Слушательница. Гл. 17

А легенда в семье была. Только я её слышала однажды и рассказала мне её бабушка в далёком детстве, когда мы с ней посетили Мещеру. Я, как, наверное, все дети, невнимательно выслушала её, да потом и забыла о нашем разговоре.
– Мне известно только то, что я когда-то слышала от бабушки. Знаю, что её отец из рода Мещерских. Из поколения в поколение Мещерских по наследству переходил старинный ларец с бриллиантами. Легенда гласит, что человек не из этого рода, прикоснувшийся к драгоценностям, умирал. По преданию, эти бриллианты помогали Мещерским избавляться не только от врагов. Иногда по их вине умирали дорогие и близкие люди, к которым они попадали. Эти камни, по поверью, благосклонны лишь к тем, кто владеет ими по наследству. На протяжении веков алмазы то исчезали, то возвращались в семью, и всякий раз находился кто-то кто, нарушив запрет прикасаться к ним, умирал.
Раньше усадьба Гончаровых находилась недалеко от того места, где жили наши предки. Семьи были дружны. Там и были преподнесены в дар Наталье Гончаровой серьги, сделанные из фамильных бриллиантов. Знаменитый портрет Брюллова Гончаровой видели? Вот на нём она изображена в этих серьгах. Но после смерти Пушкина они вызывали у нее неприятные воспоминания, и она их вернула Мещерским.
Бушка моей бабушки была простолюдинкой, дочерью управляющего князя. Мещерскому было тогда семьдесят три года, а ей двадцать пять лет. После смерти мужа выяснилось, что он завещал драгоценности всем родственникам. А ей достались серьги Натальи Гончаровой и серебряный перстень с одним из старинных алмазов. Потом она заболела, а родственники забрали серьги у маленькой её дочери, то есть у моей прабабушки и больше их никто и никогда не видел.
Эта давно известная легенда, и не только историкам. Знаю со слов бабушки, что её семья пострадала во время революции. Поэтому она боялась лишних разговоров, пересудов, легенд. А тут дед, провокатор, как выпьет, так начинает спорить на политические темы. Отец мой, который, слушая различные голоса по радио, потом всё услышанное передавал деду, давая ему новые темы для споров. Нет, если бы и были эти бриллианты, то прежде всего, они рассматривались бы не с точки зрения семейного благосостояния, а с точки зрения достояния культурного наследия России. Они уже хранились бы в музее. Это я вам точно говорю. В нашей семье к золоту и украшениям было предвзятое отношение. Заграничная, красивая бижутерия к концертным нарядам, не более того. И то, я не знаю, куда она делась. Наверное, раздарили.
– Ничего себе! Ты чего, Дунька, а если всё-таки серьги были и их не сдали? – сказала Ланка, допивая огуречный рассол.
– Ты что? Если бы было всё так, они бы рассекретились. Как ты думаешь, бабушка лежала столько дней перед смертью она что, промолчала бы? Не думаю. Она ушла в здравом уме… Нет, даже не думай об этом. А мама? Правда, мама скоропостижно скончалась.
– Давай пойдём другим путём, – задумчиво глядя на Лану, сказал Даниил.
– Что ты ещё придумал?
– Ты же собралась поднимать полы в Томариной комнате? Значит, на подсознательном уровне ты предполагаешь, что в доме есть что-то ценное?
– Слушай, Даня, всё верно. Что мне остаётся думать, если в наших домах завелось приведение. Но не думаю, что оно пришло к нам с приветом из глубины веков! Это что-то проще. Современнее. Знаешь, мой дед, отец, да все они с такими людьми общались… Мало ли? Мог кто-то что-то подарить. А вообще, я сдаюсь! Надоело! Ланка, с тобой всё в порядке?
Лана перекинула свой аппетит на конфеты, с удивлением смотрела на нас с Даней.
– Кушай, Ланочка, кушай, не обращай ни на кого внимание, – подозрительно спокойно произнёс Даниил.
– Во-первых, не кушай, а ешь. А во-вторых это вредно для ребёнка, – сказала я.
