Курсив Берберовой и мой

                Если человек не распознал своих мифов,
                не раскрыл их — он ничего не объяснил
                ни себе, ни в самом себе,
                ни в мире, в котором жил.
                Берберова Н.Н. (1901-1993)
   0. Введение
   1. Эрос
   2. Амур
   3. Одиночество
   4. Танатос
   5. Мифы и мифология
   6. Заключение

                0. Введение

Годовщину кончины Нины Берберовой отметил 26 сентября сего года в дневнике; там же фрагменты её книги: http://proza.ru/diary/miage/2024-09-26

   Нина Берберова, Курсив мой: автобиография.
   М.:АСТ:Астрель, 2010. — 765
   Первая публикация в 1969 на английском. На русском в 1972 в Мюнхене.

Отобранные фрагменты — рабочий материал, служащий построению диалога, в котором автор книги словно повторяет то, что давно уже было сказано, а ты слышишь его всё лучше и удивляешься, отчего так мало осталось в памяти с той поры. Ничего нового, но прежние темы проясняются, получают имена и звучат иначе.

Нина Николаевна (мифическим) присутствием своим оказалась весьма кстати. В её «Курсиве» прошлый век, историческая реальность и мифы, без которых объёмное восприятие происходящего невозможно. У читателя своя мифология, своя постановка пьесы. Возвращаюсь к прочитанному, на авансцене чтения троица Эрос-Танатос-Одиночество. Многозначительная аббревиатура — ЭТО. Смыслы коротко, на вскидку:

   Эрос — влечение, интерес, поглощённость и поглощение;
   Танатос — препятствия и границы всех родов, включая последнюю черту;
   Одиночество — индивидуальность, самостоятельность, отстранение.

                1. Эрос

«Что-то должно устанавливать между миром внешним и внутренним гармоничное отношение. В жизни должна быть музыка, мелодия должна быть. Стало быть, нужен слух и умение играть.
Первоначальный и вечный смысл меры и красоты, кто не болеет его вопросами в юности, тот остаётся глух к нему и на всю жизнь!» {95}

Эрос — осознаваемая, переживаемая красота, влечение к её воспроизведению, то состояние возбуждения, которое родственно любопытству, стремлению к проникновению и овладению тайной. Чистая энергия любви. Музыка, умение играть, красота и мера. Измерения, в которых воплощается человек в истинном его существе.

«…я постепенно убедилась в том, что нормальные люди куда любопытнее так называемых ненормальных, что это последние — несвободны и часто стереотипны в своих конфликтах с окружающим, а первые сложны и вольны, оригинальны и ответственны — что всегда интересно и непредвидимо». {140}

Именно так. Ненормальность ярко выражается в сексуальных комплексах, влекущих за собой конфликты. По видимости извращения проникают в мир человека как зверства, но ведь у животных нет садизма и прочих извивов психики; сама психика у них почти полностью на уровне рефлексов, остальное — мифы, очеловечивание. Оскотинить человека не так уж сложно, если человеческого в нём крохи и публика ревёт с трибун, — убей его.

«Здесь, в Америке, были мною встречены люди, о которых говорить ещё не время, они — моё настоящее. Здесь мне даны были некоторые уроки, но так как я не пишу руководства для приезжающих в эту страну, то о них ничего не скажу, кроме как об одном. Он сводится к простой истине: умные люди здесь слишком всерьёз себя не принимают». {646}

Кто же был "настоящим" Нины в Америке? Кто был с ней рядом? Кто эти люди, не губящие реальность свою и окружающих тяжестью характера, грузом комплексов и дурных привычек? Повод присмотреться, но нет гарантии, что о них в книге что-то сказано. Просто может не найтись места. Список имён в конце на восемнадцати страницах.

