Глава 10. Семейство Им. Часть вторая - ВЕБТ

Эпизод 1. Постой

~ Доброта ~

- Продолжение -


* * *


Ли Сон Хёк вспомнил про купленные им с До Гоном на рынке изыски и предложил их в распоряжение умелой хозяйке. Целые сутки готовили из этих продуктов, и у гостеприимного семейства и разнообразный был стол.

На следующие же сутки Сон Хёк с До Гоном уже были не совсем то, что гости, и даже помогали хозяйке готовить — все вместе стряпались, всем хозяйством, вместе с мамиными дочками. Только младшая одна, по праву самой меньшой хозяюшки в доме, всё-таки больше была занята процессом поедания продуктов, нежели самой их готовки. Да иногда, по примеру своей старшей или с ней на пару, "кормила" меньшого братца (*! он совсем грудничок, можно ли его уже кормить едой??).

Девочки попривыкали к гостям.

Младшая дочь, Ра Да, довольно скоро стала открыта новым людям в их доме: ластилась к ним, радовалась их окружению и скоро запрыгивала на колени к принцу, и затем и к До Гону. Она веселилась и самобытничала, но была по-хорошему спокойна: уверена в себе и в них, не стеснялась, не боялась — как со своими, родными — и находила контакт с молодыми людьми.

Старшая была тут же, а вела себя более независимо и самодостаточно, но и более отдалённо.

Мать и отец со старшей дочерью вместе наблюдали, как хорошо лелеют гости их маленькую Ра Ду и как она счастлива просто быть с ними рядом. Да ещё и сидеть у них на коленях, получать к себе столько внимания!

Ей и в голову не могло прийти, как Хо Рин, что зачем-нибудь можно или нужно быть "большой". Она была ребёнком, весёлой девочкой, и пользовалась этим так радостно и естественно, что никакой мудрец, будь он на этом же самом месте, не мог бы придумать лучше, и никакой ремесленник — проще, а даже никакой кондитер — слаще. Чем то, как любима была молодыми гостями и всеми в своей семье меньшая дочка Им, Ра Да.


* * *


Мать принесла со второго этажа своего грудничка и показывала его молодым гостям. Тот со сна был особенно нежный и пухленький. А глаза уже были точь-в-точь как у отца, носик больше как у матери.

— Чудо, как хорош! Как мил собой! — восторженно полушептал Сон Хёк, держа малыша и легонько гладя его крошечную, лысоватую головку.

Он проживал такое впервые. Впервые держал маленького человека на руках, которого ему доверили его родители.

И он благословлял, как умел, этого чудесного ребёнка; принц желал знать, до крайнего любопытства, как сложится в дальнейшем его, такого юного теперь, взрослая судьба. Пытался понять свои чувства и сам всё же никак не верил, что такое в принципе может быть возможно. Точно он был в том самом, священном раю. И сама судьба в личике этого малышка ему улыбалась.

До Гон ухмылялся и наблюдал со стороны. Как нежно принц держал грудничка, как будто бы умел это делать отродясь, и только теперь вполне обрёл в жизни это своё предназначение — держать у себя на руках малого ребёнка.

Память воскресила тут же ту самую первую их встречу во дворце — день, когда Сон Хёк родился. Воды-то сколько утекло! Теперь Ли Сон Хёк уже сам держал ребёнка и от брата ему походил даже до совсем молодого отца.


Старшая, Хо Рин, девочка умненькая и смышлёная, особенно тянулась к Син До Гону. Но, не смея выказывать своего обожания, стараясь не попасться на его обаяние, общалась больше с принцем, который на неё был очень похож: так только, как мог быть на неё похож друг или брат, с подобным, как у неё, нравом и характером, видением самих вещей.

И оттого-то тянуло её непреодолимо к противоположному: к молчаливому и скромному по природе, но такому большому и защитному, точно стена, Син До Гону.

Она и сама боялась с ним заговорить, нарушить его спокойный стиль держаться или отвлечь на глупые свои, простые девичьи мысли, недостойные, уж наверное, его. Что она могла думать? — так, вздор.

И ничего умнее она не смогла бы сказать, чем смолчать — хотя не покрываясь краской, но храня довольно приметную, странную бледность и остроту своего взгляда блестящих, чёрных с серинкой глаз-угольков.

Младшая сидела постоянно, не слезая, у него на коленках, брала его за мужской породы руку своей маленькой, ещё по-детски очень пухлой ручкой. Улыбалась широко, смеялась, играя чудн;, точно какая ведьмочка, своим правым карим и левым зелёным глазом, — и, в общем, ни капли не стеснялась его.

Не то, что старшая их дочь.

Но родители ничему так не удивлялись, как ликовали появлению в их доме этих двоих молодых людей, к которым всей душой, словно единой на них всех, на их семейство, так дружно и так искренне прикипели, каждый по-своему.