Даниил улыбнулся, а Лана опять поперхнулась и закашлялась. Я слегка побила её по спине.
– Вы чего? – Лана с удивлением смотрела на нас, – какого ещё ребёнка?
– Не будем отклоняться от темы, – всё ещё посмеиваясь, сказал Даня, – если серьёзно, то возможно, и твои родители могли ничего не знать о том, что у них хранится.
– Это как? А бабушка?
– И бабушка могла не знать, и мама бабушки тоже могла не знать.
– Ой, ну всё! Даня, ерунда полнейшая. Никто не знал, а какой-то воришка узнал.
– Во-первых, не какой-то, а тот, кто хорошо знал вашу семью и который предполагал, что легенда может стать былью. А потом у человека с повышенным чувством воображения может появиться навязчивая идея.
– Я поняла, к чему ты клонишь, и догадываюсь, кого ты предполагаешь поставить на роль сумасшедшего вора, но уверена, ты ошибаешься.
– Ладно, начнём с другого конца. Скажи, есть у вас в доме вещь, с которой в вашей семье никогда не расставались? Вот куда вы, туда и она… – Даня не успел договорить.
Я отвела его в гостиную и показала на старинную из чёрного дерева посудную горку.
Эту горку я помню столько, сколько и себя. Мне всегда доставляло удовольствие разглядывать различные завитушки с листьями и спрятанными в них симпатичными амурами со стрелами в пухлых ручках, которые находились в орнаменте, расположенном по всей окантовке козырька горки. Хрустальное стекло, немного поблекшее, но ещё сверкающее при попадании на него солнечных лучей, тоже отличалось от современных стёкол. От них веяло стариной. Бабушка никому не разрешала вытирать пыль со сложного орнамента, боясь, что мы неаккуратным движением повредим его. В этой горке находился дорогущий полный, столово-кофейно-чайный перламутровый сервиз, привезённый родителями из гастролей по ГДР знаменитый под названием «Мадонна». Кстати, который не стоял, как музейная реликвия в некоторых советских семьях, а по праздникам, в торжественные дни и при встрече гостей красовался на накрытом яствами столе, радуя не только нас, но и приглашённых людей за такую «честь», оказанную им.
Как однажды высказался один из них, что вот были они приглашены, допустим, к Ванечкиным, а там только похвастались таким сервизом, да и то не полным, а только столовым, а кормили с обыкновенной дулевской посуды. На что бабушка всегда сердилась и на тех, кто хвастался красивыми тарелками, и на тех, кто об этом докладывал.
– Что, вот этот буфет? – удивился Даниил.
– Не буфет, а горка. Даже боюсь предположить, сколько ей лет. Раньше она стояла на даче. Но Бабушка очень просила никогда не расставаться с ней. Она ей досталась от её мамы…, – теперь перебил меня Даниил.
– Правильным путём идёте, товарищи! А её маме она досталась от её мамы, мысль улавливаешь?
– Даня, сейчас наверняка ей цена в голодный год, три копейки. Это просто память. Дедушка его реставрировал, и, если бы там был тайник, мой дед сто пудов его бы обнаружил.
– Как знать. Твой дедушка что его по шурупчикам разбирал? – Даня с интересом рассматривал старинную громилу.
– Нет. Так, кое-что подкрасил, что-то подклеил. Я не знаю, но не разбирал, это точно.
– И я о том. Но ждали дольше, давайте и сейчас спешить не будем. Старинная вещь развалится ещё на наших глазах вместе с гордостью советской буржуазии.
– Если ты имеешь в виду сервиз. То никакой иронии не надо, Дусь, помнишь, перед нашей свадьбой с Андреем его родители спросили, что он хочет в качестве подарка на свадьбу: сервиз «Мадонна» или деньги на «Жигули»?
– Неужели он выбрал сервиз? – съязвил Даниил.
– Ага, Даничка, посмейся. Андрей выбрал, естественно, авто «Москвич» какой-то с рук взял, почти новый. Потому, что мы жили с моими родителями и у нас дома точно такая же красота стоит. Отец его так же привёз из ГДР. В семидесятых - восьмидесятых годах такие вещи в комиссионках долго не стояли, это было как капиталовложение. Так что не умничай, лучше говори, что делать будем.
