Глава 8. Зонтик в дождь - В Его Блистательной Тени

Эпизод 1. Пошёл дождь | В лавке


— В гостевом доме — главном в городе — закончились апельсины; и следующая партия будет только через неделю! Или даже неизвестно, когда, — возмущённо рассказывал новому знакомому Ли Сон Хёк, когда они все втроём уселись у него (Мун И Валя) в лавке и выпивали по чашке принесённого им жасминового чая.

Дождь начался нежданно-негаданно. Как будто бы только затем, что принц пожелал воды — напиться и освежиться заодно. На такой-то душной жаре! Неудивительно. Дождь разом охладил заждавшийся, жадный до влаги город.

Лавка была небольшая, и Син До Гон, стоявший у окна, стоял сразу же и у входа и получал в лицо свою порцию петрикорного* воздуха и даже частички дождя иногда. Принц сидел на комфортабельном местечке посетителя, И Валь участливо стоял рядом, за отделением своих продаж. Никого, кроме них, в такой час в этой лавке больше не было. Они и сами, как ненарочно, забежали сюда от начавшегося внезапно дождя. А, впрочем, так и было. С той только разницей, что Мун И Валь из них сам был её хозяин и предложил гостей зайти к себе: погреться и обещавший быть сильным дождь переждать.

_

* Петрикор — землистый запах, который ощущается после дождя. Слово происходит от греческих «петра», что означает «камень», и «ихор» — жидкость, текущая в жилах богов греческой мифологии.

_

Принц всё ещё поглядывал на нового знакомого с интересом, но больше — на лавку, где они очутились. Ему нечасто выпадало счастье бывать в такого рода местах. Даже и в дороге До Гон частенько заходил в такие местечки сам, без принца; а тот частенько дожидался где-нибудь снаружи, где было поудобней, чем в беспокойной очереди у скользкого прилавка.

Эта же лавка, несмотря на свой невеликий размер, была довольно уютна и внушала какое-то тепло к её хозяину и доверие. Всё было чистое, прочное, матовое; в ногах лежал мягкий, опрятный охра-коричневый коврик. И полутемень, царившая здесь теперь, даже имела своё, особое очарование. И Валь зажёг свечу, и по открытым, но глухим от темноты полкам с товаром — пастельным чаегуаням — плясали красные и сизо-белёсые огонёчки.

_

* Чаегуань — банка для хранения чая; красивая фарфоровая баночка с плотной крышкой.

_

Всё улеглось в подобном прежнему спокойствии, хозяин и гости — все молчали, грелись душой.

Новый знакомый почесал свой округлый, с лёгкой горбинкой нос. Сон Хёк видел — небольшие, но трудовые, потёртые, мозолистые руки были у него — видел ещё на рынке и теперь, в мирном мерцании свечи.

— Вы как здесь, у нас в городе? — сказал хозяин после достаточной для обвыкания у него, в новой атмосфере, паузы, — видя, что глаза принца светятся на него вниманием, и он готов с ним говорить. — Если... если я буду знать, что вам нужно, я сделаю всё возможное...

Ли Сон Хёк прервал его, положив ладонь ему на запястье. "Ничего, ничего не нужно от вас больше", — как бы говорило его приятно улыбчивое, изящно милое лицо, и аристократичное, и простое в этот миг. И этот жест тоже говорил: "Ах, не волнуйся, всё в порядке: я спокоен, мне хорошо тут и правда ничего больше не нужно". И Валь понял и оценил это, несколько смущаясь, право, своей излишней суетой и тревогой перед ним.

— Отец у вас поэт? — сказал Ли Сон Хёк, как бы не видя его волнения и тем самым вновь приходя смущённому молодому человеку на помощь. Ему хотелось довериться этому доброму новому встречному; он готов был говорить с ним по душам с той самой поры, как тот зажёг здесь, в полумраке, эти свечи (вскоре после первой он зажёг и вторую).

Принц смутно желал с ним искренней беседы ещё на рынке, зацепившись за его добродушный, полный свежей души облик. Что-то такое — чистое и вместе с тем открытое и готовое на контакт, — в нём было то, что Ли Сон Хёк не встречал в людях часто. Как это пламя свечи, не гаснущее, не скрываемое, а сияющее одно среди глухого цвета безмолвия. Ему хотелось говорить с ним, с этим светом.

