Торжество Революции. Часть 1

ТОРЖЕСТВО РЕВОЛЮЦИИ:
ШТУРМ ЗИМНЕГО ДВОРЦА

Черновой вариант

Повесть

Важное замечание. Книга, по факту, выглядит достаточно «сырой». В силу определённых трудностей во время создания произведения, а именно – в связи с острой нехваткой времени – для ускорения процесса, в данную повесть были включены отрывки из книги А. Рабиновича «Большевики приходят к власти. Революция 1917 года в Петрограде», ибо работать с историческими источниками было абсолютно некогда. Эти отрывки в тексте оформлены как цитаты и взяты в кавычки. При написании чистового варианта данные отрывки будут убраны с заменой на оригинальный авторский текст с опорой на исторические материалы. В черновой же редакции – пока что так.

11.11.2017 г.

От автора

Я не гонюсь, чтобы успеть к 100-летней годовщине Великой Октябрьской Революции. Тем более, что я уже опоздал. В настоящий момент много написано и много уже «слеплено» бездарных, в большинстве своём, кинолент-однодневок, авторы которых, в поте лица силились снять свои «шедевры» аккурат к 100-летию Петроградского восстания, приготавливая их на скорую руку, чтоб не опоздать. Я скептически отношусь к такого рода «блинам» быстрого приготовления и не отношусь к числу таких «творцов». К счастью. А по сему, не вижу ничего катастрофичного в том, что, если даст Бог, напишу то, что давно хотел, хоть через год, хоть через два, хоть даже через пять лет после 2017 года. Лучше долго работать над чем-то и прийти к наиболее приемлемому результату, чем создавать со скоростью пулемёта произведения-однодневки, о всяких там «демонах революции».








26.06.2018 г.

Временное правительство являлось властью без силы, большевики – силой без власти.

Власть буквально валялась под ногами. Что же сделали большевики? Они просто подняли её.

22.07.2018 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Заканчивался страшный и великий, переломный и ни с чем не сравнимый 1917 год. Это был первый год величайших революционных потрясений в России за всю её историю и третий год небывалой за всю историю человечества войны. Как уж не именовали эту войну в разные годы: вторая Отечественная, империалистическая, Великая. Однако, наиболее широкому кругу людей она известна как Первая мировая война 1914 – 1917 гг. Европа и мир в целом, видавшие на своём веку немало войн, среди которых были на удивление варварские, кровавые и масштабные, столкнулись впервые со всеразрушающей силой войны мировой, которая, став чем-то неведомым доселе, чем-то апокалиптическим, разрушила сами устои прежних политических, социальных и культурных отношений, раз и навсегда изменила историю человечества, окончив эпоху XIX века и проложив путь в кровавый и уникальный на всякого рода потрясения век XX. «Невиданные мятежи», как охарактеризовал их Александр Блок в одном из своих стихотворений . И первой в огне такого мятежа пала Российская империя в феврале 1917 г., когда в результате массовых восстаний рухнула 300-летняя романовская династия, начинавшаяся некогда ещё с Филарета и Михаила , а вместе с ней и вся десятивековая русская монархическая традиция. Уинстон Черчилль , занимавший в тот период пост министра вооружений Великобритании в кабинете Дэвида Ллойд Джорджа , весьма эмоционально отреагировал на известие о крушении монархии в России и начале небывалой революции, выразив мнение о том, что Россия, уже одержавшая множество крупных и славных побед на фронтах мировой войны, пала в шаге от главного военного триумфа, скошенная и «пожираемая червями».

Февральская революция, как известно, свергла насквозь истлевшую власть последнего императора Николая II, превратив некогда всесильного царя в «гражданина полковника Романова» и привела в парадные залы, кресла и коридоры Зимнего дворца либерально-демократический парламент, именовавший себя Временным правительством , о котором, в том числе, так нелестно отозвался британский военный министр. Задача Временного правительства, в состав которого вошли политические деятели прежних царских Государственных дум, видные деятели демократических партий, крупные промышленники, финансисты и фабриканты, состояла в организации в стране временного управления государственными делами взамен внезапно свергнутого режима до созыва Учредительного собрания – специального органа, который должен был принять решение о дальнейшем государственном устройстве страны под названием Россия. Временное правительство провозгласило страну (впервые в её истории) республикой, на деле – либерально-демократической, то есть буржуазной.

