О В. А. Давыдовой. Беседа с певицей Н. Датиевой

Осенью 2021 года к 115-летию со дня рождения Веры Александровны ДАВЫДОВОЙ
мы для "QUI la VOCE" подготовили ещё один, особый материал.
Это беседа с одной из учениц знаменитой певицы - Натальей ДАТИЕВОЙ.
Наталья Датиева была ещё школьницей, когда судьба свела её с Верой Александровной и эта встреча стала определяющей: в скором времени она поступила в Тбилисскую консерваторию в класс Давыдовой, а после окончания консерватории пела на сцене Тбилисского оперного театра, стала лауреатом международных конкурсов и фестивалей, вела и ведёт обширную концертную деятельность, ныне являясь солисткой Подольской филармонии.
Наталья хранит благодарную память о своём педагоге: как раз в те дни она готовилась к большому концерту памяти Веры Александровны и охотно поделилась с нами воспоминаниями о своих занятиях и общении с этой легендарной фигурой нашего культурного прошлого.


Вопрос: Когда вы заканчивали десятый класс средней школы, то стали победительницей республиканского конкурса песни, председателем жюри которого был Д.С. Мчедлидзе, и он пригласил вас прийти на прослушивание к Вере Александровне в консерваторию.
Вы помните вашу первую встречу с Верой Александровной и Дмитрием Семёновичем и первые впечатления? Как получилось, что В.А. стала бесплатно заниматься с вами ещё до поступления в консерваторию?

- Последним этапом конкурса была запись на телевидении. И там ко мне подошёл высокий, красивый старик и таким низким, но очень красивым голосом и очень ласково сказал мне: "Деточка, вы должны прийти в консерваторию, потому что я объявил на три закавказские республики, что мы нашли талант." Я не знала, кто это. Он просто сказал: "Моя жена - профессор Тбилисской консерватории, вы придёте в пятнадцатый класс и она вас послушает".
Я пришла в класс, там было ещё несколько студентов. И при том, что я с детства очень любила петь - пела громко, вольно, свободно, там я еле-еле смогла выжать из себя несколько звуков - так растерялась и смутилась.
А через несколько дней меня позвали в гости, в дом Давыдовой-Мчедлидзе. И только там я узнала, что это великие певцы, что они оба пели в Большом театре более 20-ти лет. Семья произвела на меня какое-то грандиозное, "восхищающее" впечатление: это были такие значительные, такие высокие люди, с такими не чопорными, но очень аристократическими манерами, жестами, голосами - очень красивые люди. Они как-то сразу окружили меня такой заботой, что я расслабилась, мне было очень приятно с ними. Тонкий, изящный юмор, очень приятное, ласковое обращение - ничего, что могло бы указывать на то, насколько это великие, важные, заслуженные люди. Вера Александровна попробовала ещё со мной позаниматься, и вот в такой спокойной обстановке я показала свой нормальный настоящий голос. И она сказала: "Приезжайте ко мне, будем заниматься!" И я стала ездить два-три раза в неделю, добираясь на почтовых машинах из воинской части, где мы жили (я дочь офицера).

Вопрос: Но в консерваторию вы поступили через год?

- На вокальном экзамене нужно было исполнить вокализ, две арии (зарубежную и русскую) и романс. Это, конечно, нужно было подготовить - т.е., в этом году я поступать не могла. И я сказала родителям, что буду год заниматься, готовиться, чтобы на следующий год поступать в консерваторию. Это было моё первое самостоятельное решение. Я поняла, что не хочу быть никем иным, кроме как такой же великой певицей, как Вера Александровна! И пошли дни занятий.

Вопрос: На уроках В.А. была в большей степени строга или благожелательна? Насколько жёсткой или, наоборот, добродушной она была в оценках?

- Вера Александровна была очень мягка, добра. Если мне было трудно, она тут же приводила в пример себя: какие у неё были вокальные трудности, какие душевные переживания в юности. О своих первых шагах в консерватории, о многих трудностях она рассказывала для того, чтобы поддержать меня и мою уверенность в себе и в успехе того, что мы с ней задумали и делаем. Я уже не говорю о Димитрии Семёновиче - это была такая доброта и теплота, что мне хотелось всё время находиться в их доме. Это был совершенно новый для меня уровень человеческих отношений (я видела их отношение друг к другу, к другим людям), культуры, образованности - то к чему нужно было стремиться. И я радостно стремилась.

Вопрос: Как и чему она вас учила? Могли бы вы сформулировать основные принципы, суть её педагогического метода? Какими она пользовалась приёмами и упражнениями?

