Псы войны Средневековья

В конце XVI века границы европейских государств менялись очень часто. Причины для этого были чаще всего одни и те же – смерть императора, свадьба или же война. Как можно догадаться, самой частой причиной изменения территории у того или иного государства оказывалась именно война. Война в те времена была весьма прибыльным делом для большинства ее участников – от рядового пехотинца до генерала, отличались только размеры награбленной добычи. Естественно, военачальники искали различные способы для того, чтобы получить преимущество над своими противниками.
Одним из явных преимуществ были ландскнехты – германские наемные солдаты, но это преимущество они давали только тому королю или генералу, который заплатит больше, чем его противник. Первоначально отряды ландскнехтов предназначались императором Святой Римской империи Максимилианом  для поддержки своих имперских устремлений, но затем они начали самостоятельно наниматься на службу к любому европейскому правителю.
Само слово «ландскнехт» означает буквально «слуга страны». Нанимались они в основном из числа бедных крестьян южных районов Германии, но вскоре стали известны всей Европе не столько своим живописным одеянием, сколько действительно первоклассным вооружением и тактикой. Главной силой ландскнехтов были пикинеры, вооруженные длинными пиками. Пикинеров поддерживали солдаты, вооруженные большими двуручными мечами (цвайхандерами) – эти бойцы обычно шли в атаку первыми и своими огромными клинками проламывали проходы в рядах вражеских копейщиков. Не менее популярным у ландскнехтов оружием была большая алебарда, а также фитильные аркебузы, только еще входившие в моду, и полевая артиллерия.
Плотные квадратные построения немецких наемников, ощетинившиеся во все стороны пиками, посылающие точные свинцовые аркебузные пули и поддерживаемые артиллерией стали грозой для большинства армий Европы. Да и одним своим экстравагантным видом армия ландскнехтов наводила ужас на врагов. Дело в том, что одежда немецких наемников была в период Возрождения самая вызывающая. Несмотря на то, что это были воины, какие-либо законы относительно стиля и вообще внешнего вида одежды их не касались. Сам император Максимилиан как-то сказал о своем наемном войске так: «Их жизнь настолько коротка и безрадостна, что великолепная одежда – одно из их немногих удовольствий. Я не собираюсь отбирать его у них». Пользуясь таким расположением императора, ландскнехты прославились декорированием своей одежды в стиле «буфы и разрезы». Этот стиль отличался тем, что верхняя одежда прорезалась, а нижние слои набивались через эти разрезы. От этого штаны и рукава раздувались как воздушные шарики. Но мало того, рукава и штанины часто отличались расцветкой даже друг от друга. Огромные плоские шляпы ландскнехтов были украшены страусиными       перьями, а некоторые франты носили гульфики – набитые мешочки, вставлявшиеся в штаны и увеличивавшие размеры их гениталий. Словом, вид у этого наемного воинства был весьма пестрый, но от этого они вовсе не становились худшими воинами.
Жизнь ландскнехта действительно вовсе не была легкой. Воевать приходилось много, битвы были жестоки и кровавы, условия жизни чаще всего были отвратительны, а наказания командиров за любое нарушение законов и правил – быстрые и крайне суровые. Тем не менее, желающих воевать за деньги меньше не становилось, поскольку в Европе того времени жизнь мирного жителя не стоила ломаного гроша, а все его добро – и того меньше. Кроме того, наемник за месяц обычно зарабатывал столько, сколько мирный фермер – за год тяжелого труда. Неудивительно, что те наемники, кому посчастливилось остаться в живых, ушли на покой вполне обеспеченными людьми.
Интересно, что в отрядах ландскнехтов состояли вовсе не одни только мужчины: когда какой-либо человек вступал в ряды наемников, он часто приводил с собой женщину, которая заботилась о нем. Это могла быть его жена, сестра или дочь. Причем эти женщины вовсе не были проститутками, несмотря на их название «Hure» (шлюхи). Эти спутницы ландскнехтов заботились о мужчинах в промежутках между битвами и даже иногда участвовали в самих битвах: помогали пушкарям управляться с орудиями, вели земляные работы, разбирали вражеские дома на дрова, а сразу после сражений шли на поле боя грабить убитых и добивать раненых.