И быть может спокойно бы Россия пережила это правительство, дождалась бы созыва Учредительного собрания и окончила самую страшную вместе с союзниками по Антанте  в стане держав-победительниц, если бы не томилась в её недрах сила великая, фанатичная и беспощадная… Революции вообще, а революции и прочие бунты в России – в особенности – редко когда обходились без неистового кровопролития. Сама слабость этого уродливого во многом Временного правительства, не способного поддерживать в государстве необходимый порядок, метавшегося над стремительно распадавшейся страной, как пресловутые семь нянек над ребёнком, у которого уже не было глаза, сама его разношёрстность и, мягко говоря, некомпетентность в элементарных вопросах государственности, привела его к позорной гибели и насильственному захвату власти в стране организацией более решительной и сообразительной, которая и являлась той самой силой, что затем привела Россию к новому триумфу, но, опять же, путём колоссального кровопролития. Этой организацией была леворадикальная партия большевиков , рождённая в 1898 г. в результате революционной борьбы всей второй половины XIX века в России. Большевики, как боевая организация, впервые проявили себя в годы Первой революции 1905 – 1907 гг., но не смогли тогда добиться успеха. Теперь же ситуация стала принципиально иной и в условиях полного разорения и кризиса властных структур, радикальной партии, ещё совсем малочисленной, но решительной, представился исторический шанс взять бразды правления в практически уничтоженном государстве в свои руки. Временное правительство рассыпАлось. Уже захлебнулось последнее провальное Июньское наступление русских армий на фронте (правительство оставалось верно «союзническому долгу» и лозунгу «война до победного конца»), уже отгремели выстрелы «корниловского мятежа»  …

В стране, с пугающей неотвратимостью, бытовало и набирало силу предчувствие близкого конца. Это ощущение было подобно буре, чьи очертания в виде тёмно-синих туч и гулких раскатов ещё далёкого приземистого грома уже виднелись на горизонте. Июльское восстание  и августовский мятеж генерала Корнилова стали первыми отдалёнными всполохами молний на фоне чёрно-синего неба. Солнце буржуазной Февральской революции уже меркло под тяжестью наседавших свинцовых туч и готово было скрыться из виду навсегда. Гроза была впереди…

II

В начале октября 1917 г. председатель Временного правительства Александр Керенский , чувствуя давно эту надвигающуюся и, чёрт знает в какой момент могущую выплеснуться угрозу в лице большевистской стаи, распорядился вывести из Петрограда наиболее ненадёжные войсковые части, симпатизирующие Петроградскому Совету . Основной задачей являлась скорейшая переброска этих частей на Северный фронт, а также замена их фронтовыми частями, более лояльными к Временному правительству, как на тот момент казалось Керенскому. Такая важная и ответственная миссия была возложена на комиссара Войтинского , приставленного к Северному фронту. Соответствующее распоряжение было отдано командующему Петроградским военным округом полковнику Полковникову  (фамилия здесь, как никогда, соответствовала должности). Однако против такого решения выступил сам главком Северного фронта генерал Черемисов . В шифрованной телеграмме военному министерству он заявил:

«Инициатива присылки Петроградского гарнизона шла от вас, а не от меня... Когда выяснилось, что части Петроградского гарнизона... небоеспособны, я сказал, что с оперативной точки зрения они не являются находкой для нас... Таких частей у нас уже достаточно на фронте... Ввиду выраженного вами желания отправить их на фронт я не отказываюсь от них, если вы по-прежнему признаете вывод из Петрограда необходимым» .

Но разбрасываться войсковыми частями было некогда – армия рассыпАлась, фронт, следственно, тоже. А германская армия вполне убедительно угрожала Петрограду: 20 августа пала Рига, а в первые дни октября 1917 г. немецкая авиация и десантные части, в результате успешной атаки, заняли стратегические острова Эзель и Моон (ныне – Саарема и Муху в Эстонии, соответственно) у входа в Финский и Рижский заливы, т.е. для российского командования перспективной стала угроза потери выхода и входа сразу из двух заливов. Вскоре был потерян ещё один важный остров – Даго. Начальник штаба Духонин  с предостережением заявлял о том, что:
«…с потерей этих островов, являвшихся для нас в полном смысле слова ключами к Балтике, мы фактически возвращаемся, как бы, к эпохе царя Алексея Михайловича , наши морские пути ставятся под контроль Германии».

А по сему, Черемисов вынужден был согласиться с инициативой Керенского и 9 октября подтвердил распоряжения Полковникова касательно подготовки петроградских частей к отправке на фронт.

Именно этот судьбоносный день – 9 октября – предрешил всё дальнейшее развитие событий в Петрограде. С одной стороны, вывод части войск городского гарнизона на фронт стал бы неоценимым подарком для большевиков Петроградского Совета – таким образом значительно ослабевали возможности Временного правительства прибегнуть к защите себя с помощью войск. Однако, отправке на передовую, как раз-таки, подлежали самые большевизированные части, а, следовательно, ослабевали и шансы Петросовета на организацию качественного и скорого восстания. Вместе с тем, организовать решительное выступление следовало именно в момент перегруппировки и до прихода фронтовых частей, которые могли быть использованы Временным правительством для организации обороны. Петросовет принял решение действовать:
16 октября создан Военно-революционный центр, во главе которого встали Свердлов , Сталин , Бубнов , Урицкий  и Дзержинский .

