Приключения одиссея

               
                ДОПОЛНЕНИЕ:
      
       ВСКОРЕ СОЗДАМ СТРАНИЦУ, В КОТОРОЙ ОПИШУ СОБЫТИЯ КОТОРЫЕ ВОЗБУДИЛИ МЕНЯ
       ИЗМЕНИТЬ ФОРМУ ИЗЛОЖЕНИЯ. ОКОЛО ЧАСА ПОТРАТИЛ НА ЧТЕНИЕ ВСТУПЛЕНИЯ,
       И ПЕРВЫЕ ПРОБЫ ИЗЛОЖИТЬ ИНАЧЕ НЕСКОЛКО СТРОФ. ПАРУ ВАРИАНТОВ ОКАЗАЛИСЬ
       НЕУДАЧНЫМИ. ПРОШЛО ОКОЛО ГОДА НА ЧТЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ И ПОСЛЕ, КОГДА Я
       СЛУЧАЙНО ОПРЕДЕЛИЛ ФОРМУ, О НЕЙ Я СКАЖУ ОСОБЕННО, ПРОШЛО ПОЛГОДА ИЛИ
       БОЛЬШЕ НА КАТОРЖНЫЙ ТРУД. А КУДА ДЕЛИСЬ ОСТАЛЬНЫЕ ГЛАВЫ...
                ДАВНО ИХ У МЕНЯ НЕТ И ОПИШУ ИХ ГИБЕЛЬ.
 
     ФОТО: МОЙ СЫН ДИМА В ДЕТСТВЕ. ЭТО САЙТ, МНОГОФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ, - ЦЕЛЫЙ КОСМОС!
Я ЛЮБИТЕЛЬ СОЗДАВАТЬ ДОМАШНИЕ САЙТЫ. ИХ У МЕНЯ СОТНЯ!! КАК Я ДЕЛАЮ САЙТЫ И ЧЕМ МОГУ ПОМОСЬ ЖИВЫМ ЧИТАТЕЛЯМ, НАПИШУ ОТДЕЛЬНУЮ СТАТЬЮ. ОБЗАВЕДИТЕСЬ ПОЧТОЙ.
МОЯ ПОЧТА: enkov.valeriy@mail.ru

              ЕНКОВ ВАЛЕРИЙ НИКОЛАЕВИЧ 
              (1941 г.р. гор. Тбилиси.)

                ЧАСТЬ 1.

ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ АВТОРСКИЙ ПЕРЕВОД ПРИКЛЮЧЕНИЯ ОДИССЕЯ,
НЕ ИМЕЮЩИЙ АНАЛОГА И ВЫСОКОПАРНОЕ ЧТЕНИЕ.       
ОПУБЛИКОВАН МНОЮ ФИЛЬМ С ВЫРЕЗАННЫМИ КАРТИНАМИ из известного ФИЛЬМА:
               Приключения ОДИССЕЯ
  https://www.youtube.com/watch?v=SPvWiBj-1Ks
       https://ok.ru/video/8417984317995

       БУДЕТ И ЧАСТЬ 2. КАК СОЗДАТЬ ТВОРЧЕСКИЙ ПРОДУКТ.
       ГДЕ БУДУТ ПРЕДСТАВЛЕННЫ ИСХОДНЫЕ МОИ АВТОРСКИЕ МАТЕРИАЛЫ.

         ВСТУПЛЕНИЕ

Здравствуй, юный мой мечтатель!
Рад, что встретились с тобой...
Знаю, знаю – ты искатель,–
Сколько скрыто тайн судьбой!?
    Только клад бывает разный:
    Драгоценностью соблазный,
    Что лежит на дне морском,
    Или скрытый тайником;
        Но мой разум похищает,
        Что прикрыто светом дня:
        Это мудрость и маня,
        Так с годами восхищает,
Что тот клад найти стремлюсь –
С тайной вечной поделюсь...

Только небо потемнеет,
Вспыхнут звезды - фонари,
Ветерок морской повеет
Дверь ко мне ты отвори:
    Паруса с тобой поднимем,
    Пристань книжную покинем,
    Поплывем навстречу дню –
    Встретить юную зарю,–
        Эосом она зовётся:
        В красках пурпурных всегда
        Так прекрасна и нежна,
        Что любовью отзовется...
Среди всех ненастных дней
Будет спутницей твоей.


       Глава I
1
Жил на острове Итака
Царь с царевной молодой;
Жил на острове где сказка
Стала былью уж седой...
    Расскажу тебе что помню:
    Тайны страшные открою...
    Ты же, глазки закрывай –
    Постепенно засыпай.
        Быть царем – не просто править,
        Торговать, иль пировать,
        Или мудрый суд держать –
        Надо Родину прославить
В битве жаркой, удалой
Если враг придет с бедой...

2
Море, море – сколько смысла:
Стало жизнью и судьбой
В жизни греков, в сердце, в мыслях –
Стало Родиной второй!
    Море издавна служило:
    Рыбой щедро всех кормило;
    По нему путь пролегал –
    Земли дальние сближал;
        А когда же стало тесно –
        Расселившись, племена
        Все обжили острова;
        И в торговле повсеместной
Зарождались города,
Власть, вражда – затем война...

3
Где Балканский полуостров
Окружен морской водой,
Есть на Западе там остров,
Словно пуп торчит морской,
    Называемый Итака –
    Там начнется наша сказка:
    От него мы поплывем –
        Острова все обогнем;
        Материк нам станет близким:
        На гору Олимп взойдем,
        Гекатомбу отведем,
        И богов всех олимпийских
Станем дружно мы просить –
Одиссея отпустить...

4
Долго он страдал от моря
Как разрушил Илион:
Повидал он много горя,
Видел гибель, слышал стон.
    Были тщетны все заботы –
    Каждый день одни невзгоды:
    Он друзей не уберег –
    Их преследовал злой рок...
        Велика была вина их,
        Съев священного быка –
        От того пошла беда:
        Бога солнца разгневили –
Всех на гибель он обрек,
Чудом лишь один избег.

5
Десять лет как пала Троя,
Кто судьбой всё ж уцелел –
Возвратились с поля боя,–
Дома так ведь много дел.
    Только он один в неволе
    Заточен в глубоком гроте,
    Где отвесная скала,
    А вокруг одна вода.
        Нимфа светлая Калипсо
        Держит силой, волшебством,
        Губит память колдовством;
        Все не может примириться:
Лишь желает одного –
Пленник мужем стал б её.

6
Но все древние народы,
В те далекие года,
Так боялись сил природы,
Что придумали тогда:
    Будто боги и богини
    Управляют всеми в мире?
    С виду – в образах людей,
    Но бессмертных в жизни сей!
        Их могущество без меры,
        Над свободным и рабом,
        Над купцом и над царем,
        А восставших против веры –
Зевса гнев вмиг настигал –
Молнией – стрелой сражал.

7
Греки верили, считали,
Будто боги во дворце
Часто вместе пировали
И делили власть в венце,
    Свергнув, Крона как владыку,
    Перешел его трон к сыну:
    Стал Землей владеть Зевес,
    И властителем небес;
        Братья мир весь поделили:
        Мир подземный взял Аид,
        Посейдон – в морях царит...
        Сколько люди слез пролили:
Он трезубцем воем грозит –
Топит в море корабли...

8
Так в судьбе нелегкой греки
Стали храмы возводить,
Чтоб не высыхали реки,
Чтобы голод отвести.
    Для богов теперь обряды
    Совершали как парады;
    Верили своим богам,
    Что они страдают там;
        И подобно знатным людям,
        Также мучались враждой,
        Поделив власть меж собой...
        И народ – верховным судьям,
Ублажить, чтоб божий гнев,
Приносил им в жертву дев.

9
Но как начали металлы
Греки плавить из руды,
То к Гефесту запитали
Уваженье кузнецы:
    Хоть он бог, но он как прежде,
    Был всегда в одной одежде;
    В саже – руки и лицо,
    Сам кует богам добро,
        У печи, где пол вулканом
        Выход дыма и огня –
        Трудиться, не зная сна,
        Хоть не подобает сану
Как ремесленник простой,
В кузнице он под землей.

10
А с развитием торговли
Появился бог Гермес –
Исполнитель Зевса воли,
Поручением с небес, –
    С крыльями он на сандалях
    Вечно носится там, в далях;
    Бог искусства Аполлон –
    Музами был окружен...
        Обо всех богах узнаешь
        В путешествиях моих –
        Чур, меня не торопи!
        А сейчас, давай-ка знаешь?!
Поспешим на спор богов –
Слышишь шум за их столом?

11
Сквозь пролив, что в скалах дышит,
Мы проплыть должны успеть,
Прежде чем Зефир настигнет –
Глыбой может запереть.
    Повидаем мы в пещере,
    Великана в страшном гневе,
    Он на острове вдали,
    Попадется нам в пути...
        Проследим возврат от Трои
        Греков, тех, кто с давних пор
        В славе стали выше гор –
        Это смертные герои:
В них же доблесть, красота,
Разум, воля, доброта...

12
Наконец настало время
Обращением годов:
Как никак разлука-бремя, –
Вызвав жалость у богов,
    Был назначен час возврата –
    За страдания награда.
    Посейдон один не гнал,
    Он прибыть ему мешал.
        Но сейчас он был далеко:
        От людей, где крайний мир–
        Гекатомбу, пышный пир
        Принимал от эфиопов:
Тьма баранов и быков
Веселила нрав его.

13
На другом конце Земли же
Всех других уже богов
Зевс собрал и мы их ближе
Разгладим в собранье том,
    Мысли грозного владыки
    Просияли словно в дымке:
    Был Эгист лишь на уме,-
    Я скажу о нем тебе:
        Беспорочным был когда-то,
        Сын Фиеста, он с отцом
        Сверг Атрея, но потом
        Ликовал он рановато?
Возвратилися Атриды –
Он бежал, ища защиты...

14
–Люди странно обвиняют
Нас богов,– сказал бог Зевс,–
Зло – от нас, все изрекают,
Совершая тут же месть!
    Вот Эгист, хотя б к примеру,
    Потерял и стыд, и веру:
    Взял супругу он Атрида,
    Самого убил, но мы то!
        Эрмия вперед послали,
        Чтоб не смог бы посягать
        Он на жизнь – убийцем стать,
        И от брака воздержался б
На Атридова жене –
Гибель верную себе.

15
“За Атрида месть свершится:
А исполнит сам Орест,
Возмужав, не примерится
Не забудет отчих мест,
    И наследником придется
    Стать, когда домой, вернется”,–
    Эрмий так ему сказал,
    Но Эгист словам не внял,–
        Тем, что были благосклонны...
        Вот и разом заплатил –
        Жизни он себя лишил".
        Подошла тут дочь в поклонах:
Преклонив свою красу,
Нежно молвила отцу:

16
Кронион, отец, владыка!
Знаю, правда, вся твоя,
Но прошу, меня, пойми-ка,
И услышь мои слова:
    Заслужил злодей погибель
    Дел любовных искуситель.
    Будет кара вся тому,
    Кто последует ему;
        Но теперь же сокрушает
        Одиссей своей тоской –
        В жизни тяжкою судьбой;
        Бедный к помощи взывает:
Дома не был двадцать лет,
Испытал не мало бед...

17
Был Атлант гостем исконным,
Но прослыл как кознодей,
Он как брат неугомонный,–
Пострадал как Прометей:
    Подпирает столб-громаду,
    Все века стоит – ни шагу,
    Чтобы небо и земля
    Не сошлись бы никогда;
        А Калипсо, дочь Атланта
        Держит силой у себя
        Одиссея, и любя,–
        Оттого нежна и властна:
Хочет лаской покорить,
Память к Родине сгубить.

18
Только тщетно! Хоть в чужбине
Каждый день встречал зарю,
Он любовь свою к отчизне
Нес как жертву к алтарю!
    Но, напрасно, все ж желая,
    Видеть дым, и искушая,
    От родных своих брегов,
    Молит смерти у богов.
        Не войдешь ли в состраданье
        Сердцем добрым, о, отец!
        Одиссей твой верный чтец:
        Приносил дары стараньем–
На троянской там земле
Жертвы совершал тебе.

19
Так за что же, ты разгневан?”
Собиратель туч, владыка
Был в своем ответе сдержан,
И ответил ей без крика:
    “Ты забыла, иль не зная,–
    Странно слышать, дочь родная,
    Слов слетевших с уст твоих,
    Смела думать – я утих:
        Не забыл я Одиссея,
        Богоравных из мужей,
        Столь отличных средь людей;
        Помню я его усердья
В приношеньях жертв богам –
Был он щедр к друзьям и к нам.

20
С ним, тебе скажу, враждует
Лишь упорно Посейдон,
Он пока все негодует,
Что циклоп им ослеплен;
     Полифем ему был сыном.
    Великан жил в гроте скрытом,–
    Там был матерью рожден,
    Сам огромен и страшон;
        Мать его фооса - нимфа,
        Форка дочь,– владыки мест
        Горького, уж что ни есть,
        Жуть соленого и в рифах...
Великан же, как злодей
Вечерами ел людей.

