Глава 9. Семейство Им. Часть первая - ВЕБТ

Эпизод 1. Постой

~ Доброта ~


На холме, вблизи от известной гостиницы и в отдалении от других домов города, стоял домишко. Туда-то и направились друзья после бесславного проигрыша.

Идти им было некуда и не к кому. Дождь так и лил, видимо, собравшись залить город до озера и отбить ровное, отмеренное небом количество часов. Весело ему было, должно быть. Или же это была необходимость: чистили небесные хранилища, проводили глобальную уборку, вымывая всякий сор, смывая на землю. Где потом, как последствие, должны были помножиться грибы, лужи и прочие прелести.

Стоял поздний вечер — и почти что ночь. Ли Сон Хёк встал напротив двери и неловко постучал.

Дождь нещадно барабанил, и ничего не происходило; ответа не было, ни лишнего шороха. Точно всё в этом мире молчало, кроме дождя и ветра, завывавшего, треплющего кровли домов. И домишко этот был худой и грязно-мокрый от стойкой влаги везде кругом него; дверь только и заскрипела, но не открываясь, а сама по себе, отвечая настырным тиранам — дождю с ветром.

Смущённо обернувшись на До Гона, Сон Хёк остановился в нерешительности. До Гон шагнул вперёд, к двери, и постучал. Умеренно, но довольно громко: ровно так и с такой продолжительностью, чтобы хозяева дома услышали.

Да, сам дом более всего походил на замухрыжный домишко. Его видимо перекосило время и, даже больше, отсутствие в него экономических вложений его хозяев. Жили в нём — уже снаружи, даже в такой сильный дождь, ливший стеной, было понятно — люди небогатые. Материалы, из которых составлялись его стены и крыша, похоже, на божьем слове сносили все эти громовые раскаты и тонны вёдер воды, сбрасывавшиеся на него (домишко) с беспросветного, хмурого и высокого неба.

Другие дома, пускай и тоже домишки, держались друг дружки и потому казались хотя бы на толику долговечнее; "коли помирать, промокать — так вместе" — словно говорили они своим испуганным, но кучным видом.

Этот домик один в округе принимал удары на себя. Он был совсем не ровня гостевому дому первого класса, высокое здание которого словно башней связывало — как раз для такого случая — небо с землёй и стояло одно, как величественное, сильное исполинское изваяние, — искусная статуя в стиле античной современности.

Но и дома, стоявшие дружно, отчего-нибудь не принимали этот одинокий дом. И это обстоятельство, казавшееся пустячным делом в день погожий и солнечный, теперь звучало очень критично водосточным потоком и лихим ветром, иногда поднимавшим такие вихри холодной дождевой воды, что было страшно за жизнь: не снесёт ли тщедушное твоё тело куда-нибудь на другой конец света? Туда, где пустыня и жуткий ураган. И тогда уж не кончится это мучение, ибо оно не сон...

Дверь домишки открылась. Раем на земле пахнул тёмный, бедный уголок этого дома. На пороге стояла хозяйка, невысокая старушка с бессонным лицом и добрыми, испуганными глазами. Она, казалось, очень испугалась (*тавтология!), открыв свою ветхую дверь: не за себя одну в такую непогоду, но за путников, в этот неровный час оставшихся в таком положении и месте, что не нашедших лучшего угла, чем её без памяти прохудившийся дом.

— Можно ли переночевать у вас?

Ли Сон Хёк стоял напротив её, его вихрастые волосы были мокры, одежды в воде. До Гон, бывший от неё в большей тени, выглядел никак не суше. Они явно на силу добежали сюда и не имели никакого угла, куда бы им теперь можно было пойти.

— Проходите, проходите, — сказала бабушка торопливым тихим голосом, сострадательно оглядев их и с опаской, крестясь (Ли Сон Хёк не знал точно, что это такое значило, но откуда-то с уроков помнил, что эти знаки так называют), поглядывала на ливневые волны, бушующие за их спинами.

