новорождённый

НОВОРОЖДЁННЫЙ
–   Эй-й, граждани-ин-н! Постойте-ка!
Сзади послышался нарастающий грохот яловых башмаков по тротуару. Эхо чуточку разносилось по тихой улице: время ещё сонное.
Антон Борзинских, курсант юридического училища, с Омска, – неспешно развернулся. Тяжело сопя, рысью его догонял милицейский лейтенант, участковый. Придерживая то качающуюся на бедре сумочку, как у лётчиков. То – спадающую на мокрый лоб фуражку с блестящей кокардой. Жестикулируя свободной левой: подождите, мол. А на лице – полевое выражение, точно! Усатый офицер-ветеран уже в летах. Знакомы  были шапочно: расстались каких-нибудь десять минут назад…
         Антон краем уха услышал тихий писк. Затем он вновь повторился. Так заявляют бренному миру только что увидевшие свет щенята. Обессиленной матерью-сукой любовно дочиста вылизанные, беспомощные. Родовая, зелёного цвета плёнка на мутных глазках. Оставшиеся вдруг без липкого языка, уюта живота, тугих сосцов. Ищущие их в лохмотьях тряпья, кучке уже мокроватой соломы. И зверьё начинает тоскливо верещать. Дрожа и обнюхивая брошенные для подстилки износившиеся вещи. Монотонно утыкаясь холодным носиком в собратьев по крови. Едва держась на хлипких ножках; на бочок, спинку заваливаясь, пытаясь опять встать. До того времени пока губки ни уткнутся в набухший молочком кремовый сосок. Желанный такой, близкий. Вряд ли что предвидится слаще в ближайший час. Чмокающие губки, нюх щенка это уже понимает… Каждый пускает в ход за обладание ум и хитрость. О, задние, самые молочные соски! Щенки лезут один на другого мелькая розовыми животиками. Оправляются, затем взбираются с явным писком недовольства на счастливчиков. Всё, как у людей: борьба за существование. И выживание опять же – маленькие головёнки прозревают быстро...Так же было у любимой Жульки, которая ощенилась на летней кухне. Антон тогда ходил в детский сад, но запомнилось чётко...
Борзинских (отпускник) глянул вокруг. В сквере, где выполнял комплекс упражнений заряжаясь энергией на день – шаром покати. Кажется, на выходе мелькнул, было, силуэт молодой женщины. Лишь начало седьмого распечатали фасадно – заметные издалека часы. Ещё тускло горели на уличных столбах в центре фонари. Прогрохотал рядом ветхий (годы) хлебный фургон, дребезжа на ямках. А пылищи оставил сколько! Людей на улицах не видно. Большинство земляков только просыпалось, готовясь к очередному дню ударной семилетки. Понедельник – вставали неохотно; умывшись и заправив кровати, жарили с салом яишенку. Швыркав крепкий, по-гурански заваренный чай. Блюдечки остужая струйкой лёгкого воздуха, не спеша разговаривая. Некоторые работяги похмелялись, запивая водку молоком, – такой дедовский ещё обычай…
Жалобный звук повторился. Гость сориентировался: общественный туалет в углу парка. Удумал: топят щенков, что ли? Разгорячённый гимнастикой почапал в отхожее место. И, в буквальном смысле остолбенел. В каких-то рваных марлевых тряпицах увидев новорождённого ребёнка. Тельце облепили самолётно–жужжащие кусливые мухи. Копошащиеся белые червячки с мизинец величиной. Мерзкая вонючая жижа уже подходила к ротику – ужас-то, какой! Кто же эта тварь в женском обличье? Забрезжила чуть-чуть трусливо-подлая мыслишка. Быстренько смотаться отсюда, ведь из людей – никого! И забыть убогий районный городок, будто сон про Фантомаса! Однако стоп! Сдрейфил что-ль интеллигентная размазня – гимнаст с улицы Пушкинской? Ты же строитель коммунистического рая. Чему тебя, обещающего (говорят) спортсмена, учили в школе? И сейчас – комсомол с государством? Или милей таскать штанами из речки пескарей?.. Заложенные школой принципы сидели в юноше арматурой в железобетоне… А то! Ладно, хватит никчемных рассуждений. Антоша более не раздумывал ни секунды. С трудом, чертыхаясь, протиснулся сквозь круглое отверстие. Ура гимнастике! И сиганул в зловонно-выгребную яму. Дерьма оказалось аккурат по грудь. За обрывки марли ухватил и к груди прижал тесто человечка. Левой рукой – за острый угол выступающих досок. Тренированные ноги болтались: опоры в яме не было.