«…я выросла из трагической моей колыбели в НЕСЕРЬЁЗНУЮ ЗРЕЛОСТЬ. Прусско-русский марш всё ещё гремит на плац-параде — но не для меня. Галльский петух кричит — но я его не слышу. Я перешла на ту сторону, где некоторые слова не произносят вслух, потому что они звучат слишком пышно и красиво. Это они стали для меня с некоторых пор НЕПЕЧАТНЫМИ, когда ПЕЧАТНЫМИ стали другие.
Мы, несерьёзные, составляем тайный орден и подаём друг другу знаки. Мы умеем снижать себя в юморе и связаны одной ПРИВЫЧКОЙ. Пусть другие называют это мировоззрением — звучное, жужжащее, дребезжащее слово! Оно может вытолкнуть человека на мраморный пьедестал… И будет смешно и стыдно…» {648}

Прусско-русский марш — замечательно… да ведь это же краткая история прошлого века! В нынешнюю эпоху беспилотники всех уравнивают. Петухи всегда в голосе, а теперь ещё и в Сети.

Не стоит слишком всерьёз себя воспринимать где угодно и с кем угодно — сойдёшь за умного. Серьёзное выражение лица ещё не признак ума. Впрочем, многое зависит от того, какую роль исполняет персона, и кем зал полон.

                2. Амур

Амур и Купидон, шаг в сторону Рима. Греческое глубже во времени и смыслах. В окрестностях троицы с мифическим окрасом вспоминаю о Купидоне, поскольку у Нины отношения не сводились к романтическим, плотское присутствовало, связи и сочетания, любовное влечение и сближение. Берберова аккуратно обращается с интимным материалом. Читатель волен дополнять действие тем, что подсказывает ему личный опыт. Можно без дополнений, оставаясь на освещённой части сцены.

Фрагмент (страница 134 и далее, в сокращениях) даёт некоторое представление о делах любовных в молодости. Первый опыт. Живой опыт, раскрытый в главном и внимательный к версиям.

«В своем дневнике (от 29 ноября 1851 года) Лев Толстой писал:"Я никогда не был влюблен в женщин. (Ему в это время было 23 года.) В мужчин я очень часто влюблялся. Я влюблялся в мужчин, прежде чем иметь понятие о возможности педерастии (подчеркнуто Толстым); но и узнавши, никогда мысль о возможности соития не входила мне в голову. Странный пример ничем не объяснимой симпатии — это Готье. Меня кидало в жар, когда он входил в комнату. — Любовь моя к Иславину испортила мне целые 8 месяцев жизни в Петербурге. Красота всегда имела много влияния в выборе; впрочем, пример Дьякова; но я никогда не забуду ночи, когда мы с ним ехали из Пирогова и мне хотелось, увернувшись под полостью, его целовать и плакать. — Было в этом чувстве и сладострастие, но зачем оно сюда попало, решить невозможно, потому что, как я говорил, никогда воображение не рисовало мне любрические картины, напротив, я имею (зачеркнуто: врожденно) страшное отвращение".
Толстой в 1851 году не знал, как не знал до самого конца своей жизни, что так чувствует в молодости по крайней мере половина людей. И со мной это было, только плакать не хотелось никогда и никогда "любовь" не портила мне жизни. Но я знаю теперь, что Виржинчик xoтелось иногда плакать. В этом ее чувство ко мне разнилось с моим чувством к ней.
Я увидела ее впервые на вечеринке, она ужасно кокетничала весь вечер с красивым смуглым мальчиком (позже убитым в добровольческом отряде) и не обратила на меня никакого внимания. То есть она весь вечер наблюдала за мной, не глядя на меня, а я не сводила с нее глаз открыто, не понимая, что именно притягивает меня к ней. Она была маленькая, очень худенькая, с огромными черными глазами, пунцовыми щеками и нависающими на лоб и уши тяжелыми волосами. Позже, в двадцатых годах, в Париже, я замечала, что под ней не зажигается в лифтах свет — были такие лифты, в которых свет включался автоматически, когда человек входил в лифт и пол от тяжести опускался, так вот она была так легка, что свет в лифте не зажигался. Она тогда пять лет пробыла в различных санаториях в Пиренеях и умерла от туберкулеза, перед смертью приняв православие и изменив свое имя на мое. И тогда, в Париже, она напоминала мне — этими черными волосами и пунцовыми щеками — Альбертину Пруста. Только у Альбертины не было высоких скул, и темных кругов под глазами, и этого глухого кашля, и жарких ладоней, когда ежедневно у Виржинчик поднималась температура.
Я носила ее по комнатам, слушала, как она играет Метнера и Скрябина, а потом мы садились или ложились с ней на диван и часами говорили, как будто до нашей встречи

   Вся жизнь моя была залогом
   Свиданья верного с тобой.

