Про огурцы и прочее

Хочу рассказать смешное. Из жизни. Обыкновенной, самой обыкновенной. Деревенской, а потом и поздней - не хочу говорить: и старческой. Не просто старческой, а завершительной. К старческому ведь недоверие: жили-жили, и выжили из ума, стали как дети, в смешном смысле слова. Нет доверия старческому. Здесь во всяком случае.

Так вот, смешное: про огурцы. Представьте некую рабу Божию, к полтиннику получившую желанный годами дар Господень: старый деревенский дом, большой и разваливающийся, с хоздвором и клетками для кроликов ( следы их окаменели за годы), со всем скарбом крестьянским, включая льночесалки (а как и звать их - если б ведать), стойлами для коровушек с телятами, с бидонами на пятьдесят литров и многим многим, просто брошенным, заброшенным, словно в бегстве от врагов, хозяевами. Но не от врагов - от смертушки не успели они убежать. А детям их взрослым из жизни своей не вылезти. Так все и бросили, как в Чернобыле. И сахарницу кузнецовскую. И штофчик с отбитым горлышком. И заросшие - без огородных рядков, без прясла, без забора, без цветов и живых ягодных кустов сотками землю-кормилицу -  когдатошнюю всю их жизнь, когдатошних людей, бывших ведь не просто хозяевами, а родителями и пестователями сей земельки.

Человек ведь на земле эту свою земельку растит как дитя в утробе. Вынашивает, потом кормит, лелеет, пальцами благоговейно перебирает. Кто так перебирал в руках всю земельку свою, тот знает, что это за богословие такое. Какая тут величайшая тайна сокрыта. Бог знает и человек знает. Меж ними уговор.

...Разве что великовозрастные мельбы-яблоньки лет около тридцати-сорока, а то и больше, вот-вот готовые к земле припасть, но такие яркие, красные, зазывающие, заговаривающие жизнь и любовь, и вечно обновляющуюся силу молодости напоминающие,- разве что они эту тайну знают?

Вот оно как. Яблоня толщиной со ствол дуба, накренившаяся, наполовину ссохшаяся, а наполовину исходящая кровьми яблок... То-то люди присоседились к ним нищие. Для них-то они еще и живы.  Все продумано у Бога. И яблоки эти - человеку безценный, последний, прощальный Божий дар. Радость непреходящая, старинная, вечная - память жизни называется.

...Много чудес там было. Жизнь на жизнь наслоилась. Каково это вдруг подселиться в заброшенный дом (хотя продавцы-то у него шустрые были), прийти и услышать последние его "прости". Ну да. Все хозяева не вчера умерли. А дочке скорей загнать, да поприличнее. Старуха долго одна доживала. Радиоточку слушала, старые газеты перечитывала.  Ходи теперь по буграм былых грядок, да радуйся упрямому лучку-батуну, который один тут проживал после бабушки, да и встретил тебя негаданной сладостью. А ты ему - в ножки: здравствуй, хозяюшка покойная! В ножки, да со слезами...
Алексия да Татианы иконочки литографические в фольге украшенные тебя поприветствуют. Татьяна-то учительница была. А вот иконочки сохранила. А Алексий - великий плотник, дом только что без колон сам построил из ничего, без рубля, а только удалью ума своего, трудом и горячностью души.

Вот и мы тоже горячие.  Хотя и запоздалые. Наверное, хуже. Но что делать с запустением вашим Алексеюшка (что ж ты пил так, сердечный!)? Как мне расковать и оживить жизнь вашу прошлую, горе и радость вашу, любовь и отчаяние, жизнь и смерть? Милые! И я человек. Вот увидите: все остатки сил положу. Хотя и мне придется бросить все здесь потом и кровью  и любовью, и памятью всхоженное. И последний юный дубок веселый, и елочки особенные на холме, и антоновку молодую в самом соку в силу входящую...
Но вот видно так надо нам.
Но как Господь.

...Ужасное прощание в ноябре в морозы и снег с дохнувшей печкой, с младенцем, с продуваемой на холме всеми ветрами огромной избой...
И с мышами, гонящими человека оттуда стаями днем и ночью... И с оставлением почти всего - деревенским - разбирайте: кастрюля вот, тазик, вот стол и шкаф...

