Александр Дюма, Роман о Виолетте - 2. Часть 1

АННОТАЦИЯ

Я нашёл крайне любопытное произведение, которое называется «Роман о Виолетте», где в качестве автора указан Александр Дюма – отец.


Я крайне удивлён тем, что авторство указанной мной книги приписано широко известному романисту девятнадцатого века.

Признаков того, что автором вовсе не является Александр Дюма-отец, имеется в избытке.

Автор не стал разбирать это произведение «по косточкам». В нём помимо прочего ещё и демонстрируются извращённые на мой взгляд пристрастия, каковые, конечно же, не были присущи великому романисту.

Я уже встречал и являюсь обладателем не только указанной книги, но также и книги «Эротические приключения Гулливера», где в качестве автора указан Джонатан Свифт. Такая же точно подделка.

Я понимаю такой подход. Называется он «Фанфик». Но мне кажется, что если уж писать «Фанфик», тогда надо стараться как можно точнее проникнуться стилем автора и уж во всяком случае не писать таких произведений, которые автор, выносимый на обложку, никогда не написал бы. Ни при каких обстоятельствах.

Ну, например, стиль книги скорее походит на стиль скандального романа Эммануэль Арсан «Эммануэль» и многочисленных продолжений. У этого романа полно подражателей и продолжателей.

Характерные приметы таких книг – детальное описание сексуальных действий, и не только между мужчиной и женщиной, но также и между лицами одного пола. Маловероятно, чтобы Александр Дюма писал что-то подобное.

Но если бы Дюма стал писать роман на подобную тему, да ещё и в жанре «Эротика», всё же я настаиваю на том, что он написал бы совсем иной роман. Потому что Дюма – это Дюма. Он – представитель романтического и драматического течения, а не физиологического. Да и некоторые детали, то есть части тел участников незатейливых игрищ называются такими смешанными терминами, которые никак не могут встречаться в одном произведении великого мастера. Тут и чисто медицинские названия, свойственные исключительно произведениям, начиная с середины двадцатого века, и образные термины с упоминанием символических обозначений, применяемых в Кама-Сутре или китайском, индийском и, возможно, японском наследии эротического жанра. Чувствуется и влияние некоторой другой литературы, явно из двадцатого века. Так что подобный роман просто не мог бы появиться в девятнадцатом веке. Сленг выдаёт, что автор – не Дюма и даже не француз.

Кроме того, вызывает отвращение, например, возникшее в последних главах пристрастие автора к женскому телу, сплошь покрытому «мягкой шёрсткой». Что это? Что за дичь? При этом такое тело и герой романа, и его героиня признают наиболее красивым, поскольку указанная «мадам» присоединяется к группе «по интересам», в которой уже состоят три человека – автор, малолетняя девица, имя которой вынесено в заглавие романа, а также некоторая «Графиня». Этого автору показалось мало, так что в интимный кружок вовлечена некая знаменитая актриса, обладающая той самой «мягкой шёрсткой».

Что ж, в ответ на эту пошлую «шутку» или «утку» возник мой фанфик, в котором вы не найдёте подобных безобразий.

Я хотел бы показать, что может существовать эротика без этой пошлости.

Не знаю, насколько мне это удалось.

Приятного чтения!

Источник разбираемого произведения: https: // www. litres. ru / book / aleksandr-duma / roman-o-violette-126567 / chitat-onlayn/ (убрать все пробелы)


ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Я, Александр Дюма, категорически отвергаю приписанный мне так называемый «Роман о Виолетте».

В ранней юности я, быть может, возгордился бы, что кто-то считает меня столь знаменитым, что пишет под моим именем.

В молодости я испытывал бы негодование от того, что моему перу приписан этот роман.

В зрелости я потребовал бы от издателя всю прибыль, полученную им от издания этой книги, и оставил бы с носом того простака, который решился творить под моим именем без моего согласия.

Теперь же в те годы, которые я не хочу ещё называть старостью, но которые уже неловко называть просто зрелостью, иными словами, в том самом моём возрасте, когда я должен быть уже мудрым, терпимым и даже снисходительным ко всем человеческим грехам, и, надеюсь, хотя бы частично я таковым стал, я ничем не могу ответить на эту дерзость, кроме как снисходительной улыбкой.

Лавры Пьетро Аретино мне уже не к лицу. Я не гонюсь за теми авторами, героями одного года, которые взлетали на вершину славы, словно легковесные хлопушки, и столь же быстро падали вниз, обратно в забвение, в ничто, как падают эти хлопушки в грязь. Пытаться сравниться с ними в их изворотливости, похотливости и вниманию к деталям при описании того таинства, которое происходит между любящими мужчиной и женщиной, было бы ещё более нелепым, нежели, например, если бы я при моём возрасте и комплекции вздумал бы взбираться по приставной лестнице к актрисе из второсортного театра, не обладающей избыточной строгостью нравов, и составляющей пополнение своих доходов из прибыли тех не столь уж редких встреч с не столь уж богатыми мужчинами не столь уж преклонного возраста.