О качествах наемников их современник писал так: «Солдаты должны быть людьми сильными и выносливыми, подобно железу и стали, и похожими на диких зверей, что могут питаться любого вида пищей. Ландскнехт должен быть способен питаться огрызками своих ногтей; он справится со всем, даже если необходимость потребует, чтобы они питались собачьим и кошачьим мясом, а мясо лошадей с лугов должно быть для них все равно что оленина… Ландскнехт должен совершить три военных похода, прежде чем стать уважаемым человеком. После первого похода он должен вернуться домой, одетый в рваную одежду; после второго он должен вернуться со шрамом на одной щеке и быть способным рассказывать  много об опасностях, битвах, перестрелках, штурмовых отрядах; после третьего он должен вернуться домой хорошо снаряженным, на отличной боевой лошади, везущей полный мешок золота, и способным разбрасывать деньги до последнего пенса.
Ландскнехт не может иметь ни дома, ни фермы, ни коров, ни приплод, и никто не принесет ему пищи. Поэтому он должен обеспечивать себя сам всем тем, что он сам сможет найти, и брать без денег у крестьян сметану и любые сладости. Иногда он должен страдать от холода в черные дни, в другие дни купаться в изобилии настолько, что может омывать свою обувь пивом и вином». 
Полная резких контрастов военная жизнь затягивала во все времена. Однажды выбрав себе дорогу, человек, ставший наемником, очень редко поворачивал назад, возвращаясь к размеренной, скучной и скудной жизни обывателя. И дело тут было не только в том, что он обычно не имел такой возможности. На его пути вставал и непреодолимый психологический барьер, и в этом смысле, образ жизни зольднера был схож с образом жизни алкоголика, неспособного отказаться от своего пагубного порока. Кроме того, различия в мировоззрении между военными и невоенными были настолько велики, что пропасть, разверзшаяся между ними, в подавляющем большинстве случаев оказывалась непреодолимой.
Сословие профессиональных военных наемников постепенно выработали своеобразное мировоззрение, жизненную философию. Современные исследователи этого феномена, полагают, что каждый наемник, ландскнехт, как в собственных глазах, так и в глазах общества, прежде всего являлся членом военного сообщества, мощной, многочисленной корпорации, вне которой он себя не мыслил сам, и вне которой он не рассматривался социумом. Яркий и наглядный пример проявления корпоративного духа дает анализ знаменитых боевых песен ландскнехтов. Ни одна из них не содержит упоминания о частных боевых заслугах отдельно взятых личностей. Речь всегда идет только об анонимной массе воинов, бившихся там-то и свершивших то-то. Слава обезличивается, становится достоянием всего отряда, а, в конечном итоге, всей корпорации. Исключением не являются и встречающиеся на раннем этапе панегирики наиболее почитаемым и прославленным предводителям, поскольку военачальник (по крайней мере, в песнях) всегда понимается скорее как «первый ландскнехт», своеобразный символ всего сообщества, заслуги которого в равной степени принадлежали каждому, нежели как конкретная личность.
С последней трети XV в. ведение войны впервые за несколько сотен лет вновь стало по настоящему коллективным делом. Отдельно взятый кригскнехт или рейтар, в отличие от рыцаря, не являлся самостоятельной боевой единицей и в одиночку, в силу куда более слабой индивидуальной подготовленности, стоил немногого, в то время как вкупе с товарищами, в боевом построении или на общем сходе, мог вполне успешно противостоять нажиму как внешнего, «официального» противника, так и внутреннего — собственных военных властей, борьба с которыми, аналогичная борьбе любых наемных работников за свои права, требовала от рядовых не меньшей сплоченности.