- В.А. начала с самых азов. Конечно же, она говорила о певческом дыхании, о глубоком дыхании, диафрагмальном, или, как говорят, "по мужскому типу", она просто говорила: "диафрагма". Говорила так: "Кладём руку на животик, или повязываем поясок, резиночку и аккуратно животиком пытаемся отодвинуть руку или эту резиночку, и глубоко вдыхаем - спокойно, без напряжения, а потом издаём какой-нибудь тихий звук и как можно дольше тянем. Чувствуем, что у нас животик уходит внутрь - опять так же вдыхаем." И вот это была тренировка дыхания, которая приводила к тому, что через года два -три уже не думали об этом, уже оно само работает автоматически. И вторая основная [составляющая] - это верхний резонатор. Для того, чтобы он заработал, мы тренировали мягкое нёбо, ощущение "полузевка" - ненапряжённого.
В.А. училась в Ленинградской консерватории у Де-Вос-Соболевой Елены Викторовны, а та училась у знаменитого маэстро К.Эверарди. Эта школа состоит в том, что звук должен быть очень полётным, для этого он должен быть лёгким, собранным, "устремлённым вверх" и "впереди". Это не значит, что он не будет объёмным, но все упражнения В.А. на физическом плане давали и работу верхнего резонатора за счёт поднятия нёбных мышц, но ненапряжённых, и опущенной вниз гортани за счёт диафрагмального дыхания. А если брать "психический" план, то звук нужно было "собирать" и устремлять "вперёд" и "вверх". Вот именно так и поёт В.А. - никакой тяжести в голосе, если идёт эмоциональная подача, то она, конечно, только энергетическая, но никак не физической силой, не нажимом ни одной мышцой гортани, или мышц внутренних в речевом аппарате. Оттого что звук выведен вперёд и собран, он становится звонким, ясным, а не заглублённым и глухим. Ещё один очень важный момент - это очень чёткая дикция. Мы делали специальные упражнения. То есть, были упражнения, которые развивают способность к пению бельканто - упражнения на подъёмы, на плавное звуковедение, на плавные подъёмы в арпеджио, в трезвучиях, а были упражнения, которые давали чёткую дикцию - со сложными согласными и разными гласными, например: "бри-бри-бри... бра-бра-бра... и т д" (в быстром восходящем и нисходящем гаммообразном движении). Дикции уделялось очень большое значение, В.А. говорила: "Что? Что? я не поняла - "Слыхали ль вы" - какие львы?" - то есть, она вот так шутила, но очень строго за этим следила.


Вопрос: На уроках больше уделялось внимание технической стороне или артистическим задачам?

- Одновременно с развитием техники, она обязательно требовала вдумчивого отношения к тексту и образу. Если вы поёте романс, надо понять: о чём он, почему композитор здесь меняет гармонию или замедляет, почему здесь более насыщенная фактура, а здесь в аккомпанементе пауза и голос должен звучать один, почему нужно выделить определённые слова - она всё это так интересно рассказывала, растолковывала и очень требовательно относилась к тому, чтобы всё это выполнялось.

Вопрос: Показывала ли В.А. что-то сама на уроках - ведь когда вы учились, она была уже немолода?

- Конечно, показывала! Ей было уже за 70, и вот хотела бы я, чтобы вы тоже могли услышать этот ясный, чистый, совершенно молодой голос! Причём показывала она не только меццо-сопрано, но и сопрано - она могла показать как Тоска должна спеть "Signor" - этот си-бемоль. И девочки удивлялись: "Вера Александровна! Как вы это можете?"
Кстати, ей нравилось, когда в арии Тоски весь этот ход - c си-бемоль, сходящий потом на pianissimo - поётся на одном дыхании, т.е. не берётся отдельно "Signor", а потом "ah". И говорила, что она просила Маквалу Касрашвили (это самая знаменитая ученица В.А.) так петь, и Маквала в классе с ней пела именно так.

Вопрос: Могли ли в классе во время занятий присутствовать другие студенты?

- У нас в классе всегда было полно народа. Мы все сидели и друг друга слушали и В.А. не просто приветствовала, но советовала делать это, чтобы ухо привыкало слышать - правильно или неправильно, куда идёт звук, где он находится, достаточно ли "собран", не меняет ли он направление и позицию.
Всегда были какие-нибудь шутки. Вот, например, был смешной эпизод: я пела-пела, а потом Димитрий Семёнович мне говорит: "Вот если записать на камеру, а потом пустить ускоренный ход, то очень интересный танец бы получился!" Это вот так, с юмором, он указал мне, что я не стою спокойно во время пения, а это нежелательно - они приветствовали такую классическую манеру, когда певец спокойно стоит вот в этой выемке рояля, положив одну руку на рояль или аккуратно сложив ручки, вот как раз локтями словно придерживая свою диафрагму и с самыми минимальными жестами. Никакого размахивания рук, никакого наморщенного лба, некрасивых губ не должно было быть.
К нам в класс приходили другие студенты от других педагогов, чтобы послушать, поучиться, и Димитрий Семёнович, и Вера Александровна никогда никому не отказывали, всегда был дан совет - очень доброжелательный и с самыми лучшими посылами, чтобы этот студент как можно лучше и легче пошёл вперёд.


Вопрос: Настоящее оперное пение требует большой выносливости. Режим нагрузок, которые давала В.А., был интенсивным или скорее щадящим?

