Слушательница. Гл 2

Первые дни и недели осени прошли впустую. Несмотря на рекламу, расклеенные объявления и розданные мною у метро флаеры. Однажды, ближе к выходным, когда я уже потеряла уверенность в том, что найдётся хотя бы один человек, согласный раскрыть свою душу молчаливому слушателю, и сидела дома, подыскивая в газете «Из рук в руки» новых учеников, чьи родители хотели бы нанять домашнего репетитора по русскому языку и литературе, раздался телефонный звонок. Меня просили уточнить свою миссию и время приёма. Как ни странно, первым моим посетителем оказался мужчина. Признаться, я думала, мужчины будут стараться обходить такой кабинет стороной, но ошиблась. Будущая практика показала, что мужчинам даже больше, чем женщинам, требуется возможность высказаться.
Мужчина оказался рабочим какого-то ещё действующего завода. Сварщик-ремонтник так он озвучил свою профессию при записи по телефону, чем ещё больше вызвал моё удивление. Обычно люди рабочих профессий находят места для исповеданий ближе к винным магазинам или пивным ларькам. Но в кабинет, смущаясь, вошёл человек пенсионного возраста, скромно, но чисто одетый, без следа пристрастий к «зелёному змею» на лице. Поздоровавшись, он сел в удобное мягкое кресло и стал нервно теребить в руках матерчатое кепи. Это выдавало его сильное волнение. Я предложила ему постараться успокоиться и расслабиться, что у него почти получилось после выпитой чашки чая.
– Я правильно понял из текста вашей рекламы, что вам можно всё рассказать и никто ничего не узнает? – спросил он.
– Я надеюсь, в вашем рассказе ничего уголовно-наказуемого не будет?
– Что вы! Какое уголовно-наказуемое, – воскликнул он, но тут же осёкся и, поставив чашку на столик, посмотрел на меня уставшими глазами, – нет, конечно, но знаете, иногда так хочется что-то сделать, чтобы она замолчала. Навсегда замолчала.
Я ничего не ответила, а только облокотилась в глубокое кресло, дав понять мужчине, что собираюсь его внимательно выслушать.
– Жизнь пролетела… Вот скоро на пенсию выйду и боюсь, что долго один на один со своей женой не выдержу. Помру. А знаете, жить-то хочется. И чем быстрее бегут года, тем дольше хочется жить. Но как подумаешь, что так, как сейчас, будет продолжаться до бесконечности, так…
Скажете, пришёл вот дурак старый, почти полтинник с женой прожил, двоих детей вырастил, внуки уже большие, а он на жену пришёл жаловаться. Так я не жалуюсь. Боюсь завтрашнего дня. Оттягиваю, как могу выход на пенсию. Так целый день на работе, приду туда-сюда уже и спать пора. А вот в выходные, ну просто мука. Нет, вы не подумайте, я очень люблю свою Надюшу. Но когда она молчит, я её люблю ещё больше. Но понимаете, она как вышла на пенсию, так с ней что-то произошло. Она и раньше не давала ни мне, ни детям слово своё вставить. Но работала и часть дня мы были врозь.
А сейчас… Знаете, как говорят? Есть два мнения: одно моё, второе - только моё. Так и у неё выходит. Шаг влево, шаг вправо – расстрел. Только не пулями, а словами. Только и слышно: ты ничего не понимаешь, куда ты без меня? У тебя мозгов не было в молодости, а в старости тем более. Не выпей, не закури. Постоянно подозрения в измене. Не дай Бог, опоздать минут на пятнадцать, всё, конец света наступил. Я в выходные дни стараюсь к детям сбежать. Они мне подыгрывая, находят причину: то починить что-то, то с внуками посидеть. А на буднях что мне делать на этой пенсии? Знаете, раньше пытался возразить ей, да лучше бы молчал, как сейчас. Терплю и молчу. А то ей слово, она десять, да таких, что у меня, у мужика, уши вянут. Как начнёт! А ты помнишь, что я вынесла, терпела и тому подобное? Да я и не говорю, что я золото. Тоже по молодости всякое бывало. Но в основном наперекор после унижений да оскорблений хотелось, что–то сделать.