— А меня отец... знаете, послал меня в путешествие... по стране. Чёткой точки назначения нет и, выходит, что это посмотреть, как люди наши живут. И повидаться, пожалуй, кое-с-кем, — как конечный исход этой дороги. Затем уже и возвращаться. Поездка на несколько месяцев...

Мун И Валь внимательно слушал его, как ни туманно говорил Ли.

Принц пожалел, что не мог говорить дальше, — ему нельзя было всё сказать о цели их с До Гоном поездки.

— Ну, что обо мне. — Принц обвёл взглядом лавочку, До Гона подле окна, ярусы полок с пряностями и чаями, закрытые шкафчики с расписными створками... — Вы здесь живёте?

Невольно вернулась прежняя неловкость: снова ступили на территорию его, по ту сторонку от свечи.

— Да, сейчас живу здесь. Пока работаю, то и живу на месте, в лавке. Вон там внутренняя комнатюська есть. Уж я не предлагаю... если вам чего надо, — начал он, вновь подменяя свои глубинные, истинные мысли на заботу о гостях, — отдохнуть... там...

— Нет-нет, нет необходимости, всё в порядке! Зачем сейчас спать, день всё-таки! И вас стеснять, И Валь, — Его Высочество прямо посмотрел на хозяина лавки.

— Хм... — отчего-то посерьёзнел И Валь. — Меня стеснять? Вы добры! Нет, нет, не будет такого, я вас уверяю. Я сам скажу прямо, если что. Не берите даже в голову, "стеснять", — повторил он, — эти тревоги — пустое.

Он достал из-за прилавка коробку. И стал показывать, какие они делают товары. Главная специализация его теперь приходилась на продажу мыла и прочих бытовых вещей для радостей жизни; его хозяин имел у себя в собственности ещё два навеса в торговых рядах, откуда и пришли они.

Мун И Валь во всём имел свой живой интерес, всё знал и всем располагал. Но, тем не менее, говорил, что не сам он изготовляет, а только помогает ремеслу старика (так, по малости балуется, учится), главное, что помогает дойти товару до покупателя — и продаёт. "И всё равно мастак на все руки", — подумывал принц, слушая его довольно любопытные рассказы о самых, казалось бы, простых вещах. И время от времени поглядывал на чужие, хотя и юные, — и совсем недавно, казалось, тоже мягкие — пальцы в мозолях.

— Должно быть, этот дождь надолго. Я, скажу честно, теряюсь, что бы лучше вам предложить, чтобы вы не скучали... — наконец сознался новый знакомый, закончив рассказ о труде и когда заготовленный им жасминовый чай весь уже допили. — Вы отказались от отдыха, так что, наверное...

Неизвестно, насколько неловко стало бы Мун И Валю от своих мыслей вслух (его слова уже вгоняли его смугловатые щёки в пунцовую краску), не перебей его вовремя Сон Хёк:

— Я после чая, каюсь, голоден как волк! До Гон, ведь у нас с собой с рынка накуплено всякого? Давайте-ка наиграем обед? И Валь, Вы не будете против, присоединитесь к нам? — спросил он, тепло улыбаясь.

— Не откажусь, — ответил тот в лёгком замешательстве от столь уважительного к нему "Вы" принца, но обрадованный этим новым предложением гостя. — Нужна посуда? Приборы, может быть, ещё что? — уже деловито поинтересовался он.

— Пожалуй что нужны ножи. Всю эту скатерть самобранку без ножей трудно будет блюдом-то представить. Спасибо! — Сон Хёк принял нож из рук хозяина. — Тогда порежу. До Гон, что у нас здесь?

Мун И Валь достал им доски. Нарезали перцы и редисы, сыров, достали орехи. Из мясного были яйца большие, утиные. Его Высочество и сам полез в мешки и достал хлеба, попросил До Гона — тот достал сельдерея.

И ещё, и снова пили чай, брусничный с мятой и лимоном, закусывая сельдереем с хлебом. Принцу искренне, от всего сердца казалось, что чая вкуснее он никогда не пивал в своей жизни. И даже не нужен был мёд.



