Звали его толи Вано, толи Васо

Звали его толи Вано, толи Васо. Этого никто точно не знал. Да и хозяин его сам временами путался. Сейчас, конечно, помер давно и Вано-Васо, и его хозяин тоже почил. А тогда...

Тогда этот злобный кобелек с куцым хвостом не мог позволить себе пропустить мимо какое-либо транспортное средство. А поскольку самый часто встречающийся способ передвижения, кроме пешеходного, был оседланный железный конь, то мерзкое животное с завидной скоростью неслось рядом с твоей ногой, за которую, впрочем, наровило цапнуть, гавкая с особой стервозностью.

Он даже от таких упражнений охрип, но лаять не переставал ни в коем случае, даже если находился на своей законно вверенной дворовой территории, а дорожка, по которой и происходило пеше-конное передвижение, отстояла от этого двора на добрых метров пятьдесят.

Мы же, мелкая тогда шпана, зная страсть старого кобеля, старались как можно чаще проноситься на угрожающе большой скорости. И особо ценным было случайно заехать пяткой, в которую уже нацелился этот уродец (упругая и пружинистая смесь французского бульдога, крокодила, таксы и дворняги), прямо в челюсть, надо признать - уже слегка скособоченную. Под сопровождение громкого клацанья его зубов. Никакого чувства опасности у этого зверя не водилось от рождения...

Это была странная пара. Злобный небольшой пёс и древний дедушка - его единственный хозяин. Жена его умерла, когда ей было 96 лет, а он был ещё старше её...

В городе у него жили толи сын, толи дочь, и они иногда приезжали на желтеньком Москвичонке. Но всё реже и реже. Соседи тоже не испытывали особой тяги к старику, и, если бы не колодец с водой, находящийся у него во дворе, совсем бы забыли к нему дорогу.

А дедуся сидел целыми днями на лавочке у своего домика, и верный Васо (или Вано) лежал у его ног.

Моя бабушка в то время жила по-соседству с ними. Хотя расстояние между нашими домами было приличным, они были соседними по улице владениями, и наш огород окаймлялся той, четко контролируемой куцехвостым мордоворотом, тропинкой.

Бабушка жалела соседа, и иногда носила ему что-нибудь вкусненькое. Дед всё равно ничего кроме борща готовить не умел, а потому и не ел. И я, в тайне, была жутко рада тому, что сегодня они едят ещё и хворост, который бабушка частенько пекла для нас, детей, а мы его любили и таскали из большой миски, накрытой белым с вышивкой полотенцем, до обеда, что в общем-то, было под строжайшим запретом.

Несмотря на мой юный возраст, я ощущала остроту одиночества этих двух существ. Хотя, конечно, у потомка будьдога не было сожалений по этому поводу, у него всё же был его человек. А вот у человека никого больше рядом не было.

И на меня накатывала такая волна жалости к этим сидящим у своего старого домика двум сироткам, что хотелось заплакать. И мистическая жуткость охватывала при одном только шаге с тропинки в их сторону.

Пожалуй, когда моя бабушка уезжала на другое место жительства, этот старичок горевал больше всех. И даже Вано-Васо ходил какой-то грустный. А может быть, просто голодный...

Итак, звали его толи Вано, толи Васо...

                4 августа 2002 г.