20 октября сформирован ВРК (Военно-революционный комитет), бюро которого возглавили Антонов-Овсеенко , Подвойский , Садовский , Лазимир  и Сухарьков . Формирование ВРК завершилось уже 21 октября. Состав этого чрезвычайного органа насчитывал десятки человек и объединял большевиков, левых эсеров , нескольких анархистов. Также ВРК был укомплектован представителями Петросовета, Совета крестьянских депутатов, Центробалта , финскими исполкомами армии, флота и рабочих Финляндии, фабрично-заводскими комитетами и профсоюзами. Ставкой ВРК стала резиденция самого Петросовета – Смольный институт . Под готовка решительного восстания, целью которого было бесповоротное изменение всей дальнейшей судьбы Российского государства, стонущего под игом революционного хаоса уже девятый месяц подряд и задыхающегося от каждодневного притока свежего запаха крови с фронтов нескончаемой, более чем трёхлетней войны, началась.


III

В апреле 1917 г. в Россию, после девяти лет эмиграции, прибыл человек, на которого большевистская партия рассчитывала больше всего. Он был признанным лидером этой партии и живой надеждой рабочих и солдат на скорейшее изменение их существования в лучшую сторону, путём прекращения ненавистной и, казалось, уже потерявшей всякий смысл войны. Однако, жаркие, во всех смыслах, июльские дни (3-5 числа) 1917 г., когда в Петрограде была слышна стрельба и пролилась кровь, поставили всю партию большевиков на нелегальное положение и в откровенную оппозицию к Временному правительству. 7 июля 1917 г. Временное правительство издало приказ об аресте того самого значимого человека, который, как объявлялось, был виновен в организации июльских беспорядков и в связях, ни много ни мало, с Германией. С этого момента человек, о котором идёт речь, канул, как бы, в никуда. Множество ходило слухов о том, куда он вдруг подевался: бежал обратно в Германию, затерялся среди озёр и болот Финляндии или же отсиживается в нейтральной, вечно всем довольной Швейцарии? И только ближайшие его соратники по партии большевиков были осведомлены, где на самом деле находился в те неспокойные дни этот человек.

Прохладным вечером 20 октября 1917 г. на одной из сторонних улиц Петрограда появился человек в тёмном сюртуке и кепке. В сгустках надвигавшихся вечерних сумерек его силуэт был затенён и размыт, лицо прикрыто воротником и слегка сдвинутой на глаза кепкой. Этот мужчина невысокого роста уже достаточно долго петлял по петроградским переулкам, осторожно оглядываясь и скрупулёзно сосредотачивая внимание зорких, слегка насмешливых, глаз на малейшей мелочи или событии, происходящем на его пути, как бы подозревая слежку, либо ожидая преследования. Этому были причины, весьма весомые. Человек в сюртуке и кепке был прекрасно осведомлён о том, что листовки с его изображением расклеены на каждом телеграфном столбе, на стенах домов, рядом с нецензурными выражениями и размалёванными революционными карикатурами и агитплакатами, они находились в руках практически каждого милиционера и офицера Временного правительства. Очевидно, последнее очень сильно опасалось этого человека и желало скорейшего исчезновения его из Петрограда. Завернув за угол одного из домов, мужчина оказался в типичном петроградском дворе и, остановившись возле означенного дома против подъезда, резко шагнул в его чёрную арку. Поднявшись по лестнице на второй этаж, он оказался на лестничной площадке, где его уже ждали двое мужчин средних лет, стоявших супротив раскрытой в квартиру двери. Как только человек появился, они молча пропустили его внутрь квартиры, сами двинулись следом друг за другом, последний, со скрипом закрыл дверь, заперев её на визжащий засов.

– С большим облегчением услышал бы от вас заверение, что за вами не было решительно никакого «хвоста» – беспокойно проговорил один из зашедших следом за гостем.

– Прекратите. Две недели назад я только приехал из Выборга и за эти несчастные две недели переменил уже порядка пяти конспиративных квартир, ваша, стало быть, шестая. За это время, благодаря моей бдительности и оперативной работе наших осведомителей, мне ни разу не доводилось навести милицию на место моего пребывания. Будьте покойны, но действовать и принимать решения нужно быстро и безотлагательно, потому как скоро мне вновь придётся покинуть вас – располагаясь, разъяснял гость.

Его речь была резка и уверенна – единственным её дефектом являлась устойчивая неспособность говорящего произносить звук «р» и каждый раз, как только в слове гостя должен был прозвучать данный звук, то, в этот момент, он обрывался в полное беззвучие, картавое, но мягкое.

Сняв кепку, гость обнажил значительную лысину: остатки жидких волос можно было заметить лишь по бокам головы и к затылку. Лицо было гладко выбрито, глаза, маленькие и достаточно удалённые друг от друга, искрились хитринкой и выражали пытливый ум и отчаянный задор; левая бровь приподнята и, казалось, придавала этому человеку некую строгость и, одновременно, задумчивость: такое выражение лица могло бы говорить о том, что он, будучи одержимым какой-то искромётной идеей, не остановился бы ни перед чем в средствах её достижения. После того, как гость освободился от лёгкого сюртука, он остался в толстой коричневой жилетке, из-под которой виднелась светлая рубашка. Комплекцию этот человек имел среднюю, о возрасте его сказать было бы сложно, но на вид можно было дать ему лет около пятидесяти.