Эпизод 2. Банкет | Игра


Когда До Гон и Его Высочество вернулись с рынка, в городе шёл дождь. Он начал лить ещё в районе рыночных продаж, и теперь вот уже которые полчаса заливал все окрестности. Мун И Валь, тот парень из лавки, вручил им (почти что бесплатно) зонтик. То есть он хотел дать его даром, но принц не мог принять за так, и До Гон с готовностью вынул деньги, чтобы расплатиться с хозяином; а тот принял только одну купюрку вместо полагавшихся пяти, — и похоже, что только для успокоения совести Его Высочества.

Они засобирались в обратный путь, и Мун И Валь не держал их. А, только пожелав всего самого доброго, отдал им в дорогу свой единственный, изумрудный с жёлтыми прожилками, подстёршийся зонтик и сам остался в своей лавке.


— А чего же так, снова туда идём? Разве там не приняли нас совсем равнодушно? — спросил До Гон, глядя себе под ноги, на обильно заливаемый городской тротуар и всё больше расползающиеся по нему лужи — уже с кадки глубиной.

— Место хорошее. Люди нехорошие, — заметил Его Высочество, уже даже и не старавшийся обходить, а шедший так, без осмотра, прямым курсом по лужам.

До Гон, стараясь ступать, где "посуше", не мог держать над ним зонта и то сам попадал под дождь волосами и спиной, то, в конце концов, шёл только так, чтобы идти с принцем рядом, практически в ногу. Принц шёл скоро и прямо, как только можно было так идти в этот потоп и ливень.

В такую пору никак нельзя было выйти из дома на улицу и не намокнуть, а то и — промокнуть насквозь. Справедливости ради, хорошо промокнуть в такое ненастье в пути было попросту необходимо, чтобы дойти в лучшее место, чем это тёмное половодье. И Син До Гон скоро плюнул на "здравый смысл" и шёл уже безразличный к разыгравшейся не на шутку погоде, ногами разгребая массы воды. Тонны и тонны её сегодня лились с хмурого неба.


Они вновь, второй раз за день, ступили на порог самой лучшей гостиницы в богатом городе. Дождь лил беспощадно. А номеров там не было. Им снова отказали: всё тот же парень–за–главного и девушка–на–побегушках. Дерзко, но даже и предсказуемо. Хотя и не ожидаемо принцем ну ни в какую: до самого последнего факта отказа.

Итак, с их слов ровным счётом все номера в этот вечер были сняты. Но на этажах было тихо, и оживление царило только в одном месте в целой гостинице — в номере "люкс". Там были как-нибудь заняты прямо-таки все комнаты. И До Гон с Ли Сон Хёком (а инициатором был, собственно, именно он, а не Син До Гон) двинулись, игнорируя "администрацию", вглубь гостиницы: прямиком в заветный, таинственный и шумно говорящий номер "люкс".


* * *


Они, впору измождённые своим дурацким положением и погодой, еле перевели дух и на силу поднялись наверх, в предпоследний этаж гостиницы, — по счёту девятый.

Дверь далась им беспрепятственно: номер был незакрыт изнутри. В комнате, первой же, гостевой, почти никого не было. Она была проходная. Син До Гон с Ли Сон Хёком (в особенности Сон Хёк) выдохнули, вдохнули побольше храбрости и прошли дальше, во вторую комнату "люкса". (И это ещё очень хорошо, что они подышали, прежде чем войти.)

Здесь-то и собралось общество. "Люкс" терялся в обилии всего, всех и вся. На стенах тенились разнообразные картины, за столом мелькали разгорячёнными жестами поголовно пьющие и обильно жрущие люди, а дым табака, стоявший кругом этого званого вечера не волшебным, не загадочным, а решительно поганым, жирным туманом, с непривычки зверски ел принцу глаза. Пожмурившись, несколько раз отогнав назойливые пары от носа, Ли Сон Хёк увидел комнату уже чётче: много мужчин разных возрастов (но преимущественно молодых) присутствовало здесь. Посреди комнаты стоял длинный, составленный, как из звеньев, из столиков поменьше стол. Подле всех мужчин за столом сидели девушки, в расчёте по две, а то и по три на одного человека.

Взгляды некоторых присутствующих устремились на вошедших. Теперь Син До Гону с Ли Сон Хёком что-нибудь нужно было предпринять — с тех пор, как на них поглядывали и, разумеется, их не узнавали. И могли не посчитать за своих.