Как будто Россия разлетелась на куски только для того, чтобы нам обрести друг друга. Я оставалась ночевать, мне стелили на диване, мы продолжали разговор до двух, до трех часов ночи. Никогда раньше я не испытывала такой радости от того, что была с кем-то вместе, никогда раньше не было в моих отношениях с другим человеком такого волшебства, такого творчества в мечтах и мыслях, которые тут же переливались в слова. Я не могу назвать это дружбой, я должна перенести это в область любви, в область иного измерения, чем то, в котором я до сих пор привыкла жить и чувствовать. Ей особенно свойственны были два круга настроений: круг тихой и глубокой грусти и круг юмора. …
Я садилась около нее, и она клала мне голову на плечо, или я клала голову на ее колени, никто не удивлялся, глядя на нас, когда входил в комнату, как мы часами сидим так и не можем расстаться, мне давно пора домой учить латынь и тригонометрию, ей пора в кровать, доктор велел ложиться рано. И вот глубокой ночью я бегу через базарную площадь, сперва мимо русского собора, потом мимо армянского собора, потом по Софийской улице, и в голове одна мысль: как мы опять увидимся завтра, как я приду к ней или она придет ко мне, как мы обрадуемся друг другу.
Через год, когда юг России пал, мы уже жили вместе, они всей семьей переселились к нам в дом, и в ту ночь, когда грохотали оружия и рвались снаряды, мы сжимали друг друга в объятиях от страха и ощущения несущегося на нас грозного будущего, которое открывалось нам за этими ночами. …
Юг России пал. Мимо дедовского дома проехал отряд буденовцев: на одном из красноармейцев был широкий горностаевый палантин, заколотый бриллиантовой брошкой, а на остальных — мохнатые банные полотенца, которые издали можно было принять за горностаевые палантины, заколотые английскими булавками. Я стояла у окна и смотрела на них, а Виржинчик в это время дочитывала "Пана" Гамсуна и лукаво спрашивала меня:
— Что такое любовь? — и сама отвечала: — Это ветерок, шелестящий в розах.
Я оборачивалась к ней и очень серьезно говорила, что я давно обдумала этот вопрос и что для меня он навсегда решен: это один артишокный листик, съеденный двумя людьми. Она слушала цоканье копыт по мостовой, ржанье лошадей и ругань и говорила:
— Артишоков больше не будет. Артишок будет забыт. В энциклопедических словарях к нему будет стоять: "устар.".
…во всеобщем распаде того года (1920-го) я редко умела сосредоточиться, скучала на лекциях, мало училась дома. Профессора были замучены страхом и голодом, большинство из них перешло из Варшавского университета, люди тусклые и старомодные. А дома из отца и матери постепенно уходила жизнь — я иначе не могу определить этого, — в то время как во мне жизнь бурлила, требовала выражения, действия, и чем больше делался гнет и чем сильнее лишения, тем больше я начинала "шляться", по выражению домашних, — шляться куда придется, с кем придется, — потому что с каждым месяцем я чувствовала себя все увереннее, все свободнее, и мерка моя к людям изменялась: я уже не искала среди них того, кто мог говорить со мной о Брюсове и Блоке, или о Троцком и Мартове, или о Скрябине, — я брала тех, кого посылал мне случай, и иногда искала самого простого, непосредственно-грубого забвения, никого по-настоящему не выбрав, никого по-настоящему не предпочтя.
— Культ забвения, — говорила Виржинчик. Мы не ревновали друг друга ни к кому.
… Раза два за этот год я едва не стала чьей-то женой, и я бы стала, если бы я не думала, что лучше бежать от всякого серьезного сближения и никому не отдавать своей свободы. Я втайне понимала, что такое положение вещей не может продолжаться вечно, я знала, что "моё" вернется, потому что была Виржинчик и наше с ней общее. Что было бы со мной без нее? Ничего не говоря мне обо мне, она все понимала и никогда ни в чем не останавливала меня, глядя, как я живу и трачу себя.
Больше всего меня увлекала в эти месяцы мысль о том, какие все люди разные и как по-разному складываются мои с ними отношения, неумышленно, словно я поворачивалась силою вещей к разным людям разными своими сторонами. Помню, что были отношения страстной силы, когда, как Бунин однажды мне сказал, два человека только и ждут, когда закроется за ними дверь и повернется замок, чтобы "кинуться друг к другу и вцепиться друг в друга, как звери"; и была почти любовь с одним приезжим петербуржцем, с которым внезапно создалось нечто вроде мирной общей жизни, уютной, словно мы уже лет двадцать жили вместе; забота друг о друге: не болит ли что? не грустно ли сегодня? пойдем вместе, съедим что-нибудь вкусное, приляг, усни, а я тут посижу, посторожу тебя… И еще была короткая встреча, на время смутившая мою гордость: выкручивание рук (с кем вчера ушла?), тяжелый кулак у лица (искрошу! не смеешь смотреть на другого!), — которую я не вынесла, но от которой тоже что-то во мне осталось: опыт собственной слабости и мужской силы».

