О. Генри Полицейский Нью Йорка и церковный гимн

     На своей скамейке на Мэдисон-сквере Пузырь беспокойно заворочался. Когда дикие гуси гогочут в вышине ночной порой, когда женщины, жаждущие дубленок, становятся добрее к своим мужьям, и когда Пузырь беспокойно ворочается на своей скамейке в парке, вы осознаете, что зима катит в глаза.

     Сухой лист опустился  на колени Пузыря. Это была визитка Деда Мороза. Дед добр к резидентам  Мэдисон-сквера и добросовестно предупреждает о своем очередном визите. На углах четырех улиц он передает свою афишу Северному Ветру, лакею особняка Семь  Ветров, чтобы его обитатели могли подготовиться.

       В течение многих лет гостеприимная каталажка Блэквелл (Черный Колодец) на Острове служила ему зимовкой, его Блаженным Островом. Точно так же, как его более удачливые земляки,  жители Нью-Йорка, каждую зиму покупали билеты на Палм-Бич и на Ривьеру, так и Пузырь скромно организовал свою ежегодную миграцию на остров. И вот время пришло. Накануне вечером три субботние газеты, разложенные под его пальто, на лодыжках и на коленях, не смогли уберечь от холода, когда он спал на скамейке возле бьющего фонтана на Старой площади. Таким образом, в сознании Пузыря Островок оказался важным и своевременным. Он презирал предложения, сделанные во имя    благотворительности для иждивенцев города. По мнению Пузыря, закон был более благодатным, чем благотворительность. Существовал бесконечный круг учреждений, муниципальных и благотворительных, куда он мог отправиться и получить жилье и еду, соответствующие сносной жизни. Но для гордого духа Пузыря  дары благотворительности были горьки. Если не монетой, то придется вам платить унижением духа за каждую выгоду, полученную от филантропии. Подобно тому, как Цезарь имел своего Брута, каждое ложе милосердия  требовало принять ванну, а каждая буханка хлеба — вознаграждение частной личной инквизицией. Поэтому лучше быть гостем закона, который, хотя и подчиняется суровым правилам, но не вмешивается чрезмерно в частные дела джентльмена.

     Пузырь, решив отправиться на Остров, сразу же приступил к осуществлению своего желания. Было много простых способов сделать это. Самым приятным было роскошно пообедать в каком-нибудь дорогом ресторане; а затем, после объявления неплатежеспособности, тихо и без шума быть врученным полицейскому. Остальное доделает добросердечный судья.
             
      Пузырь встал со своей скамейки и пошел с площади по ровному асфальтированному морю, где сливаются Бродвей и Пятая авеню. Он свернул на Бродвей и остановился у блестящего кафе, где каждую ночь собираются отборные образцы порождений  лозы винограда,  нитей тутового шелкопряда и  безукоризненной плоти человеческой.

      Пузырь был уверен в себе, начиная от самой нижней пуговицы жилета. Он был гладко выбрит, пальто на нем было вполне приличное, а его аккуратный черный галстук, дар миссионерки на День Благодпрения, был элегантно повязан . Если бы толко он смог добраться до столика в ресторане, его ждал бы желаемый успех. Та его часть, которая виднелась над столом, не вызвала бы сомнений у официанта. Жареная утка-кряква, подумал Пузырь, вполне подойдет под бутылку  шабли, с ней будет сыр камамбер, чашечка экспрессо и сигара. Одного доллара за сигару  достаточно. Сумма не будет настолько высокой, чтобы вызвать какое-либо проявление мести со стороны руководства кафе; и все же мясо оставило бы его сытым и счастливым перед поездкой к зимнему пристанищу.

        Но когда Пузырь вошел в дверь ресторана, взгляд метрдотеля сразу упал на его потертые брюки и декадентские туфли. Сильные и   хладнокровные руки развернули его, молча и поспешно перенесли на тротуар и предотвратили печальную судьбу находящейся под угрозой кряквы

         Пузырь свернул с Бродвея. Казалось, его путь к заветному острову не будет эпикурейским. Необходимо было придумать какой-то другой способ войти в блаженное пристанище. На углу Шестой авеню электрическое освещение и искусно выставленные товары за зеркальным стеклом делали витрину магазина приманчивой. Пузырь взял булыжник и швырнул им в стекло. Из-за угла выбежали люди, во главе с полицейским. Пузырь стоял неподвижно, засунув руки в карманы, и улыбался при виде медных пуговиц.
«Где гад, который это сделал?» — взволнованно спросил офицер.
— Разве вы не поняли, что это я  имею к этому прямое отношение? — сказал он не без сарказма, но дружелюбно, как приветствуют благо.
 Разум полицейского отказался принять Пузыря даже как улику. Люди, которые разбивают окна, не остаются для переговоров с служителями закона. Они чешут пятки. Полицейский увидел, как за полквартала мужчина бежал ловить машину. С вытянутой дубинкой он погнался за ним. Пузырь, с отвращением в сердце, попытался его догнать, и дважды безуспешно.
 