21
Смерти хоть предать не властен
Одиссея Посейдон,
Но пока ему опасен:
Колебанием страшон;
    По морям безбрежным гонит,
    От Итаки все отводит.
    Поразмыслим, как нам быть,
    Чтоб отчизну возвратить.
        Посейдон теперь от гнева
        Отказаться должен сам;
        Вопреки он всем богам
        Злобствует, но без успеха,
Словно мира властелин
Спорит с нами он один”.

22
И вздохнул Зевс с облегченьем,
Словно горе все отвел;
Кончил речь и боги с рвеньем
Меж собой начали спор...
    Светлоокая богиня,
    Зевса дочь, сама Афина,
    Преклонив свою красу,
    Снова молвила отцу:
        “О, верховный наш владыка
        Раз угодно стало нам,
        Всем блаженным здесь богам,
        С вестью Эрмия пошли-ка
Донести наш приговор,–
Неизменный с этих пор:

23
Нимфе золотокудрявой
Одиссея отпустить
Как героя Трои с славой,
Да судном его снабдить;
    Там, на острове Огигском,
    На брегу его скалистом
    Срок возврата наступил –
    Пусть домой теперь спешит.
        Я ж сама сойду в Итаку
        Его сына разыщу
        К женихам гнев возбужу;
        Не вступал, чтоб с ними в драку,
А собрал бы он совет
Обнародовать запрет:

24
Женихи чтоб не ходили
Каждый день к нему домой,
Беспощадно не губили:
Мелкий скот, что под горой
    На лугах весь день пасется,–
    Он на пир им подается;
    Кривоногих тех быков –
    Не для их бездонных ртов;
        Посетил, чтоб Спарту, Пилос
        Разузнал у мудреца
        Нет вестей ли от отца;
        Чтобы в людях утвердилась
Слава добрая о нем,–
Речь тут кончила, потом

25
Привязав к ногам подошвы
Золотые с крыльями,
Что, не ведая в них ноши
Могут ветром пронести
    Толь над всей морской водою,
    Толь над твердою землею,
    Боевое взяв копье,
    В меди кованым концом,
        Бурно ринулась с Олимпа;
        И в Итаку сделав шаг
        Оказалась у порога.
        И властителя тафийца,
Образ Ментеса приняв,
Появилась гостем там.

26
И в одно мгновенье ока
Всех узрела женихов,
Своего, не зная рока,
Собрались здесь под покров
    Одиссева жилища,
    Где готовилась им пища.
    Перед входом вся толпа
    Тешилась игрой пока;
        Развалившись здесь на кожах
        Ими сгубленных быков,
        Кости с возгласом, без слов,
        Все бросали и на рожах
Загорался волчий взгляд
Под истошный их азарт.

27
Глашатаи суетились;
Все спешили стол накрыть,
И рабы, те с ног уж сбились,
Чтоб вино с водой налить
    В пировую чашу-кратер;
    Словно дел заправских мастер
    Кто-то губкой мыл столы,
    А потом сдвигал в ряды;
        Мяса разного нарезав,
        Разносили по столам.
        Телемах был рядом там,
        Сердцем скорбь уже изведав,
Он в кругу тех женихов
Помышлял лишь об одном:

28
Жив отец ли, еще милый,
Где томиться он сейчас?
Коль вернулся, он бы силой
Разогнал немедля вас –
    Хищников надменных свору,
    Позабывших долг закону;
    Не позволил вам бы красть,
    Восприимев снова власть,
        Стал бы в доме господином,–
        Так при мыслях, он грустя,
        С женихами там сидя,
        Первым увидал Афину.
Тут же встал из-за стола,
Негодуя на себя,

29
Так как странник за порогом
Принужден его был ждать;
Поравнявшись, с ним он ростом,
Сам был рад его принять:
    Взял его за руку молча,
    И приняв копье, он тотчас,
    Гостя ввёл к себе домой
    Возвышая голос свой
        Он крылатое вдруг слово
        Бросил гостью на ходу:
        “Ты порадуйся, прошу
        И тебя с дороги только
Мы радушно угостим,
Всем чем сможем, угодим.

30
Утоливши голод, скажешь
О нужде свей потом,–
Пригласил с душою настежь,
И прошел вперед его.
    Подойдя с копьем к колонне,
    Положив его в наклоне
    У постава, где давно
    Одиссей хранил копье;
        Гостя он к богатым креслам
        Сам подвел, сесть пригласил,
        Наперед его покрыв
        Тканью сотканной в узорах;
Там скамейка и для ног –
Для уставших от дорог.

31
Усадив поодаль в кресло,
Он резной придвинул стул
Для себя на тоже место,
Презирая буйный шум,
    Чтоб обдумать не мешали,
    Женихи не приставали
    Назиданием своим
    И усмешками над ним.
        У стены там без помехи
        Мог он в тайне расспросить
        Об отце, что не забыть,
        Среди буйства и потехи
Ненасытных женихов,
Ненавидящих его.

32
На серебрянной лохани
Со студеною водой
Принесла рабыня знати
Рукомойник золотой;
    Только руки тут помыли
    И лицо чуть освежили,
    Пододвинули им стол,
    Положили хлеб и соль;
        Домовитая ключница
        Из запасов принесла
        Все что взять с собой могла,–
        Можно только подивиться,
Постарела хоть она –
Бог сберег задор огня.

33
С высоко поднятым блюдом
Крайчий подошел к нему:
Пар, клубившийся вьюном
Аромат донес ему.
    Мяса разного наставив,–
    Если сможешь, то представишь;
    Тут же кубки для вина
    Им рабыня принесла.
        К пиру все столы готовы:
        Можно звать уже гостей,
        Многобуйных тех мужей,
        Что пристали как оковы...
Сколько вложено труда –
Кто оценит и когда?!

34
Но когда к столу забили,
Тут вломились женихи:
На мгновение остыли
Многобуйные мужи.
    Взоры их к столам застыли
    И дыхания притихли;
    Оглядели все вокруг
    И расселись в полукруг.
        В креслах, стульях все по чину...
        Глашатаи поднесли
        Для мытья их рук воды,
        А невольницы – корзину
С хлебом теплым из печи –
Пышным будто калачи.

35
Отроки, снуя задорно,
В чашу до краев вина,
Разливали всем проворно,
Не пролив на стол пока.
    Женихи подняли руки...
    Раздались, ликуя звуки,–
    Потянулись все к еде,
    Истомившись как нигде.
        Молотить их зубы стали,
        Тут уже не до речей,–
        Проглотить бы как быстрей;
        Как в погоне жертву гнали...
Только голод одолев,
Пищей лакомой, прозрев,

36
В сердце им вошло желанье:
Пенье сладкое начать,
Да размяться от старанья–
В танце бодрую сплясать:
    Украшенье они к пиру.
    Глашатай принес тут цитру
    Фемию – певцу подал,
    Он от тех гуляк страдал:
        Принужденный петь, ударил...
        И от струн вдруг ожил звук
       Очаровывая слух.
       Он теперь уже бунтарил,
Унося их мысли ввысь,
То, спуская сразу вниз.

37
Телемах в своей печали
Птицей реет в облаках:
Мысли разные витали
Сжав его в своих тисках.
    Фемий пел под звуки цитры
    Воскрешая боль событий:
    И герои славных лет
    Снова рядом в муках бед.
       Преклонив главу к Афине,
       Телемах решил узнать
        Об отце, что гость мог знать;
       Чтоб не слышали другие
Правды горькие слова
Тихо молвили уста:

38
Милый гость, за откровенность
На меня ты не сердись:
Веселиться здесь вся тленность –
Сам, коль хочешь, убедись;
    На уме их только пенье,
    Музыка да к спору рвенье.
    Посуди сам: ведь легко
    Пожирать всегда добро,
        Что дается им без платы;
        Брать богатство мужа здесь,
        Сам, который где бог весть!
        Мать томится от утраты;
Хоть узнать бы от кого –
Кости, где лежат его?

39
Может дождик где-то мочит
Их на дальнем берегу
Или волны их по взморью
Катят, преклонив главу.
    Если б вдруг он появился –
    Перед нами озарился,
    То тогда одна бы мысль
    Унесла бы мигом в высь:
        Не копить одежды, злато,
        Нас заботой утруждать –
        Каждый вечер угождать,–
        А молились б виновато:
Как бы ноги унести,
Чтоб беды здесь не найти.

40
Но погиб он в землях дальних,
Где постигнутый судьбой
Он затих в земле опальной,–
Нет отрады никакой.
    Хоть порой доходят слухи
    Будто терпит там он муки,
    Возвратиться после бед,–
    Но ему возврата нет!
        Ты же мне скажи любезный.
        Не скрывая ничего
        Кто ты? Племени, какого?
        Где живешь, в стране ль известной,
Кто отец твой и как звать,
И еще скажи про мать.

41
К нам в Итаку как ты прибыл,
На каком плыл корабле?
Корабельщики ли сыты,
Есть ли пища на судне?
    Так скажи мне откровенно,
    Чтоб мог истину всю ведать:
    В первый раз нас посетил
    Или раньше здесь гостил?
        В нашем доме иноземцев
        Было при отце полно –
        Все любили тут его;
        И отец единоверцев
Как родных своих любил
И гостинцы в путь дарил”

42
Зевса дочь, сама Афина
Отвечает: “Расскажу.
Вижу у тебя кручина,
Все что знаю, не совру.
    Ты мне нравишься со взгляда,
    Слушай, только без огляда...
    Я сын мудрого царя –
    Ментес, так зовут меня.
        Правлю я в стране народом:
        Их тафийцами всегда
        Называли в городах
        С прозвищем – “веслолюбивых.”
А бывали здесь не раз, –
Принимал отец твой нас.

43
Я привел с людьми в Итаку
Свой корабль с далека,–
Морем темным. Дальше стану
Путь в края держать, пока
    Не достигну там народа –
    Языка от нас иного:
    В темсе медь хочу добыть,
    А в обмен свое там сбыть
        Все блестящее железо.
        А корабль скрыл сейчас
        От завистливых я глаз
        Далеко, где пристань Ретро:
В поле ровном, где ручьи,–
Склон Нейона позади.

44
Как у дерева две ветки
В бедах. В радостях одних.
Так и в жизни нашей предки
Были дружбою сильны.
    Может, слышал и нередко
    В доме сам ты от Лаэрта,
    Деда свего,– герой
    Был тогда он молодой...
        А теперь уже не ходит
        Больше в город, говорят;
        Только там где виноград
        Целый день он свой проводит
В поле дальнем, где растет,
Взад вперед влачась, идет,

45
Удрученный своим горем.
Но когда он устает.
Устремиться взглядом в море
И еще чего-то ждет.
    С ним живущая служанка,
    Уж старушка, спозаранок
    Наготовит пищу впрок,
    Подкрепит его чуток
        И создаст ему покоя.
        Я ж у вас тут оттого,
        Что сказали будто он,–
        Твой отец вернулся с моря.
Но как видно по пути
Обошлось не без беды;

46
Может боги задержали,
Ибо он еще живой,
Коль средь мертвых не видали;
Где-нибудь сейчас с тоской,
    Бездной моря окруженный,
    Ждет подмоги, удрученный,
    Там на острове средь скал;
    Или пленником он стал
        Диких хищников; В неволе
        Страждет там и день, и ночь.
        Но одно сказать я мочь:
        Предскажу я, что до толе
Боги сами мне смогли –
В сердце волю предрекли;

47
Неминуемы лишь сбыться
Все должно в исходный срок.
Верю истинно, случится,
Хоть и сам я не пророк,
    И по птицам не гадаю,
    Только все ж, однако, знаю:
    Будет он недолго там;
    Сердцем тянется к нам сам:
        Родина в разлуке снится;
        Будь железным там узлом
        Связан крепко, все ж потом,
        Чтоб домой лишь возвратиться,
Средство верное найдет:
Хитрость выдумку соткет.

48
Но теперь же все открыто
Расскажи, прошу, ты мне:
Одиссеева ли сына
Вижу подлинно в тебе.
    Ты как он чудесно сложен:
    Головой, глазами схожен,–
    Помню, часто в старину
    Мы встречались на пиру,
        До отплытия их в Трою
        В крутобоких кораблях,
        Самых лучших ахеян.
        С той поры, тебе не скрою:
Не встречались мы нигде –
Ни на море, иль земле.

49
“Добрый гость мой,- отвечает
Одиссеев сын тогда,–
Мать, конечно, уверяет,
Что я сын ему, но сам
    Ведать не могу об этом:
    Кто отец мой и наверно
    Невозможно чтобы знать.
    Но хочу тебе сказать,
        Что желал бы я, однако
        Не такой муж был отцом –
        Злополучным. Знал бы дом
        И тогда бы нам на радость
Во владениях своих
Он до старости бы жил.

50
Из живущих на земле,
Кто несчастнее всех знаешь?
Мой отец, и знают все!”
Светлоокая Афина
    Зевса дочь сама богиня
    В утешение тогда
    Говорит ему слова:
    “Видно им – богам бессмертным
        Так угодно, чтоб твой дом
        Не без славы стал потом
        Для грядущих, всех кто смертный,
Пенелопе даровав,–
Сына ей, как ты, послав.