– Эй-й, люди-и-и! – Ау !– Кто-нибудь!..
Вокруг и опьяняющий запах летних экскрементов, и кладбищенская тишина. Тревожные гудки паровозов, шум расцепляемых вагонов, звучащий скорбной музыкой. По динамику: внимание, по второму пути, товарный… будьте осторожны... Голос невидной дежурной, словно бес, изгоняемый раскольниками…
Бродяжье утро парка, диковатые уголки свиданий. Дружили женихались в густых акациях до утра; почему юность тыняется на задворках, кто скажет? Будто на вред никого рядом, даже влюблённых парочек. Так прошло минуток десять. А может и дольше – время замедлило суетливый бег. Перебирая внутренности чётками, шарил страх – Борзинских охрип от крика. Однако тишина, как на сопках Маньчжурии...
        – Ко мне!– Помо-ги-те-е-е! – Кликал, как белый лебедь...
  Ситуация раскалилась до не моги... Тут–то и выпал счастливый билет отпускнику.Отдежурив, железнодорожная бригада шла домой кратчайшею тропинкой – через сквер. Лихоматом костеря нового руководителя депо. Чудики хвастались значительностью своего калибра…
  Пропахшая мазутом, угольным дымом голова заглянула в очко: ахнула. А может и испугалась, зенки у кочегара – глазунья на сковородке. Увидеть такое! Бр-рр-р! Тут дрогнет и циник из хулиганов…
– Ты чо, керя ! – С утра нахерачился! – Держи за руку, крепко! – военный железнодорожнику.– Не мусоль – кента аллюром в милицию! Объяснит, что врач нужен. Ребятенок – то загибается…
– Терпи, не зажимай нос! Как звать-то? – Эдька я, Юринский, с Автомобильного тупика. – Упирайся ногами, иначе кердык, сорвусь!
     Курсант уже хрипел, его переколбашивало. Отнюдь не шоколадно дышать смрадным воздухом. Голова кружилась, рука онемела вконец. Облепив тело гадкие чёрные мухи садились на лицо. Сдувал эту мерзость десятками, но лезла настырно вновь. Дохлые котята и мыши омерзительно шлёпались о грудь. В яме, не на дне же! Герой пытался слегка нащупать хоть какую-то опору. Движения вновь без успеха. Зловонная жижа лишь чавкала с бульканьем, образуя воздушные пузыри. Вряд ли сюда заглядывал фекальный транспорт. «Фронтовые» выражения отца так и крутились на языке. Ребёночек издавал тихие звуки, личико: сморщенно–красное; глаза – парочка дефисов...
– Как его… нашли-то? – Ломающийся басок обалдуя; мел школьный лицо, да и только.– Случайно. – Какая-то, наверно, чувиха… Убивать таких ведьм медовых…
        Некоторое время провели в относительном сопении. Ну, хоть бы кто шёл через парк! «Кот в мешке бегает резвее» – думал об убежавшем помощнике Антоша. «Тошнит, вот непруха-то! Эдик закашлял. – Дыши носом, пехота! Осталось немного, ситуация проймёт до мурашей"… Наконец услышали шум машины и хлопанье дверей, голоса спешащих людей. «Ой, точно! – Как же так! Думали, соврал...» – громкие возгласы женщин. Теснясь, несколько рук сразу же умело забрали малыша. Бережно укутав в чистый халат, отнесли в дежурную машину. Затем, разломав монтажкой скользкие доски, с трудом вытащили курсанта. Ух!