– Но, товарищи, за дело, всё же время не ждёт! – подгонял гость, после того, как прошло минут пять, и все расположились в затемнённой комнате, освещаемой лишь несколькими слабыми лампами латунного электрического подсвечника на небольшом столике посередине. Присутствовавших было пятеро: хозяин квартиры, некий Д.А. Павлов, рабочий, Подвойский, Антонов-Овсеенко – эти двое встречали «дорого гостя» – Невский , один из профессиональных революционеров Петрограда и, наконец, сам высокий гость, прибытия которого с нетерпением в этот вечер ждали остальные. Расположились так, как того позволяла скромная обстановка рабочей конспиративной квартиры: гость – на дешёвом диванчике, рядом – Невский. Ещё двое – по другую сторону стола, на стульях. На скрипучем и несколько покосившемся стуле еле удерживался сам хозяин квартиры. Первым слово взял, картавя, гость:

– Товарищи! Выступая теперь, мы будем иметь на своей стороне всю пролетарскую Европу, поскольку именно в данный момент пролетариат, в том числе, здесь, совершенно озлоблен и, затянувшаяся война играет на руку нам. Фронт окончательно разложен, солдаты целыми частями просто снимаются в тыл. Очевидно, что если мы не предпримем решительных мер именно в этот ответственный момент, вся дряхлеющая вертикаль власти рухнет и смуте не будет видно конца. «Из политического анализа классовой борьбы и в России, и в Европе вытекает необходимость самой решительной, самой активной политики, которая может быть только вооружённым восстанием…». А теперь, товарищи, мне хотелось бы узнать, каково наше положение в общем?

– В общем, можно сказать лишь одно, что всё не так уж удачно и складывается – заговорил Подвойский. – «В Нарве настроение тяжёлое, в гарнизонах настроение просто угнетённое. В Новом Петергофе работа в полку совсем упала, полк дезорганизован и кому подчиняется совершенно уже не понятно. Общее впечатление такое, что на улицу никто не рвётся и настроение таково, что активных выступлений, могущих помочь нам, ожидать не приходится. В московском узле особенно наблюдается неудовольствие против комитета… На мой взгляд, сейчас мы не можем выступать, но должны готовиться».

Невский вторил Подвойскому:

– «Железнодорожники голодают, озлоблены, наша организация в их среде слаба, особенно среди служащих телеграфов. В общем говоря, низложить, арестовать в ближайшие дни власть мы не сможем.» Любое поползновение в этом направлении сейчас крайне опасно.

Подвойский, дождавшись окончания реплики Невского, открыто заявил:

– «Если вопрос о выступлении ставится как вопрос завтрашнего дня, то мы должны прямо сказать, что у нас для этого ничего нет».

Слово здесь подхватил Овсеенко:

– Когда будет восстание, тогда и будут технические силы. Мы не можем ждать; наиболее удобный момент настал, нужно вопреки всему его использовать. Согласен, обстановка непростая. «К примеру, матросы на более крупных революционизированных кораблях опасаются немецких подводных лодок и миноносцев». Вряд-ли они повернут корабли, чтобы прийти нам на помощь, «моряки не хотят оголять фронт…»

Гость, слушавший слова собеседников с выразимым нетерпением, часто вздыхая и пристукивая пальцами по столу, выражая своё недовольство с противоположным, судя по всему, своему мнению мнением остальных, наконец, резко вставил:

– «Всякое промедление с нашей стороны даст возможность правительственным партиям более тщательно подготовиться к разгрому нас с помощью вызванных для этого войск с фронта… Необходимо свергнуть Временное правительство до открытия съезда Советов и поставить его «перед совершившимся фактом взятия рабочим классом власти». Необходимо во что бы то ни стало низложить Временное правительство. И сделать это нужно в несколько дней…

Подвойский неуверенно прервал гостя, спросив:

– «Владимир Ильич, но не подавят ли нас присланные с фронта войска, как в июле?»

– Возможен и такой сценарий, но, кажется, «немцы не позволят Керенскому снять с фронта даже одного солдата» – достаточно уверенно ответил на это замечание гость, именованный Владимиром Ильичом.

Спорящих отвлёк скрип стула Павлова и тот, заметив резкий перевод взглядов собравшихся на него, сконфуженно улыбнулся.

– И всё же, товарищи, положение крайне тревожное – вновь начал Подвойский. – В войсках даже Юго-Западного фронта большевики не имеют прочной опоры. Таким образом, организация вооружённого восстания, по моему мнению, обречена на неудачу. Нас просто снова сомнут сейчас, и никакие немцы этого Керенского не остановят.

Наступило несколько затянувшееся молчание. Стул немого наблюдателя Павлова, который, по всей видимости, ещё не вполне понимал, свидетелем каких событий он является, лихорадочно поскрипывал и грозил развалиться здесь же, подобно «разлагавшемуся» Временному правительству.

Гость снова нарушил тишину:

– А что же ЦК? Какова позиция Смольного?