51
Но скажи мне, не скрывая,
Происходит что у вас?
Праздник, свадьбу ль затевая,
Иль собранье в поздний час.
    И не складочный конечно
    Продолжаешь пир беспечно.
    Только кажется, что мне
    Гости эти в доме все,
        Необузданно здесь сидя,
        Так бесчинствуют теперь,
        Что порядочный, поверь,
        Поведение их видя.
Устыдился б и сгорел
От позора грязных дел”

52
“Добрый гость мой,– отвечает
Одиссеев сын ему,–
Если ведать ты желаешь –
Откровенно расскажу:
    Полон некогда богатства,
    С грустью лишь могу признаться,
    Был еще недавно дом,
    Уважаем всеми в том,
        Что сбирались тут с округи
        Именитые мужья,
        Обсуждая все дела;
        А не то, чтоб пить от скуки,–
Как я слышал от певца
В частых притчах про отца.

53
Но враждебные нам боги
Неприступной тьмой покрыв
Все следы с его дороги
И не слышат наш призыв.
    Стал бы менее крушиться,
    Чтоб с судьбою примирится,
    Если б умер он тогда,
    Иль погиб там на руках
        У друзей войну прошедших,
        Иль скончался б в доме, здесь,–
        То народ ахейский весь,
        На плечах его пронесших,
Холм, насыпав гробовой,
Не забыл бы путь земной!

54
И что всех дороже здравии
Не на день и на года,
Сыну б славу всю оставил
Он на все бы времена.
    Ныне Гарпии его взяли,
    Ничего взамен не дали,
    И безвестно так пропал,
    Что о нем никто не знал.
        Он один теперь безгробный,
        В притеснениях семья,
        Дав в наследство навсегда
        Оскорбленья знати злобной.
Сокрушенье, вопли, плач,–
Боги, слышите ли нас!?”.

55
Но не я о нем едином
Только плачу. Боги все
Горе новое всем миром
Ниспослали снова мне:
    Люди первые из Сира,
    Дулихия и Закинфа,
    От ближайших городов
    И далеких островов
        До утесистой Итаки
        В ненавистный нудят брак
        Пенелопу – мою мать;
        Грабят дом и чинят драки,
И меня тут самого
После сгубят заодно.

56
Выслушав, его богиня,
Гнев великий превзошла,
Но от всех,– то утаила,
Лишь заметила тогда:
    Горе! Вижу я сколь ныне
    Нужен здесь отец при сыне,
    Чтобы сильною рукой
    С женихами сладить смог.
        О, когда бы он в те двери,
        Возвратясь, вступил б сейчас –
        Как обрадовал бы нас!
        Со щитом и в шлеме меди,
И в руках с собой внеся,
Медноострых два копья!

57
Как тогда, еще впервые
Увидал в гостях у нас:
Веселясь с вина, в порыве,
Он при смехе щурил глаз;
    Посетив тогда в Эфире,
    (Град отсель в далеком мире)
    Илла; Мермерова сын,
    Видно в страхе вечном жил:
        Одиссею отказался
        Яда дать тогда для стрел,
        Чтоб не вызвать божий гнев.
        Но отец мой отозвался:
По великой дружбе с ним,
Зельем страшным наделил.

58
Если вдруг в таком он виде
Смог явиться женихам!
То судьбу свою постигли б:
Горьким сделался б им брак.
    Но не знаем мы, конечно,
    То, что скрыто в лоне вечном:
    Возвратясь ли, истребит
    Или будет он забыт –
        То одним богам известно:
        Там они судьбу вершат.
        Нам же – только уповать
        Ежедневно, повсеместно,
Чтоб вернулся невредим
И грозою стал бы им.

59
Но размыслим совокупно:
Как грабителей изгнать,
Что тебе сначала нужно
Самому здесь предпринять?
    Слушай же, что я скажу-ка,
    Только ты другим – ни звука...
    И заметь все про себя,
    Что услышишь от меня.
        На совет всех благородных
        Ахеян ты созови,
        Завтра все им объяви...
        И в свидетели угодных
Ты бессмертных всех богов
Призови для правды слов.

60
И немедленно потребуй:
Женихи, чтоб по домам
Разошлись. Затем поведай
Ты у матери все сам:
    Коль супружество по сердцу –
    Не противно ей, то к делу
    Предложи ей, чтоб к отцу –
    Возвратилась в дом к нему,
        Где все нужное для брака
        Он приданным наделит,–
        Как обряд того велит,
        Что достойно ее сана –
Милой дочери своей,
Несравненной по красе;

61
Я советую усердно,
Если примешь мой совет:
Снаряди за мною следом
Ты корабль и от бед
    Выбери, чтоб был он прочный,
    С двадцатью гребцами. Срочно,
    Ты отправься за отцом –
    Здесь покинув отчий дом.
        И в краях тех отдаленных
        Ты проведай от людей
        Всю молву минувших дней,
        И друзей его смышленых,
Все как было, расспроси –
Цепь событий вряд сложи;

62
Может Оссы прорицанье
Ты услышишь невзначай:
Слово Зевса и желанье
Повторяет людям – знай!
    Посети сперва ты Пилос
    Что во сне пока лишь снилось,
    Мудрый Нестор там живет,
    Он во всем тебя поймет;
        А потом ты Менелая
        Златовласого найди –
        Спарту всю хоть обойди!
        Он последний приплывая,
Знает больше всех мирян –
Меднолатных ахеян.

63
Коль услышишь что родитель
Чудом жив и уцелел.
Трои вольной покоритель,
На пути в свершенье дел,–
    Год прожди и терпеливо
    Ты сноси все молчаливо
    Притесненья женихов;
    Коль молва же горьких слов
        Донесет, что нет живого –
        Не замедленно вернись,
        Памятью о нем склонись:
        В упокой души родного
Холм насыпешь гробовой,
Тризну совершишь весной.

64
Мать родную – Пенелопу
На замужество склони.
Вперекор ты злому року
Цели снова уясни.
    И когда уже решившись,
    Твердо разумом проникшись,
    Осмотрительным умом.
    Средство выдумай потом:
        Женихов в дому засевших
        Силой явной погубить,
        Иль обманом удалить.
        Ты уже стал повзрослевшим:
Не ребенок, что сказать,
В детство чтобы убегать.

65
Знаешь ли, какою честью
Удостоился Орест,
Поразивший всех он вестью.
Отомстившего в ответ
    Злоковарного Эгиста? –
    Он отца его убийца...
    Так тебе желанный друг
    В руки взять пора бы лук!
        Ты прекрасно столь созревший,
        Должен, наконец, понять –
        Как свободу защищать?!
        Будь же в твердости мудрейшим,
Чтобы имя на веках
У людей был на устах

66
Но пришло, однако время
На корабль быстрый мой
Возвратиться; И не смея
Спутников застать с тоской,–
    С нетерпеньем знаю ждущих...
    Ты ж средь дел своих текущих
    Позаботься о себе,
    И совет что дал тебе,
        Не забудь к тому ж исполнить!”
        –Милый гость, в моей судьбе,
        Пользы лишь желаешь мне!–
        Телемах покорно молвил,–
Ты как добрый мне отец
Отыскал в клубке конец;

67
Я советов не забуду;
Хоть торопишься ты в путь,
Подожди часок покуда
Сможешь сразу отдохнуть:
    Ты в прохладной моей бане,
    У себя как дома раньше,
    Члены, душу освежив,
    Бодрость духу возвратив,
        На корабль возвратишься,
        Взяв подарок от меня –
        Дружбу верности храня,
        В мыслях снова обратишься;
Как обычай наш велит,
Чтобы память сохранить –

68
Меж собой, прощаясь, гости
Только с радостью большой,
Позабыв о всякой злости,
С бескорыстною душой
    Дарят с радостью друг другу.
    Но Афина как с испугу
    Отвечала: – Не держи!
    Тороплюсь я, погоди!
        И обещанный подарок
        Возвратяся к вам приму –
        Слово честное даю!
        Увезу я благодарно
Дорогой дар получив,
Сам, таким же, одарив.

69
Светлоокая богиня
Невидимкой скрылась тут,
Улетела быстрой птицей,
Не оставив следа путь.
    Но вселила твердость, смелость –
    Подытожив его зрелость
    Об отце, заставив вновь
    Вспомнить все живее слов.
        И проник душой он тайну,
        И прокрался в чувствах страх;
        В госте – старца угадав,
        Все величие и зная,
Что не прост он как другой,
А был бог пред ним земной.

70
Только мыслями вернулся
Телемах с высот небес,
К женихам он повернулся,
На скамью затем подсел.
    Все сидящие с вниманьем
    Молча слушали стенанье:
    Знаменитый пел певец,–
    Он же и преданий чтец;
        И в печальной своей песне
        О возврате ахеян,
        Из похода с дальних стран.
        Пел с восторгом, но без лести,
Оживляя взор слепца,
Где слизилися глаза...

71
В доме том, в покоях верхних,
Как затворница всегда
Среди двух служанок верных
Дочь Икария жила –
    Пенелопа, нравом гордым,
    Целый день вязала с бодрым
    Настроеньем до темна
    В ожидании сна.
        Вдохновенное то пенье,
        Как прилив морской воды,
        Были горечи полны...
        Вызвав в памяти волненье
Пенелопа вдруг сама
По ступенькам вниз сошла.

72
И вступив в палату тихо,
Стала подле там столба.
Что один могучей силой
Подпирает свод дворца.
    С нею рядом две служанки,–
    Но она в своей осанке
    Так божественна средь них,
    Что собою всех пленит...
        Но прикрыв свою чуть щеку
        Покрывалом с головы
        Небывалой красоты,
        Обратилась вдруг к певцу,–
Вдохновенные слова
С плачем молвила тогда:

73
Мудрый Фемий! Ты ведь знаешь
Много песен. Спой нам ту,
Всех, которой восхищаешь,–
Песней звонкой под струну.
    В них певцы до нас сложили
    Про отечество, где жили,
    Воспевая нам богов
    И героев всех веков;
        Спой же сидя пред собраньем:
        Гости будут за столом
        Продолжать досуг с вином,
        И в ликующем молчанье
Оживут герои дат –
Их услышать каждый рад.

74
Так прерви слова печали
От которой я грущу;
Замирает сердце даже –
Жить на свете не хочу:
    Жесточайшее ведь горе
    Мне из всех досталась в доле;
    Мужа верного лишась,
    Сын остался без отца;
        О погибшем я всечасно
        День и ночь скорблю тайком,
        Но в душе отрадно то:
        Что жила я не напрасно
Муж прославил без прикрас
Всю Элладу, Аргос, нас!

75
Отрезвел сын Одиссеев,
Услыхав ее слова;
Робость схлынула, смелея
Возразил он ей тогда:
    “Милая, о мать, родная!
    Ты напрасно утруждаясь,
    Как же хочешь запретить
    Душу всю певцу излить?
        Не певец в своем стремленьи,
        А виной всему бог Зевс,
        Посылающий с небес,
        В своей воле вдохновенье.
Правда, горечью красна,
Коль от сердца вся она!

76
Не препятствуй так родная,
Чтоб допел бы нам певец
О возврате тех данаев,
В горькой участи своей.
    С похвалой великой люди
    Внемлют песне, словно судьи,
    В сопричастности своей,
    Тех далеких – близких дней.
        Да не радость, а отраду...
        И сама ты в ней найдешь
        Не печаль, что не сведешь,
        А печали той усладу,
В память гибели людей –
Знаменитых нам мужей.

77
Удались в свои покои
И хозяйством там займись,
Что достойно женской доли;
За работой присмотрись:
    Пряжей, тканьем иль вязаньем;
    И своих рабынь старанье,
    Чтоб прилежны были все
    Одинаковы везде.
        Хоть конечно это смело –
        При собранье говорить,
        Чтоб желанье изъявить,
        Знай: не женское то дело,–
Дело мужа, ныне мне
Право перешло вполне!

78
Изумилась Пенелопа
Многоумным тем словам:
Речи будто бы от бога,
Только сын сказал их сам.
    Сердцем, внемля, удалилась
    И в покоях затворилась
    Средь служанок там она
    Горько плакала одна,
        До тех пор пока Афина,
        Обратив пристрастный взор,
        К ней сошла с высоких гор,
        Где всегда жила богиня,–
Ей на очи не свела
Сладкого ночного сна.

79
В потемневшей же палате,
Женихи все той порой,
Громко спорили о злате,
Что приданное с горой
    Даст союз им с Пенелопой...
    Но тут сын высокой нотой
    Брань прервал и свой указ
    Преподнес ударом в глаз:
        –Женихи вы Пенелопы –
        Вы надменны и горды,
        Но отныне все пиры
        Учреждайте в своем доме;
Так прервите ж шумный спор –
Непристойный этот вздор.

80
Нам приличнее вниманье
К песнопевцу здесь склонить
Он не раз своим стараньем
Всех успел уж покорить,
    Слух, пленяя своим пеньем,
    Он одним лишь вдохновеньем
    Был подобен лишь богам.
    Ну, а я, скажу всем вам:
        Завтра утром приглашаю
        Всех на площадь вас прибыть,
        И хочу предупредить!
        Всенародно там желало
Вам в лицо одно сказать;
Хватит здесь вам пировать!

81
Коли вы того желая,–
Тратьте так свое добро!
В своем доме учреждая
Все пиры и мерзкий спор.
    Но, однако, вы учтите,
    Если снова вы решите,
    Что приятней здесь бывать
    И меня лишь разорять,
        То тогда богов всевластных
        Я на помощь призову,
        И в божественном суду,
        Вам от Зевса – стрел опасных,
Кары всей не избежать:
Смерть не станет вас искать...