Нина чувствительна, но не романтическая фантазёрка, человек действия.

После 20-го в Ростове-на-Дону, был 21-й в Петербурге:

   Честно, весело и пьяно
   Ходим в мире и поем,
   И втроем из двух стаканов
   Вечерами долго пьем.

   Есть жена, и есть невеста,
   У меня – отец крутой,
   Ну так что ж, что нет им места
   В нашей страсти круговой?

   Спросит робкая подруга:
   Делят как тебя одну?
   Поведу плечами туго,
   Узкой бровью шевельну.

   Только стала я косая:
   На двоих за раз смотрю…
   Жизнь моя береговая,
   И за то благодарю!

Должен признаться, цитату из дневника Толстого сейчас воспринял как неожиданное. Тогда, в первом чтении, не обратил особого внимания. Сосредотачиваться на теме полезно, в данном случае — на любовных аспектах. Эрос в моей мифологии не сосредотачивался на вопросах пола. А напрасно.

                3. Одиночество

«…одиночество — самое естественное, самое достойное состояние человека. Драгоценное состояние связи с миром, обнажение всех ответов и разрешение всех скорбей». {44}

«Я смотрю из настоящего в прошлое и вижу, что я всю жизнь была одна. Несмотря на мои замужества, на дружбы, на встречи, на прочные и продолжительные отношения с людьми, на любовные радости и горести, на работу, я была одна. … Величайшим счастьем я считаю именно тот факт, что я была одна и ценила это. Я смогла узнать себя рано и продолжала узнавать себя долго. И ещё одно обстоятельство помогло мне: не нашлось никого, на кого я смогла бы опереться, мне нужно было самой найти свою жизнь и её значение. На меня иногда опирались люди. И как-то так вышло (как, впрочем, у многих людей моего века), что мне в жизни "ничего не перепало". Так что я никому ничего не должна и ни перед кем не виновата. Мне кажется, я никого не беспокоила собой и ни на ком не висла. И, благодаря здоровью, не слишком заботилась о самой себе». {20}

Последнее — из предисловия ко второму изданию (1983). Год важен, эпоха жизни. Сказать такое в сорок лет не так уж трудно. Разменяв девятый десяток мало кто переживает жизнь как величайшее счастье. Берберова не чувствует себя никому обязанной. Всегда была самой собой и не жила за чужой счёт. Талант и характер. И хорошая наследственность, надо полагать, выраженная в конституции.

«Страх (а иногда и ужас) одиночества относится к тому же ряду ложных суеверий — из него сделали пугало. Между тем, ничего еще не подозревая, я с самых ранних лет стремилась к тому, чтобы быть одной, и ничего не могло быть страшнее для меня, как целый день, с утра до вечера, быть с кем-нибудь, не быть со своими мыслями, не отдавая никому отчета в своих действиях, иногда даже ведя сама с собой диалог и читая все, что ни попадется…». {44}

Чтение — пространство распахнутое: в чтении находишь того, кто нужен, необходим; открываешь то, чего нет в происходящем, во времени и пространстве длящейся жизни.