        Он обессилено рухнул тут же, возле гальюна. Отойти дальше сил никаких, абсолютно. От чистого воздуха центрифугой кружилась голова. Рук и ног вообще ни чувствуя: не говорил, а сипел. Проняло по самое не могу...  Голоса прибывших шумели в море раковинами. Жестом, милиционеру: закурить бы! Тот – вот редкость! – широкой заразе оказался не подвластен. Такого в забайкальских широтах вообразить: легче курящего ангела увидеть… Рядом, в зарослях акаций, выворачивало нутро Эдика. Изгибался, точно юродивый при краплении святой водой. Напарник по паровозу, чуть мудаковатый добряк, бестолково крутился рядом, звонко хлопая по спине ладошкой. Мда-а, хлебальник большой, а тяги нет...
– Воды, командир! – замогильным голосом участковому. – Ёптыть, организую, сей момент!
        Начал собирался проходящий мимо люд. Судили-рядили, естественно, криво, едва ли кто врубался в ситуацию. Говоря шёпотом, обмениваясь жестами – точно на похоронах. Толпа ширилась из идущих на работу и явных зевак. Последние множились субботними окурками у городской бани. Для сплетников – корм хорош на месяц. Дурно воняющего гимнаста наследники Адама оглядывали удивлённо. Рядовые бюджетницы – угрюмо гляделками в кювет, явно испытывая отвращение. Мол-де сильно дерьмом непотребным шибает. «Бич какой-то залётный, из молодых, с утра уже того, нажрался!» Люди старшего поколения всерьёз думали: заряженный алкоголем отец уронил ребёнка…
        Хозяин административного участка, с одышкой, притаранил воду в канистрах. Активен был и помощник – улыбчивый сержант – водитель, с «дежурки». Отойдя в чащобу молодых деревьев курсант сделал быстро ёмкости чистыми. Отскрёб хэбэшное трико от фекальных подарков. По уши мокрый опустился на ближайшую скамейку. Пришёл в себя довольно быстро. Взглянул по сторонам неторопливо. «Скорая» умчалась, дитя вне опасности. Монтёры пути ушли на Автомобильный, по-английски. В спокойный тупичок – до родимых хат, матерей, жён. И толпа постепенно рассосалась – время быть на государевой службе. Милиционер у кого-то стрельнул «Дымок». Некурящий гость сильно затянулся; и – кашель, побагровел, тьфу…
        – Ну, командир, физкультпривет! – Побреду-ка и я домой! – Задержись, вызвали ептыть пожарку! – А ты не сдрейфил, молодчага! Милиционер смотрел в охотку. И крепко тиснул руку – редкость для сотрудника МООП…
С воем примчалась красного цвета, огромно-неуклюжая машина. Бойцы дежурного караула, молодёжь, как на подбор! – смотрели туповато-непонимающе (имелись со школы знакомые).
– Давайте шланг, сей момент!– сотрудник несколько растерявшимся пожарникам. Те оперативно размотали змеистый инструмент. Омыли струёй воды: Тоша с удовольствием подставлял бока, спину, грудь. – "Дери, матушка-вода, чище отмывай!" – вспомнилась бабушка Марфа. – Ну хватит прикидываться шлангом! – Физкультпривет всем!
Крадче зачапал домой по тротуарно-холодному  асфальту, оставляя следы, походкой умереть – заснуть. Старые кеды выбросил в ближайшую урну, отслужили, хватит. На почти безлюдной улице силуэт выглядел одиноко...
...– Как звать-то? – выдохнул запыхавшийся труженик фронта юридической справедливости. – Мне ж того, акт… и отчитаться рапортом...