– «В сущности, члены ЦК обсудили только четыре вопроса – отвечал Антонов-Овсеенко – 1) одобрили отправку роты солдат Литовского полка на защиту типографии «Труд» ; 2) приняли решение о создании запасного штаба в Петропавловской крепости на случай, если Смольный будет атакован и захвачен правительственными войсками; 3) назначили ответственных за установление связей с железнодорожниками – Бубнов, с почтово-телеграфными служащими – Дзержинский и работниками продснабжения – Милютин; 4) установление связей с левыми эсерами возложено на Каменева  и Берзина». Что же касается главного вопроса – Овсеенко опустил глаза и отвёл этот притупленный взгляд в сторону – вопроса о власти, то его члены ЦК решили опустить, отложив, по всей видимости, до съезда Советов… Троцкий  и Сталин, к тому же, заявили, что они тоже против немедленного выступления…

Кажется, эти слова вывели высокого гостя из терпения. Он встал с диванчика, немного походил по комнате и сказал, с трудом сдерживая негодование, которое ещё больше мешало ему пытаться выговаривать хоть что-то похожее на «р» в словах:

 – «Я их не понимаю. Чего боятся эти багдадские ослы? Ведь только позавчера мне докладывали и убеждал меня, что такая-то военная часть целиком большевистская, что другая тоже наша… А теперь вдруг ничего не стало. Спросите, есть ли у них сто верных солдат или красногвардейцев с винтовками, мне больше ничего не надо. Я сам низложу Керенского!»

С последними словами гость потрепал себя за жилетку, а фамилия главы ненавистного ему Временного правительства откровенно не получилась у него и прозвучала как «Кейенский».

После того, как нетерпеливый гость, во вспыльчивости которого ощущалось даже нечто кромвелевское , выказал негодование, «Антонов-Овсеенко рассказал о революционной ситуации в Финляндии, отметив, что артиллеристы в Свеаборге всё ещё находятся под влиянием меньшевиков и эсеров и что политическое сознание кубанских казаков, находящихся там, вызывает озабоченность». Он продолжал:
– Полагаю, флот поддержит призыв к восстанию, но повторюсь снова: корабли не покинут фронта в силу объективных на то причин…

– «Но должны же они понять, – с новой силой вскипел гость – что революция в большей опасности в Питере, чем на Балтике!».

– «Не очень понимают. Можно дать два или три миноносца в Неву и прислать оборонительный отряд матросов и выборжцев — всего три тыс. человек»
 
– Мало – недовольно-раздражительно отрезал гость и в приступе острого разочарования присел на диван.

– Владимир Ильич – вмешался Невский – как минимум, необходимо отсрочить восстание на десять, а то – и пятнадцать дней. Вы же понимаете всю очевидность затруднений, связанных с переброской революционных отрядов флота в столицу. Они не прибудут в нужный момент…

– Необходимо более тщательно координировать всю подготовку к восстанию и на фронте, и в провинциальных гарнизонах – подключился Подвойский. – Сама опасность, даже если представить, что время сыграет нам на руку, как раз-таки, кроется в преждевременных действиях.

Однако высокий гость, явно имевший среди всех остальных более значимое положение, которое выказывалось ему со стороны собеседников в настойчивых уговорах и просьбах, вновь проявил твёрдость и не отступил перед обстрелом с двух сторон. Он отмёл все возражения:

– Товарищи, ещё раз ясно говорю вам: медлить нельзя; нельзя полагаться на время и испытывать судьбу, отсиживаясь; ждать, хлопнут нас войска или нет. Существует абсолютная – подчеркну – абсолютная необходимость свержения Временного правительства и если мы именно сейчас промедлим опять, промямлим – крышка нам будет, товарищи. Хуже станет в разы, чем даже было в июле. «Опыт даже такого весомого, полновластного матёрого волка, как генерал Корнилов показал, что Керенский и его шайка могут, всё же, найти достаточно сил для того, чтобы уничтожить нас». И чем дольше мы будем разглагольствовать и не вступать в дело, тем крепче будут становиться эти силы. Я настаиваю на том, чтобы смирить съезд Советов с фактом перехода власти в наши руки, а для этого восстание должно быть свершено «без оглядки на мнение съезда, без его согласия и до его начала».

Последние слова гостя – Владимира Ильича – казалось, произвели неизгладимое впечатление на его соратников. На лица их нашла тень, как бы выражавшая их общее тайное согласие с лидером, несмотря на справедливые совместные доводы, которые рисовали яркими густыми красками всю тревожность положения вокруг предстоящего выступления. В конце концов, участники тайного совещания, проведя ещё долгое время за обсуждением всех деталей, вопросов и прочих тонкостей, всё-таки, дали согласие работать совместно и, в целом, максимально усилить готовность.

Настенные часы пробили половину десятого вечера. Собравшиеся около трёх часов решали важные вопросы по поводу выступления большевистской партии против Временного правительства. Сделав последние распоряжения, гость заспешил собраться. Надев кепку и сюртук, он принял совершенно исходный вид, в коем он явился в квартиру тремя часами ранее.