82
Так сказал сын Одиссея,
Замолчал присел за стол.
Женихи дерзнуть не смея,
Приумолкли с его слов,
    Закусив с досадой губы,–
    Удивлялись: как он зубы
    Обнажить на них посмел,
    Будто островом владел.
        Антиной же, сын Евпетов,
        Возразить ему решил,
        И такую речь сложил:
        “-Сами боги уж конечно
Научили так дерзать
И словами щеголять;

83
И по их, конечно, воле
Стал кичливым и дерзишь
Нам в словесной ты угрозе,
Чтоб отсюда мы ушли.
    Но беда тогда наступит,
    Коли воля Зевса будет,–
    Станешь нашим ты царем –
    Вот тогда мы пропадем!
        А на то – имеешь право
        От рождения на трон”.
        Телемах умерив тон,
        Кротко молвил вслед лукаво:
–Антиной, друг, не сердись,
С откровенностью мирись:

84
Если б дал мне Зевс владычить
Нашим островом Итака,–
Я ему не стал б перечить!
Или мыслишь ты иначе,–
    Доля царская всех хуже
    Среди моря здесь на суше?
    Нет, скажу тебе не худо,
    Даже если и не чудо –
        Сам он в чести у народа;
        Да и копится добро
        В доме скоро у него
        Незаметно год от года;
Сам у власти важных дел –
Богом избранных удел.

85
Но среди Итаки вольной,
Меж ахейцами средь нас
Много есть мужей достойных,
Чтобы дать ему всю власть;
    Среди старых или юных,
    Среди них не мало умных,–
    Вам достойного избрать,
    Коль не мыслите вы ждать
        Одиссея, только знайте:
        В доме я своем один
        Над рабами господин
        Только мне здесь подобает
Власть над ними; их – отец
В битве добыл, смерть презрев.

86
Евримах, сын Полибеев,
Телемаху отвечал:
–Телемах, сын Одиссеев,
Вижу я твою печаль;
    Кто назначен, мы не знаем,
    Над ахейцами в Итаке
    Царствовать. Но участь та
    Средь бессмертных решена;
        В доме ж ты своем, однако
        Повелитель, и никто
        Не имеет прав на то,
        Да пока вольна Итака,
Чтобы смог еще дерзать –
На наследство посягать;

87
Но, любезный, я желал бы
Все о госте новом знать;
Мы бы были очень рады
Если мог бы нам сказать:
    Он откуда к нам явился;
    Как зовут и где родился?
    Рода, племени его;
    И еще,– важней всего,
        Землю тут, какую славит
        Он отечеством своим;
        С вестью ли он приходил,
        О желанном нам возврате
Одиссея и друзей,
После стольких многих дней,

88
Или нас он посетивший
Лишь по собственной нужде,
Поведеньем удививший,
По делам опять исчез;
    Он знакомства не дождавшись,
    На ночлеге не оставшись...
    И конечно, что сказать,–
    Он не прост, как нам видать,
        Коль он странен так собою.
        –Друг любезный Евримах,–
        Отвечал так Телемах:
        Навсегда утрачен мною
День свидания с отцом;
И не верю я давно

89
В возвращении слухам разным,
В том, что могут нагадать;
Прорицаниям напрасным,
Все, которым верит мать.
    Гость из Тафоса был Ментес –
    Одиссея гость,- мной встречен
    Анхилой; он сын царя –
    Многоумного вождя,
        Средь людей веслолюбивых,–
        Телемах так говорил,
        Убежден хоть сердцем был,
        Что бессмертную богиню
Он увидел и прозрел,
Духом слабым вдруг окреп.

90
Гости ж к делу обратились:
Стали сладко песни петь;
В пляске бодрой порезвились –
Снова начали шуметь,
    В ожидании вновь ночи,
    Хоть давно смыкали очи.
    Но пришлось прилично ждать,
    Так что трудно было встать,
        Ночь же черная настигла
        Их веселия разгар,
        И того, кто млад иль стар,
        В сон охотно закружила:
По домам все разошлись
И покою предались.

91
Телемах, всех проводивши,
Вскоре сам пошел в чертог;
Он фасадом выходивший,
Украшал прекрасный двор.
    Впереди шла Евриклея –
    Няня, добрая как Фея,
    С факелом, чтоб тьму согнать –
    Путь любимцу освещать...
        Как усердно угождала
        С детских лет она ему,–
        Кто она - потом скажу.
        А сейчас хоть и устала,
Отворила в спальню дверь:
Как красиво в ней теперь!

92
На богатую постелю
Утомленный он присел:
Снял сорочку... но не смею
Отвлекать от важных дел...
    Он заботливой старушке,
    Поправлявшей тут подушки,
    Бросил в руки и прилег,
    Но уснуть еще не мог.
        Ту сорочку осторожно,
        Вмиг угладив и сложив,
        Словно джина усмирив,
        Что обыденно – не сложно,
И повесив тут на гвоздь,
Удалилась после прочь.

93
Двери ручкой затворила,
Что в узорах серебра,
Красотою всех дивила...
Да задвижку, как смогла,
    Затянула крепко ремнем,
    Удалившись тихо в темень...
    Дочь разумная в отца,
    Молода когда была,
        Куплена Лаэртом – дедом:
        Двадцать он быков отдал...
        Ложа он ее не знал:
        Ревности, минуя женской,
Он с супругой наравне
Уважал ее вдвойне.

94
На овчине, мягкой нежной,
Телемах еще не спал;
На постели белоснежной
До рассвета размышлял.
    И к кровати той точеной,
    К спинке сделанной узорной,
    Обращен его был взгляд –
    На затейливый обряд.
        Вспоминал он гостя – старца,
        Как с копьем к нему пришел,
        Дал совет и вмиг ушел.
        В нем душой узрел посланца,
Провиденьем от небес,
Что послал ему бог Зевс.

95
Солнце спряталось за горы:
Спит синица, спит сверчок.
Пусть остынут твои взоры –
Спать пора тебе сынок.
    Ты гляди: уже ведь поздно –
    Нагулялись превосходно;
    Чтоб уснул ты без проказ,
    Был и первый мой рассказ,
        А сейчас тебе приснится
        Путь нелегкий по волнам –
        Курсом к дальним берегам;
        Только надо научиться
Твердо по земле шагать –
Родину любить как мать!
      