Вот, бывало, пригласят нас в гости, так издёргает всего. Все за столом едят, пьют, а меня прилюдно то по руке ударит, то в тихую ногу под столом истопчет. Спросит хозяйка, например, Гриня, как тебе салат? Я, не подумав, похвалю. Нет, с другой стороны я что, на вопрос хозяйки должен ответить, что нет, не понравился мне ваш салат! Вот моя жена вкусно готовит! По мнению Нади, выходит, что так. И всё! Понеслась душа в рай! Вытащит меня из-за стола и исшипится вся: ты предатель, ты такой, ты сякой, всякую ерунду ешь да нахваливаешь, а я, как для тебя ни стараюсь… Да я по три раза спасибо ей говорю, сто раз похвалю, что она ни приготовит, лишь бы скандалов не было. А то ведь и до битья посуды доходило. А в гостях, если на голодный желудок выпью, так что? Ясно дело, хмель своё возьмёт. Домой с её причитаниями доберёмся, а дома она сама себе хозяйка. Доведёт себя воспоминаниями, выдумает ещё того, чего и не было, и тогда вообще житья никакого. Так что я с годами поумнел. Изворачиваюсь в гостях, как могу.
Знаете, так нас меньше стали друзья, родственники приглашать. Жалеют меня люди. Так она чего удумала? Говорит, что из-за меня нас перестали приглашать в гости. Теперь к родственникам по дням рождениям без меня ходит. Так наши дети говорят, что наоборот, меня ждали, а не её. Вот вы сейчас думаете, зачем мужик мучился всю жизнь? Развёлся бы и свою жизнь не портил. А я и хотел. А потом на детей тогда маленьких посмотрю, да подумаю, что-они-то без меня-то как? Им-то тоже не сладко в скандалах жить, понятное дело, но и без отца я даже не представляю, как я без своих детей. Да и её жалко. Наверное, это болезнь какая-то? Но её в поликлинику не затащить. Только и слышно: я всех вас переживу! А, да что-там! Вот к вам пришёл. А зачем? Самого себя послушать? Знаете, а всё же легче стало. А то с детьми не поговорить, но как я могу с ними откровенничать? Это же их мать. Они и так всё сами понимают. А на работе, меня молчуном называют.
Не могу я так, как они. Во время обеденного перерыва так свободно о своих женщинах рассказывают. И ударить её, приструнить, как родня советует, тоже не могу. Руку на женщину поднять - это последнее дело. Наверное, всё-таки болезнь у Надюши какая-то. Знать бы, как лечить? Ну ладно! Спасибо вам, что выслушали. Знаете, не думал, что так, но правда, вот высказался, и с плеч, словно гири упали. Ладно. Я побегу, а то вернусь не вовремя, рассерчает моя Надюша. Я ещё забегу к вам. Наверное.
Я посмотрела в окно на быстро удаляющегося от нашего подъезда мужчину. Неужели и правда ему помогла наша встреча? Я вспомнила, как однажды, давно, по настоянию мамы, я пошла на исповедь в церковь. После произведённых всех нужных процедур, батюшка, на вид мой ровесник, покрыв мою голову, попросил покаяться. Я, наверное, ещё не совсем осознавшая, в чём надо каяться: не воровала, не крала, не убивала, растерялась. В церкви было очень много людей. Некоторые женщины и бабушки выстроились вокруг батюшки и с интересом смотрели на нас.
– Ну, давай, не тяни, – подгонял меня церковник, такие же реплики послышались и от вокруг столпившихся людей.
– Сквернословишь? – нетерпеливо и громко сказал он и, не дождавшись моего ответа, продолжил так же громогласно, – мужу-то, небось, изменяешь?