– Расходимся по одному, товарищи, и как можно тише, ведём себя, как всегда аккуратно, не вызывая подозрений; нужно поспеть до патрулей – добавил напоследок Владимир Ильич. Все встали. С почти убитого заседанием стула встал Павлов. Подвойский, шагнув вперёд всех, к двери, вскрыл поворотом её визгливый засов и повернул два раза вставленный в неё ниже ключ. Владимир Ильич, пожав руки всем участникам совещания, выдвинулся к выходу и шагнул на лестничную площадку, пустившись в обратный, только ему известный, путь, каким и прибыл.

Подвойский закрыл дверь, проводив взглядом уходившего гостя до тех пор, пока тот не скрылся внизу, в арке подъезда. В течение следующих сорока минут конспиративную квартиру покинули Антонов-Овсеенко и Подвойский, исчезнувшие в уже непроглядной тьме холодной октябрьской ночи. В квартире остались лишь Павлов и Невский, скрывавшийся у него последние несколько дней.

Спустя час после того, как уходивший последним Подвойский покинул место совещания, в соседнюю квартиру постучал наряд военной милиции правительства Керенского.

IV

В ночь на 24 октября части Павловского полка  заняли отдел большевистского издательства «Прибой», расположенного недалеко от Смольного, дожидаясь дальнейших распоряжений ВРК. Надо сказать, что полк этот, сформированный ещё во времена его величества императора Павла I  и составлявший гордость императорской лейб-гвардии  Санкт-Петербурга , являлся из числа немногих воинских формирований, почти сразу же перешедших на сторону большевиков и Петросовета.

Полк, перемешавшись в силу революционного общего хаоса с фронтовыми частями, солдатами других формирований Петроградского военного округа , 23 октября получил приказ занять издательство «Прибой» и оставаться там до получения дальнейших указаний. В преддверие ночи, вся уставшая от постоянных перемещений и приведений в боевую готовность серо-зелёная масса солдат улеглась спать прямо на кипы всевозможных книг и брошюр, на пол, подстелив шинели и какое-то тряпьё. Однако, многим, в прочем, и не до сна было: к этому моменту напряжение в Петрограде нарастало с каждым часом, большевистское руководство планировало вот-вот перейти к наступательным действиям и начать долгожданное выступление против Временного правительства Керенского, и солдаты прекрасно осознавали, что вскоре на их долю выпадет «почётная» участь быть задействованными в некоем «очень важном событии», о подробностях и сути которого они не имели ни малейшего представления, а по сему ждали его с большой и, с их стороны, справедливой тревогой. А событие это, по всей видимости, обещало быть скорым и чудовищным по своим масштабам и значимости. Так что многим было не до спанья…

Среди многих бодрствовавших в тот поздний час был и фронтовик Андрей Кожин, немногословный человек лет тридцати с небольшим, коренастый и суровый на вид. Судьба его, как и судьба многих миллионов российских людей в ту жестокую пору не была ни весёлой, ни лёгкой, ни беззаботной. Родился в деревне под Калугой в семье крестьянина. После трёх классов церковно-приходской школы устроился к дядьке-меховщику и владельцу небольшой скорняжной  мастерской в Петербурге – вышел, как по Горькому, что называется – «в люди»: что мог делать, то и делал, тем и жил. В Петербурге окончил городское училище с аттестатом, да и «дослужился» до скорняжных дел мастера – профессии самой, что ни на есть, мирной. В 1915-м был призван, попал на фронт воевал в Восточной Пруссии, затем, после расформирования Северо-Западного фронта в августе 1915 г. оказался в составе Западного фронта. Далее где только не помотало Андрея вдоль огненной фронтовой полосы: от озера Нарочь  до галицийских полей во время Брусиловского прорыва  летом 1916 г. и последнего российского наступления в июне 1917 г. там же. Счастливо, если так можно выразиться, прослужил – тяжело ранен не был, лишь легонько задели его осколки австрийской мины – вскользь по ноге и левой стороне лица – благо спас бруствер  и природная реакция, бывшая развитой у Андрея чрезвычайно ещё до войны и обострившаяся до крайности уже на ней. В этакой мясорубке, какой явилась для человечества Первая мировая, выжить вообще, а не быть тяжко изувеченным – в особенности – фантастическая, почти, удача, небывалая. В июле 1917 г. в составе фронтового отряда был снят с передовой и отправлен в Петроград на подавление Июльского восстания большевиков… Да так и остался не у дел в городе, как и многие солдаты и люди вообще, потерявшиеся в смерче революционных раздоров и междоусобиц. И вроде бы был Андрей человеком непривередливым: надо воевать – пошёл воевать, надо подавить – пошёл подавлять; исполнительный и жёсткий, словом – мечта командира. Но после июльских дней произошла в нём перемена: Андрей примкнул к большевикам, поверив в то, что эти люди, такие же, как он – из народа – стремятся переустроить всё вокруг так, чтобы не было больше нищих и богачей, беднейших безземельных крестьян и заносчивых помещиков, чтобы не было больше презрения и пренебрежения к народу в верхах, не было бы колоссальной червоточащей пропасти между властью и народом, чтобы власть понимала заботы и трудности этого народа и комплектовалась бы из его же среды, чтобы земля была у крестьян, а фабрики и заводы – у рабочих и не было бы больше фабрикантов, предпринимателей, акционеров и прочих отечественных и забугорных капиталистов. И чтобы не было больше страшной, грязной, кровавой, тошнотной, вонючей и нескончаемой войны… Это главное… Чтобы не было войны ни за что… Чтобы вообще её не было.