            20.10.1986 – 01.04.1987

===========================



ГРЕЧЕСКАЯ       МИФОЛОГИЯ

Сущность Г. м. становится понятной только при учёте особенностей первобытнообщинного строя греков, воспринимавших мир как жизнь одной огромной родовой общины и в мифе обобщавших всё многообразие человеческих отношений и природных явлений. Г. м. следует рассматривать не как привычную и неподвижную картину (хотя и прекрасную), но в постоянно изменяющемся социальном и историческом контексте античного мира. Образы Аполлона, красивого юноши с лирой в руках, Афродиты, исполненной женственности и привлекательности, Афины Пал-лады - воительницы, относятся к определённому периоду развития Г. м. Такими периодами являются: древнейший хтонический (от греч. ???? земля), или дофессалийский, доолимпийский; фессалийский, олимпийский, классический или героический. В героический период происходит централизация мифологических образов вокруг мифологии, связанной с горой Олимп, и начинается переход к художественно развитому и строгому героизму. По мере разложения общинно-родовой формации складываются утончённые формы героической гомеровской мифологии. В дальнейшем наивная мифология - своего рода единственная форма первобытного мышления - гибнет как самостоятельное творчество и приобретает служебный характер, став одной из форм художественного выражения разного рода религиозных, социально-политических, моральных и философских идей рабовладельческой полисной идеологии, превращается в философскую аллегорию, широко используется в литературе и искусстве.
Источники. Сведения о Г. м. дошли до нас в огромном количестве памятников письменной литературы: художественной и научной. Основными источниками изучения Г. м. являются «Илиада» и «Одиссея» Гомера. Миф у Гомера излагается как объективное явление, сомнений в реальности которого у автора не возникает. Иное отношение к мифологии у Гесиода, жившего в период становления греческой полисной системы и идеологии. Он собирает и сводит воедино мифы и генеалогии богов, излагает космогоническую систему в связи с историей происхождения богов («Теогония»), обнаруживая большую склонность к хтонической мифологии. В классической лирике (7-5 вв. до н. э.), где мифология служит средством для передачи самоощущений и излияний личности, миф сам по себе в значительной мере блёкнет, но в нём выдвигаются неведомые Гомеру и Гесиоду моменты. Греческая драма (5 в. до н. э. - Эсхил, Софокл, Еврипид) явилась синтезом внеличного, созерцательного эпоса и личного субъективного самоощущения в лирике. В трагедии судьба, рок - вся эта трудно усваиваемая бездна античного пессимизма получила свою логику, историю, свои образы. Из комедиографов к образам Г. м. обращался Аристофан (5 в. до н. э.). Эллинистическая поэзия - Феокрит, Бион, Мосх (4-3 вв. до н. э.) и другие авторы - даёт ряд мелких и изящных мифологических образов. Немаловажный мифологический материал, изобилующий экзотическими именами, содержат гимны Каллимаха (3 в. до н. э.). Из поэтов-александрийцев особенно интересен Аполлоний Родосский (3 в. до н. э.), нарисовавший ряд выразительнейших картин из мифологии аргонавтов, из поздних авторов - Квинт Смирнский (4 в. н. э.), изложивший в поэме «После Гомера» события после смерти Гектора до взятия Трои, и Нонн Панополитанский (5 в.), который в поэме «Дионисовы песни» сообщает много фактов в связи с рождением и жизнью Диониса. Источниками для изучения Г. м. являются также труды Филострата Старшего и Филострата Младшего (3 в. н. э.), Каллистрата (4 в.) и эпиграмматистов (Мелеагр, 1 в. до н. э., и др.).
Из. собраний гимнов важны т. н. Гомеровские гимны, пять из которых (к Аполлону - два, к Гермесу, Афродите и Деметре) возникли в классический период (но позже «Илиады» и «Одиссеи»), остальные - в эллинистическую эпоху. В т. н. Орфических гимнах, восходящих к 6 в. до н. э., но составленных в целом в 3-2 вв. до н. э., содержатся эпитеты богов, помогающие анализировать мифологические образы. Третье собрание гимнов - гимны Прокла (5 в. н. э.) резюмируют работу античной мифологической мысли над рядом центральных образов.
Сведения по Г. м. содержатся в произведениях римских авторов 1 в. до н. э. - 2 в. н. э. (Овидий, Вергилий, Гораций, Лукреций Кар, Тибулл, Проперций, Апулей, Стаций, Лукиан, Силий Италик), «Метаморфозы» Овидия представляют собой по существу мифологическую энциклопедию.
При изучении Г. м. используются сочинения историков: Геродота (5 в. до н. э.), Полибия (3-2 вв. до н. э.), Диодора Сицилийского, Дионисия Галикарнасского, Тита Ливия (1 в. до н. э.), географа Страбона (1 в. н. э.), а также сохранившиеся во фрагментах сочинения логографов и генеалогов Гекатея, Акусилая, Асклепиада и других. Среди этих авторов выделяются Ферекид и Гелланик, у которых находим целую космогонию.
Из антикваристов-археологов выделяется Павсаний (2 в. н. э.), который путешествовал по Греции и свои описания памятников старины уснащал разнообразными мифологическими сюжетами. Сведения по Г. м. содержатся также у Варрона (2- 1 вв. до н. э.).
Греческая философия тесно связана с Г. м., философы разных эпох стремились осмыслить Г. м. в целом и отдельные мифы. Одним из стоиков, Луцием Аннеем Корну том (1 в. н. э.) составлено руководство по Г. м. Из сочинений эклектиков и философов позднего эллинистического периода особенный интерес представляют сочинения Плутарха (1-2 вв. н. э.) и Атенея (3 в. н. э.), а также Цицерона (1 в. до н. э.), дающего классификацию богов. У неоплатоника Плотина (3 в. н. э.) содержатся сведения о ряде важных мифологических образов и трактат об Эроте, у Порфирия (3 в. н. э.) - ценные фрагменты из ранних авторов и рассуждение «О пещере нимф». Обширные комментарии Порфирия к «Илиаде» и «Одиссее» послужили источником для позднейших комментаторов Гомера - Цеца и Евстафия, а его сочинение «О статуях» - источником для Евсевия и Макробия. Философия Г. м. была систематизирована Проклом (5 в. н. э.), большое количество известий о древнейших теогониях и космогониях собрано Дамаскием (5- 6 вв.).
Мифографы - собиратели и излагатели мифов - появились в Греции не позднее 5 в. до н. э. К ним относятся софист Гиппий, а также ряд ранних историков и философов: Геродор Гераклейский, Анаксимен Лампсакский, Асклепиад Трагильский, Гераклид Понтийский, Дикеарх Мессенский. Дионисий Самосский составил генеалогические таблицы и изучал трагические мифы. Ученику Аристотеля Палефату принадлежит сборник мифологических рассказов под названием «О невероятном».
Особенно много для собирания и толкования древних мифов сделали александрийцы (4-2 вв. до н. э.): Каллимах, Истр, Филостефан, Лисимах Александрийский, Аполлодор Афинский (ему приписывают обширную мифологическую «Библиотеку», дающую подробное изложение теогонии и главнейших мифических родословных Девкалиона, Инаха, Агенора, Пеласга, Атланта, Асопа, Кекропа и Пелопа). Аполлодор излагает мифы по Гомеру, Гесиоду и особенно трагикам. Собранный материал послужил источником для многих позднейших схолий. Из собирателей более позднего времени следует упомянуть Филодема (труд «О благочестии»), Дидима (послужившего, по-видимому, источником для схолий к Софоклу, Еврипиду и Пиндару) и Феона (послужившего источником для схолий к Каллимаху, Никандру, Ликофрону, Феокриту и Аполлонию Родосскому).
Из грамматиков выделяется Пар-фений Никейский (1 в. до н. э.), автор сочинения «О любовных страстях». Из мифологов - Гигин (1 в. до н. э. - 1 в. н. э.). Позднее мифографы делятся на две группы: собиратели мифов «превращений» и «звёздных» мифов. К первой группе относятся Никандр Колофонский, Антигон Каристийский и Бой (их сочинения - прямые источники «Метаморфоз» Овидия), а также Антонин Либерал - автор 41 рассказа о «превращениях» (вероятно, 1 в. до н. э.). Ко второй группе мифографов относятся Эратосфен (3 в. до н. э.), которому приписываются «Катастеризмы» (букв. «Превращения в звёзды»); Арат Солский (4-3 вв. до н. э.) с его «Феноменами», где в стихотворной форме излагаются мифы о звёздах; анонимные комментарии к Арату; «Астрономия», приписываемая Гигину. Из христианских апологетов для Г. м. важен «Протрептик» Климента Александрийского (3 в. н. э.).
На рубеже 5 и 6 вв. появилась книга мифов Фульгенция, подражавшего историку Птолемею Хенну (1 в. н. э., известному по «Библиотеке» Фотия и некоторым цитатам из Евстафия и Цеца); она отличалась часто некритическим отношением к мифографическим источникам. Иоанну Педиасиму принадлежит сочинение о 12 подвигах Геракла, созданное на основе «Библиотеки» Аполлодора. Известны очень поздняя анонимная обработка в прозе «Метаморфоз» Овидия и сочинение некоего Гераклита, содержащее 39 мифов.
Большую ценность представляют сочинения трёх мифографов 7 в., известных под названием Ватиканских мифографов. Эти авторы, заимствуя друг у друга, а также из Сервия и поздней комментаторской литературы, дают в систематическом виде обзор всей античной мифологии. Изложение изобилует множеством разного рода вариантов и отдельных редкостных мелочей.
Общая характеристика Г. м. При рассмотрении Г. м. в развитии в пределах каждого отдельного мифа устанавливаются и прослеживаются разновременные рудименты (т. е. остатки прежних эпох), которые сосуществуют с ферментами нового, возникающего в сюжете мифа. Например, в мифе о рождении Афины Паллады в полном вооружении из головы Зевса, проглотившего свою забеременевшую супругу Метиду (Неs. Theog. 886-900), можно различить остатки фетишистских представлений и каннибализма, предшествовавшие развитому патриархату, примат мужского индивидуума над женским и символику мудрости верховного божества - свидетельства патриархата, наконец, гротеск, свойственный времени распада общинно-родовой формации и начальному периоду греческой классики.
Один и тот же мифологический мотив может и составлять основное содержание мифа, и играть второстепенную роль. Для эпохи последовательного зооморфизма отождествление солнца с быком является центральным содержанием мифа о солнце, так же как совиный вид Афины Паллады - основное в содержании мифа. Но в гомеровской мифологии в связи с тем, что центральное содержание мифа о солнце для этого времени было уже антропоморфическим, солнце, воплощённое в быке, стало рудиментом. Аналогичен по своему происхождению рудиментарный характер совоокости Афины Паллады у Гомера с изменением основного содержания мифа.
Г. м. в её наиболее развитом, т. н. классическом, состоянии представляет собой мифологию героическую, а не стихийно-фетишистскую и не стихийно-демоническую (эти два типа мифологии относятся к хтонической мифологии). Героическая мифология связана с периодом патриархата, однако в ней прослеживаются главнейшие типы хтонических рудиментов. Это прежде всего генетические рудименты, указывающие на происхождение: Ахилл - сын морской богини, Ио - дочь аргосской реки Инах и др. Субстанциальные рудименты основаны на отождествлении разного рода предметов или существ: луна - корова, солнце - бык, Инах - река и царь Аргоса и др. Многочисленны ипостасные элементы: Агамемнон - ипостась Зевса; Ифигения - ипостась Артемиды и т. д. Огромное количество рудиментов имеет метаморфозный, или оборотнический, характер: Зевс вступает в брак с Данаей в виде золотого дождя, с Семелой - в виде грома и молнии, с Европой - в виде быка и др. Из иконографических рудиментов (т. е. относящихся к внешнему виду определённого мифологического персонажа) в мифах фигурируют змеиный хвост у Кадма, рога и копыта у Пана, совиные глаза у Афины, коровьи у Геры и др. Некогда самостоятельные божества, демоны или герои выступают теперь в виде закостеневших внешних придатков (атрибутивные рудименты) к другим персонажам: орёл и Ника около Зевса; сова или змея около Афины и др. Тому или иному мифологическому образу постоянно сопутствуют также функциональные рудименты: перун Зевса, лук и стрелы Аполлона, трезубец Посейдона, жезл и крылатые сандалии Гермеса и др. Если рудимент мифа отражает его прошедшее, то фермент указывает на будущее развитие мифа. У Гесиода (Theog. 295-305) эхидна - полузмея-полудева, она прекрасна, но зловредна, ненавистна людям. Этот мотив отвержения эхидны - элемент в мифе, объясняющий стремление человека обуздать стихийные силы природы. Тантал наказан за человеческое жертвоприношение; это - несомненно фермент, свидетельствующий о позитивных сдвигах в морали. Прометей у Гесиода (Theog. 507-567) представлен заурядным обманщиком, вздумавшим перехитрить самого Зевса. Но именно этот момент противодействия Зевсу в дальнейшем лёг в основу эсхиловской концепции Прометея-богоборца.
Между составляющими миф элементами устанавливаются не только хронологические, но и самые разнообразные смысловые связи, образующие мифологические комплексы. Один из таких комплексов - комплекс-интерполяция - состоит из отдельных смысловых элементов, связанных более или менее механически. Примером такого комплекса является гомеровское представление о тенях в загробном мире, которое даётся в XI песне «Одиссеи». Если комплекс-интерполяция понимается как объединение в одно целое чуждых друг другу элементов без всякой мотивировки, то комплекс-компиляция есть объединение элементов, также несходных или противоположных, но это объединение уже определённым образом мотивировано. Аполлон, Артемида и Лето первоначально были демонами совершенно разного происхождения, никак между собой не связанными. Их объединение - Аполлон и Артемида как дети Лето от Зевса - есть мифологический комплекс-компиляция. Олимпийская семья богов, образовавшаяся в результате объединения европейских и малоазиатских божеств, - тоже компиляция, поскольку присоединённые азиатские божества стали трактоваться как дети Зевса и Геры.
Оба типа мифологических комплексов (интерполяция и компиляция), а также бесконечно разнообразные приближения то к одному, то к другому такому типу встречаются в античной мифологии постоянно. Например, Диомед то вступает в бой с богами и ранит их (Hom. Il. V 330-339, 846- 864), то заявляет о невозможности вступать в борьбу с богами (596- 606). Прометея наказывают в одном случае раз навсегда, без всякой надежды на освобождение, в другом - его освобождает Геракл. В Г. м. может быть выделен также монолитно-художественный мифологический комплекс, в котором все элементы мифа составляют одно целое. Примером такого комплекса является образ сирен у Гомера (Od. XII 40-54, 166-200). Это - полуптицы-полуженщины; они поют такими завлекающими, чарующими голосами, что всякий путник высаживается на берег, но сирены тут же его уничтожают, поэтому у них на берегу целые горы человеческих костей и гниющих остатков. В этом образе совмещаются художественный восторг и гибель, т. е. красота и смерть. С другой стороны, у Гомера в этом мифе совмещаются различные эпохи культурного и социального развития: наряду с фетишизмом и людоедством характерная для Гомера высокоразвитая эстетическая культура. Причём это совмещение не эклектично, а монолитно-художественно.