Не скажу, что я не знавал ласк женщин, среди которых две-три, возможно, были влюблены в меня, но большая часть их них была просто ослеплена моей славой драматического писателя, чем я и пользовался, также не будучи настолько влюблённым, чтобы излишне заботиться о том, насколько искренне их ответное чувство ко мне.

Впрочем, ответное чувство, вероятно, было вполне под стать этому слову «ответное», поскольку ни они, ни я, не теряли головы от того увлекательного происшествия, которое происходило между нами – иногда на протяжении недели, иногда дольше, а то и вовсе на один раз.

И откуда бы взялся у меня сын, который унаследовал мою профессию, и, как я слышал, не в полной мере унаследовал мой талант, с чем я всегда весьма яростно спорю, но в душе всё же не могу не согласиться?

Начну с того, что ничего подобного со мной не происходило, а также с того, что я не стал бы описывать подобное, если бы таковое, действительно, со мной произошло. Этим же надлежало бы и кончить.

Но в назидание тем выскочкам, которые подобно карле, утащившему шляпу великана, дерзко щеголяет в ней, мня себя новым Гераклом, я позволю себе написать десяток-другой строк на тему того, как я изложил бы подобную историю, если бы мне в голову пришло написать нечто этакое.

Итак, начну.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Бывает так, что человек проживает длинную жизнь, но всего лишь только год или два в этой жизни оставляют в его жизни столь огромный след, какой не оставляют все прочие годы его не столь ослепительно яркого существования. А эти годы переворачивают его всего, и оставляют навсегда томное воспоминание смешения нежности и стыда, сладости и боли, счастья обладания и неизгладимой печали потери.

Может быть, такое случается редко, может быть и вовсе никогда и ни с кем, но такое произошло со мной, о чём пришла пора рассказать.

Моя первая встреча с Виолеттой произошла намного раньше того, как я, действительно, познакомился с ней в том смысле, что между нами произошло первое общение. А до той поры я лишь изредка видел её, поскольку она проживала по соседству, в том же доме, что и я. Разве можно было ни разу не встретиться? И разве мог бы я не обратить внимание на вполне привлекательную девицу хрупкого телосложения, обладающую удивительно изящной фигурой, с лицом ангела и столь же ангельскими газами, волосами и походкой? Два года перед этим я почти не обращал на неё внимания, поскольку мне было тогда уже двадцать восемь лет, а она была всего лишь тринадцатилетней девочкой, а выглядела и того младше, так что я полагал, что ей не более одиннадцати-двенадцати лет. По праву старшинства я не здоровался с ней первым, хотя никто не скажет, что я не вежлив с дамами. Разумеется, с ними я всегда здороваюсь издалека, снимая шляпу и обозначая небольшой поклон.

Голос её, когда она здоровалась со мной в обмен на мои приветствия, был ангельским голоском, но поначалу я этого просто не замечал.

Однако, она взрослела, я же, занятый своими мыслями, отдавая себя всего до конца своим сюжетам, не замечал этого простого явления, состоящего в том, что юные девочки со временем превращаются в молоденьких девушек, и порой их детская миловидность незаметно превращается в девичью красоту.

Я бы не замечал этого и дальше, привыкнув к её существованию, как привыкаем мы ко всему, что перестаём замечать и ценить, встречая ежедневно. Но однажды произошёл случай, изменивший моё отношение к ней, да, впрочем, изменивший и всю мою жизнь. А было это так. Я был шапочно знаком с Виолеттой уже два года, так что мне было уже около тридцати, а ей… Впрочем, обо всём по порядку.

Я возвратился из театра, где репетировали моих «Мушкетёров». На этот раз я был недоволен игрой актрисы, представлявшей Миледи. Она была неприятна, вульгарна. Актриса старалась показать отрицательный персонаж, тогда как по моей задумке Миледи должна была быть очаровательной, обворожительной, ей следовало присовокупить к собственной миловидности ещё и внешнюю невинность, и лишь лёгкое кокетство, которое мы, мужчины, легко прощаем красивым дамам, но не прощаем дамам некрасивым, в отличие от женщин, которые смотрят на этот вопрос противоположно, ведь они ещё могут простить кокетство дамам, которые уступают им по всем параметрам, но никогда не простят кокетства истинной красавице. Но Миледи просто должна была быть очаровательной, иначе как можно было бы объяснить влюблённость в неё сначала Атоса, затем д’Артаньяна?

Итак, я был не в лучшем настроении и раздумывал, не лечь ли мне пораньше спать, поскольку настроения работать не было совершенно. И вдруг я услышал стук в мою дверь.

Я открыл двери, и увидел Виолетту, на которой была наброшена какая-то накидка или плед.

– Сударь, умоляю, позвольте войти и заприте за мной скорее двери! – сказала она и, не дожидаясь моего ответа проскользнула в комнату.