     На том берегу  улицы находился ресторан без особых амбиций. Он удовлетворял большие аппетиты маленьких кошельков. Посуда и атмосфера были засаленными, его суп и салфетки хлипкими. Пузырь  без труда пронес сюда свои устрашающие туфли и предательские брюки. Он сидел за столом и ел бифштекс, оладьи, пончики и пирог. А потом официанту сообщил факт, что мельчайшая монета и он сам — две вещи несовместные.
«А теперь ближе к делу, вызовите полицию», — добавил Пузырь— И не заставляйте джентльмена ждать.»
«Фиг вам , а не легавый», — сказал официант голосом, похожим на пирожные с маслом, и с глазами, похожими на вишню в манхэттенском коктейле. «Эй, Кон!»
 Аккуратно на его левое ухо на мозолистом тротуаре два официанта бросили Пузыря. Он встал, раскрывая сустав за суставом, как  столярная линейка, и отряхнул пыль со своей одежды. Арест казался теперь лишь радужной мечтой. Остров казался очень далеким. Полицейский, стоявший перед аптекой через два дома,  засмеялся, проходя по улице.

     Пузырь прошёл еще пять кварталов, прежде чем его храбрость позволила ему снова  пойти на приступ. В этот раз такая возможность представила ему то, что он глупо назвал «надежда». Молодая женщина скромного и приятного вида стояла перед витриной и с оживленным интересом разглядывала выставленные стаканчики для бритья и кисточки, а в двух ярдах  к гидрату прислонился крупный полицейский сурового вида. Теперь Пузырь вздумал взять на себя роль презренного и ненавистного уличного волокиты. Изысканный и элегантный внешний вид его жертвы и соседство добросовестного полицейского вселяли в него веру, что вскоре он почувствует на своей руке приятное служебное пожатие, которое обеспечит его зимовку на желанном маленьком, тесном островке.

     Пузырь слегка поправил фабричный галстук, дар миссионерки, вытащил жавшие манжеты на волю, сдвинул шляпу на правое ухо и бочком подошел к молодой женщине. Он строил ей глазки, разразился внезапным кашлем, хмыкнул, ухмыльнулся и нагло пропел циничное и презреное песнопение волокиты.  Краем глаза Пузырь видел, что полицейский пристально наблюдает за ним. Молодая женщина отошла на несколько шагов и снова сосредоточила свое внимание на стаканчиках для бритья. Пузырь  последовал за ней. Смело подойдя к ней, приподнял шляпу и сказал:
«Ах какая Богиня! Не хочешь ли пойти поиграть на моем поле?»
Полицейский все еще наблюдал, преследуемой молодой женщине достаточно было поманить его пальцем, и  Пузырь уже был бы на пути к своему Острову. Ему уже казалось, что он чувствует уютное тепло вестибюля.. Молодая женщина обернулась к нему и, протянув руку, схватила Пузыря за рукав пальто.
— Конечно, Майк, — сказала она радостно, — если кружка пенного пива для тебя пустяк. Я бы заговорила с тобой раньше, но легавый все зыркал.   
Вместе с молодой женщиной, прицепившийся к нему, как к дубу плющ, Пузырь прошел мимо охваченного меланхолией полицейского. Казалось, он осужден на свободу. На следующем повороте он стряхнул свою спутницу и сбежал.

    Он остановился в районе, где ночью можно найти самые светлые улицы, сердца, клятвы и сценарии. Женщины в мехах и мужчины в пальмерстонах весело общались в зимнем воздухе. Внезапный страх  охватил Пузыря, видимо какое-то то ужасное проклятие сделало его невосприимчивым к аресту. Эта мысль вызвала легкую панику, и когда он наткнулся на другого полицейского, величественно развалившегося перед сверкающим театром, он сразу же ухватился за соломинку «хулиганства».
 Тут же на тротуаре Пузырь начал орать пьяную галиматью и тарабарщину во весь голос. Он танцевал, выл, бесновался и всячески раздражал прохожих. Полицейский покрутил дубинкой, повернулся к Пузырю спиной и тихо  сказал гражданину поблизости:
«Это один из ребят из Йельского университета празднует гусиное яйцо, которое они подарили Хартфордскому колледжу в бейсболе. Шумный народец, но безвредный. У нас есть инструкция  — оставлять их в покое». (Выражение «подарить гусиное яйцо означает выиграть всухую)