Всё! Мне этого хватило надолго. Нехороший остался осадок на сердце, пока я не стала ходить, когда сердце требует, в другую церковь. И молюсь теперь тогда, когда в ней почти никого не бывает. Исповедуюсь перед иконами. Но сейчас такой наплыв верующих, что побыть с Богом наедине бывает очень сложно.
Как бы там не было, но раз человек сказал, что гиря невысказанности упала с его плеч, то задумка Ланкина сработала. А значит, на тортик к чаю я заработала.

***

Мы наслаждались чаем с «Киевским» тортом, когда в дверь квартиры кто-то начал требовательно звонить. По голосу вошедшего я узнала бывшего Ланкиного мужа Андрея.
– Ты что тут делаешь? – удивлённо спросил он её.
– Я здесь живу, – растерянно ответила Лана, – а ты что тут делаешь?
– Я вот пришёл…, я вот…от Сергея Васильевича Жданова, я его адвокат, – нескладно лепетал Андрей.
Я вышла из комнаты и увидела смущённого Андрея, топчущегося на одном месте,
– А ты, что здесь делаешь? – не переставая удивляться, спросил меня Андрей.
– А ты что по всем квартирам в нашем доме прошёлся с таким вопросом? – ответила я ему, – заходи, чай пить будем.
– Ничего не понимаю, как вы здесь оказались? А где прописанная в этой квартире Евдокия Павловна Комаровская? – не переставал удивляться Андрей.
– Это я, собственной персоной, – сказала я, ставя перед ним тарелку с куском торта.
– Ты внучка?
– Чья? – не поняла я.
– Ну, этой Евдокии?
– Почему внучка? Ты забыл, мою бабушку звали Аглая. А Евдокия, это я и есть.
– А кто тогда Ева?
Мы с ухмылкой переглянулись с Ланкой.
– Андрюша, успокойся. Ева, это тоже я.
– Андрей, пей чай, – наконец вымолвила Лана, – неужели не ясно. Мы с Евой, то есть с Евдокией Павловной Комаровской живём здесь. Это квартира досталась ей от родителей.
– Да, да, припоминаю. Как время быстро пролетело. Тогда, я пришёл к вам, то есть к тебе Ева. Дело в том, что твой сосед из квартиры напротив Сергей Васильевич Жданов желает купить твою квартиру. Ну, он хочет, чтобы все три квартиры на этаже были его. Понимаешь?
– То есть он выкупил две квартиры на нашем этаже? И теперь хочет взяться за меня? – догадалась я.
– Ты догадлива, как всегда, – пасмурно ответил Андрей, я хотела ему ответить, но меня опередила Ланка.
– А больше ничего он не хочет?
– Ты его адвокат? – спросила я Андрея.
– Да. Можно и, так сказать. Ева ты меня прости, но прислушайся к моему совету. С этим человеком лучше не спорить.
– Это ещё почему?
– Ты слышала некоторое время назад… в общем он Ждан. Он даст тебе хорошие деньги и поможет с переездом. Ему надо спланировать весь ремонт, но пока ты здесь проживаешь… Сама понимаешь.
– Нет, не понимаю. Без меня, получается, меня женили? С чего он взял, что я горю желанием переехать? Я родилась в этом доме и меня всё здесь устраивает. Так и передай своему хозяину Ждану, о котором я вообще впервые слышу.
– Евка, ты не бычься. С людьми такого плана нельзя спорить.
– Какого такого плана? Бандит обыкновенный, – Лана только, что не кипела, как чайник на газе.
– Лана, не мути воду! Успокойся. Сейчас времена не лучше конца восьмидесятых. Ты права, ничего не изменилось. Эта часть общества только цвет пиджаков поменяла. А стреляют они всё так же. И люди пропадают пачками. Ты это учти.
– Ты это чего, запугивать нас пришёл? – Лана с возмущением встала из-за стола, – знаешь, что? Иди отсюда, запугивай свою новую жену.