Они зашли за ней внутрь и пошли следом, куда пошла она, закрыв за ними дверь. Дом стоял в темноте. Недалеко прошли.

— Подождите здесь, я сейчас вам постелю, — и она открыла ещё одну, не затворенную до конца дверь, ведшую в следующую комнату. Она пошла, порылась в платяном шкафу, в сундуках с тряпьём и вещами.

Ли Сон Хёк и Син До Гон не знали, каких размеров этот дом, сколько живёт в нём человек... и насколько стеснительно хозяевам принять их. Кроме, конечно, того значительнейшего обстоятельства, что пришли они посреди ночи.

Наскоро похлопотав над свободным пространством домишка и вещами, старушка-мать положила им места для ночлега и сама ушла досыпать.

Только за хлопотами хозяйки пришедшие в той одной комнате увидали старичка, её мужа. Он тоже, видимо, не спал в непогоду и, поглядев на путников, в темноте как-то одобрительно покивал им. Так что друзьям стало понятно, что он не воспрещал хозяйке приютить их у себя в доме и был даже не против. Был ли рад он — вряд ли; но с участием и интересом наблюдал, как жена его укладывает их спать прямо от них за дверью: под их кровом, на полу, на первом этаже.


* * *


Ночь прошла незаметно; ещё и потому, что на новом месте. Но "незаметно" не потому, что быстро: пришедшим, впрочем, как и пожилой паре хозяев, спалось плохо. Ветры снаружи сильно завывали, беспощадно трепая уязвимый домишко за его и без того потёртые, зашамканные стены, крышу и старенькое крыльцо. Хлестали водой с остервенением во все ставни.

И Син До Гон, и принц много попеременно ворочались. А сон Его Высочеству всё не шёл. И долго водили его за нос тени, и долго кромешная тьма пожирала его и совмещала в себе два костра, по одну сторону которых стоял И Валь из лавки — добрый малый, До Гон с ним рядом и мелькала эта, тоже добрая, бабушка, укладывая ему на пол мягкое тряпьё; а по другую сторону двуликого костра разрастались фигуры новые, неизведанные и незнакомые... но больше всех рос и тянулся, и колебался, и ходил в огне господин Мин, шпыняя выигранный им зонтик с золотыми прожилками в огонь и грубо и нахально улыбаясь своей тупой улыбкой.

А ближе, совсем ближе, у костра так и являлась глазам неотёсанная, как поддельная фигурка его слуги, который смотрел искоса на него, Ли Сон Хёка, и особенно, опасаясь, на Син До Гона.

И кто-то из них — тех, странных, тёмных и неизвестных фигур — всё мастерил костровые обманы. Языки пламени плясали, так и норовя пожрать Сон Хёка, кусая глаза. И всё расплывалось. Но всё — густой этот, болезненно живой сон — стояло навязчиво, как одно пренеприятное, нескончаемое и до жуткого реальное наваждение...

Сон Хёк больно жмурился, силясь прогнать кошмар и, раз проснувшись, уснуть без сновидений; но терзающий нервы сон хватал его за пятки, там, где колотилось взволнованное, беспокойное сердце, и мучил снова и снова. И принц никак не мог найти удобного положения своему телу, на лице его испариной выступил ледяной пот.

Только запах дома, чужого, но жилого, ещё державшегося, со всеми его деревяшками, тряпками и вещами под зверским дождём, немного смирял его надутые в волнении ноздри. Принц дышал и сражался: с тьмой, с враждебными кострами, с гаденьким Мин Хон Тэ...


***


Проснувшись утром, Ли Сон Хёк с Син До Гоном увидели вокруг себя детей, отца семейства и мать.

Ночные гости были разбужены весёлым детским топотком и суетой, царившей в небольшой, разом ставшей теснее обыкновенного с их появлением, комнате. Двое детей — девочек — сновали рядом, говорили с матерью и переговаривались, шептались между собой, поглядывая на незнакомых, спящих у них в доме на полу двоих людей.