– Ну, командир, давайте так, – одежку сменю и сразу же в отделение. Видок-то смотрите: на море и обратно…
¬ Согласен, для ажура документик захвати, ёптыть! – И будя – грамота  под мышку! Любовно глядел местечковый дядя Стёпа вслед. Такого б сына иметь, нашего же засола огурец, эх! Качая седеющей головой, вытираясь мокрым платком, хмыкая, отплёвываясь. Не огрубел душевно на службе и этому рад. Хотя повидал много разного, всякого, не дай Бог кому...
        – Мальчик 4,9 кг, – сказала известная в городе и окрестностях гинеколог Ермолина, внушительных размеров бабенция с необъятной жопендрией. Ей сорок с гаком, но с кокетством Клара цифру утаивала. – Здоров бутуз, никаких отклонений. Усталыми глазами смотря, молвив разговор золотым червонцем. Горемычная разведёнка завидовала крепко-белым зубам улыбающего юноши. Глазам с поволокой, что два моря – шик! Римский профиль, чуть завивающиеся короткие волосы, фарфоровое сложение. - Кому – то очень повезёт, думала... Медсёстры-хохотушки родильного отделения – с восхищением. Свойственный юности раздухарившийся интерес, налицо. Толки о спасении малыша быстро достигли палат роддома. Слухи,версии, предположения естественно. Люди ведь без догадок хиреют, ссыхаются и гибнут. Что можно утаить в большой деревне ?
... – Вам надлежит дать имя и отчество мальчугану. – Если желаете и фамилию. «Ну, почему, зачем?» Будущий офицер растерялся,свежий мозг враз забуксовал. По таким загогулинам и корягам жизни в училище семинаров ни-ни. Думал: ситуация явно внештатная. Интересно-складно при этом щёлкал пальцами – модные навыки школьных лет.
        -Родители-то фью, отсутствуют – Клара. – А Вы как-никак спасли человечка. Такова наша се ля ви… – Ну, раз так, хорошо. – Руки-ноги, пальцы-шмальцы есть. Давайте-ка наречём мальца Тимофеем. В честь деда-политкаторжанина, умершего в горно-зерентуевской тюрьме. А вот отчество моё: Лукич. Фамилию выдумывайте сами, не принципиально. Собственно нарицательная не в минус – заявка Антона.  Для солидности - басил... На этом и решили, записав материал в толстый журнал. Смущённый Тоша, не читая, дважды расписался. Уходя, нарвался на застенчивый вопрос. Конечно, о вечно побеждающем танце любви: женат ли? Ум виляет и прячется, а сердечко-то открыто. Затуманенный взгляд, блеющий от волнения голосок... Краснеющая от смелости толстушка в белоснежном халате, любопытство юннатки. И шаловливо задышала, ну точно, слонёнок.
Рост у добряка-здоровяка 185, начинающие пробиваться чёрные, словно точённые из угля, усики. Гордый романтик-бур – ни дать, ни взять: Трансвааль, страна моя! К дамам не приучен – такое видно сразу и на расстоянии. Броская картинка и огромный соблазн для женского населения
        –  Не-а, Ксюша есть, одноклассница… – Остальным, физкультпривет! И уходя, красиво щёлкнул дважды пальцами.