– Ева, я постараюсь, конечно, поговорить с твоим соседом, объяснить всё ему, но надежды никакой, что он поймёт всё так, как надо, – Андрей пошёл к выходу и у дверей обернулся и сказал провожающей его Лане, – а жены у меня никакой нет. Так, что милая, я в свободном полёте, как орёл молодой.
– Иди уже, – Лана закрыла за ним дверь и вошла в кухню, – слышала? – спросила она меня, – в полёте он свободном, орёл молодой.
– А, что это ты зарделась? Может, ещё вместе полетаете? Ты у нас орлица не хуже.
– Да, ладно тебе, смущаешь девушку. Давай лучше думать, что делать с этим бандитом недобитым. А то выселит нас без денег и переезда. Эти товарищи на всё способны.
Мы с Ланой в этот день, какие только версии защиты от бандитских нападок не придумывали, но понимали, что ни одна версия не годится для обороны нашей квартиры.
– Да, дракон многоголовый, – сделала заключение Лана.
И мы разошлись по своим комнатам, чтобы встать на утро со свежей головой, так как у нас с подругой были записаны посетители на приём. К Лане должна прийти постоянная клиентка, а мне подтвердил своё посещение опять мужчина.

***

Но мужчина не пришёл. Вместо него в кабинет вошла женщина лет пятидесяти. На её лице было смущение.
– Ничего, что я к вам без записи? Как-то я услышала в автобусе разговор двух женщин. Говорили о вас. Одна другой посоветовала к вам прийти и адрес назвала. А я запомнила. Просто запал адрес в голове.
– Конечно, ничего страшного нет. У нас столпотворения не наблюдается, но приятно слышать, что молва о нашем кабинете идёт значит, и эти женщины соберутся с силами и тоже осмелятся прийти к нам, – успокоила я её.
– И хорошо. Надо душу облегчить, излить из неё, что накопилось за многие годы. Батюшке всё пыталась на исповеди как-то рассказать. Да рассказ не складывается, всего ему не расскажешь. Да и совет иногда не нужен. А рассказать, поделиться с кем-то очень надо. Знаете, почему Змей Горыныч выпускал из себя огонь? Чтобы не сгореть изнутри. Так и человеку надо выпустить из души затаённую обиду, чтобы душа легче стала и не болела так сильно. Не ныла по ночам от боли.
Живу я здесь недалеко. Иду из больницы. Свекровь проведывала. Умирает она. Мы приходим, родня её, она в сознании, вроде, всё понимает. А ночью соседи по палате говорят, в беспамятство впадает. То вроде кого-то прочь гонит, а то прощения у кого-то просит. Вот я была у неё, сырников ей принесла. Прошлый раз просила она меня налепить ей сырников. Ей всегда нравилась моя стряпня. Ничего не могу сказать, она всегда хвалила мою готовку. А прошлый раз вареников с вишней и пирожков просила. Я делаю, приношу, а она не ест. Сил нет у неё уже, чтобы есть. Но понимает, что я, как и прежде, с уважением к ней отношусь. Наверное, понимает. Потому как сегодня попросила меня ближе к ней присесть, на мою руку свою исхудавшую ладошку положила и говорит:
– Прости меня, Тая. За всё прости, – и заплакала.
А я хоть и сказала, что Бог простит и я прощаю, а сама сердцем не могу забыть всего того, что пережила от неё. А значит, не простила? Ведь если простила, значит, и забыла нанесённую обиду? Сбередила она мои раны на душе своим прощением. Я вот иду и думаю. Раз так, значит, знала, что делала мне больно? А зачем? За что? Я никогда ей зла не делала. Терпела её обиды, но перед людьми не славила. Много лет я пробовала понять её и простить, но не могу и всё тут. Всего не расскажешь, всех обид не перечесть. Не мелких, нет. А таких, после которых сна лишаешься. Умом не понимаешь, зачем так подло поступать с женщиной, которая тебе никакого зла не делала и не помышляла даже. Которую ты прилюдно дочкой своей величаешь? Зачем делать больно той, которую любит твой сын и с которой у него всё ладится и в жизни, и на работе?