У одной в пухлых детских ручонках был старый, тёртый и заметно — который раз по-новому выкрашенный, но всё-таки с отходившей хлопьями краской в нескольких местах погремуш, очевидно, служивший ей единственной и безмерно любимой игрушкой — может быть, ещё по наследству перешедшей к ней от её сестры. И у второй, той, что постарше, — брат-грудничок на руках.

Сон Хёку из области полусна виднелись стопы девчонок: одна из них в белых носочках, и другая — кажется, младшая девчушка — ходила босоногой. Обе ступали легко и осторожно, так и норовя заступить куда-нибудь, где лежала его нога или рука, самое даже ухо. Но так и не наступали, невесомо, как будто бы солнечными лучами, заместо солнца в это утро, проскальзывая мимо. И только шуршало, чуть подспадая в плечах, на младшей пышненькое детское платье.

Это была кухня первого этажа. Хозяйка проснулась и сразу занялась делами по дому: стала хлопотать и готовить завтрак.

Немолодая, но не пожилая, а только женщина, родившая, сама вскормившая и поднявшая троих детей и всё ещё хорошая собой и лицом, только усталая, — но душевно заботливая и очень добрая, — стояла перед ними. Трепетная мать с двумя дочерьми и одним грудным ребёнком. И Сон Хёку уже и в голову не могло бы прийти назвать её бабушкой, какой она ему показалась вчера, в дождливую темень.

Отец был человек невысокий, но с большими, плоскими трудовыми руками и простым, добродушным сорока-пятидесятилетним лицом.

Из-за спин родителей к новым людям в доме, дядям-незнакомцам, вышли две девочки. Одна, та, что старше, — милое дитя в самом начинающемся расцвете юных девичьих сил, когда девочка даже и телом ещё ребёнок, но уже и довольно сознательная, и подобна уменьшенной версии себя самой из своего же взрослого будущего, точно первая себя проба, — а то есть лет одиннадцати. И другая совсем малышка, от силы пяти-семи лет, и то с запасом — это оттого, что на несведущий глаз принца, так мало ещё видевшего детей вблизи и имевшего с ними дело, а тем более уж столь неопытного касательно маленьких девочек.

Общее утреннее оживление, наконец, подняло и дурно, а всё же сколько-то выспавшихся гостей.

— Как вам спалось у нас? — спросила хозяйка, оборачиваясь на поднявшихся со своей лежанки в самом центре, на проходе первого этажа молодых людей, поправляя выбивавшуюся из-под старой домашней заколки прядь.

Молодые люди почтительно склонили головы.

— Благодарим вас за то, что приютили вчера, — улыбнулся принц. — Ночь была, а вы всё же...

У них в ногах, совсем с ними рядом, трусили и чуть не тёрлись по их стопам те самые две девочки, с диковинной золотой и курчаво-тёмной головками. Младшая, как раз чёрненькая, та, что гораздо пониже сестры и более оживлённая, запнулась неловко, и Син До Гон подхватил её за ручки, не давая совсем упасть на пол. Она вскинула на него свои сверкающие детские глаза — один пронзительно карий и другой неожиданно зелёный, — ей в щёчки бросился румянец; и побежала под юбку к мамаше. Старшая, удивлённая, отступила и поглядывала теперь на До Гона со стороны. Тот не примечал.

Гости не хотели смущать хозяйских дочек нарочно. Но всё по первости выходило как-то неловко в тесноте и этой новой, незнакомой, но сразу уже домашней обстановке чужого дома.

Мама не придала большого значения их детскому конфузу, только заулыбалась на дочурку. Старшая, не видя в глазах матери тревоги, тоже успокоилась и, худенькая как липка, бочком, тихо подошла к маме тоже, встала снова поодаль, чуть в сторонке.

— Ой, оно-то ничего! Дождь какой всю ночь! — добродушно говорила хозяйка-мать, всё хлопоча по кухне. — И сейчас, кажись, всё не проходит. Я выглядывала с утра, он по-прежнему сильно заливал. Вы садитесь, здесь вот, — наша и кухня, и столовая. Так живём, видите. Садитесь, пожалуйста!