Но о чем это я? А я о жизни, которую очень мгогие и ведать не ведают, хотя и сами жили. Даже если была она с разрухой и бедностью. Но. И бедность может существовать в порядке, в ритме повседневности, в заведенном строе жизни. А рушится она страшно, когда все это иначе - без строя, без обычая, безлетно, когда все несется и крушится лютым ветром земного  безвременья.  Хотя что не видовала русская земля.
Но вот и мы чуток повидали...

Возвращаюсь к огурцам. Там в деревне новый Робинзон с лопатой дожил до мечты своей о земле и начал крестьянствовать. Дворянские гены, понимай, они ведь такие. Плюс лопата титановая, да плюс бедный русский суглинок древних тверских отеческих краев. Целина историческая наша форменная. Но. Живой духовитый, плещущий через край коровяк. Дотащишь на тележке два ведра, подымешь на бочку - и жди спокойно своего огурца. 

И были у нас всегда огурцы. Был и хозяин, что без огурца жизни в вечеру не мыслил. И ставились  трехлитровки. У Тамары - сорок, у Тони - 35, у нас - 25 - к вящему стыду.  И это был прогноз на зиму.  А за огурцами следовало много чего. Что не сделаю сейчас - все не то. Что случилось? Что с вами не так? - как нынче тыщу раз переспрашивают дешевки-переводчики киношек с Востока и Запада.

Но вот довелось начать все сызнова. Как в истории: фарсом. Была деревня старинная по-над Рузой рекой. А тут сотки в СНТ. И ничего ни вокруг, ни под ногами - ни истории, ни предыстории. Жизнь, осеменяющаяюся на кочке.  Но навык-то не пропить. Сделал человек грядки. Приехал с рассадой и огурец. Запоздал, бедный, это тебе не в деревне весну встречать. Ну и стал загибаться. Про двадцать трехлитровых речи и не пошло. Ну хоть дай несколько литровок! Да и хозяина-то ведь уже нет. Некого огурцом радовать. Разве что свое, старое - в воспоминание о жизни, чтобы не забыть, что она была. Ушли вот те дни совсем, а ты дурак плачешь. Зачем? О чем? Да ты ж тогда тоже плакал, дурья твоя душа, что то не получилось, это не вышло... То хорошее, о чем мечтал, не случилось, а вместо того засел на огурцах, да на картошке. И тогда плакал, и сейчас плачешь... Так и не научился радоваться тому, что ни на есть?  Или радовался всему тому с огурцами и картошками с пожданием, когда всего уже лишался? Радовался памятью? Эх, человечина,  кто ж тебя научит, кто ж тебе все тайны откроет, кто душу тебе уврачует, да хоть заглянет в нее поглубже? А она ведь только твоя, родимая, единственная... А вдруг никому она и не понадобится?  И некому с тобой о ней поплакать будет?   

...Ну, вот опять про огурцы. На той  СНТшной грядке еле-еле с опозданиями выросли какие-то странные, узкие, малые,  колючие. И ты с дитем - и тому рад - собрать бы на литровочку...

Так и собирали помаленьку. По баночкам колючих тех дурачков- солдатиков (жаль некому только такие изыски предложить на стол)...
Но и тут круг свершился. Время пришло, достали литровочки эти, а огурчик-то как захрустел, как зазвенел, как запел!.. Что за загадка? Неужто и тут прощальное? Или иное что, великою тайною жизни, Богу послушной, свершаемое?

Гадай сколько хочешь, но в этом звенящем хрусте, да в тех старых яблочках-мельбах, соком и хрустом исходящих, есть для человека какая-то утешительная весть. Знаем ли мы, братья, что и земля с человеком тоже прощается, а не только он с нею; и что у нее тоже есть к нему своя любовь, как и у него к ней.  Иначе ведь и быть не может. Все говорит. Все в природе  этого мира разговаривает - глазами любви, как собачка на человека смотрит. Только б человек еще бы такими глазами на мир смотрел, как бы славно было...