Мой муж был моим первым парнем. Первым во всех отношениях. И воспитывали нас так, и характер у меня был в этом отношении очень привередливый. Но была я наивной и доверчивой до такой степени… О таких говорят, что таких нельзя обижать. А меня никто не обижал никогда, я имею в виду вне дома. Где бы я ни работала, одни только благодарные мои воспоминания о сослуживцах, начальстве. Даже бывало, если бы не они, так и не знаю, как бы я пережила многие события в своей жизни.
Родилась я на юге и долго не могла акклиматизироваться в Москве. И пища другая, и после замужества в восемнадцать лет повышенные обязанности, а мамочка далеко, всему самой приходилось учиться. Работа ненормированная. С десяти утра до семи вечера. Получается, что целый день на работе. Да ещё дорога туда, обратно. В общем, навалилось всё сразу, да ещё через полтора года после замужества забеременела. Эта первая моя беременность проходила очень тяжело. Гемоглобин и давление упали до критического уровня. Как говорят, от ветра шатало. Без шоколадки и кофе жить невозможно было. Переливания крови, уколы делать было уже не куда, горсти таблеток, больница. Но родила дочку всем на зависть. И сейчас не жалуюсь. Но почти через год опять беременность. И опять те же беды со здоровьем. Только в больницу уже не могла ложиться, дочку не на кого было оставлять.
Писала отказы в консультации. На последний отказ врач хотела телеграммой мою маму вызвать. Но по телефону у нас не было ещё такой роскоши, вызвала мою свекровь, но та чуть с врачом не поругалась, сказала, что дома мне лечиться лучше будет. А меня так пристыдила? А я и знать не знала об этом приглашении. А если бы и знала, так запретила, потому что при первой беременности свекровь разгон мне прямо в больнице устроила. Стыдила, что я лежебока, мужа бросила и всякую ерунду. Тогда я еле с врачом договорилась под подписку уйти. Получается, бесплатно пролежала, первые три дня закрыли, а на остальные дни справку мне дали. Так и в этот раз, договаривалась я с врачами, как могла. Под угрозой был декретный. Могли не оплатить, раз, получается, я лечиться не хотела. А свекровь меня ещё пристыдила, что я как-бы хочу на неё свои хлопоты с нашей дочкой переложить. Нет, если бы не денежный вопрос, но тогда врач серьёзно пригрозила, что напишет нарушение режима и мне не дадут декретные выплаты. Не обижалась я на это. Ясное дело, у неё своих хлопот хватает: работа, дочь девица, у которой на мальчишек глаз настроен. Муж. Всё понятно.
Жили мы тогда отдельно в коммунальной квартире, а муж водителем на межгороде работал. Однажды я ждала его возвращения с рейса. Он, когда возвращался ночью, то потихоньку в окошко стучал, чтобы я дверь открыла. Вот мне ночью пригрезилось, что он постучал по стеклу. Я резко повернулась. И так больно мне стало. Чувствую, что ребёнку тоже больно. Еле до утра дотерпела.
Пришла в женскую консультацию врач послушала, посмотрела, сказала, что всё нормально. Сердце ребёночка бьётся, прослушивается. А мне с каждым днём хуже и хуже. УЗИ и всего такого, что сейчас есть, раньше не было. Поэтому, куда деваться работать надо. А на работе девчонки удивляться стали, говорят, что это такое? Тебе скоро рожать пора, а у тебя живот не растёт, а уменьшается. Врач говорит, питаться надо нормально, худеешь. Опять прослушивает меня, слышит сердцебиение ребёнка. Ешь, говорит чаще и калорийнее.