В таких условиях немецкие наемники закономерно должны были осознать себя как единое сообщество с собственными правилами, обычаями и нормами поведения. Подобным образом формировался корпоративный дух и у наемников других национальностей, однако, в данном случае существенное влияние оказало еще одно, уникальное, обстоятельство — длительное присутствие в области группового сознания отчасти планомерно разработанной, отчасти самостоятельно развившейся идеологии. В ее основе первоначально лежали четыре основополагающих принципа. Максимилиан I Габсбург, создавая на основе верхненемецкого ополчения новое военное сообщество, пытался найти в нем прочную опору и во внешней, и во внутренней политике. Поэтому первым пунктом идеологии ландскнехтов стала необходимая преданность империи и императору. Вторым, поскольку новое войско нужно было сделать привлекательным для самых широких слоев населения, в том числе и для дворянства, с понятным пренебрежением относившегося к службе в пехоте, стала идея «рыцарственности» и этих войск. Третьим основным принципом явилась идея воинского братства, необходимая для обеспечения внутреннего единства весьма разнородного контингента. Четвертым — декларация «благочестивости» ландскнехтов, которая должна была обозначить религиозное и духовное единство корпорации.
Воедино эти идеи были сведены присвоенным зольднерами понятием «Орден ландскнехтов». Реальный Орден ландскнехтов — плод неудачной попытка создания Максимилианом I светского рыцарского ордена — имел мало общего с повседневной военной практикой. Однако он, точнее его идеальное и весьма искаженное отражение, существовал в сознании кнехтов, был основой их самопредставления и самоидентификации. Следует отметить, что подлинной сущности настоящего рыцарского ордена ландскнехты, в большинстве своем люди простонародного происхождения, не понимали и не могли понимать, и его элитарный, закрытый характер воспринимался ими скорее по более близкой аналогии с привычными духовными орденами. Так, известный нюрнбергский нищий поэт и певец начала XVI в., бывший ландскнехт, потерявший зрение в бою, Йорг Графф в своей «Песне об ордене военного люда» очень явно обозначил связь последнего с монашеским орденом, причем сам стиль изложения Граффа весьма схож со стилем монастырского устава. Именно в таком, весьма своеобразном, ключе военные изначально представляли свое сообщество, поскольку просто не знали иных вариантов классификации совершенно нового для Европы того времени образования.
Чрезвычайно привлекательной оказалась для наемников и еще одна орденская идея — идея рыцарственности, одинаково заманчивая как для обнищавшего рыцарства, не способного, с финансовой точки зрения, обеспечить себе, службу в тяжелой коннице, так и для простолюдинов, приравненных, таким образом, к благородным. В немалой степени этот аспект идеологии способствовал постепенному складыванию единого статуса профессионального военного. Впервые за долгие века вооруженные простолюдины получили возможность считать себя полноценными воинами, если и не рыцарями, то, по крайней мере, «сражавшимися на рыцарский манер» плечом к плечу с дворянством. Воинская честь и слава стали равно доступными для всех, и, хотя дворянину автоматически назначалось двойное жалование, однако упор делался прежде всего не на происхождение, а на наличие в определенной степени гарантированных рыцарским воспитанием военных навыков. Кроме того, любой выходец из простонародья, предоставив доказательства своего мастерства, например, принадлежности к стрелковой гильдии или фехтовальному братству, или явившись на смотр в полном доспехе, мог претендовать на столь же почетное место в платежной ведомости, что и дворянин. Помимо этого, факт нивелировки социального статуса воинов оговаривался и юридически, уже в первых пунктах статейных грамот (предшественниц современных военных уставов) для пехоты и конницы, что нашло свое отражение в бессословности военных судов.
Процесс уравнивания заходил настолько далеко, что дворянам-ландскнехтам, чтобы как-то выделиться из общей массы, приходилось постоянно акцентировать внимание на своем высоком происхождении. И если одна из ранних статейных грамот еще включала в себя требование рядовых обеспечить реальное равенство перед законом благородных и неблагородных, в качестве одного из самых важных и актуальных, то в дальнейшем сословные границы в пехоте стали формальными, несмотря на то, что присутствие благородных оставалось предметом особой гордости ландскнехтов, одним из обоснований их чванливого и заносчивого отношения к окружающим. Оно многократно подчеркивалось и в песнях, и, как это можно предположить, анализируя стихи, которыми снабжались многочисленные летучие листки того времени, довольно объективно представлявшие типажи ландскнехтов в обиходе.