«Восторг и переполнение души всегда приходили, когда была тишина и полнота сознания (полнота сознания, само собой разумеется, была разной в десять, в пятнадцать, в двадцать лет). Одиночество для меня до сих пор — тишина души и полнота сознания, и я не знаю ничего, что было бы лучше них. Мне возразят, что я никогда не была действительно одинока и во всякий час моей жизни у меня были люди (или человек), которые могли разделить со мной некоторую часть моих мыслей и чувств. Это верно, но как подводное течение всегда было одиночество, и я не знаю ничего выше, важнее и серьёзнее его». {80}

Одиночество не изоляция, не требует камер, односпальных кроватей и необитаемых островов. Можно и в камере одиночного заключения отбыть два десятка лет, написать несколько книг, вернуться в обновлённую реальность и не стать более свободным. Или стать? — Тут история и политика, отвлекающий материал, а время идёт, скоро на прогулку руки за спину…

«…наиболее далеко стоят от меня все власть имущие — диктаторы, триумвираторы, личности, дождавшиеся культа, и личности, культа дожидающиеся, и всяческие добрые и злые короли — динозавры, которым следует во всех смыслах (если предложен выбор) предпочитать акул». {29}

С акулами дела иметь не хочется, а вот одиночество переживается Ниной Николаевной так, что хочется следовать за ней. Не диктатор, не королева. В танце, который всю жизнь осваивается, показывает нужные движения. Пример подаёт.

Довелось побывать на Красном море в год когда были жертвы среди купающихся; акулы оживились, пробовали плавающих двуногих на вкус. Слухи шли, что перевозчики сбросили в море испорченное мясо, акулы и возбудились. Так ли, нет ли, но и нынче сбрасывают средства массовой информации дрянь всякую в умы и ожесточаются зубастые, опасны становятся. Так ведь всегда так было. Возбуждать и подавлять — амплуа власти. Деньги и власть. Смерть и границы. Законы и суеверия. Подальше от власти, держи дистанцию. А люди вокруг не помеха, если сохраняешь улыбку и различаешь своё, не обесценивая чужого.

«Я любила всегда, и до сих пор люблю, чужое веселье. … так далеко от меня и все-таки так интересно … когда кругом танцуют или пьют чужие люди, почти так же интересно, как когда пьют и танцуют свои. Своих в мире мало. Громадный пароход пересекает океан, на нем тысячи две людей и ни одного своего; в огромной гостинице, на побережье зеленого моря, толпы людей — едят, разговаривают, ходят туда и сюда — и ни одного своего. Это в порядке вещей, и все-таки хорошо быть в толпе и, едва касаясь людей, проходить с улыбкой на лице из своего в своё, стараясь никого не задеть».

Дистанции, границы… пора о том, что придаёт реальности окончательную форму.

                4. Танатос

«Удивительно живучи ложные идеи! Они даже имеют свою эволюцию. Сначала они — истины, потом житейские бытовые законы и наконец — суеверия. К категории таких суеверий относится и понятие бессмертия. Но прежде всего: кому нужно бессмертие? Кто хочет, утратив способность меняться самому, мешать другим меняться? И потом: что такое бессмертие? Нам говорят: бессмертно то, что не умирает. Но что же именно в природе не умирает? Да ведь только то, что размножается, делясь. Амеба бессмертна, потому что она делится, чтобы размножаться, и потому она, так сказать, живет вечно. Но мы, люди, размножающиеся через пол, умираем и не можем быть бессмертны, потому что мы не делимся». {44}

Делимся мыслями и опытом жизни. Личное бессмертие абсурдно, оно лишает жизнь формы.

«Ничто не повисало в воздухе без контакта с окружающим, всё было соединено нитями с целым, и, если призвать на помощь метафору, всё было гораздо больше похоже на великую паутину звёздного неба, перед которой я стояла, рассматривая её часами, чем на фейерверк, который обыкновенно люди запаляют, а потом бегут от него. {80}

Нити и границы… что-то общее в них есть.

«Я вспомнил парадоксальное утверждение Плотина:
Деятель всегда ограничен, сущность деятельности — самоограничение: кому не под силу думать, тот действует.
Как интересно! Обычно деятельность, действие, поступок ценятся, а тут — размышления выходят на первый план. Конечно, вопрос в том, как выражается такое "думание". А всё же сильное утверждение — внутренний мир сложнее и ценнее мира практики.
— Но ведь мир так сложен!
— А внутренний мир прост?» {95}

У кого как. У деловых не всегда. Иной раз выигрыш заключается в простоте ума и действий. Хорошие игроки на деньги обладают зверской интуицией и полным равнодушием к полноте жизни. Они знают, что почём.