Андрей не спал, тревожно думая о своём будущем и о предстоящем и неизвестном ему событии… Он наблюдал за переговорами солдат, многие из которых нервозно курили, листали кипы книг, либо просто валялись на полу, заломив фуражки и подложив под голову согнутые в локтях руки. В глазах многих из них виднелось теперь то же беспокойство и откровенно неприятное, щемящее самое нутро, нестерпимое волнение, которое многие из них не раз чувствовали перед боем. Андрей глядел на них, и оно сообщалось ему. Он пристально и неспешно наблюдал за каждым бойцом, попадавшимся ему в поле зрения, злым роком судьбы, сведённым с ним в тёмных залах издательства холодной октябрьской ночью. Среди массы беспокойных солдат, Андрей выделил одного, именем Игнат. Игнат был молодым фронтовиком, лет двадцати пяти, возможно моложе. Он сидел за письменным столом, брал книги, бегло листал их и прочитывал пару первых страниц (вероятно, был грамотным), затем, изредка, но достаточно остервенело, из некоторых вырывал лист, разрывал хладнокровно его и выкидывал обрывки. Другие бойцы давно не обращали на него никакого внимания и лишь посмеивались над его странными действиями, тихо приговаривая:

– Повернулся парень; что ж, у многих эта война рассудок смутила…

Андрей встал со стула, на коем он сидел возле тёмного окна и направился к столу, за которым перебирал книги Игнат. Тот же, развалившись на своём стуле и вонзив каблук сапога в край столешницы, листал очередной экземпляр.

– Что же ты, Игнат, добро портишь? Книги-то, какая ценность – спросил грубым и твёрдым голосом Андрей, облокотившись на стол супротив сидящего.

– Скука, брат, скука… Много интересных, даже великих вещей писали люди, а что ж с этим всем будет – Игнат указал на беспорядочно, хаотично валявшиеся книги и журналы на полу – никому не известно. Жаль…

В словах Игната не было ни тени помешательства, он отвечал связно, глаза его ясно отражали смысл сказанного.

– Порядок бы здесь навести, а сейчас нигде не видать порядка… Вот это я ненавижу, Андрей.

Игнат развернул очередную книгу титульником к глазам Кожина и тот увидел на нём довольно крупного двуглавого орла в царских атрибутах.

– Видишь это? – спросил Игнат. Не дождавшись ответа, он развернул книгу к себе, бесстрастно и аккуратно выдрал титульник, скомкал, изорвал его в клочья и выбросил под ноги. Это было красочное изображение заглавного символа царской России. Оно, по-прежнему, и после Февральской революции, оставалось гербом уже Российской республики, хотя Временное правительство изрядно ощипало его.

На это Андрей ничего не сказал, а только спросил:

– Я вижу, в грамоте разумеешь?
– Есть немного. Городское училище кончил, после – на войну…
– О, как, я тоже там учился в своё время…
– Петро, смотри, что здесь! – вдруг закричал Игнат, снял каблук со стола и, облокотившись на стол локтями, принял на стуле более-менее подобающий вид, с удивлением и напряжением устремив взгляд в очередную книжонку, оказавшуюся у него в руках. – Смотри – обратился он несколько загадочно и к Андрею.

На зов с пола поднялся, до этого весело болтавший с несколькими бойцами, по-видимому немногими, кто не терял ещё оптимистического духа, чернявый парень с едва заметными усами и лёгкой щетиной, лихо заломивший солдатскую фуражку и в натянутой на одно лишь плечо шинели, которая, как могло показаться, была чуток ему великовата. То был некий Пётр, хохол, однополчанин Игната, с которым они были знакомы по Рижским боям в сентябре  и с которым они вместе перешли к большевикам. Оба были озлоблены крахом российской армии и неспособностью «буржуев» управлять войсками, следствием чего стали хронические поражения русской армии на фронте, которые к октябрю 1917 г. стали нескончаемыми. Оба разочаровались во Временном правительстве и влились в Красную гвардию, поскольку большевики обещали прекратить войну.

– А, Игнашка, опять книжки треплешь! – выпрыгнул из-за спины Андрея Петро.
Андрей и Пётр взглянули на небольшую книгу в руках Игната. Это была полусгнившая, продырявленная в центре брошюра о Карле Марксе , в переплёте царских времён.

– Гляди-ка, о рабочем вожде Германии что ли, рожа его, бородатая, на обложке, по-моему – усмехнулся Пётр. – Говорят, сам Ленин, будто бы, перед ним колена приклоняет.

– Да ты сюда смотри – возразил хрипло Игнат, указав в верхний угол титульного листа и повернув его к товарищам.