Честь корпорации в глазах немецкого военного того периода всегда превалировала над честью личной, что отличало его, например, от военного-француза. Вообще, само понятие — личная честь — было разработано значительно меньше, нежели во Франции, хотя и отнюдь не было незнакомым, по крайней мере для благородных. Однако в немецком военном сообществе в целом, как уже упоминалось, тон задавали, главным образом, все же выходцы из простонародья, многократно численно превосходившие выходцев из рыцарской среды. Налет «рыцарственности», а, следовательно, и представлений о чести, прежде всего, чести дворянской, прямой наследницы чести рыцарской, был весьма поверхностным, привнесенным идеологией или заимствованным, а не выработанным столетиями. Глубокое наполнение смысла существования благородного человека, поддержание и умножение престижа и чести рода, завоеванных многими поколениями предков, доблестными подвигами, как в военное, так и в мирное время, было абсолютно чуждо зольднерам. Их честь была в поддержании чести корпорации, так же как и честь цеховых мастеров, и, если дворянин, поступая вопреки законам чести, порочил свой род и, главное, себя самого, то немецкий наемник неподобающими званию ландскнехта поступками порочил все военное сообщество. Именно действия, позорящие корпорацию, и считались, собственно, «бесчестными». Индивидуализму и эгоизму французских дворян, идейному центру королевской армии, в горячечном стремлении добыть личные честь и славу, смешивавших собственные боевые порядки, был диаметрально противоположен жесткий коллективизм немецких зольднеров-простолюдинов, по крайней мере на поле брани, перед лицом врага хладнокровными, сплоченными и слаженными действиями отстаивавших корпоративную честь.
Именно по этим причинам дуэль в классической форме, как средство поддержания личной чести, в среде наемников практически отсутствовала. Способом выяснения отношений являлась т.н. «драка» («die Balge»), по форме — тот же поединок, но начисто лишенный идейного содержания. Так, если угрожающие масштабы, которые приняли дуэли во Франции, Испании и других странах, можно объяснить проявлением обостренного чувства собственного достоинства, гипертрофированных представлений о чести военного дворянства, то же самое, хотя и в меньшей степени проявлявшееся, явление в немецких войсках, скорее, — особенностями национального характера и рода деятельности. В классическом понимании дуэль в Германии распространилась только ко времени Тридцатилетней войны и являлась скорее плодом иностранного влияния. До тех же пор немцам практически не были знакомы даже дуэльные трактаты, во множестве издававшиеся в других странах.
 Жизнь наемника, протекавшая в полном соответствии с популярным в то время мотивом колеса Фортуны, не отличалась упорядоченностью. Ландскнехт жил одним днем, справедливо полагая, что этот день может оказаться последним. Поговорка гласила: «Редко можно найти старого ландскнехта», поэтому зольднер старался жить широко, получая максимальное удовольствие от всех мыслимых бренных радостей жизни. Добытое мечом проживалось очень легко. «Был я и беден, и снова богат...»77) — произносит ландскнехт, изображенный на старой немецкой гравюре. Всякое стремление к накопительству у простых кнехтов, в отличие от их вождей, отсутствовало напрочь. Честолюбивые устремления, во времена, когда с каждым годом продвинуться хоть на ступень в служебной иерархии становилось все тяжелее и тяжелее, также не были свойственны массе рядовых. Временами солдат мог умирать от голода и ходить в лохмотьях с чужого плеча, но, если всемогущая Судьба была к нему благосклонна, он пил лучшие вина, объедался редчайшими яствами, поглощая все это в невероятных количествах, поражавших даже известных чревоугодников — французов, увешивал себя золотом, одевался в бархат, шелка и венецианскую парчу. Он быстро спускал все свое достояние, обогащая проституток, в огромном количестве следовавших за войсками, виноторговцев, «торгашей и евреев». Однако главной страстью военных всегда оставалась игра в карты или в кости (зернь), поскольку в ней, как в зеркале, символически отражалась их судьба. Азартные игры, неуемность в которых солдат стала притчей во языцах, многократно запрещались под страхом сурового наказания, являясь как источником беспорядков, так и, нередко, приводя к проигрышу коня или оружия наемника, что было совершенно недопустимо, поскольку являлось прямым нарушением контракта. Но все запреты оказывались бессмысленными, и потому в ходу было мудрое решение проблемы — для игры выделялась специальная площадка в лагере, где она могла бы до некоторой степени контролироваться властями.