В т. н. полярном комплексе противоположные по смыслу элементы в силу именно общей художественной идеи даны сразу: и во всей своей противоположности, и во всём своём тождестве. Например, самый «светлый» бог Зевс вступает в брак с самой «тёмной» богиней Персефоной, и от этого брака рождается Загрей. Загрея ещё младенцем растерзывают и поедают титаны. Но из золы испепелённых Зевсом титанов происходят люди, которые поэтому являются носителями и титанического, и дионисийского начала. Афина-горгона убивает горгону Медузу и оттого сама перестаёт быть горгоной. Либитина - любовь и смерть одновременно.
При исследовании Г. м. необходимо также учитывать её географическое распространение (т. н. географическая мифология) и исторические особенности тех или иных местностей, к которым приурочиваются события, излагаемые в разных античных мифах. Например, Эдипа нельзя оторвать от Фив, мифы о Тесее относят к Афинам, о Менелае и Елене - к Спарте и др.
Доолимпийский период. Процесс жизни воспринимается первобытным сознанием в беспорядочно нагромождённом виде, окружающее материализуется, одушевляется, населяется какими-то непонятными слепыми силами. Все вещи и явления в сознании первобытного человека исполнены беспорядочности, несоразмерности, диспропорции и дисгармонии, доходящей до прямого уродства и ужаса. Земля с составляющими её предметами представляется первобытному сознанию живой, одушевлённой, всё из себя производящей и всё собой питающей, включая небо, которое она тоже рождает из себя. Как женщина является главой рода, матерью, кормилицей и воспитательницей в период матриархата, так и земля понимается как источник и лоно всего мира, богов, демонов, людей. Поэтому древнейшая мифология может быть названа хтонической. В её развитии прослеживаются отдельные этапы. На раннем этапе, т. е. на стадии собирательно-охотничьего хозяйства, сознание ограничено непосредственно чувственным восприятием, непосредственно видимыми и осязаемыми вещами и явлениями, которые одушевляются, на них переносятся социальные функции общинно-родовой формации. Такая вещь, с одной стороны, насквозь материальная, с другой - одушевлённая первобытным сознанием, есть фетиш, а мифология - фетишизм. Древний человек понимал фетиш как средоточие магической, демонической, живой силы. А так как весь предметный мир представлялся одушевлённым, то магической силой наделялся весь мир, и демоническое существо никак не отделялось от предмета, в котором оно обитало. Например, Зевс - верховное божество в позднейшей Г. м. - почитался первоначально в городе Сикионе (Пелопоннес) в виде каменной пирамиды (Paus. II 9, 6), на Ликейской горе в Аркадии - в виде колонны (VIII 38, 7). Геру в городе Феспиях (Беотия) представляли как обрубок древесного ствола, а на острове Самос - в виде доски (Clem. Alex. Protr. IV 46). Аполлона представляли пирамидой (Paus. I 44, 2), его мать Лето на Делосе - необработанным поленом и др.
Несмотря на всё позднейшее идейно-художественное развитие таких образов, как Зевс, Гера, Аполлон, Афина Паллада, Афродита, Эрот, хариты, Геракл и др., их продолжали почитать в виде камней и кусков дерева (обработанных и необработанных) даже в период наибольшего расцвета греческой цивилизации. Примером архаического фетиша является дельфийский омфал, или «пуп земли». Когда-то Рея, желая спасти от своего мужа Кроноса новорождённого Зевса, дала ему вместо младенца Зевса завёрнутый в пелёнки камень, который и был проглочен Кроносом. Извергнутый Кроносом, он был помещён в Дельфах как центр земли («пуп земли») и стал почитаться как святыня: его облачали в разные одежды и умащали благовониями. Виноградная лоза и плющ, хотя первоначально и не связывались с Дионисом (который вначале был богом производительных сил природы вообще), в дальнейшем прочно вошли в его мифологию. Об этом свидетельствует множество эпитетов Диониса, связанных либо с самим этим растением, либо с вином как продуктом виноградной лозы. «Виноградный», «многогроздный», «виноносец», «виноразливатель» и др. - главные эпитеты Диониса, а название одного из дионисовских праздников Ленеи связано со словом, имеющим значение «давильня», «точило», «чан». Плющ тоже был связан с культом и мифом Диониса, кипарис - с погребальным трауром, платан - с культом Аполлона, Диониса, Геракла и многих героев, тополь понимался как символ мрака, горя и слез, лавровое дерево, - наоборот, как символ света, исцеления и было связано с культом Аполлона, дуб - прежде всего с культом Зевса (очевидно, как царь среди деревьев).
Змей и змея - наиболее типичные хтонические животные. Появление в поздних мифах героев, убивающих драконов, является наилучшим свидетельством борьбы новой культуры с хтонизмом вообще. Даже такие светлые и прекрасные богини, как Афина Паллада, имели своё змеиное прошлое. У Софокла (frg. 585) она называется «живущей со змеей», а в Орфическом гимне (XXXII, 11) она просто змея. На афинском акрополе в храме Афины Паллады содержалась священная змея (Aristoph. Lys. 759); в Аргосе змеи считались неприкосновенными.
Немалую роль в культе и мифе играла собака, вплоть до представления человеческих душ в виде хтонических собак. Волк имел ближайшее отношение к Аполлону; однако Зевс Ликейский в Аркадии тоже некогда почитался в образе волка. Особой популярностью пользовалась также мифология быка и коровы. Распространено было представление о верховном божестве как о быке на Крите. В виде коня представлялся Посейдон, архаический миф указывает на его брак с Деметрой в образе лошади.
Несомненно, сам человек мыслился вполне фетишистски; его духовная жизнь целиком отождествлялась либо с его функциями, либо со всем человеческим организмом. Фетишистски представлялся человеческий и вообще животный организм и его части. Например, голова растерзанного вакханками Орфея плывёт к Лесбосу, пророчествует и творит чудеса. Глаза Афины Паллады поражают своим диким и магнетическим выражением. Глаза Медузы, одной из горгон, превращают в камень всё, на что она устремляет свой взор. Из зубов дракона появляются спарты - родоначальники фиванских царей. Согласно теогонии орфиков, Афина Паллада появляется не из головы Зевса, а из сердца, причём такое происхождение не противоречит указанию на мудрость богини, поскольку само сердце толкуется у философов-орфиков (Orph. frg. 210) как начало мыслительное. Кровь тоже является носителем души. У раненого душа выходит через рану, очевидно, в виде крови: «чрез отверстье зияющей раны вышла поспешно душа» (Hom. II. XIV 518 след.). Патрокл вырвал из тела одновременно «душу и жало копья» (XVI 505). Фетишистские представления переносились не только на отдельного человека, но на всю родовую общину. Люди думали, что весь данный род представлен каким-нибудь животным, каким-нибудь растением или даже неодушевлённой вещью (напр., происхождение народа мирмидонян от муравьев). Фетишистское понимание охватывало всю природу, весь мир, который представлялся как единое живое тело, на первых порах обязательно женское. Небо и земля, земля и море, море и преисподняя очень слабо различались между собой в первобытном сознании. Такое представление сохранялось в Греции ещё в классическую эпоху, когда говорили о Зевсе Олимпийском и Зевсе Подземном, о Посейдоне как «земледержце» и «землепотрясателе» и в то же время о Посейдоне как о морском божестве.
По мере развития производящего хозяйства человек начинает интересоваться вопросами производства вещей, их составом, их смыслом и принципами их строения. Тогда-то человек научился отделять «идею» вещи от самой вещи, а так как вещами являлись фетиши - отделять идею фетиша от самого фетиша, т. е. отделять магическую силу демона вещи от самой вещи - так совершился переход к анимизму. Как и фетишизм, анимизм (animus, «дух», anima, «душа») имел свою историю. Вначале существовало представление, что демон вещи настолько неотделим от самой вещи, что с её уничтожением он тоже прекращает своё существование (подобно нимфам дерева гамадриадам, умирающим вместе с порубкой самого дерева). В дальнейшем росло представление о самостоятельности этих демонов, которые не только отличаются от вещей, но и способны отделяться от них и сохраняться в течение более или менее длительного срока после уничтожения этих вещей (подобно нимфам дерева дриадам уже остающимся в живых после уничтожения самого дерева). Первоначальный анимизм связан с представлением о демонизме как о некоей силе, злой или (реже) благодетельной, определяющей судьбу человека. У Гомера имеется много примеров именно такого безымённого, безликого, внезапно действующего совершенно неожиданного и страшного демона. Олимпийские боги тоже бывают страшными, но они имеют человеческий вид, имена, к ним можно обращаться с просьбами, с ними возможно общение. Но то, что Гомер называет демоном, часто совершенно противоположно этому. Это есть именно мгновенно возникающая и мгновенно уходящая страшная и роковая сила, о которой человек не имеет никакого представления, которую не может назвать по имени и с которой нельзя вступить ни в какое общение, т. к. этот демон ещё не имеет никакой фигуры и никакого лица, никакого вообще очертания. Внезапно нахлынув неизвестно откуда, он мгновенно производит катастрофу и тут же бесследно исчезает. Элементы этого, т. н. внезапного, преанимизма (по терминологии нем. учёного Г. Узенера, преанимистический демон есть не что иное, как «бог данного мгновения») многократно встречаются у Гомера; с преанимизма начинается общее анимистическое мировоззрение. Древний преанимистический элемент заметен даже в крупных мифологических фигурах. Демон - это первоначально та внезапно действующая сила, о которой человеку ничего не известно, его законченного образа ещё не существует, но он уже не является фетишем. В дальнейшем в результате освоения мифологическим мышлением этих демонов появляются демоны отдельных вещей, событий, обладающие разной силой воздействия на человеческую жизнь и природу. С момента, когда прежде безличный демон получает ту или иную индивидуализацию, происходит переход от преанимизма к анимизму. Боги и демоны Г. м. мыслятся обычно как существа материальные, чувственные. Они обладают самым обыкновенным телом, хотя оно возникает из разных видов материи. Если древние греки представляли себе, что самая грубая и тяжёлая материя - это земля, вода же есть нечто более разреженное, а воздух ещё тоньше, чем вода, и тоньше воздуха огонь, то и демоны состояли из всех этих стихий. Боги же состояли из материи ещё более тонкой, чем огонь, а именно - из эфира. Древнейшее анимистическое представление греков выражено в мифе о Мелеагре.
Древние анимистические демоны представляются, как правило, в беспорядочном и дисгармоничном виде. Т. н. тератологические мифы (от греч. ?????,«чудо» и «чудовище») повествуют о чудовищах и страшилищах, символизирующих силы земли. Гесиод подробно рассказывает о порождённых небом Ураном и землёй Геей титанах, киклопах и сторуких. В последних чудовищность подчёркнута особенно: у каждого из них по 100 рук и 50 голов. Порождением земли и тартара является стоглавый Тифон (по другой версии, его породила Гера, ударив ладонью по земле и получив от неё магическую силу). Среди порождений земли эринии - страшные, седые окровавленные старухи с собачьими головами и со змеями в распущенных волосах. Они блюдут уставы земли и преследуют всякого преступника против земли и прав материнского родства. От эхидны и Тифона рождаются собака Орф, медноголосый и пятидесятиголовый кровожадный страж аида Кербер, лернейская гидра, Химера с тремя головами: львицы, козы и змеи с пламенем изо рта, Сфинкс, убивающая всех, кто не разгадал её загадок; а от эхидны и Орфа - немейский лев. Миксантропическими (т. е. соединившими в себе черты человека и животного) демонами являются сирены (полуптицы-полуженщины), кентавры (полукони-полулюди). Всё это примеры невыделенности в первобытном человеческом сознании человека из природы, рассматривавшего себя как неотъемлемую её часть.
Стихийно-чудовищная тератологическая мифология эпохи матриархата (Медуза, горгоны. Сфинкс, эхидна, Химера - чудовища женского пола) получает обобщение и завершение в образе Великой матери или богини-матери. В классическую эпоху Греции эти образы были оттеснены на задний план, но в глубинах догомеровской истории в эпоху матриархата, а затем в эллинистическо-римский период, когда происходит возрождение архаики, тератологическая мифология (и прежде всего культ богини-матери) имела огромное значение.
В развитом анимизме трансформация демона или бога приводит к антропоморфическому, т. е. очеловеченному, их пониманию. Именно у греков этот антропоморфизм достиг своего наивысшего оформления и выразился в целой системе художественных или пластических образов. Но каким бы совершенным ни был антропоморфический образ бога, демона или героя в Г. м., он всегда содержал в себе черты более раннего, чисто фетишистского развития (ср. совиные глаза Афины, змея - постоянный её атрибут, глаза коровы у Геры). К поздним, т. н. героизированным, формам матриархальной мифологии относятся прежде всего амазонки; их образ - явный рудимент среди нематриархальной и уже чисто героической мифологии. Мифы о вступлении в брак богинь со смертными героями в период патриархата и героической мифологии также звучат как странная экзотика и рудимент давно ушедшей эпохи (браки Фетиды и Пелея, Афродиты и Анхиса, Гармонии и Кадма, дочери Гелиоса Кирки и Одиссея и др.).
Олимпийский период. Ранняя классика. В мифологии этого периода, связанного с переходом к патриархату, появляются герои, которые расправляются с чудовищами и страшилищами, некогда пугавшими воображение человека, задавленного непонятной ему и всемогущей природой. Аполлон убивает пифийского дракона и основывает на этом месте своё святилище (Hymn. Hom. II). Тот же Аполлон убивает двух чудовищных великанов - сыновей Посейдона Ота и Эфиальта, которые выросли настолько быстро, что, едва возмужав, уже мечтали взобраться на Олимп, овладеть Герой и Артемидой и, вероятно, царством самого Зевса (Hom. Od. XI 305-320). Также убивает дракона Кадм и на месте битвы основывает город Фивы (Ovid. Met. Ill 1-130), Персей убивает Медузу (IV 765- 803), Беллерофонт - Химеру (Hom. Il. VI 179-185), Мелеагр - калидонского вепря (IX 538-543). Совершает свои 12 подвигов Геракл.