В самом углу затёкшего, потемневшего, заплесневелого титульника можно было ещё разглядеть слегка размытую и выцветшую рукописную надпись, витиевато начертанную синими чернилами:

«Самой ревностной, верной и самоотверженной проводнице революционных идей, беспощадной в борьбе за честь и свободу российского народа против оков тиранического режима

Болотовой О.А. («Хельге» )

От главы «Расправы»  С. Г. Нечаева .

Иваново-Вознесенск , октябрь 1872 г.»

Игнат, с минуту остановившись над надписью, пролистал далее и осмотрел всю брошюру. Более никаких записок найдено не было, ничего особенного, кроме едва заметных нескольких рыжих волос, сросшихся от времени с бумагой в закипевшем переплёте книги.

– Это метка первых революционеров, из-за них мы теперь здесь – задумчиво произнёс Игнат. – Хм, и сегодня продолжается вся эта нечаевщина – с ухмылкой добавил он, несколько протянув в последнем слове букву «а».
– Да и хрен с ними; подумаешь, диво нашёл – отмахнулся Петро и направился обратно к остальным солдатам, вглубь зала.
Игнат захлопнул книгу.
– Думаешь, это знак? Думаешь, мы того же хотим, чего и они когда-то хотели? Справедливости? – обратился он к Андрею.
– Не знаю, посмотрим… – ответил тот.

Относительную тишину ночи неожиданно прорвали шаги командира и его свиты комиссаров.

– Вот тебе и книги на полу… – ни к месту вставил Игнат. Андрей покосился на него.
– Товарищи солдаты! – громко, с воодушевлением огласил командир в кожаной скрипящей куртке. – Керенский выступил. Довожу до вашего сведения Предписание ВРК по номеру один:

«Петроградскому Совету грозит прямая опасность; ночью контрреволюционные заговорщики пытались вызвать из окрестностей юнкеров  и ударные батальоны в Петроград. Газеты «Солдат» и «Рабочий путь» закрыты. Настоящим предписывается привести полк в боевую готовность. Ждите дальнейших распоряжений. Всякое промедление и замешательство будет рассматриваться как измена революции» .

Среди солдатской массы, минуту назад ещё казавшейся спокойной и рассредоточенной, пошёл ропот.

– Товарищи, к оружию. Всем быть наготове – возвестил окончательно командир.
– Понеслась… – фыркнул Игнат и, отвернувшись от Андрея, потянулся за винтовкой.
Приказ ВРК, кроме Павловского полка, был оглашён также в Литовском полку и 6-ом сапёрном батальоне, стоявших поблизости.

Вечером 24 октября ВРК, в газете Петросовета «Рабочий и солдат» распространил воззвание к населению Петрограда:

«Граждане, контрреволюция подняла свою преступную голову. Корниловцы мобилизуют силы, чтобы раздавить Всероссийский съезд Советов и сорвать Учредительное собрание. Одновременно погромщики могут попытаться вызвать на улицах Петрограда смуту и резню.
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов берет на себя охрану революционного порядка от покушений контрреволюционных погромщиков.
Гарнизон Петрограда не допустит никаких насилий и бесчинств...
Граждане! Мы призываем вас к полному спокойствию и самообладанию. Дело порядка и революции — в твердых руках!
Военно-революционный комитет».


Более пятисот членов экипажа крейсера «Аврора» перешли в этот момент на сторону большевиков. Крейсер располагался на франко-русской верфи, где заканчивался его ремонт. «Придя к выводу, что революционный экипаж «Авроры» склонен поддержать ВРК, морское командование приказало кораблю выйти в море для пробы машин. Однако по настоянию ВРК Центробалт отменил этот приказ, а матросы заставили офицеров отказаться от выхода в море. Корабль остался в Петрограде» .

«Защитники правительства начали понимать, что прибытие значительных военных контингентов в Петроград в лучшем случае серьезно задержится. Некоторые воинские части, получившие приказы о выступлении в ночь с 23 на 24 октября и на следующий день, сразу же заявили о своем нежелании двинуться на помощь правительству, а другие части не сумели сделать этого из-за противодействия сил, поддерживающих ВРК. Кроме того, как и в период корниловщины, движущиеся с фронта войска остановились далеко от столицы, поскольку большая часть фронтовых солдат с готовностью поддержала ВРК, как только им была разъяснена суть борьбы между правительством и Петроградским Советом.

Около полудня рота ударного женского батальона , примерно 200 человек, прибыла к Зимнему дворцу . В 2 часа дня к ним присоединились 68 юнкеров Михайловского артиллерийского училища. Кроме того, во дворце уже находились или прибыли на дежурство ночью и днем 24 октября 134 офицера и около 2 тыс. человек из школ прапорщиков Петергофа, Ораниенбаума и Гатчины. Керенскому удалось собрать лишь эти небольшие силы, намного уступавшие по численности тем, на которые мог рассчитывать ВРК. Используя их, Керенский приложил максимум усилий для охраны правительственных зданий, вокзалов, мостов через Неву и важных государственных учреждений».