Девочки сидели с новоиспечёнными "дядями", притом дядями больше для Ра Ды и старшими братьями — для Хо Рин. Ли Сон Хёк, как тот ещё говорун, был общителен со всеми: с матерью, с отцом-хозяином, с Ра Дой и с Хо Рин. Син До Гон же в своей кроткой манере — добродушно-молчаливо — казалось бы, не предпринимал ничего вовсе. Но этим-то простым невмешательством, а вернее — непрепятствием — он, удивительно, способен был сотворить — по-своему, через молчаливое поощрение — не меньше, чем делал в их семье столь деятельный Сон Хёк.

Син До Гон участвовал в жизни всех членов дома, какая только велась ими. И особо им, как удобным объектом для всякой и любой её игры, довольна была меньшая их Ра Да.

Разные оба, они, наконец, так удивительно поменялись ролями! Там, где, казалось, лучше не мог быть никто, чем принц, — был До Гон; и там, напротив, где До Гон был сам собой и лучшим из возможных вариантов — там в ход и за дело шёл Сон Хёк.

До Гон сидел с малышкой, развлекая её одной своей ногой или рукой в виде огромного камня-валуна и такой ещё удивительной пещеры (притом иногда лишь чуток шевеля пальцами и тем самым уже приводя малышку в совсем невозможный восторг) — и побольше, чем целая задуманная нарочно игра Ли Сон Хёка. Сон Хёк общался с господином Имом, держась в этой беседе серьёзнее и вдумчивее всякого Син До Гона.

До Гон готовил, как просила мама-Им, и в хорошем смысле учтиво слушал её женские рассказы о жизни; Сон Хёк — молчал и смотрел с увлечённым любопытством, как вышивает на кусочках льна Им Хо Рин.


***


Супруги Им молодым людям для проживания отдали старую комнату их старшего сына.

— Здесь у нас раньше жил Да Ыль, — сказала хозяйка, оглядывая комнату. — Всё так и осталось с тех пор, как уехал он.

Окно выходило во внутренний двор с полупустующей площадочкой земли, занятой грядами огородика. В комнате имелись шкафец для вещей и ещё парочка сундучков, небольшой письменный стол. Большая часть комнаты пустовала, — принц с До Гоном как раз могли вольготно спать здесь, в две довольно широкие лежанки. В комнате было всё нужное и ничего лишнего. Словом, комната эта была хороша; и как раз для временного гостя.


***



Эпизод 2. Родной и солнечный дом

~ Сожаление ~


На следующий день на пригорок перед домом семейства Им заехал на вороном* коне тот самый материн старший сын Да Ыль. Высокий, хороший собою нравственно и скромный юноша, довольно ладный, хотя и худой, с большими плоскими руками. Что делал он здесь, внезапно, словно заслышав разговоры о себе и приехав к соскучившейся по нему матери-старушке?

_

* Вороной — конь, имеющий чёрный цвет с синим отливом.

_

Солнце лучами гладило ткани его серого дорожного одеяния и светило в природно румяные, юные щёки.

— Всего пять лет прошло... а какая гостиница уже с нашим домишком рядом разрослась... Как же давно я не был дома, не видел их родные лица! Отец и мать, сестрички подрастают, одна другой больше. Девчонки! А были-то, как куколки, совсем маленькие, крошки... Я же их ещё такими вот помню...

Ему казалось, он говорил про себя, но, похоже, уже какое-то время он, забывшись, говорил свои мысли вслух. И, услышав его речь, подъехавший сюда же и бывший при нём капитан, главный агент короля по части разведки, отвечал ему:

— Да ты и сам на себя погляди. Совсем ещё зелёненький, морячок! — (Он служил когда-то в кампании при флоте, и с тех пор, с сделавшейся и с ним и одолевавшей его временами чертой "старичков", склонных к воспоминаниям и ностальгии по "былым денькам", частенько любил козырять военно-морскими понятиями; а уж словечко "морячок" было его любимое.) — Ещё только и пошёл, что в рост, а расти теперь вот и начал!

Он был начальник юноши и принимал на себя чуть не отеческую заботу о нём и опеку. Хотя и старался поначалу всячески от этого откреститься (странно для молодых, но и он был этой веры, крещёных), но со временем делался к нему только ближе, добрее и сострадательнее, как к самому себе в безвозвратно прошедшем, в свои молодые годы.

"Дом, родной дом... — думал тем временем молодой человек, глядя на отчие места, вдохновлённую матерью краску стен, нетронутый уют его... — Вернулся я, стою я у вас, родные, под дверями. Можно ли войти?

Как живут они теперь? Идёт ли их жизнь по-прежнему? Или многое, хоть что-нибудь изменилось?

Как теперь они просыпаются по утрам? Что делают девочки? Помогают ли матери?