Здравый смысл рекомендовал мне немедленно захлопнуть перед ней двери. Но мой романтизм вступил с ним в пререкания. На помощь романтизму пришёл авантюризм. Я сдался и впустил посетительницу к себе. Внутренняя борьба во мне происходила столь быстро, что гостья не смогла ничего заметить, так что она вошла в мою квартиру и в мою жизнь так, словно имела на это полное право.

Я закрыл двери на задвижку и с интересом посмотрел на неё. В этот самый миг я, наконец, невольно заметил, что она уже далеко не девочка, а скорее – юная девушка, причём, вполне привлекательная. Мой здравый смысл запаниковал, но врождённый романтизм его пересилил.

– Мадемуазель, мы, кажется, знакомы? – спросил я. - Признаюсь, я ничего не имею против вашего визита, но я опасаюсь, что ваш визит скомпрометирует вас в глазах ваших домашних и многих прочих.

Здравый смысл ухмыльнулся и преисполнился сарказмов над моей фразой «я ничего не имею против вашего визита». Но мой авантюризм похлопал меня по руке и приободрил лукавой улыбкой.

– Ах, сударь, мне совершенно безразлично, что обо мне подумают другие, – ответила она. – В настоящий момент меня беспокоит лишь то, что может со мной произойти, если я не найду убежище от ненавистного преследователя! И ваша квартира видится мне наиболее надёжным пристанищем для бедной сиротки, которую преследует своими домогательствами негодный муж хозяйки той мастерской, где я до сегодняшнего дня работала белошвейкой, но где я решила не оставаться больше ни единого дня!

Мой романтизм торжествовал и обнимался с авантюризмом, тогда как здравый смысл в отчаянии бился головой об стену.

– Если вам, мадемуазель, угрожает опасность, вы, разумеется, можете полностью положиться на мою защиту, и при этом, уверяю вас, моя скромность послужит гарантией, что с моей стороны вам ничего не угрожает, – ответил я.

Тут пробудился мой сарказм, который избрал своей целью меня самого.

– А если бы с вашей стороны мне что-то и угрожало, это меня не пугает, поскольку, противнее негодного господина Эрнеста я и представить себе не могу, –  ответила она. – Но ведь вы всего лишь шутите, господин Дюшон, поскольку, как я полагаю, вы – человек порядочный и не причините вреда девушке, которая доверилась вашей защите?

Должен сказать, что я снимал эти комнаты под именем Дюшон, чтобы избежать ненужного внимания со стороны поклонников моих книг. Хотя я и не принадлежу к мизантропам, и слава знаменитого писателя меня ничуть не тяготит, но иногда хочется просто тишины и покоя.

- Проходите, мадемуазель, ничего не бойтесь и чувствуйте себя как дома! – сказал я.

После этого мой здравый смысл в гневе покинул моё жилище, хлопнув при этом дверью, а романтизм, авантюризм и самоирония дружно уселись за мой стол и выпили по рюмочке божоле за кардинальное изменение моего образа жизни.

Итак, я предоставил бедняжке убежище от её преследователя, уступив при этом ей свою кровать, а сам примостился на диване в другой комнате.

Перед тем, как отправиться спать, она рассказала очень кратко мне свою историю. Я предложил ей чай, она рассказывала сначала нетерпеливо, затем всё более спокойно, и, наконец, моё доброжелательное и снисходительное отношение к ней полностью её успокоили, так что, изложив все обстоятельства дела, она вполне была готова ко сну, я пожелал её спокойной ночи и оставил её в моей спальне.

В спальне! В моей спальне! Мой романтизм не позволил мне уснуть в эту ночь.

Моё любопытство заставило меня вернуться в спальню потребовать от моей случайной гостьи подробного рассказа о том, что заставило её столь бесцеремонно ворваться в мою жизнь. Конечно, я при этом использовал иные фразы, в которых были слова «бедное дитя», «невзгоды», «убежище» и «защита».

Суть её рассказа была в том, что негодяй Эрнест преследовал её своими ухаживаниями и домогательствами, но на комнате, которую она снимала у той же хозяйки мастерской, имелась железная задвижка. Несколько раз негодяй даже ломился к ней в комнату в ту пору, когда честные люди уже видят третий сон. Лишь задвижка на дверях не позволила ему ворваться в комнату, поскольку никакие уговоры не могли убедить его прекратить своё мерзкое домогательство.

Эрнест злился и говорил, что его ничто не остановит. Придя сегодня вечером домой, Виолетта обнаружила, что задвижка на дверях исчезла. Она тут же догадалась, что это – проделки негодного Эрнеста, и что отныне она беззащитна от его домогательств. Схватив с кровати плед и закутавшись в него, она немедленно побежала к моим дверям, дабы искать у меня защиты от своего обидчика.

Если б я только знал, что с этого дня жизнь моя кардинально переменится! Но, как вы помните, здравый смысл покинул моё жилище надолго.

Примерно так я начал бы рассказ или роман о Виолетте.

Если бы я решил его продолжить… Но не надейтесь, следующей главы не будет.