Из городского отдела милиции прислали легковую машину. «Лично комиссар распорядился» – словоохотлив политработник. Ехали довольно быстро, гаишники отдавали честь на перекрёстках. «Ёлы-палы, первый раз на «Волге». Знай наших!На таких челноках передвигается начальство, хрушкое. Увидела бы недотрога "Ксюха» – вникал именинник. Вышли на центральной площади у огромного Дворца культуры. При входе – памятник Ленину с Горьким. Классик что-то терпеливо объясняет малопонятливому писателю – бунтарю в литературе и жизни. Тот внимательно записывал ненужную (годы показали) мутату…
Обширный зал набит людьми в погонах: итоговое совещание. Плюс чествование курсанта. Участвовал официоз: лица с райкома и исполкома в модных френчах – сталинках. Они дружелюбно молчали. Из радиолы: модная песня в исполнении Владимира Трошина, столичного актёра. – Я верю, друзья, караваны ракет помчат нас вперёд от звезды до звезды, на пыльных тропинках далёких планет, останутся наши следы-ы…
Тошу любезно избрали в президиум – щёки у юноши ей-бо заалели флагом. Все расступились, замолкли,пропуская словно близкого к больному. Собравшиеся как один встали: ему, как хлыстик тоненькому, аплодировали дружно и долго. Первый раз в жизни: не знал куда и глаза девать, стушевался, факт. Душевный озноб. Речь комиссара текла плавно, словно через вату. – Спас… Гордимся… Есть с кого брать пример... Наш земляк... Мы обязаны найти… Младенец… – доносились слова выступающего. "Эк загибает!" – мыслил наш герой дня. Чувствовалось тёплое дыхание в спину, одобрительные взгляды. Женщины шушукались, вытирали платочками глаза; рассматривая без стеснения, ей-бо в упор. Затем, под вспышку фотоаппарата вручили грамоту и редко-дорогие часы «Командирские». С гравировкой: "За мужество," во как! Знай наших!
Седой комиссар с мощным носом, выпуклым подбородком из известного рода Горбуновых – мужик ещё тот! Сразу за холку: обняв, будто клещами, шепнул – может к нам, а? С руководством училища согласую… – Не-а,– без жеманства и фальши тряхнул кремневый юноша. –  Перебор каши будет…
         Позже, в фойе окружили вежливые. но настырные газетчики. Фальшь бравады, рой заумных вопросов. (Краснобаи исписали сопки благоглупостей). Антон запомнил поэта Ламбрина, писавшего как-бы под «Евтушенко», ядрёного гитариста с хорошим тенором:
"Слава ему, незаметному герою, энергичным в поступках порой, что поделаешь, служба не мёд"… И ещё что-то посконно-нерифмованное, но хлопали дружно, творческая личность, может и обидеться запросто… Дать первое в жизни интервью решил завтра. «Тоже мне, нашли героя» – хмыкая. Чего греха таить, взволнован! Известность обрушилась барсом… И на той же машине в знакомый до рёва любимый домик с садиком. Матушка с отцом встречали у двери. Волновались, разумеется, за бедового сына – книгочея, чего уж там…
Веером прошелестели годы. Месяцы терялись в ораве дней. Тридцать шесть оборотов совершила матушка-земля. Грузен всё-таки трудолюбивый  Хронос…
Однажды, сумрачным вечером раздался междугородний звонок. Жена, нехотя оторвавшись от «мыльного» сериала, взяла трубку. Тревожили с Академгородка, что аж под Новосибирском. Незнакомый совершенно голос, глуховато - вежливый: батя, это я… Тимофей Лукич…
  У экс-чемпиона страны по гимнастике – мороз по коже. Вздрогнул, сердце так и захолонуло. Импульс чувственно-минутный, но какой же силы! Точно в лотке старателя вдруг блеснёт шлихтик золота… Мелькающее прошлое отбежало назад речной водицей. Так всплывает та или другая картина из юношеских лет. Тренированная память высветила до деталей утро в райцентре. Сморщенное личико новорождённого, азиатские глаза… Главврач Ермолина, в годах добряк участковый – сладостно-болевая точка. Память по имени душа всё-таки бьёт крылами. Её румяно – бередящая корочка…
         – Долго искал по необъятному Союзу… – Ох, дюже много закрытых гарнизонов… скоро встретимся, чадо… обещаю… – Пришлите хоть фото! – ребятишки-то о деде спрашивают… ох и прополола меня судьба... – Тимофей, я счастлив!
На сторонах провода – мужские всхлипы, слёзы очищающей радости. А память – истязающий кнут, всё гнала вперегонки.
         Ксения Борисовна удивлённо смотрела на отставного полковника. Об этой истории учёный-правдолюб не рассказывал. Ух и скрытный же, однако, муж-ветеран…