Такими же напрасными оказывались запреты и ограничения на употребление спиртного, часто встречающиеся в статейных грамотах. Без алкоголя война не мыслилась как таковая. Он занимал видное место среди важнейших военных припасов. Немецкие военные долгое время оставались не только первыми вояками в Европе, но и первыми пьяницами. Именно ландскнехты приучили к беспардонному пропойству швейцарцев, ранее чуждых этому. Именно в военной среде вошел в употребление дурной обычай отвечать на угощение в двойном объеме. Вообще, складывается впечатление, что все мыслимые и немыслимые пороки усваивались военными сразу же по мере их появления на свет. Так, в XVII столетии немецкие наемники переняли от английского корпуса в Богемии и курение. Сексуальная жизнь зольднеров была настолько беспорядочной, что завезенная моряками Колумба так называемая «испанская (или «французская») болезнь», то есть сифилис, приняла в военной среде уже в начале XVI века эпидемический характер.
Подобная жизненная философия, да и, в сущности, само мировоззрение наемников в совокупности всех своих составляющих не могли не создать особую атмосферу — атмосферу вседозволенности, существовавшую в наемных войсках. Испанские и немецкие наемники-профессионалы, в сознании которых существовала лишь война, чрезвычайно жестоко обходились с мирным населением, в отличие, например, от швейцарцев, не только скованных более жестокой дисциплиной, но и, что немаловажно, в большинстве своем имевших на родине собственное хозяйство и потому ощущавших себя, может быть, в большей степени крестьянами, чем военными. «Милосердный ландскнехт перед Богом — мученик», — гласит немецкая пословица, однако, ни во что не ставя чужие жизни, наемник не особенно ценил и свою. Тем не менее, для него имело огромное значение то, как он умрет. Единственной достойной кончиной признавалась смерть на поле боя. Неудивительно, что эпидемии и голод, уносившие в те времена значительно больше жизней, нежели оружие противника, старательно изгонялись из сознания воинов. Очень редко они упоминались в военном фольклоре. Даже жесткий реалист Йорг Графф обходит эту тему в своей песне об Ордене ландскнехтов, упоминая только о бедствиях безработных зольднеров: «Но как можно быть в строгом Ордене? Они страдают от большой нужды ночью и днем». Прочие же авторы, как правило, вообще стараются не упоминать о негативных моментах солдатской жизни, на практике куда более весомых, чем позитивные. Это не должно удивлять, поскольку орденская идеология как раз и служила тому, чтобы скрыть, по возможности, теневую сторону, преобразить ее или, по меньшей мере, помочь кнехтам преодолеть все те напасти, которые были столь же неизбежными спутниками зольднера, как и его непомерно раздутый гонор. Впрочем, о теневой стороне никогда не забывали современники — критики наемничества, всеми силами стараясь разрушить сложившийся образ воина.

*  *  *
Несмотря на все грабежи и насилия над мирным населением, ландскнехты представляли серьезную военную силу, поскольку дрались зло и умело. И все же наемники имели одно слабое место – их главной силой были пешие пикинеры, а концу XVI столетия огнестрельное оружие уже получило достаточное распространение на войне, и потому плотные построения пехотинцев с копьями и алебардами уже не могли обеспечить победу в сражении.
Казалось бы, слава наемников-ландскнехтов потускнела, и звезда их закатилась навсегда. Но все оказалось не так. Хотя, по мнению историков, ландскнехты господствовали на полях Европы примерно с 1487 по 1556  годы, войны в этой части света не только не прекратились, но, напротив того, стали только ожесточеннее и масштабнее – следовательно, для этих войн нужны были солдаты. Регулярных армий в то время еще не существовало, они появятся только в XVIII веке, поэтому вновь и вновь правители были вынуждены прибегать к услугам наемников. Большинство этих «солдат удачи» Средневековья по привычке продолжали называть ландскнехтами, хотя, строго говоря, с настоящими ландскнехтами они имели общего очень мало.