Вместо мелких богов и демонов появляется один главный, верховный бог Зевс, которому подчиняются все остальные боги и демоны. Патриархальная община водворяется теперь на небе или, что то же самое, на горе Олимп (отсюда понятия «олимпийские боги», «олимпийская мифология»). Зевс сам ведёт борьбу с разного рода чудовищами, побеждает титанов, киклопов, Тифона и гигантов и заточает их под землю, в тартар. Появляются боги нового типа. Женские божества, оформившиеся из многогранного древнего образа богини-матери, получили новые функции в эпоху героизма. Гера стала покровительницей браков и моногамной семьи, Деметра - культурного земледелия, Афина Паллада - честной, открытой и организованной войны (в противоположность буйному, анархическому и аморальному Аресу), Афродита - богиней любви и красоты (вместо прежней дикой всепорождающей и всеуничтожающей богини), Гестия - богиней домашнего очага. Даже Артемида, которая сохранила древние охотничьи функции, приобрела красивый и стройный вид и превратилась в образец дружелюбного и сердечного отношения к людям. Ремесло также обрело своего покровителя, а именно - Гефеста. В XX гомеровском гимне ему приписывается покровительство всей цивилизации. Богами патриархального уклада жизни стали Афина Паллада и Аполлон, которые славятся мудростью, красотой и художественно-конструктивной деятельностью. Гермес из прежнего примитивного божества превратился в покровителя всякого человеческого предприятия, включая скотоводство, искусство, торговлю, он водит по дорогам земли и даже сопровождает души в загробный мир. Не только боги и герои, но и вся жизнь получила в мифах совершенно новое оформление. Прежде всего преображается вся природа, которая раньше была наполнена страшными и непонятными для человека силами. Власть человека над природой значительно возросла, он уже умел более уверенно ориентироваться в ней (вместо того чтобы прятаться от неё), находить в ней красоту, использовать природу для своих надобностей. Если раньше нимфы рек и озёр - океаниды или нимфы морей - нереиды, а также нимфы гор, лесов, полей и др. - это воплощения дикости и хаоса, то теперь природа предстаёт умиротворённой и поэтизированной. Власть над морской стихией принадлежит не только грозному Посейдону, но и довольно мирному и мудрому богу морей Нерею. Рассеянные в природе нимфы становятся предметом поэтического любования.
Всем правил Зевс, и все стихийные силы оказались в его руках. Прежде он сам был и ужасным громом, и ослепительной молнией, не было никакого божества, к кому можно было бы обратиться за помощью против него. Теперь же гром и молния, равно как и вся атмосфера, стали не больше как атрибутами Зевса. Греки стали представлять, что от разумной воли Зевса зависит, когда и для каких целей пользуется он своим перуном. Характерно окружение Зевса на Олимпе. Около него Ника («победа») - уже не страшный и непобедимый демон, но прекрасная крылатая богиня, которая является только символом мощи самого же Зевса. Фемида раньше тоже ничем не отличалась от земли и была страшным законом её стихийных и беспорядочных действий. Теперь она воспринимается как богиня права и справедливости, богиня правопорядка, находящаяся возле Зевса как символ его благоустроенного царства. Детьми Зевса и Фемиды являются горы - весёлые, прелестные, благодетельные, вечно танцующие богини времён года и государственного распорядка, справедливейшим образом ниспосылающие с неба атмосферные осадки путём открывания и закрывания небесных ворот. Рядом с Зевсом также и Геба - символ вечной юности, и мальчик-виночерпий Ганимед, некогда похищенный с земли Зевсом-орлом. Даже мойры - страшные и неведомые богини рока и судьбы, управлявшие всем мирозданием, трактуются теперь как дочери Зевса и ведут блаженную жизнь на Олимпе. Мудрое, весёлое и изящное окружение характерно и для Аполлона с его музами, и для Афродиты с её Эротом и другими игривыми демонами любви, с её харитами, с её вечными танцами, улыбкой и смехом, беззаботностью и непрерывными радостями. Человеческий труд также получил своё дальнейшее отражение в мифологии: по повелению богини земледелия Деметры Триптолем разъезжает по всей земле и учит всех законам земледелия. Звери приручаются человеком - отголосок этого сохранился в мифе о Геракле, усмирившем диких коней Диомеда. Гермес и Пан следят за стадами и не дают их никому в обиду. Появляются мифические образы знаменитых художников (среди них Дедал), которые поражают мир своими открытиями и изобретениями, своим художественно-техническим творчеством. Дедал построил На Крите знаменитый лабиринт, великолепные здания для спасшего его царя Кокала, площадку для танцев Ариадны, соорудил крылья для своего полёта с сыном Икаром (рассказ об этом и о трагической гибели Икара дан Овидием в «Метаморфозах», VIII 183-235). Посейдон и Аполлон строят стены города Трои (Hom. П. XXI 440-457). Характерен миф об Амфионе, своей игрой на лире заставляющем камни складываться в стены города Фивы. Сохранились мифологические предания о таких необыкновенных певцах, как Мусей, Эвмолп, Фамирид, Лин и особенно Орфей, которым приписываются черты, характеризующие их как деятелей восходящей цивилизации.
Подвиги Геракла - вершина героической деятельности. Этот сын Зевса и смертной женщины Алкмены - не только истребитель разного рода чудовищ (немейского льва, лернейской гидры, керинейской лани, эриманфского вепря и стимфалийских птиц), не только победитель природы в мифе об авгиевых конюшнях и борец против матриархата в мифе о поясе, добытом у амазонки Ипполиты. Если своими победами над марафонским быком, конями Диомеда и стадами Гериона он ещё сравним с другими героями, то двумя подвигами, ставшими апофеозом человеческой мощи н героического дерзания, он превзошёл всех героев древности: на крайнем западе, дойдя до сада Гесперид, он овладел их яблоками, дарующими вечную молодость; в глубине земли он добрался до самого Кербера и вывел его на поверхность.
Тема победы смертного человека над природой звучит и в других греческих мифах олимпийского периода. Когда Эдип разгадал загадку Сфинкс, она бросилась со скалы. Когда Одиссей (или Орфей) не поддался завораживающему пению сирен и невредимо проплыл мимо них, сирены в тот же момент погибли. Когда аргонавты благополучно проплыли среди скал Симплегад, которые до тех пор непрестанно сходились и расходились, то Симплегады остановились навсегда. Когда же аргонавты прибыли в сад Гесперид, те рассыпались в пыль и только потом приняли свой прежний вид.
Поздний героизм. Процесс разложения родовых отношений, формирования раннеклассовых государств в Греции нашёл отражение в Г. м., в частности в гомеровском эпосе. В нём отразилась переходная ступень между старым, суровым героизмом и новым, утончённым. Примеров воинской доблести у Гомера сколько угодно, но у него же много примеров религиозного равнодушия, доходящего даже до критики авторитетнейших из богов. Герои в этой мифологии заметно смелеют, их свободное обращение с богами растёт, они осмеливаются даже вступать в состязание с богами. Лидийский царь Тантал, который был сыном Зевса и пользовался всяческим благоволением богов, возгордился своей властью, огромными богатствами и дружбой с богами, похитил с неба амбросию и нектар и стал раздавать эту божественную пищу обыкновенным людям (Pind. 01. I 55-64). Сисиф подсмотрел любовные встречи Зевса и Эгины и разгласил эту тайну среди людей (Paus. II 5, 1). Царь Иксион влюбился в Геру - супругу верховного бога Зевса и, обнимая тучу, думал, что обнимает Геру (Pind. Pyth. II 21-48). Диомед вступает в рукопашный бой с Аресом и Афродитой (Hom. П. V 330-339, 846-864). Салмоней и вовсе объявил себя Зевсом и стал требовать божеских почестей (Verg. Aen. VI 585- 594). Конечно, все эти неблагочестивые или безбожные герои несут то или иное наказание. Но это уже первые признаки того периода греческой истории, когда мифология станет предметом литературной обработки. Для этой эпохи разложения героической мифологии характерны мифы о родовом проклятии, которое приводит к гибели несколько поколений подряд. Фиванский царь Лай украл ребёнка и был за это проклят отцом этого ребёнка. Проклятие лежало на всём роде Лая: сам он погиб от руки собственного сына Эдипа. Покончила с собой Иокаста - жена сначала Лая, а потом Эдипа, узнав, что Эдип - её сын. Вступив в единоборство, погибли оба сына Эдипа - Этеокл и Полиник, потом погибли и их сыновья. Проклятие легло и на род Пелопа - сына Тантала. Преступления самого Тантала были умножены его потомством. Пелоп обманул возницу Миртила, пообещав полцарства за помощь в победе над царём Эномаем, и попал под проклятие Миртила, в результате чего сыновья Пелопа А грей и Фиест находятся во взаимной вражде. Атрей по недоразумению убивает собственного сына, подосланного Фиестом; за это он угощает Фиеста зажаренным мясом детей Фиеста. Свою жену Аэропу, способствовавшую козням Фиеста, он тоже бросает в море и подсылает сына Фиеста к самому Фиесту, чтобы его убить, но, понявший козни Атрея, сын Фиеста убивает Атрея. Один из сыновей Атрея Агамемнон погибает от руки собственной жены Клитеместры и своего двоюродного брата Эгисфа. Того же убивает сын Агамемнона Орест, за что его преследуют богини-мстительницы эринии. Характерно, что очищение от своего преступления Орест получает не только в святилище Аполлона в Дельфах, но и в Афинах - решением ареопага (светского суда) под председательством Афины Паллады. Так выход из тупика общинно-родовых отношений возникает уже за пределами первобытного строя, на путях афинской государственности и гражданственности.
Известны два мифа, по которым можно проследить, как Г. м. приходила к самоотрицанию. Прежде всего это был миф, связанный с Дионисом - сыном Зевса и смертной женщины Семелы, который прославился как учредитель оргий и бог неистовавших вакханок. Эта оргиастическая религия Диониса распространилась по всей Греции в 7 в. до н. э., объединила в своём служении богу все сословия и потому была глубоко демократической, направленной к тому же против аристократического Олимпа. Экстаз и экзальтация поклонников Диониса создавали иллюзию внутреннего единения с божеством и тем самым как бы уничтожали непроходимую пропасть между богами и людьми. Поэтому культ Диониса, усиливая человеческую самостоятельность, лишал его мифологической направленности. Возникшая из культа Диониса греческая трагедия использовала мифологию только в качестве служебного материала, а развившаяся также из культа Диониса комедия прямо приводила к резкой критике древних богов и к полному их попранию. У греческих драматургов Еврипида и Аристофана боги сами свидетельствуют о своей пустоте и ничтожестве; явно, что мифология и в жизни, и в греческой драме приходит к самоотрицанию. Другой тип мифологического самоотрицания возник в связи с образом Прометея. Сам Прометей - божество, он либо сын титана Иапета, либо сам титан, т. е. он или двоюродный брат Зевса, или даже его дядя. Когда Зевс побеждает титанов и наступает героический век, Прометей за свою помощь людям терпит от Зевса наказание - он прикован к скале в Скифии или на Кавказе. Наказание Прометея понятно, поскольку он противник олимпийского героизма, т. е. мифологии, связанной с Зевсом. Поэтому в течение всего героического века Прометей прикован к скале, и у Гомера о Прометее нет ни слова. Но вот героический век подходит к концу, незадолго до Троянской войны - последнего большого деяния героического века - Геракл освобождает Прометея. Между Зевсом и Прометеем происходит великое примирение, которое означает торжество Прометея, даровавшего людям огонь и зачатки цивилизации, сделавшего человечество независимым от бога. Таким образом, Прометей, будучи сам богом, разрушал веру в божество вообще и в мифологическое восприятие мира. Недаром мифы о Дионисе и Прометее распространились на заре классового общества, в период формирования греческой полисной системы.
Художественная разработка древних оборотнических мифов тоже свидетельствует о самоотрицании мифологии. В эллинистическо-римский период античной литературы выработался даже специальный жанр превращений, или метаморфоз, который нашёл воплощение в сочинении Овидия «Метаморфозы». Обычно имеется в виду миф, который в результате тех или других перипетий заканчивается превращением фигурирующих в нём героев в какие-нибудь предметы неодушевлённого мира, в растения или в животных. Например, Нарцисс, иссохший от любви к своему собственному изображению в воде, превращается в цветок, получающий такое же название (Ovid. Met. Ill 339-510). Гиакинф умирает, проливая свою кровь на землю, и из этой крови вырастает цветок гиацинт (X 161-219). Кипарис, убивший оленя, очень сожалел об этом и от тоски превратился в дерево кипарис (X 106-142). Все явления природы одушевлялись, считались живыми существами в далёком прошлом - мифическом времени, но теперь в этот поздний героический век утратили свою мифичность, и только людская память поздней античности сохранила воспоминание о мифическом прошлом, находя в этом уже одну художественную красоту. Популярность этого жанра превращений в литературе эллинистическо-римского периода иной раз свидетельствует о печали людей по поводу безвозвратного мифического времени и невозможности иметь старинную наивную и нетронутую веру в буквальный реализм мифа. Эти мифы свидетельствовали о гибели наивной мифологии в эллинистическо-римский период, о замене её обыкновенной, трезвой и реалистической поэтизацией природы и человека.