В кухне-столовой было тесно, но всё-таки и сухо, и довольно светло, и уютно. Молодые люди понемногу пообвыклись. Хозяйка готовила прямо здесь, здесь же играли при ней девочки вместе с их маленьким братом, теперь ещё стеснявшиеся незнакомцев, и все вместе сидели, и ели.

Стол был накрыт чрезвычайно просто и вкусно: ели рис и репу. Специально для гостей хозяйка достала заготовленные соленья, чему и муж, и дети очень обрадовались. Сон Хёк с До Гоном тоже, особенно распробовав их на вкус. Хозяйка бесспорно имела талант приготовления пищи.

— Как звать-величать нам вас, гости дорогие? — спрашивала мать, видя, что гости едят с аппетитом, и радуясь за это.

Молодые люди улыбались.

— Я сам Сон Хёк, его звать — До Гон, — проворно отвечал принц, не оставляя еды.

— Наши, городские? Куда путь держите? — спросила она добродушно, всматриваясь с вниманием в принца, затем в До Гона. Особенно потому, что До Гон всё ещё молчал и тем больше интересовал её.

— Вы знаете, мы рассматривали город. Приехали только вчера. Вот, решили и на рынок сходить, и на гостиницу расчудесную посмотреть. О ней много говорят. Ту, что вас повыше стоит... — тут Ли Сон Хёк отчего-то покраснел.

Покраснела и хозяйка в щеках: пятна пошли у неё как томатными долями по белой коже.

Все за столом молчали: продолжали каждый своё и ели. Дети притихли, отец задумчиво жевал...

— Очень вкусно, спасибо вам за заботу, — сказал До Гон, совсем отрываясь от угощенья и прямо глядя на мать.

Та удивлённо сморгнула и вдруг и вовсе порозовела в лице от удовольствия: все пятнышки миловидно разгладились в один ровный тон, — тут же как рукой сняло прошлое недоразумение — сравнение их с лучшим домом постоя и рестораном. И этот прилив уже не с ходил с лица её: снова, как тогда, когда готовила она по утру и девочки сновали с нею рядом.

Ещё несколько раз донеся еду в рот, хозяйка собралась с мыслями и улыбнулась своей женской улыбкой, глазами и пухлым ртом:

— Вы оба, До Гон и Сон Хёк, напоминаете мне о моём сыне.

До Гон поднял голову и посмотрел на неё; Сон Хёк скоро скользнул глазами по лицу хозяйки, повернулся к другу и снова к хозяйке, всё вопросительно мигая.

— Ваш меньшой? Вы думаете... — попытался сообразить Сон Хёк вслух.

— Нет, у нас с мужем ещё есть старший, — тут она глянула на своего мужа.

— Ах, старший? — задумчиво повторил До Гон.

— Тогда вы расскажите о нём, почему? Какой он, чем мы напомнили вам его? — заинтересованно попросил Сон Хек. — Если хотите.

Хозяйка молча смерила его и До Гона взглядом.

"Правда напоминает нас?.. Она хочет ли рассказать?" — подумал принц, выжидая.

Женщина положила им ещё порций. Накладывая До Гону в пиалу, она стала рассказывать:

— У нас сын старший взрослый уже, несколько лет как уехал в столицу и служит, — мать говорила с тихой гордостью и восхищением за него.

Глаза отца кротко сверкали при упоминании старшего сына, и он скромно улыбался: очевидно, что искреннее, — и невольно тем шире, чем дальше рассказывала его жена об их сыне.