– Всё, что угодно, только не ломать! – строго предупредила я.
Мне казалось, что я так привыкла к горке, что, как и моя бабушка, без неё никуда и никогда.
– А что? Я фильм видела, так там в каком-то старинном секретере нашли клад в потайном ящике. В те времена было модно делать сложные потайные ящички, – говорила Лана, успешно уминая конфеты из вазочки на столе.
– Лан, но в секретере есть место для воображения, прячь - не хочу. А здесь? С трёх сторон толстенное стекло, смотри, задняя стенка горки из цельного массива дерева, поэтому она такая тяжёлая. Если только там, в нижнем комоде, в ящиках.
– Значит так. Слушайте, что я вам скажу. Если вдруг обнаружится, что в горке всё же есть тайник, и там хранятся эти серьги из легенды, то, что ты намерена с ними делать?
– Я же сказала, что сделали бы и мои родители. Отдам в музей Пушкина, – ответила я Даниилу.
– Видишь, как я тебя хорошо знаю. Поэтому, пока вы увлечённо занимались своим бизнесом, я нашёл время съездить в этот музей, чтобы обговорить эту ситуацию с самым уважаемым человеком не только этого музея.
– А меня, почему не взял? Хоть бы глазком взглянуть на неё, – перебила я Даню.
– Вы о ком?
– О постоянном директоре музея Пушкина. Легендарная женщина в её возрасте…Всё, не могу. Даниил, вы мерзавец, – шутя, журила я Даню.
– Согласен, исправлюсь. Но ближе к теме. К сожалению, с Ириной Антоновой мне не удалось встретиться, но я переговорил с экспертом музея. Тоже приятный старичок. Он много чего знает, но его любимая тема, старинная мебель. Я назначил встречу с ним.
– Обал-деть! Так что завтра всё будет известно? – жуя, спросила Лана.
– Если до завтра от голода не помру, то всё возможно.
– Да моя же ты деточка… – подражая Тамаре, я отвела Даниила на кухню и, отварив сосиски, накормила его до отвала.
– О! Волшебница Тамара, как мне тебя не хватает, – вместо благодарности за сытный ужин воскликнул Даниил.
Я не обиделась. Мне её тоже очень не хватало.
Утром мы с Ланой освободили горку от фарфорового богатства. Управившись с сервизом, мы стали опустошать ящики комода, на котором стояла стеклянная часть горки. Что делает с людьми ностальгия? Вытащив из ящика фотоальбомы разных размеров, и разглядывая и старинные, и старые фотографии, и фото недавнего нашего прошлого, мы с Ланкой обревелись и ревели бы дольше, если бы нас не остановил звонок в дверь.
В квартиру в сопровождении Даниила вошёл старичок.
– Добрый день, прелестные дамы, – снимая шляпу и старенькое пальто, сказал он, – давайте знакомиться.
– Светлана, – почему-то вспомнила своё полное имя Ланка, – Арон Моисеевич, – ответил он и приложился губами к протянутой ею руке.
– Евдокия, – тогда уж и я последовала примеру подруги и после галантного поцелуя пригласила гостя в гостиную.
– Дамы, у меня в это время обычно ланч, – сказал он, проходя мимо кухни, – не думайте, что Арон Моисеевич такой скупой, что позволяет себе просить чашку чая без сахара, у мало знакомых дам. А без сахара не потому, что я сейчас вымою руки с мылом, а потому, что свой сахар я ношу с собой, – он достал из объёмного, старого, как и он сам, портфеля пластмассовую коробочку, – диабет, дорогие дамы. Да, да. Я так долго живу, что дожил до диабета, а теперь не знаю, кто кого переживёт. Не дай Бог дожить вам до него, но я вам желаю долгие лета. Так мне в ванну куда пройти?