До Гон, как и всегда, казалось, не очень стеснялся. Принц, куда более чувствительный к многоликой атмосфере "люкса", услышав позади себя звук движения и чего-нибудь не входящего на своих ногах, но именно заметно въезжающего внутрь комнаты, взволнованно обернулся.

На тележке с колёсиками привезли блюдо с насыщенного, яркого цвета содержимым, сразу чудесным образом вызвавшим в Его Высочестве аппетит... Принц взглянул на вошедшего слугу взволнованно, думая узнать в нём уже знакомого парня, — но тот скоро откланялся, что, может, было и к лучшему: лучше бы старые знакомые их тут не видали. Тележка с подносом осталась стоять недалеко от входа.

Итак, появление самого Сон Хёка осталось, удивительно, будто бы не замечено в той опасной мере, в какой могло бы быть при любом чуть более неблагоприятном раскладе. Из "люкса" их с До Гоном всё ещё никто не гнал. А из блюда на принца глядело апельсиновое повидло. Огромной глубины блюдо было доверху наполнено им.

Ли Сон Хёк сглотнул: "Так вот же куда делись во всём городе апельсины!" Он, точно прозрев, ошалело огляделся по комнате: кто-то наливал себе апельсиновый чай, кто-то — ел апельсиновый пирог... Всё постепенно (но казалось, что теперь уже окончательно) вставало на свои места.

"Вот, где все апельсины крупнейшего торгового города! — на столе праздных, жирующих чиновников". Эта мысль ослепила сознание Ли Сон Хёка на мгновение.

Как из тени явился глазам Его Высочества прежде сокрытый прочими фигурами и общей суетой и весельем образ молодого человека, сидящего во главе стола. Отчего-то он тут же показался Сон Хёку и моложе, и гаже их всех, вместе взятых. А был это некто, кого в кругах этих звали господин Мин. Здесь и сейчас Ли Сон Хёку посчастливилось встретить его впервые.


Господин Мин — это довольно смазливый молодой человек. Черты же его лица постоянно как будто испорчены: он слеплен точно из неумело замешенного теста; попеременно то гордость (вернее, гордыня), то жалобливый испуг и тревога более искажают их и кажутся тогда родными ему и, что вполне логично, искренне непредвзятым к нему окружающим — поначалу-то чуть мерзоватыми и затем — даже и крайне мерзкими.

Если чуть-чуть приглядеться, нос его отчего-то глядит, хоть вмажь, коршуном, — как бы нарочно противно и вкось, единственно чтобы попротиворечить всяким принципам эстетичности и морали внешнего облика истинного аристократа; глаза у него часто поганенько искрятся, выдавая напоказ мутное донышко души его. Вот и весь его изюм кроме "мягкого лица, аристократических задатков", доставшихся исключительно по генам родителей и самому только праву рождения.

Говоря образно: человек этот, что булочка, но только не с корицей, а с сельдью. И эта сельдь в нём, его стержень — она отчего-то всё очень гордится, что в сдобном, высшего класса тесте упакована. Но сама эта рыбина так и торчит и сухим, жёстким хвостом, и плавниками, и рыбьей своей, скользкой головой, и дышит, разумеется, не иначе как селёдкой. И по временам даже и тухлой: когда он изволит и дуется, когда гневается невпопад.

Да, от аристократа в нём — общие с предками кости, неширокие, худоба (и то даже не истинно семейная), на том и довольно. Кузнечик этакий, знаете, с носом коршуна. И чрезвычайно похож на козла.

А и это уж одно обстоятельство — странно даже сказать! — но ведь ему только семнадцать лет от роду. Мальчик-переросток. Впрочем, это здесь мало кто знал — засмеяли бы свои же.

Да только не спешите, не прельщайтесь, потому как мальчик мальчиком, а мальчик-то был уже прожжённый.


— Кто здесь? Кто вы оба? — подал он хрипловатый голос, завидя, в свою очередь, Син До Гона с Ли Сон Хёком. И, от мелкой природы душонки своей и не сильно развитых мускул, не имея привычки в открытую возражать против крепких телосложением людей, обратился больше к Ли Сон Хёку.

Свидетели вокруг заволновались и проявили даже большее, чем прежде, любопытство к вошедшим.