«У меня только СВОИ капризы, нет чужих, и нет ни детей, ни внуков, ни правнуков — то есть нет свидетелей моей старости, а потому нет ни старческой болтливости, ни заедания века других». {646}

Дорога не для всех. Иначе хана роду человеческому. Но талант может требовать башню, лодку в океане, необитаемый остров в полное пользование… если это не талант воспитателя.

«Насчёт болтливости я, впрочем, не уверена: не слишком ли много сказала я здесь о природе, о которой ещё Чехов сказал: довольно, господа, довольно! (касательно каких-то лиловых облаков, но это не помогло, и до сих пор эти сиреневые тучки всё ещё треплются в небе, заполняя, когда нужно, строку, как пакля, шпаклюющая стену). Довольно о пейзаже с форелевыми реками и птицами колибри, летающими стоя в воздухе Вермонта, довольно о городах, больших и малых… Впрочем, пусть остаётся на этой странице и колибри, и догвуд. Я достаточно вещей утаила от читателей… наряду с шестьюстами страницами текста есть в этой книге шестьсот страниц умолчания, наряду с семью главами рассказа о "настоящей минуте прошедшего времени" есть семь глав немоты, тишины и тайны. Семь глав, не шесть, потому что эта последняя глава тоже имеет свою изнанку». {646}

Умолчание… тайна… это ведь тоже границы, за которыми территория частной жизни, интимное. Формы не только на подиумах, формы и в том, что скрывает ткань повествования.

О природе не слишком много. И о том природном, что сводит людей и умножает их число. Да не всегда ведь дело к тому сводится. Одни оставляют потомство, другие книги и картины, архитектурные чудеса и открытия. Человеческое воспроизводится и в наследниках, и в том наследстве, которое образует мир искусства и науки.

Как выглядит модель мира, образ его у Берберовой, в её восприятии? Кажется, это Эрос задаёт вопрос, неугомонный.

                5. Мифы и мифология

Миф некогда был моделью большого мира полного тайн и великолепия. Нынешние мифы потеряли связь со статуями богов и героев, но никуда не делись, присутствуют и в социуме, и в головах. Мир, как известно, театр, а люди в нём актёры. Миф — устойчивый, повторяемый раз за разом сюжет и действующие лица. Сюжет варьируется, что-то оказывается на первом плане, что-то тонет в глубине. В социуме пьеса воспроизводит традиции, идеологию, декорации определены уровнем состоятельности и фазой развития. Человек разумный относительно самостоятелен и автономен, он не меняется, только развивает или губит заложенные в нём способности, всю жизнь повторяя самого себя, лишь перемены во внешности напоминают о возрасте и обстоятельства меняют сцены. Повторы — ключевое слово. В музыке — темы произведения. В танцах — основные движения, стиль. Ничего нового. Всегда что-то иначе.

У Берберовой на шестистах шестидесяти страницах повторов достаточно, мелодия личного существования выражена явно, перемен в обстоятельствах изрядно, содержание присутствует.

«1948, Апрель
Всё прошлое со мной, существует одновременно с настоящим. Как одновременно существует амёба и человек». {558}

Виза Танатоса на пересечение границ. Вот для чего нужны автобиографии, биографии, мемуары, исторические исследования и способность жить не моментом, а всей жизнью. Настоящее проникает в прошлое, прошлое в настоящее. Мифические образы и метафизические конструкции тому способствуют.

«…быт и хлеб насущный — горизонтальная плоскость нашего общего существования, я говорю не о ней сейчас, я говорю о его вертикали. Когда-то в вертикальном измерении (интеллекта) жили очень немногие, и те, которые жили, часто страдали от чувства вины перед остальными, которые жили в измерении горизонтальном. Сейчас все люди, которые того хотят, могут научиться жить по вертикали со спокойной совестью: для этого необходимы три условия — хотеть читать, хотеть думать, хотеть знать. Как сказал Ясперс: чихать и кашлять учиться не надо, но мыслям надо учиться. Разуму надо учиться. Разум не есть функция организма».  {29-30}

Великолепно. Вертикаль, а не крест; мышление, а не принесение жертв богам и духам. У обитателей лесов — идолы, у скотоводов — монотеизм, на вершинах гор вообще ничего человеческого, обращайся в радугу и не морочь себе голову. Музыка мифов вытесняет ограниченность слова, смыслы уступают образам. Мифология принимает форму священных источников или непоколебимых убеждений. Сохранить самостоятельность можно только в рамках своего личного мифа, осознанного, переживаемого.