Какие калории? Жили-то Господи, дочке бы на эти калории хватало бы. Так я ходила, не ходила, а мучилась. Остался мне месяц с небольшим до декретного отпуска. Это февраль был. А зима до чего снежной выдалась! А тут приехал с другого города двоюродный брат моего мужа. Привёз родне невесту показать. Вся родня и собралась в квартире родителей брата. Я мужа собрала, приготовила его одного отправить на встречу сама, лишь бы до кровати доползти. А это мероприятие на выходные выпали. Так думаю, он уедет, а я хоть отлежусь в покое. С дочкой побуду дома. Не знаю, что взбрело в голову свекрови. То к нам не загнать, а тут приехала на такси и с ходу на меня:
– Чего лежишь, ноги к верху задрала. Давай собирайся, поедем, вся родня собралась, и тебя давно не видели, хотят посмотреть.
Я ей объясняю, что не могу, плохо мне и без поездок. А она ни в какую, стыдить меня стала перед мужем. Муж уже на сторону матери встал. Уговаривать начал. Я ей говорю, я сейчас в туалете была из меня пробка какая-то чёрная выпала. А она меня на смех подняла. В общем, я сама дура двадцатилетняя нет, чтобы за себя постоять, наоборот её пристыдить, взрослую женщину, кое-как собралась, дочку одела и в такси. А дороги у нас зимой раньше, можно сказать не чистили вообще, ехать далеко, на другой край Москвы. Кольцевая дорога раньше была такая, что её «Дорогой смерти» называли. Едем, а у меня без схваток сразу потуги начались. Я плачу, на каждой кочке мне больно. Уже водитель стал на свекровь кричать. Ей, говорит в роддом надо, а ты, куда её везёшь? А та, торговый работник, с опытом общения, говорит, не твоё дело, ей ещё через два месяца рожать, успеет.
Наконец приехали. Дом без лифта, пятиэтажка, я пока добралась до четвёртого этажа, так согнуло меня пополам. А как в квартиру вошла, я тётке мужа только и сказать успела, что сейчас рожу. Родня вся уже под градусом. Засуетились, забегали. Спиртом ножницы стали протирать. А я как легла на кровать, куда меня положили, так в штанишки и родила. Слышу, тётки говорят, что в «рубашке» родился, хотели пуповину разрезать. Ну, хоть тут у меня ума хватило отогнать их всех, дождаться скорой. Тётки стоят, свекровь спрашивают, зачем же я поехала безответственность какая. А она им отвечает, что, мол, свою голову не дашь. Но мне уже не до их болтовни было. А «Скорая помощь» по снегопаду еле доехала, да к подъезду не смогла подъехать. Врач зашла, посмотрела на обстановку. Похвалила, что не допустила к себе никого. Говорит, малыш твой месяца два назад умер, у него уже полголовки нет. Разложилась. А разрезали бы, так тебя бы похоронили. Сепсис бы стопроцентный был, да и не довезли бы мы тебя до больницы с такими дорогами. Муж увидел кулёк с разложившимся сыночком, сознание потерял, седым очнулся.
Забрали меня в больницу. Да не в нормальную, а в инфекционную, потому что дома родила. Такие порядки были. Туда всех свозили с домашними родами, да тех, кто сами пытались избавиться от беременности. Были и такие, что плод спицами протыкали, хиной травили. Оставили меня в приёмной. А я плачу, остановиться не могу. Перед глазами у меня этот кулёк с мальчиком моим. Мы же его ждали, Максимкой назвали. Хочу остановить слёзы, да куда там, рыдания так и вырываются. Волосы у меня были тогда густые да длинные. Разметались по голове, пока ехали. Глаза от рыданий опухли, губы от боли искусаны. Конечно, вид у меня тогда был, понимаю, мало сказать, странный. В приёмной медсестра стала мои данные записывать, я ей через слёзы отвечаю и реву, реву. Она успокаивала меня, как могла, да тут пришла дежурный врач. Дородная такая тётушка, как сейчас её помню, волосы, выкрашенные в ярко каштановый цвет. Посмотрела на меня с брезгливостью и говорит:
– Проститутки проклятые, как вы надоели. Как воскресенье так валом валите. До роддома не доезжаете. Напьются, натрахаются со всякой швалью, а потом от детей своих избавляются.