— Кто такие вы? — безнаказанно-насмешливо продолжал Мин Хон Тэ, на правах самого главного здесь перца, очевидно. — Кто вас пустил? Когда вошли? Да чего молчите! — он раздражённо повёл бровью и слуга с ним рядом сделал недвусмысленный шаг в сторону принца, чуть что грозясь, пожалуй, заломить тому за спину руки. До Гон напрягся.

Силы хозяев сбирались вокруг них. Несколько не вполне трезвых людей, что покрепче, приступили поближе к центру комнаты, как сгущающиеся над городом тучи. Населением "люкса" явно готовился выпад против незваных гостей.

Ли Сон Хёк забрал из рук До Гона данный им Мун И Валем зонтик и, крепко сжав его древесную рукоять в пальцах, выставил его перед собой, остриём на мерзкого молодого господина Мина. Тот ошалело, с примесью плохо скрытого за удивлением испуга, смотрел на острый конец, точно на клинок, нацеленный ему пониже груди. Принц ловко перекувырнул зонтик обратно, рукояткой в сторону Мина, и уже напрямую так и подал его.

— Что это? Зонтик? — смешливо спросил Мин Хон Тэ с по-дурацки глупой улыбкой-гримасой, видимо, уже отойдя от миновавшего скоротечного выпада и угрозы его животу и теперь сочтя безопасным и даже необходимо нужным поглумиться в ответ на и впрямь странный поступок незнакомца. В особенности затем, чтобы сделать его теперь вовсе не острым, как в первое мгновение.

— Это моя ставка, — в скромной гордости ответил Его Высочество, сдержанным тоном.

— Играть вздумали? — вполголоса, но так, что все услышали, спросил кто-то из собрания с риторическим пафосом, и тут же ещё кто-то, не сдержавшись, глупо икнул в толпе.

Девушки, кто не брал со стола изысканных закусок и не пил дорогих горячительных "зелий" под шумок, завороженно наблюдали, иные прямо, иные исподлобья, образовавшуюся перепалку.

Мин Хон Тэ дичало поглядывал на этих двух странных незнакомцев. Но ведь и "люкс" был весь его, и положение в его пользу? Только грызунье, пугливое, уязвимое и маленькое животное в нём внутренне дрожало от страха. И оттого он больше хорохорился. По-видимому, эта внешняя нервная и вместе с тем вызывающая заносчивость соотносилась в его сознании с понятием храбрости, силы духа, доблестью и прочей чушью, которой он никогда толком не знал значения.

— Тю, зонтик! — он покрутил его в руках, а сам, между тем таки отдавая его в руки своему слуге, прошептал: — Погляди, что за вещица — зонтик!

Изумрудные полотна и жёлтые прожилки, точно искусный лист дуба, работы человеческих, мастеровых рук; потёртый, но всё ещё яркий, — не свидетельствующий разве только невежде о большом качестве вид его сильно поразил скверного молодого человека: до того, что внезапно он сделался выверенно меркантильным (ему было, в кого) и равнодушно сказал вслух: 

— Какой-то обыкновенный зонт, разве можно за ставку считать его? Пойдёт он, что ли, в счёт...

Но договорить он не успел, потому что разом смолк, когда слуга, диким движением отрываясь от зонта, уставился на него выразительным взглядом чернью налитых глаз и ошарашенно произнёс:

— Ценнейший в своём роде зонт!

Догадка господина Мин Хон Тэ подтвердилась.

— Ценнейший зонт! Вот-вот, — тут же перекрыл его слишком уж восторженно сорвавшийся голос мерзкий молодой хозяин, саркастическим тоном своим нарочно обесценивая сказанное. — Ставки приняты, раз уж ничего другого за тобой не имеется, дождливый ночной странник!

Здесь должны были прозвучать смешки по сторонам, но никто, как ни странно, не смеялся. Потому что все присутствующие теперь впились в спорщиков глазами, равными бильярдным шарам, и напряжённо наблюдали, что же будет дальше.

А дальше было то, что в неприличном обществе принято называть "мерением яиц". У кого они больше и крепче. Мы же, как люди культурные, назовём это действо мерением потенциалов двух противников.

— Предлагаю вам партию в покер, — сказал Его Высочество.