«Мне давно стало ясно, что жить, и особенно умирать, легче, когда видишь жизнь как целое, с её началом, серединой и концом. У меня были мифы, но никогда не было мифологии. Говорю это по праву долголетия». {20}

Миф — полнота жизни, всё необходимое воспроизводится, всё вид имеет и значение. Мифология — гранитный список причин и следствий, включая кару небесную и вознесение в небеса нездешние.

«Но вот прошли годы и научили меня видеть мир как сферу с радиусом, равным бесконечности, с центром в каждой точке этой сферы. И я опять оказалась в этом смысле центром его, как каждый вокруг меня, потому что точкам нет конца и сфера вмещает всё — и мир Евклида, и мир Эйнштейна, и все миры, какие придут им на смену». {72}

Центр в каждой точке. Впервые эту модель встретил у Николая Кузанского. Не он первый дал определение мира как сферы центр которой повсюду, но Кузанский был и математиком, оттого, может статься, сказанное им запомнилось. Трудно с философами и математиками, лучше иметь дело с художественной прозой.

(Родился Николай в 1401 году, за 500 лет до Нины Николаевны… отвлекают имена и числа, эхо математики и случай, который всё сравнивает…)

«…все воспоминания — даже самые нежные, как и самые величественные — я готова отдать за вот эти минуты ЖИЗНИ, а не отражения её, когда, как сейчас, мой карандаш бежит по бумаге, тень облака бежит по мне и все вместе мы бежим по бесконечности — в трёх планах: времени, пространства и энергии». {267}

Время, Свет и Любовь…

«Если человек не распознал своих мифов, не раскрыл их — он ничего не объяснил ни себе, ни в самом себе, ни в мире, в котором жил. Уметь найти "структуру" индивидуальной символики и её связь с символикой мира…»  {288}

Поиски структуры. Определение родственной душе символики…

«Трансцендентное меня мало интересует. Оно для меня лежит где-то неподалёку от "опиума для народа", и его, как уголь или нефть, кто-то эксплуатирует. Меня это не касается. Как только оно выходит из своих недр и пытается вмешаться в мою жизнь, я настораживаюсь: оно несёт с собой ложные истины, лёгкие ответы, и его нельзя подпускать близко». {27}

Трансцендентное, религиозные догматы, озарения и незыблемые устои воплощают в себе фатальную ограниченность полагающих, что они владеют Истиной и Правдой.

«Верующий создает Господа Бога по своему подобию. Если он уродлив, то и Бог его нравственный урод». Жюль Ренар (1864–1910).

Берберова не умножает череду богов. Единственный миф, который она приемлет — её собственная жизнь обращённая в книги. Хорошие книги. Интересная жизнь.

                6. Заключение

То, что сохранил в процессе чтения, в попытке рассмотреть через призму нескольких слов, жизни Нины Николаевны не отражает. Череда повторяемых моментов, может статься, побудит к прочтению того, кто с книгой не знаком, или наоборот, избавит от лишней траты времени. Мне этот способ возвращения к пройденному интересен и даже необходим. Диалог с памятью имеет прямое отношение к восприятию повседневного и привычного. Хорошая книга оживляет память, увеличивает её объём, позволяет иллюзорно прожить ещё одну жизнь, реальность при этом не исчезает, даже становится полнее. Насколько, ясности нет.
Прояснить ситуацию, смотрю в окно, где осень полыхает листвой, теряющей зелень, а чудесное лето всё ещё не хочет прекращаться. Такой нынче год — двадцать четвёртый века двадцать первого, такой день — четвёртое число десятого месяца. С остальным надо разобраться выходя во внешнее пространство пока день не запутался в паутине звёздного неба.