— В нас с папой породой пошёл, отцовы большие руки. А и сам-то высокий, тогда ещё, в детстве, папке по плечи был!.. а уж как уходил, то сам худой, а выше папки! Вымахал — к двенадцати-то годам. Тем летом как раз в рост пошёл скоро. Ну, а мы чего — не могли одевать его, такого. Нового не могли ему покупать. Вырастать стал дюже; резко! А он раз возьми, да скажи, пострелёнок;: "не могу я вас объедать больше, маманюшка да папанька"! Пойду я, говорит, сам себя кормить, буду, значит, говорит, сам теперьча работать. Вот так! А ещё и двенадцать тогда пареньку не стукнуло. Ушёл, мотылёк. Сам поехал-пошёл до столицы. Как сейчас было, помню... всё таже; как в тумане. Все глаза себе прорыдала. Глядишь, и пять леток-то с того денька-то прошло... так-то, дед! Ни весточки толком. Знать не знаем, как-что, как живёт... Вот ещё в этом году Бог сыночка дал. Да не забрал уж того бы!..

_

; Дюже — очень.

; Пострелёнок — озорник, сорванец.

; Таже — затем, потом, после.

_

Она вытерла выступившие на щёки слёзы. Муж сидел слева от хозяйки, молча соглашаясь с её речью. Девочки с матерью рядом тоже притихли, обеих было почти не слышно.

— Две дочурки вот подрастают, тоже — глянь — скоро совсем взрослые станут, уже с ними будем прощаться.

— Отчего? — тронутый рассказом, удивлённо спросил принц.

— Как, батюшка? Замуж. Уж как за мужа пойдут, с нами, седыми матерью и отцом, никто и не останется.

Ли Сон Хёк посмотрел на их дочерей: Ра Да улыбалась, тепло поглаживая свой старенький погремуш, его разномастную покраску; она посиживала на коленках у сестры.

Хо Рин сидела к гостям чуть боком, худенькими пальцами беловатых рук гладя её (Ра Ды) волоса, прибирая вслед затёртым бурым гребешком. Её золотистые, лёгкими волнами идущие распущенные волосы закрывали большую часть лица. Но за их некрепкой завесой от его (Сон Хёка) глаза не укрылись блестящие слёзы у неё в глазах.

Видел её робость и До Гон. Он иногда поглядывал по сторонам, смотрел на живую и детски весёлую Ра Ду, и невольно цеплялся за эту кроющую лицо Хо Рин поросль волос, точно дикой лошади, — удивлённый её позой, поведением и тем, как странно она отстранилась, отсела от матери. Чуть только речь зашла о её старшем брате, прежняя её неловкость от появления в доме гостей явила себя с новой силой.

— Сходи, Ра Да (тебе всех ближе), проверь-ка дождик, идёт? — сказала мать.

Пытаясь отвлечь себя от нашедших в голову грустных мыслей, она увидела, что дочка её заскучала и не знала, куда применить себя и своё детское оживление. Перерыв от еды и разговора старших застал девочку в рассеянии. И мама легко указала ей, что стоит сделать, чтобы вновь всё стало хорошо и ладно ей и всем им вместе в этом доме.

Ра Да, радостная и этой просьбе матери, оставив в пухлой ручке зажатый погремуш и другой чуть приподняв свой подол платьица, с готовностью спрыгнула с места и подбежала к двери из дому; распахнула.

— Идёт! Какой сильный идёт! — в щёчках Ра Ды запрыгали ямочки, она обернулась на домашних и гостей за столом.

Мать тихо сияла. Положа ладонь на руку мужа, поглядывала на него, на старшую дочь, златовласку-скромницу Хо Рин, и с ними вместе — снова на младшенькую, смоляную в отца, Ра Ду.

Отец мягко улыбался. Всё в их доме уж снова было хорошо.

Весь этот день на улице шёл дождь. И Ли Сон Хёк с Син До Гоном только носами и казали на улицу, по временам открывая дверь во двор (для желания Ра Ды в основном) и всякий раз почти тут же с шумом закрывая, сопровождаемые весёлым смехом ребёнка.

Суровый, посуточный дождь собрал этих незнакомых друг другу прежде, совсем чужих, разных людей и, стеснив однажды, больше уже не мешал им приятно проводить время в обществе друг друга.

Дождь заливал мир за порогом семейства Им и давал коротать часы в сутках за мирным сиденьем дома: без дел и хлопот, всем семерым разом, в соединении и постоянном, трепетном взаимодействии друг с другом.


* * *