А что отец? Как он, один мужчина в доме, поживает? Каково им теперь, без меня? Вспоминают ли, скучают иногда? Ждут нашей новой встречи?..

Ведь не знают, родные мои, милые, что сын и брат вернулся.

Но не могу ступить к порогу, мне нельзя: я на службе, мой долг... не могу. Как жаль, что не могу! Как жаль!

Как я скучаю по вам, если б ты знала, мама!"

— Дом, родной дом... — проговорил старший задумчиво, вслух.

Он был сам с собою в мыслях, видимо, уже о своём прошлом, о детстве, о доме, матери... Поглядев на юношу и его взоры на милый, очевидно, его сердцу, старенький, кривенький — славный, словом, домишко, погрузился он туда. В своё минувшее, позабытое давно трудами и заботами по службе.

И у капитана была мать, совсем уже старушка; и когда же в последний раз он её видел?.. Старый разведчик вспоминал свою молодость: не возвратить уже то, навсегда ушедшее время.

Потянул с лавок на западе ветерок — хозяева варили наваристый суп; конь всадника тихо всхрапел, раздувая ноздри, и нетерпеливо переступил копытом. Второй, подобный первому конь, только постарше, с седоватым как будто налётом на боках — конь капитана разведки, потряс своей дегтярной гривой.

И капитан взбодрился, как бы рассеивая вокруг глаз своих туман воспоминанья:

— Ну, мне теперь здесь делать нечего. Ты про себя сам знаешь. А и у меня свои дела есть сейчас. Прощай, позже свидимся. Одно дело делаем, — у него и тут прорывалось удобное в употреблении (оттого только, что было привычное и не требовало никаких усилий) "морячок", но он сдержался, обдумал и сказал всё-таки то, что ему истинно хотелось употребить для этого трепетного юнца в этот самый случай: — сынок, — закончил он негромко.

Капитан тайной королевской разведки ушёл. Уехал, натянув покрепче на голову капюшон, — то ли от солнца, всё больше палящего в полдень, и света, бьющего в глаза, порой вместе с пылью, то ли от людей, чтоб лишний раз не видали его — для конспирации и по характеру, сделавшему его как раз практически единой личностью, неотличимой с его скрытным, чутким делом и важной государственной работой.

Он ушёл прочь, как человек одинокий и строгий, даже печальный, но всё ещё, как и прежде, сильный, упорный и покрытый тайной.

Да Ыль так и остался на пригорке, на коне, вздыхая, что никак не мог приблизиться к своему заветному, счастливому и верному дому детства. А как бы было, подъедь он тотчас туда, завидь его кто-нибудь из девчонок!

Да Ыль хотел увидеть родных, но не мог, потому что служил тайным скороходом королевской разведки... И не должен был попасться своим на глаза, не должен был привлечь к себе внимание своей цели, — за которой и велась эта слежка.

"Нельзя", — только сказал ему голос. "Потом, сейчас никак нельзя; жди, своим чередом..." И он подумал, как бы и впрямь не попасться на глаза своим, уже с прагматичным тоном секретной работы своей. "Надо перебраться хотя бы в тень", и он, с досадой на свою негласность по долгу службы и душевной тоской, тоже съехал с пригорка.

В тот самый раз, как конь его мягко цокнул подковой по земле внизу, в окне дома показалась девочка, высунулась в распахнутые ею настежь ставни и, словно ища чего-то, вылупленными юными глазами уставилась на пригорок. Там никого не было.

Она не знала, что только что там на коне восседал во всём своём славном, удалом виде её старший брат, на пару с самим начальником тайной королевской стражи. Она ничего этого, конечно, не знала и знать не могла, а только что-то почувствовала, словно булавочка кольнула её в сердце, и она тотчас, удивляясь себе, и сморгнув и не найдя ни в чём вокруг причины для тревоги (всё в окне было по-прежнему и в доме тоже ни шума), перевела успокоенный взгляд чёрных, с хорошенькой серинкой глаз на газон и цветы на клумбах перед домом.

"Красота", — сказала девочка неслышно, незаметно для самой себя приоткрывая детский ещё рот. Глядя на красные, розовые и жёлтые, насыщенные, во всём цвету, красивые бутоны с любовью, потому что они все были очень собою хороши и потому что их сажала её мама. И особенно, со всей своей юной, поющей, мелодичной и нежной душою глядя на голубые, прелестные цветочки — потому что их сажала уже она сама.

И пошла наверх; затем, уже в летнем платке, спустилась за лейкой в сараюшку рядом с самим домом и отправилась прямиком на лужок свой, поливать свои и мамины дивной красоты цветы, набравшие совершенно особенный сок после проливного дождя на днях и теперь радующиеся лучам долгожданного, лелеявшего их августовского тёплого солнца.

Им Да Ыль этот был тот самый скороход, которого за Ли с Сином послал Его Величество.


* * *