновение и очень долго не мог найти в себе силы, чтобы уйти — покинуть обитель вечной жизни и силы, бессмертия. Безвременья.







— Где бы ты ни была, я надеюсь, ты почувствуешь тепло моей заботы и любви к тебе, матушка, — помолился он, глядя в землю, в небеса, на лес...

Но ему надо было идти. Жизнь не ждала, он должен был идти дальше, его ждали, ждал До Гон. И, прошедший словно круг страдания и счастья за кратчайший срок, притом один, наедине с собой (и только миром вокруг), Сон Хёк чувствовал в себе невероятные силы: что-то словно поднимало его, порывало к действию. Не импульсивному, но закономерному и необходимому для него!

Словно королева-мать услышала мольбы своего сына и одарила его, излечила душу и разум полнотой жизни, благословляя в путь.