Почему я не плакал, когда умерла бабушка

Когда умерла бабушка, я слышал, как тётя Галя говорила маме, что Андрюша – это я, совсем не плакал.
Бабушка умерла ночью, под утро. Я узнал об этом последним от мамы: она меня разбудила. В комнатах был включен свет. Мне показалось, что света было больше обычного. Мама сообщила: «Бабушка умерла, вставай». И это слово «умерла» было обычным словом, которое несёт информацию и всё. Я знал, что при таком слове должно что-то происходить: оно, как снег на голову, как гром среди ясного неба, оно факт, вводящий в шок, рождающий в тебе ужас, жалость и нарастающую, нестерпимую боль… Но ничего не происходило. Я спокойно ходил между бегающими взад и вперёд взрослыми. Они волновались, всхлипывали, задавали друг другу вопросы, да, и бегали как-то тихо. Какие-то поручения давали и мне. Я шёл их выполнять с гораздо большей уверенностью в себе, которая в обычной обстановке таковой могла бы и не быть: и горе делится мужеством.
После из-за спин, рук и ног я неназойливо наблюдал, как бабушку вынесли из её комнаты и обмыли. Она была совсем маленькая, беззащитная и вовсе не та большая и тёплая уверенная бабушка, которая всегда рада тебя приголубить и согреть; она казалась какой-то напуганной девочкой, попавшей в руки строгого дядьки…
Приходила соседка тётя Нюра и у гроба читала отходные молитвы. Такое я видел в первый раз. Весь дом в это время прятался на кухне. Нам было жутко и страшно.
До кладбища шли пешком. Мне было поручено идти впереди и нести красную подушечку с медалями и фотографию. Передо мной проплывали дома, из которых выходили незнакомые бабушки и дедушки, всматривались в фотографию, охали, прикрывали рты ладонью, покачивали головами и спрашивали у меня подтверждения: «Это Женя, да? Какое горе…». «Да, это Женя, моя бабушка». Казалось, все-все её знают.
Впереди то и дело пробегал друг дяди Славы, фотограф дядя Вадик. Он снимал и снимал, невзирая на элементарные правила фотографии, даже когда солнце било ему в объектив. Фотографировать я уже умел, но верил: раз он профи, то знает, что делает.
Поминали дома. Людей было много. Они много ели и много пили. Некоторые уходили, но взамен им появлялись новые. Эта процедура поминок была необходима, я об этом слышал, но она показалась мне делом обременительным.
Да, я действительно не плакал, когда умерла бабушка, ни тогда, ни потом. Когда я был маленьким, почти каждое лето меня привозили гостить к ней. Я считал её бабушкой номер один, я её любил и был к ней привязан. В то лето я тоже был с ней. Она болела. Если раньше я знал, что у неё болят только ноги, то в то лето она почти всегда лежала и на что-нибудь жаловалась. Я не отказывал ей ни в чём: я гонял за мазью и бинтами в аптеку, я делал ей перевязки и компрессы с камфорным спиртом на пятки, носил еду. Однажды вечером мы остались с ней одни. Бабушка совсем расстоналась: пятки ломило, и нужны были компрессы, но спирт кончился. Я облетел на велосипеде все открытые к тому часу аптеки. Спирта камфорного не было. Надо было что-то делать. Бабушка уже не смотрела на меня, а только закрывала глаза и просила меня о помощи. И я ей помог. Это была чудовищная ложь. Но я никогда не обманывал бабушку. Я не обманул её и в этот раз. Я набрал в пузырьки из-под спирта дождевой воды из бочки, что стояла у дома, и сделал компрессы. Я сказал бабушке, что все-таки нашёл лекарство. Компрессы помогли. Боль отступила.
Через некоторое время она сделалась совсем плохой, и в одно утро её не стало. Я не плакал. Вероятно, что мои слёзы остались в той дождевой воде.