Наиболее серьезной войной того периода, связанной с наемничеством, была так называемая Тридцатилетняя война (1618-1648 гг.). Это был, кстати, первый общеевропейский вооруженный конфликт, в который оказались втянутыми большинство государств и народов – от Испании до Московского государства. Неспроста некоторые историки считают именно Тридцатилетнюю войну настоящей Первой мировой: за тридцать лет кровавых боев выросло целое поколение людей, воспитанное на войне и не представлявшее себе мирной жизни; само их существование было неразлучно связано с мрачной атмосферой смерти.
«Габсбургский» блок государств, включавший страны австрийских и испанских Габсбургов, католические германские княжества и Ржечь Посполитую, яростно сражался против «Антигабсбургской» коалиции, в которую входили германские княжества, Дания, Швеция и Франция. Кроме того, на стороне последних в конфликт оказались косвенно втянуты Англия, Нидерланды и Россия.
Эта война впервые затронула все слои населения Европы и радикально изменила образ жизни мирных граждан. Если раньше боевые действия затрагивали только военную прослойку общества, а на простых людях отражалась только тогда, когда их город или деревня оказывались в непосредственной близости от «театра военных действий», то теперь война стала тотальной, то есть затрагивающей всех и каждого. Средневековый феодал, борющийся за право подчинить себе новый город или село, вовсе не был заинтересован в том, чтобы проводить «тактику выжженной земли», ведь эти крестьяне должны были стать его подданными. Поэтому чаще всего самое страшное, что могла принести война простому крестьянину, это вытоптанное поле или сожженный стог сена. Кроме того, средневековые армии  были так невелики, что физически не могли принести большого вреда. А Тридцатилетняя война показала европейцам, что из себя представляют настоящие широкомасштабные боевые действия войск: например, по подсчетам некоторых историков, отдельные германские княжества потеряли до 90% своего довоенного населения.
В ходе Тридцатилетней войны и Протестантская уния, и Католическая лига основной военной силой имели массу наемных солдат. Эти новые ландскнехты представляли собой разношерстную толпу, среди которой можно было увидеть и бывших крестьян, и ремесленников, и купцов, и обедневших дворян. Все они превратились в бродяг в результате затянувшейся войны и вынуждены были вступить в число вольнонаемных солдат. Некоторые из них пошли на это только для того, чтобы прокормить свою семью, другие жаждали сделать себе военную карьеру, а третьи попросту желали путем мародерства нажить себе какое-нибудь состояние. Так или иначе, но все вместе они представляли собой, по словам современника, «свору отъявленных негодяев всех наций и всякий диковинный сброд, с женщинами и детьми, покинувший свои промыслы и все прочее, чтобы последовать за войной».
Война стала для этих людей профессией, однако, как и раньше, бывало так, что ландскнехты целыми месяцами жили впроголодь, поскольку жалованье им не выплачивалось. Иногда нечистые на руку офицеры попросту сокращали положенный солдатам паек, тогда наемники были вынуждены искать дополнительный заработок: кто занимался каким-нибудь ремеслом, кто продавал дрова или табак, а некоторые просто добывали себе пропитание охотой. Иногда все полученные ландскнехтом деньги уходили на еду, одежду и вооружение, поскольку «псы войны» кормили и экипировали себя сами.
Хотя войско наемников, как в лучшие годы ландскнехтов, со стороны и представляло собой пеструю и бесшабашную толпу с огромным обозом, где ехали женщины и дети, строгая дисциплина была необходимым условием боеспособности их армии. Старшие офицеры строго следили за поведением солдат, к офицерам же предъявлялись повышенные требования достойного поведения и строгого выполнения приказов вышестоящего начальства. Так, например, дуэли были запрещены под страхом смертной казни; также строго наказывался и не санкционированный командованием грабеж мирного населения – мародеров, попавшихся с поличным, заковывали в цепи или просто вешали. Впрочем, во многих случаях эти меры оказывались совсем не эффективными, о чем свидетельствуют многочисленные злоупотребления и преступления.