Я ей говорю, как вы можете такие вещи говорить. Я жена мужняя. Работаю в престижной организации. А она ещё больше разошлась. Тут к ней медсестра обратилась. Спрашивает, как ребёнка оформлять, как выкидыш или как мясо. Представляете, так и сказала - мясо. Я сначала не поняла, что она имела в виду. А врачиха опять как закричит:
– Какой выкидыш? Чтобы эта прости господи, ещё и деньги получила! В бочку его!
И я слышу, как мой бедный мальчик в эту какую-то бочку – «плюх»! Этот звук! Он потом много лет меня изводил. Я соскочила с кушетки и бросилась на врачиху.
– Гадина, – ору, – фашистка! Как вы можете? Мясо? Это же ребёнок. Это мой ребёнок! У меня муж сегодня чуть не умер от пережитого, поседел весь! А вы его в бочку!
А врачиха за то, что я её фашисткой назвала, как обещала, отомстила мне в операционной. Почистила без обезболивания, да вдобавок такую дозу камфары или ещё не знаю, чего, внутрь влила, что я думала, что она спалила мне все внутренности.
Лежала я там две недели, свекровь мою маму вызвала. Мама с работы отпросилась, оставила двоих детей, моих брата и сестру, отца, и на самолёт. Конечно, приехала, чтобы за внучкой и зятем смотреть, пока я в больнице находилась.
Женщина замолчала, наверное, вспоминая тяжёлое для неё время. Потом посмотрела на меня.
– Вы думаете, я себя жалею? Или этот случай не могу простить свекрови. Нет. Потом были похлеще случаи. После этого прошли годы. Моя старшая дочь вошла в тот возраст, который называют подростковый, а средняя ещё её догоняла по возрасту. И стала моя дочь грубить мне. Я и так, и этак. Не могу найти контакта, как пообщается со свекровью и подросшей невесткой, приходит и одна грубость со мной. Вот тогда мне младшая дочь и открыла глаза. Говорит: мама, так бабушка и тётя рассказали нам, какая ты была в молодости гулящая. Даже аборт успела до папы сделать. А нас в строгости держишь. Гулять не пускаешь. Вот этой гадости я и не могу ей простить. Она же была свидетелем всего с первого дня нашего знакомства. И знала, что я домашней девочкой была, и что сын её - первый, с кем встречаться я стала, за то он всю жизнь и ценил меня.
Вот рассказала вам, а муж мой ничего не знает о её наветах. Это же мать его. Он её любит, а она его любит. С дочерями, конечно, пришло время, мы объяснились. Подросли, всё поняли, всё на место встало. Сейчас, в отличие от «своих» внучек, как она любила говорить, вроде внуки от невестки, из другого теста, так ходят к ней в больницу мои девочки. А «своим» всё некогда. А тогда… тяжело было. Морально. Если бы они не поняли меня? Для чего-то же она меня грязью обливала, да и не только перед детьми?
А! Да что там. Вот теперь, может, и одной обидой меньше станет на моей душе. Высказалась и вроде как один её грех списала. И всё равно не понимаю. С виду она была добрая женщина, с посторонними мягкая. При чужих людях такие мне ласковые песни пела. А на самом деле такое жестокое сердце внутри неё билось. У самой же дочь росла. Если бы с ней так поступали? Ну да ладно. Она своё «прости» мне сказала. Теперь ей там перед Богом ответ держать. Пусть Бог простит, а я, может, и забуду?
На душе было скверно. Решив не дожидаться Лану, которая ещё работала со своей клиенткой, я пошла домой.