Пока Даня продолжил дискуссию с Ароном Моисеевичем в ванной, мы с Ланой ринулись на кухню сооружать ланч для гостя с учётом его болезни. Хотя нам мало что было о ней известно. Водрузив на тарелки с перламутровыми обнажёнными дамами всё, что было у нас в холодильнике: сливочное масло, сыр, колбаса, творог, яблоки и даже виноград, мы гордо внесли всё это на двух подносах.
– Чудесно, прекрасно! Но придётся вас расстроить, дорогие дамы. Ничего этого мне нельзя. Но всё своё я ношу с собой.
Старичок достал из портфеля пачку импортных крекеров.
– Вот диетические, специально для деабетиков. Сын привозит оттуда, – он почему-то показал указательным пальцем вверх. Взяв пачку, он протянул её Ланке, которая уже стащила с тарелки кружок сырокопчёной колбасы, – у меня хороший сын, и у вас будет хороший сын, – говорил он, обращаясь к смутившейся Ланке, – если не будете есть это. Хотя бы пока. Угощайтесь, угощайтесь и налегайте на вот эти витамины, – он кивнул на фрукты.
Мы с Даней, улыбнувшись, переглянулись, а Ланка налегла на угощение. Выпив чашку чая и съев пару штук крекеров, поблагодарив за угощение, Арон Моисеевич подошёл к горке.
Мельком осмотрев её, он вытащил из портфеля несессер с различными, нам не понятными инструментами.
– Ну что я вам скажу, дорогие мои, – сказал он, – хочу вас разочаровать. Ради уважения к годам этой прелестной вещи скажу так. На помойку её нельзя из-за уважения к возрасту, но и продавать тоже не старайтесь. Не весь возраст можно хорошо продать.
– Что вы! Даже мысли не было избавиться от неё, – я даже возмутилась, услышав такое, – это же память. Ради уважения моих родных она будет всегда со мной.
– Ой, как хорошо вы сказали. Память и уважение! Золотые слова. Эти слова должны быть развешаны по всему городу вместо этой чудовищной рекламы, которую разрешил Лужков. Нет, я его уважаю как мэра, но рекламировать надо именно вот эти ценности: память и уважение. Я правильно говорю?
– Правильно, – хором ответили мы, горя нетерпением.
– Ну, что ещё я вам скажу. Секрет здесь прост. Потайное место здесь есть. Это вещь, скажу я вам, и раньше стоила не дорого. Как она попала в руки таких состоятельных особ, какими были ваши предки? Но это уже не моё дело.
Арон Моисеевич вынул ящики из комода, освободил деревянные рельсы, на которых располагались ящики, потом каким-то образом вытащил дно комода.
– И вот в заключение хочу вам сказать, что, скорее всего, никто из ваших родных не знал о том, что секрет всё-таки есть. Возможно, клада никакого нет, но возможно, всё возможно. Но ещё одно, но, которое указывает на ещё один тайник. Скажу вам так. В те времена, когда смастерили дорогую вашему сердцу вещь, зеркала были в большой цене. А вот это зеркало, которое прекрасно отражало свет и удваивало красоту вполне стандартного сервиза, совсем не тех времён. Начнём с него. Молодой человек, помогите мне.
Арон Моисеевич отсоединил зеркало в верхней части горки и передал его Даниилу. Простучав заднюю стенку, спрятанную под зеркалом, он стал пальцами что-то искать. Наконец он достал какой-то тонкий острый предмет и просунул его в совершенно незаметное мизерное отверстие в стенке горки и выдвинул ящик, имитирующий заднюю её стенку.
– Обратите внимание, задняя стенка горки сделана из цельного массива. Какой это тайник? Просто во внутренней стенке из такого же дерева прилагалась полая пластина. Главное, эту пластину правильно завуалировать, что и было искусно сделано старым мастером. Таких тайников обманок я на своём веку перевидал множество. Так что у вас два прекрасных тайника. В них вы можете хранить всё, что пожелаете, без страха того, что Арон Моисеевич знает о них.