- В.А. очень трепетно относилась относилась к голосу - как к дару, и говорила, казавшиеся мне тогда немножко высокопарными слова, что голос не принадлежит одному человеку, он принадлежит всему народу, государству, он должен ему служить и к голосу нужно относиться очень ответственно, и вообще, к своему труду, к своему творчеству. И она очень заботливо и внимательно растила голос.
Когда я на 2-м курсе я уже пела Ольгу в спектакле оперной студии, то однажды позвонили из оперного театра и попросили заменить в дневном спектакле заболевшую артистку. Вера Александровна категорически запретила.
Я тогда даже "приобиделась" на неё, но она сказала, что я ещё не готова, что театр - это совсем другое и в театре могут сломать и испортить голос, если он ещё недостаточно окреп, вырос и не дошёл до той стадии, когда может испытывать большую нагрузку. У неё у самой был такой эпизод, когда она, будучи студенткой старших курсов, начинала петь в Ленинградском театре оперы и балета, и её педагог Де-Вос-Соболева явилась в дирекцию театра и сказала, чтобы они не нагружали чрезмерно молодую певицу, и что она, её профессор, отвечает за свою студентку и её голос больше, нежели дирекция театра. И В.А. поступала так же, потому что уже имела такой опыт, что точно знала, что должно быть именно так.

Вопрос: Вы после консерватории поступили в знаменитый Тбилисский оперный театр. В.А. вас как-то специально готовила к этому? С чем вы "показывались"?

- Специальной подготовки не было. Хотя я окончила консерваторию с красным дипломом, В.А. не считала, что я уже готова к театру. После консерватории ещё полтора года я пела в оперной студии, но мне очень хотелось в театр. И наконец мы пошли с В.А. на прослушивание. Я пела рассказ Азучены – по-русски (тогда все итальянские оперы в Тбилиси шли на русском языке). Я пела так, как учила меня В.А. - в точности, со всеми нюансами. После того, как я спела, мне похлопал дирижёр и музыканты постучали смычками - значит, я пела хорошо.. И меня взяли в стажёрскую группу театра.

Вопрос: Начав работать в театре, вы продолжали общаться с В.А., приходили за советом?

- Потом я, конечно, приходила к В.А., мы постоянно что-то корректировали. Всегда нужен педагог, всегда нужно чуткое ухо, помощь... Я всегда обращалась к В.А.
Я вот только сейчас задумалась: я ведь приходила заниматься к Вере Александровне, мы занимались просто с ней вдвоём.И она была рада - только приходи, занимайся! - ни о какой оплате речи не было. Это была такая, знаете, дружба учителя и ученика. А иногда был и концертмейстер у неё дома, и мне даже в голову не приходило: может быть, она и оплачивала труд концертмейстера - я не знаю, представляете? - вот насколько это было счастливое время, безмятежное и доброе. Это, наверное, только сейчас можно оценить...
Я хочу ещё сказать о душевности, о простоте этой великой женщины. Всегда после того, как мы позанимаемся у неё дома, мы шли пить чай. У неё была огромная-огромная столовая комната - это была скорее огромная застеклённая лоджия с окном, в которое смотрится тополь (я всегда это вспоминала, когда пела романс Чайковского "Снова, как прежде, один"). И у В.А. был часто очень вкусный пирог, который пекла её внучка Оля. И вот, мы пили чай, ели этот пирог, и В.А. рассказывала так много из своей жизни, и так ненавязчиво, но, получается, таким образом тоже учила многому.

Вопрос: Позволим себе отойти от основной темы нашей беседы. Трудно не задать вопрос на тему "Вера Давыдова и Сталин", т.к. известно, что вождь особо ценил В.А. и благоволил к ней. Это в дальнейшем стало благодатным полем для разного рода проходимцев, "фабрикующих сенсации" и торгующих сплетнями и пр. Говорят, что один из "опусов" таких "писателей" стоил Вере Александровне жизни, т.к. когда она узнала о нём, у неё случился сердечный приступ, после которого вскоре она и умерла. Вы, как человек много лет достаточно близко общавшийся с В.А. и членами её семьи, можете что-то сказать об этом?

- Вот именно то, что она рассказывала мне (и, вы знаете, без моих вопросов). Она сама однажды рассказала, как её привезли к Сталину, она вошла в его кабинет, он отошёл от окна, подошёл к ней, взял её за руку и сделал ей предложение: он сказал, что он очень хотел бы, чтобы она была его женой. А она стала в ответ лепетать, что "ну, как же? я очень люблю своего мужа" . И - вот она так говорила: "Он встал на одно колено и поцеловал мою "белку" ("белка" - это её шуба беличья, т.е., полу шубы поцеловал). Он ничего ей не сказал, не сделал. Ничего не было пошлого, некрасивого, грубого, наглого. Очень благородно всё. Она не только, видимо, как женщина ему нравилась, она ему очень нравилась как певица. Она говорила, что когда она пела Кармен, он всегда приходил на спектакль. Как бы он ни был занят, хотя бы на один акт, хоть на последний, но придёт. Он всегда приходил в боковую ложу (справа от сцены) и она говорила: "Вот я вижу, что колыхнулась штора - я знала, что это он пришёл и я для него пою." Ничего - никаких неприятностей, никакой грязи тем более - всё это было очень благородно. Вот я так помню.