Конечно, и задолго до Тридцатилетней войны солдаты занимались грабежом мирного населения и обиранием трупов на поле боя, но только в эту войну мародерство превратилось в стиль жизни и профессию для целых слоев населения. Даже само слово «мародер» возникло именно в то время, это было шутливое прозвище солдат, старающихся избежать выполнения своих служебных обязанностей, но исправно получающих жалованье и очень любящих поживиться за счет мирного населения. Словцо произошло от имени командира одного из полков по фамилии Мероде. В «меродеров» превращались раненые мушкетеры, потерявшие коня рейтары (кавалеристы), а также обремененные большим семейством солдаты, для которых мародерство становилось единственным источником пропитания. И вся эта разномастная толпа бродила по тылу своей армии в постоянных поисках того, чем бы поживиться.
Местные жители по вполне понятным причинам относились к этим «братьям-мародерам» еще хуже, чем их строгие командиры. В некоторых случаях крестьяне оказывали грабителям вооруженное сопротивление. Именно из-за толп бесчинствующих мародеров народ стал ненавидеть всех наемников-ландскнехтов в целом. Эта взаимная вражда в конце концов привела к тому всплеску насилия, который позволил современным историкам и психологам говорить о коренном переломе в психике среднего человека средневековой Европы. Если, с одной стороны, характерной чертой массовой психологии стала беспричинная жестокость, то с другой, обратной стороны – полная покорность. Ужасы тотальной войны сломали все нормы прежнего общественного мышления не столько жестокостью, сколько полной своей неоправданностью. Теперь обычный мещанин или крестьянин стал бояться – не наказания за какую-либо провинность, не загробного суда Господа, а просто бояться, бояться вообще, бояться любой силы – и унижаться пред ней. Для Европы это была гигантская психологическая катастрофа.
Затянувшаяся на долгие годы война делала грань между солдатом и мирным жителем все более зыбкой. Население ограбленных и сожженных сел и городов постепенно превращалось в ландскнехтов в прямом и переносном смысле. Тридцатилетняя война, вторгшись во все сферы жизни людей и сделав невозможным привычное существование, кардинально изменила их самих. Для того, чтобы не погибнуть от голода и прокормить свою семью, мужчинам приходилось бросать свою мирную профессию и становиться наемником. Постепенно война превращалась для них в будничную работы, которую, впрочем, нельзя назвать легкой или безопасной. Ландскнехты были профессиональными солдатами и потому только война могла обеспечить их заработком – они давно забыли мирную жизнь и разучились вести свое хозяйство.
Такой надлом человеческого мировоззрения характерен не только для Тридцатилетней войны, но и для любых других затянувшихся военных конфликтов. Афганистан, Чечня, Югославия, Ирак, Палестина – мы сегодня можем и дальше продолжать список тех стран, где выросло хотя бы одно поколение детей, для которых война представляется вполне нормальным явлением – поскольку эти дети не видели мирной жизни. Они выросли на войне, они живут войной и не видят смысла в мире. Вот это и есть самое страшное преступление тех политиков, кто сознательно идет на развязывание вооруженного конфликта.
Тридцатилетняя война сильнейшим образом изменила типичную для мирного времени систему ценностей – потребности людей уменьшились, а уровень нравственности существенно снизился. Солдаты, не имеющие возможности прожить на свое жалование, вынуждены были идти на всевозможные преступления – от обмана до убийства. Попытки военного командования остановить эту волну насилия и грабежа, как правило, особого успеха не имели, поскольку ландскнехты хорошо осознавали свою силу. Безнаказанность преступлений порождала поистине чудовищную жестокость, которая с детства воспитывалась в людях, привыкших часто видеть чужую смерть. Такие люди не испытывали особой  потребности в какой-либо религии; веру в Бога заменили суеверный страх и вера в колдовство.
В результате постоянных столкновений с мародерами население тоже было вынуждено вооружаться, а это постепенно стирало грань между мирным жителем и солдатом – оба зачастую вели себя и думали практически одинаково. Образом их жизни стала война, без которой они уже не могли помыслить свое существование.