Он поставил деревянный плоский ящик и с трудом из тугих пазов выдвинул такой же ящик из горки, где располагались ящики комода. Поставив его на стол, он отодвинул пластину, держащую две половины одного ящика. Откинув одну поверхность ящика, мы увидели что-то завёрнутое в истлевшее сукно. Даниил хотел взять в руки один из свёртков, но его остановил Арон Моисеевич.
– Молодой человек, никогда не спешите. Пусть то, что вы увидите, станет достоянием только вашего внимания. Клады не любят чужих глаз.
– Арон Моисеевич, что вы такое говорите, – Даниил пытался остановить собирающего инструмент старого мастера.
– О, молодой человек! Вы ещё мало живёте на свете, но вы должны знать, что я дожил до своего диабета только потому, что не знал личных тайн своих клиентов. А клиенты у меня были! Да, скажу я вам, когда я был молодым, было ещё то время! И ещё какие клиенты! Но сейчас времена не лучше. И я скажу вам так, я очень стар и пыток не выдержу. Поэтому лучше вы сами порадуйтесь этому привету из прошлого. Только помните: память и уважение спасёт наш мир. Всего доброго, – сказал он и засеменил к выходу из квартиры.
Пока Даня провожал Арона Моисеевича, мы не решились сами открыть то, что было в первом тайнике.
– Красота…, – восторженно сказала Лана.
– Не пойму, это бабушкины и мамины украшения. Они одевали их только во время гастролей. Это красивая импортная бижутерия, зачем надо было её прятать? – удивилась я, когда Даниил достал тщательно упакованные гастрольные украшения моей мамы и бабушки.
– Вот письмо, прочти и узнаешь, – задумчиво произнёс Даниил.
– Это писала бабушка, я отлично знаю её каллиграфический почерк, – я взяла в руки листок.
– Правда красиво, – Лана взяла одно из украшений.
– Я говорю о бабушкином почерке. С завитушками, она меня учила так писать.
Мы с Даниилом сели на диван.
«Дусенька, на семейном совете мы решили спрятать с глаз подальше все драгоценности в тайник, о котором тебе пока ничего не известно. Ты, наверное, уже догадалась, что наши с Наденькой украшения, не простая бижутерия. Кое что мы приобретали сами, это современное золото. А вот колье, которое мне перешло по наследству от бабушки и мамы, серьги Натальи Гончаровой и серебряный перстень тринадцатого века лежат в таком же тайнике. По понятным тебе причинам, мы не афишировали нахождение этих реликвий. Теперь в твоей власти распорядиться ими по своему усмотрению.
Тайну хранения я передала Надюше, а она, когда придёт время, раскроет тебе местонахождение клада. Надеюсь на твоё здравомыслие. Будь осторожна. Да хранит тебя Господь».
– Дунь, я что-то не пойму, почему твоя мама ничего тебе не рассказала?
– Лана, они всегда боялись. Бабушкиного отца расстреляли в тридцатых годах. Он был ювелир. Наверное, это колье бабушка хранила в спичечном коробке, и при обысках он лежал всегда на буржуйке, – моя память стала вытаскивать из своих закоулков обрывки бабушкиных воспоминаний.
– Ну вот, теперь ты стала ещё богаче. Куда мне до тебя, нищему оперу. Придётся свадьбу отменять, – сказал Даниил, искоса поглядывая на меня.
– Что ты сказал? – возмутилась я, – я тебя сейчас побью, – ответила я ему совершенно серьёзно.
– Вот, вот, идите, подеритесь, а я пока ещё полюбуюсь красотой, – сказала Ланка и, забрав гарнитур, ушла в свою комнату.
А посмотреть было на что. Одно колье завораживало своей нежностью и тончайшей ювелирной работой. Кольца, перстни, гарнитуры, которые я раньше принимала за бижутерию, сверкали вырвавшимися на свет различными камнями.
Даниил обнял меня.
– Ладно, я передумал, богатую я тебя люблю ещё больше. Но с этим надо действительно что-то делать. Это очень опасно хранить в квартире.
– Ты лучше подумай, Даня, как нам вычислить приведение. Теперь я уверена, что Тамара была права. Это Томашевский. Кто ещё мог знать наши семейные предания?