Никто не знал, конечно, насколько по-настоящему это было смело; что Ли Сон Хек ни разу в жизни ещё не играл в покер! Но все впивались, и все видели своими глазами, как это было смело. У каждого, решительно у каждого очевидца его слова отдались внутри ясным, глухим, гулким — в меру пьяности — звоном: настолько ситуация теперь накалилась и огненно дышала восторженным азартом.

— Ну-с, слышал ты человека? Подавай, что ли, в покер, — сказал Мин Хон Тэ холодно, пренебрежительно поигрывая дугами бровей.

— Если я выиграю... — он медлил, как бы лениво соображая. — Я поставлю цену, вот есть незанятые купюры, — говорил он уже расхлябанно, явным хозяином положения глядя на затеваемое дельце этой игры в свою пользу и, несомненно, тем больше приятного, чем был он площе, обмана, да с выуживанием весьма-таки ценной вещицы, какую собой представлял этот мило поставленный незнакомцем-"нищим" зонтик.

— Если ты выиграешь... — на этих словах Мин Хон Тэ выждал паузу, широко оглядывая зал, — подразумевая, что это "если выиграешь" маловероятно. И, не дождавшись ответа от соперника, продолжил: — Бросайте карты (хотя все карты уже лежали на столе, все игроки их скинули, ожидая начала обещающего быть ярким поединка), клади колоду! — бросил он своему преданному слуге.

Принц ничего не сказал. Ему не нужны были никакие деньги. Его цель не была материальна. Он желал вступить в общество; и, если оно было нужно, для того свергнуть нынешнего его главу. Он собирался привлечь внимание (что уже сполна у него получилось, даже и без особого для того труда) и теперь вот — одержать победу. Стать с ними на равных. Ни больше, ни меньше. Он должен был поставить себя, дав себе место в этом новом для себя городе и свойстве: получить связи не косвенно, через отца и своё привилегированное положение, но через отвагу и, если надо, смекалку и хитрость. И принц готов был играть на всё, что было у него. Даже на этот добрый и чужой зонтик.


(*Впоследствии напишу эпизод с их игрой в покер.)


Мин Хон Тэ раскатал Ли Сон Хёка и запёк, точно тесто. Ли Сон Хёк остался буквально ни с чем и принуждён был отдать главарю этого премерзкого собрания свою единственную нынче вещественную ценность — зонтик Мун И Валя.


* * *


После знатных пирушек и зрелищной игры гости разошлись кто куда (но все, за редчайшим исключением, остались в этом же самом оплоте рая на земле, гостинице первого класса), номер был пуст. Только один слуга и его хозяин остались. По всей гостинице стояла тишина, сильные стены отдыхали от не в меру шумных и весёлых гостей-варваров.

— Ха-ха-ха, ха-ха! — не могши сдерживать порывы и движения распалённого рассудка и уже заведённого на бодрствование в глубокую ночь организма — и алкоголем, и игрой, и страхом и азартом — господин Мин ходил туда-сюда по комнате собственного номера "люкс" и покручивал приобретённым себе на победный счёт зонтом.

Иногда он делал грозно-смешливые выпады, как с мечом, — как прежде это единожды проделал с ним инкогнито-принц; Мин Хон Тэ всё не выходил из аффекта полнейшего восторга и довольства самим собой — и вместе с тем физического подъёма сил. Потому как "душевного" и ничего даже близко подобного тому за ним обычно не водилось. И если уж могло бы быть, то только неосознанно, так, что он сам никак не смог бы определить это и, тем более, во что-нибудь хоть сколько-нибудь подходящее для того применить.

Преданный слуга (променяв которого господин Мин мог бы с уверенностью резать свою собственную правую руку, за её всё равно что отсутствием) под угрозой трофейного зонтика своего пьяного молодого господина наконец-то удачно забрал его у него из рук и уложил молодого повесу спать.

Мин Хон Тэ бухнулся на разложенную для него одного громадную, перинную кровать и, сильно всхрапев, так же неожиданно вовсе смолк — и провалился в крепкий сон. Слуга поправил разбросавшееся по полу одеяло; отёр выступивший на своих висках пот и тихо вздохнул, теперь заслыша в ночи барабанящий по крыше дождь. Зонт остался лежать на тумбе подле своего нового хозяина.

Так наследие всего только нового знакомого Мун И Валя было бесстыдно утрачено Его Высочеством.