    Безутешный, Пузырь прекратил свою бесполезную пьяную браваду.  Неужто никогда полицейский не поднимет на него руку? В его воображении Остров казался недосягаемой Аркадией. Он застегнул свое пальто на ветру, защищаясь от леденящего ветра.
В табачном магазине  превосходно одетый  мужчина закуривал сигару от качающегося газового  рожка. Свой шелковый зонтик он положил у входной двери рядом. Пузырь вошел внутрь, подцепил зонтик и медленно пошел с ним прочь. Мужчина у прикуривателя поспешно последовал за ним.
— Это мой зонтик! — строго сказал он.
«О, неужели?» — усмехнулся Сопи, добавляя оскорбление к мелкому воровству. «Ну, почему бы тебе не вызвать полицейского? Я взял его. Твой зонтик! Почему бы тебе не позвонить легавому? Видишь, он стоит на углу.»
Владелец зонтика замедлил шаги. Пузырь сделал то же самое, предчувствуя, что удача снова повернется против него. Полицейский с любопытством поглядывал на двоих.
— Конечно, — сказал человек с зонтиком, — то есть — ну, вы знаете, как происходят такие ошибки — я — если это ваш зонтик, надеюсь, вы меня извините — я взял его сегодня утром в ресторане — если вы узнали ваш, почему... я надеюсь, вы ...
«Конечно, это мое добро», — злобно сказал Пузырь. Бывший человек «Зонтика» отступил. Полицейский же  поспешил помочь высокой блондинке в манто, ожидающей трамвая, громыхавшего через два квартала. Пузырь теперь пошел на восток по улице, искалеченной  благоустройством. Он в ярости швырнул зонтик в траншею и  пробормотал что-то против мужчин в шлемах и с дубинками. Всего только хотел попасть в их лапы, а они, похоже, считали его королем невинности.

     Наконец Пузырь добрался до одного из проспектов на востоке, где блеск и суматоха были более слабыми. Он повернул лицо к Мэдисон-сквер, потому что инстинкт возвращения домой сохраняется, даже если дом представляет собой лишь скамейку на алее. Но на необычно тихом углу Пузырь остановился. Это была старинная церковь, причудливая, беспорядочно остроконечная. Сквозь одно окно с фиолетовыми стеклами излучался мягкий свет.
Там, несомненно, органист бегал по клавишам, удостоверяясь в своем мастерстве исполнения грядущего субботнего гимна. До ушей Сопи доносилась сладкая музыка, которая поймала и как бы приковывала  его к извивам железной решетки.

    Луна висела прямо над головой, блестящая и безмятежная; транспорта и пешеходов было мало; на карнизах сонно щебетали воробьи — на какое-то время место действия могло бы напомнить  деревенский погост. А гимн, который играл органист, приковал Пузыря  к железному забору, потому что он хорошо знал его в те дни, когда в его жизни были такие вещи, как улыбка матери, свежие розы, амбиции, друзья, нравственные мысли и крахмальные воротнички.

    Симбиоз чуткого ума Пузыря и воздействие старой церквушки произвел внезапную и чудесную перемену в его душе. Он с внезапным ужасом поглядел на  яму, в которую упал, на дни унижений, недостойные желания, мертвые надежды, разрушенные способности и низменные мотивы, составлявшие ныне его житье-бытье.    И уже через мгновение сердце его трепетно откликнулось на это новое состояние духа. Мгновенный и сильный порыв поднял его на борьбу с отчаянной судьбой. Он вытащит себя из трясины; он снова сделает из себя человека; он победит зло, овладевшее им. Время еще есть - он еще сравнительно молод, он возродит свои прежние амбиции и без колебаний будет воплощать  их. Эти торжественные, но сладкие органные ноты произвели в нем целую революцию. Завтра он отправится в суматошный  центр города и найдет работу. Торговец  мехами однажды предложил ему место кучера. Завтра же он найдет его и попросит эту должность. Он станет кем-то в этом мире. Он будет!

             
    Пузырь почувствовал, как на его руку легла тяжелая рука. Он быстро разглядел широкое лицо полицейского.
— Что ты здесь делаешь? — спросил тот.
«Ни   хрена»,  ответил Пузырь.
- Тогда пройдем, - сказал полицейский.
«Три месяца на Острове», — сказал на следующее утро судья полицейского суда.


Примечание переводчика
В процессе работы случайно обнаружил вторую редакцию оригинала, отличающуюся в нескольких местах. Что это я не знаю.
Придерживаюсь первого варианта