Будучи одной из древнейших форм освоения мира, Г. м. имеет огромное самостоятельное эстетическое значение. Наиболее отчётливо и завершённо эта эстетическая направленность Г. м. выявлена в гомеровском эпосе и в «Теогонии» Гесиода, где мифологическая картина всего космоса, богов и героев приняла законченно-систематический вид. У Гомера красота есть божественная субстанция и главные художники - боги, создающие мир по законам искусства. Недаром красота мира создаётся богами в страшной борьбе, когда олимпийцы уничтожают архаических и дисгармоничных чудовищ. Правда, эта дикая доолимпииская архаика тоже полна своеобразной красоты. Тератоморфизм совмещает в себе чудовищность и чудесность, ужас и красоту. Однако красота архаической мифологии гибельна: сирены привлекают моряков прекрасными голосами и умерщвляют их. Красота мифологической архаики достигает подлинного совершенства в удивительном безобразии причудливых форм таких чудовищ, как Тифон или сторукие. Гесиод с упоением изображает стоголового Тифона, у которого пламенем горят змеиные глаза. Головы Тифона рычат львом, ревут яростным быком, заливаются собачьим лаем. Жуткий сторукий Котт именуется у Гесиода «безупречным». Ужас и красота царят в «Теогонии» Гесиода, где сама Афродита рождается из крови оскоплённого Урана, а богиня Земля-великанша неустанно порождает чудовищных детей, «отдавшись страстным объятиям Тартара». Зевс, сражаясь с титанами, тоже прекрасен своим грозным видом. Он пускает в ход перуны, гром и молнии так, что дрожит сам Аид, а Земля-великанша горестно стонет. Когда олимпийцы и титаны швыряют друг в друга скалы и горы, жар от Зевсовых молний опаляет мир, поднимается вихрь пламени, кипит земля, океан и море. Жар охватывает тартар и хаос, солнце закрыто тучей от камней и скал, которые мечут враги, ревёт море, земля дрожит от топота великанов, а их дикие крики доносятся до звёздного неба. Перед нами - космическая катастрофа, картина мучительной гибели мира доолимпийских владык. В муках рождается новое царство Зевса и великих героев, оружием и мудрой мыслью создающих новую красоту, ту, которая основывается не на ужасе и дисгармонии, а на строе, порядке, гармонии, которая освящена музами, харитами, горами, Аполлоном в его светлом обличье, мудрой Афиной, искусником Гефестом и которая как бы разливается по всему миру, преображая его и украшая. Гомеровская мифология - это красота героических подвигов, поэтому она и выражена в свете и сиянии солнечных лучей, блеске золота и великолепии оружия. В мире этой красоты мрачные хтонические силы заключены в тартар или побеждены героями. Чудовища оказываются смертными. Гибнут горгона Медуза, Пифон, эхидна, Химера, лернейская гидра. Прекрасные олимпийские боги жестоко расправляются со всеми, кто покушается на гармонию установленной ими власти, той разумной упорядоченности, которая выражена в самом слове «космос» (греч.??????, «украшаю»). Однако побеждённые древние боги вмешиваются в эту новую жизнь. Они дают, как Земля, коварные советы Зевсу, они готовы вновь возбудить силы разрушения. Да и сам героический мир становится настолько дерзким, что нуждается в обуздании. И боги посылают в этот мир красоту, воплощая её в облике женщины, несущей с собой соблазны, смерть и самоуничтожение великих героев. Так появляется созданная богами прекрасная Пандора с лживой душой. Так рождается от Зевса и богини мести Немесиды - Елена, из-за красоты которой убивают друг друга ахейские и троянские герои. Прекрасные женщины (Даная, Семела или Алкмена) соблазняют богов и изменяют им и даже презирают их (как Коронида или Кассандра). Ушедший в прошлое мир матриархальной архаики мстит новому героизму, используя женскую красоту, столь воспеваемую в эпоху классического олимпийства. Женщины вносят зависть, раздор и смерть в целые поколения славных героев, заставляя богов наложить проклятие на своих же потомков.
Прекрасное в мифе оказывается активным, беспокойным началом. Оно, воплощаясь в олимпийских богах, является принципом космической жизни. Сами боги могут управлять этой красотой и даже изливать её на людей, преображая их. Например, мудрая Афина у Гомера одним прикосновением своей волшебной палочки сделала Одиссея выше, прекраснее и завила ему кудри, наподобие гиацинта (Od. VI 229-231). Афина преобразила Пенелопу накануне встречи её с супругом: сделала её выше, белее и вылила на неё амбросийную мазь, которой пользуется сама Афродита (XVIII 190-196). Здесь красота представляет собой некую тончайшую материальную субстанцию, обладающую небывалой силой. Древняя фетишистская магия, на которой основана вся практика оборотничества, преобразована в благодетельное воздействие мудрого божества на любимого им героя. Но ещё важнее та внутренняя красота, которой наделяют олимпийские боги певцов и музыкантов. Эта красота поэтического мудрого вдохновения. Мифический поэт и певец вдохновляется музами или Аполлоном. Но музы и Аполлон - дети Зевса, так что в конечном счёте красота поэтического таланта освящается отцом людей и богов. Поэт, певец и музыкант обладает пророческим даром, ведая не только прошлое, но и будущее. Вся Г. м. пронизана преклонением и восхищением перед этой внутренней вдохновенной красотой, обладавшей великой колдовской силой. Орфей заставлял своей игрой на лире двигаться скалы и деревья и очаровал Аида с Персефоной. Играя на лире, Амфион двигал огромные камни, складывая из них стены Фив. Представление о красоте прошло в Г. м. долгий путь развития от губительных функций к благодетельным, от совмещения с безобразным к воплощению её в чистейшем виде, от фетишистской магии до малых и мудрых олимпийских муз. Г. м. в историческом развитии - неисчерпаемый источник для освоения в плане эстетическом и раскрытия её художественного воздействия в литературе и искусстве.
Соответственно политическим взглядам и стилю того или иного автора Г. м. получает то или иное оформление и использование. Например, у Эсхила Афина Паллада выступает зищитницей афинской гражданственности и государственности («Орестея»), образ Прометея был наделён им же передовыми и даже революционными идеями («Прикованный Прометей»), борьба Антигоны и Креонта представлена у Софокла как борьба семейно-родовых традиций с государством («Антигона»). Роль Г. м. в таких случаях чисто служебная, например у Еврипида от мифических героев иной раз остаются только божественные имена. Они являются у него то самыми обыкновенными, даже слабыми людьми, то наделены сильными страстями, раздираемы противоречиями. Аристофан в своих комедиях изображает богов в комическом и издевательском духе, следуя традиционной вседозволенности, связанной с ритуальным происхождением театра.
Философы древности, понимая под богами те или иные философские категории, строили на них целую систему философии. Платон и Аристотель рассматривали Г. м. в качестве художественной формы или одной из форм наивного народного мышления. Для стоиков Г. м. имела также аллегорический смысл. Для эпикурейцев боги - особого рода существа, возникшие из атомов, не имеющие ни силы, ни желания воздействовать на мир и являющиеся идеалами спокойной, безоблачной жизни. Скептики, отрицая познаваемость всего существующего, доказывали непознаваемость и немыслимость мифологических существ. В 3 в. до н. э. получила распространение теория писателя и философа Евгемера, трактовавшая всех богов и героев как действительно живших некогда людей, прославившихся своими деяниями и возведённых современниками в ранг сверхъестественных существ. За Евгемером следовали многие историки (Диодор Сицилийский и др.). Саркастической критике подвергает традиционную мифологию Лукиан (2 в.).
Наряду с просветительской критикой мифологии в эпоху эллинизма наблюдается тенденция к её реставрации. С падением классического полиса формируются огромные военно-монархические государства (куда Греция вошла как составная часть), требовавшие для себя такой же грандиозной и импозантной мифологической системы. Римская империя создала не только внушительные формы религии мифологического синкретизма, но и глубоко продуманную систему религиозно-мифологических образов (см. в ст. Римская мифология), которая была превращена в универсальную систему логических категорий неоплатонизма. В середине 4 в. римский император Юлиан, борясь с христианством, которое уже было официальной религией, пытался восстановить язычество с его философско-мифологическими темами. Его деятельность завершилась крахом, а в 529 император Юстиниан, закрыв платоновскую академию, изгнал последних неоплатоников-философов за пределы Греции и Рима.
В средние века Г. м. рассматривалась либо как область малозначащих сказок, либо как цитадель земных соблазнов, когда каждый греческий бог расценивался как некий бес. Тем не менее, образуя низовое течение средневековой культуры, Г. м. сохранилась вплоть до эпохи Возрождения и стала одним из источников расцветшего в эпоху Возрождения гуманизма. Греческие боги и герои рассматривались как чисто художественные образы, содержательные, глубокие, красивые и благородные. Эти образы обретают новое содержание, в котором выражалось желание личности сбросить с себя гнёт средневековья и защитить свои земные и интимно-личные права. «Триумф Вакха и Ариадны» Лоренцо Медичи (1559) или «Венера и Адонис» У. Шекспира (1593) позволяют понять, какими земными страстями наделялись боги Г. м. Во французском классицизме 17 в. Г. м. приобретает ясные и чёткие формы, выражая собой идеи и вкусы абсолютной монархии (напр., в трагедиях П. Корнеля, Ж. Расина, в эстетике Н. Буало). В 18 в. наблюдается салонный подход к Г. м. (Грекур, Грессе, Парни); Г. м. была превращена в собрание шутливых анекдотов, среди которых главную роль играли изящные, но не всегда пристойные образы Амура, Купидона, Вакха и разного рода весёлые и забавные приключения греческих богов и героев. В 18-19 вв. огромное значение имела теория немецкого учёного И. И. Винкельмана, понимавшего античность с её искусством и мифологией чисто пластически, в стиле благородной простоты и спокойного величия. Однако уже романтики начали трактовать античные мифологические образы с точки зрения глубоких и стихийных человеческих страстей (немецкий писатель Г. Клейст) или как символы революционной борьбы (английский поэт П. Б. Шелли). С последней трети 19 в. (немецкий философ Ф. Ницше и др.) при рассмотрении Г. м. на первый план начали выдвигаться не пластика и наивная безоблачная красота греческих богов и героев, а тёмные стихийные экстазы. Ницше представлял греческую трагедию как синтез двух начал - дионисийского (оргиастического, исступлённого, экзальтированного) и аполлоновского (спокойного, величавого, уравновешенного и пластического). Подобное отношение к Г. м. нашло поэтическое отражение у поэтов-символистов (В. Брюсов, Ин. Аннеиский, Вяч. Иванов, Ф. Сологуб). Гегель и особенно Шеллинг дали систематическую философскую концепцию мифологии. С этого времени, сначала в основном на материале Г. м. - как более изученной, а затем и на материале других мифологий строятся многочисленные мифологические направления и школы.
Библиографические сведения об источниках см. в книге: Лосев А. Ф., «Античная мифология в её историческом развитии», М., 1957.
Лит.: Энгельс Ф., Происхождение семьи, частной собственности и государства, Маркс К., Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 21, с. 29-178; Воеводский Л. Ф., Каннибализм в греческих мифах, СПБ, 1874; его же, Введение в мифологию Одиссеи, ч. 1, Одесса, 1881; Новосадский Н. И., Елевсинские мистерии, СПБ, 1887; его же, Культ кавиров в Древней Греции, Варшава, 1891; Ревилль Ж., Религия в Риме при Северах, пер. с франц., М., 1898; В ластов Г. К., Теогония Гезиода и Прометей, СПБ, 1897; Кулаковский Ю. А., Смерть и бессмертие в представлениях древних греков, К., 1899; Латышев В. В., Очерк греческих древностей, 2 изд., ч. 2, СПБ, 1899; Иванов В. И., Эллинская религия страдающего бога, «Новый путь», 1904, № 1, 2, 3, 5, 8, 9; его же, Религия Диониса, «Вопросы жизни», 1905, № в, 7; Клингер В. П., Животные в античном и современном суеверии, К., 1911; Кагаров Е. Г., Культ фетишей, растений и животных в Древней Греции, СПБ, 1913; его же, [Мифологические очерки], «Вопросы теории и психологии творчества», т. 5, Харьков, 1914; Богаевский Б. Л„ Земледельческая религия Афин, т. 1, П., 1916 («Записки Историко-филологического факультета Петроградского университета», ч. 130); Толстой И. И„ Остров Белый и Таврим на Евксинском Понте, П., 1918; Зелинский Ф. Ф., Древнегреческая религия, П., 1918; его же, Из жизни идей, 3 изд., т. 1, 1916; то же, 2 изд., т. 3, СПБ. 1910; его же, Религия эллинизма, П., 1922; Иванов В. И., Дионис и прадионисийство, Баку, 1923; Богаевский Б. Л., Мужское божество на Крите, «Яфетический сборник», 1930, т. 6; Троцкий И. М., Античный миф и современная сказка, в кн.: С. Ф. Ольденбургу к пятидесятилетию научно-общественной деятельности. 1882-1932, Л., 1934; Фрейденберг О. М., Поэтика сюжета и жанра. Период античной литературы, Л., 1936; её же, Миф и литература древности. М., 1978; Альтман М. С., Греческая мифология, [М,-Л.], 1937; Радциг С. И., Античная мифология, М.-Л., 1939; Лосев А. Ф., Очерки античного символизма и мифологии, т. 1, М., 1930; его же, Олимпийская мифология в её социально-историческом развитии, «Учёные записки Московского государственного педагогического института», 1953, т. 72, в. 3; его же, Гесиод и мифология, там же, 1954, т. 83. в. 4; его же, Введение в античную мифологию, «Учёные записки Сталинабадского государственного педагогического института. филологическая серия», 1954, в. 5; его же, Античная мифология в её историческом развитии, М., 1957; его же, Современные проблемы изучения античной мифологии, «Вестник истории мировой культуры», 1957, № 3; его же, Chaos antyczny, «Meander», Warsz., 1957, № 9; его же. Гомер, М., 1960; его же, Античная Ночь и социально-историческое сознание древних. «Acta conventus XI Eirene», Wratislaviae [u. a.], 1971; его же, Мифология, в кн.: Античная литература, 2 изд., М., 1973; его же, Античный Эфир в связи с основным античным модельно-порождающим принципом мысли, в сб.: Проблемы античной культуры, Тб.. 1975; его же, Историческая конкретность символа. Мировой образ Прометея, в его кн.: Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976, с. 226-312; его же, Мифологическое время и мифологический историзм. Эпическое время, в его кн.: Античная философия истории, М., 1977; Лурье С. Я., Язык и культура микенской Греции, М.-Л., 1957; Толстой И. И., Миф в александрийской поэзии, в его кн.: Статьи о фольклоре, М.-Л., 1966; Кессиди Ф. X., От мифа к логосу, М., 1972, с. 39-101, 175-208; Тахо-Годи А. А., Стилистический смысл хтонической мифологии в «Аргонавтике» Аполлония Родосского, в сб.: Вопросы классической филологии, № 5, М., 1973; её же, Хтоническая мифология в эпоху эллинизма и её стилистическая функция, в сб.: Проблемы античной культуры, Тб., 1975; её же, Термин «миф» у Платона, в сб.: Античная балканистика 2, М., 1975; её же, Миф у Платона как действительное и воображаемое, в сб.; Платон и его эпоха, М., 1979; Мелетинский Е. М., Поэтика мифа, М., 1976; Bachofen J. J., Das Mutterrecht, Stuttg., 1861; Preller L., Griechische Mythologie, 4 Aufl., Bd 1-2, В., 1894-1926; Reinach S., Cultes, mythes et religions, t. 1-5, P., 1908-23; Gruppe O., Griechische Mythologie und Religionsgeschichte, Bd 1-2, Munch., 1906; его же, Geschichte der klassischen Mythologie und Religionsgeschichte wahrend des Mittelalters im Abendland und wahrend der Neuzeit, Lpz., 1921; Rohde Е., Psyche. Seelenkult und Unsterblichkeitsglaube, 10 Aufl., Bd 1-2, Tubingen, 1925; Kern O., Die Religion der Griechen, Bd 1-3, В., 1926-38; Rose Н. J., A handbook of Greek mythology including its extension to Rome, L., 1928; Nestle W., Die griechische Religiositat in ihren Grundungen und Hauptvertretern von Homer bis Proklos, Bd 1-3, B.-Lpz., 1930- 34; его же, Vom Mythos zum Logos, Stuttg., 1940; Wilamowitz - Мoe11endоrff U. von, Der Glaube der Hellenen, 3 Aufl., Bd 1-2, Basel, 1969; Nilsson М. P., The mycenaean origin of greek mythology, Berk., 1932; его же, Geschichte der griechischen Religion, Bd 1-2, Munch., 1950-55; его же, The minoan-mycenaean religion and its survival in greek religion, 2 ed„ Lund, 1950; Radermacher L., Mythos und Sage bei den Griechen, 2 Aufl., Brunn - [u. a.]. [1945]. Cook А. В., Zeus. A study in ancient religion, v. 1-3, Camb.. 1914-40; Otto W. F., Die Gotter des Griechenlands, 3 Aufl., Fr./M., 1947; Kerenyi K., Apollon. Studien uber antike Religion und Humanitat, [Dusseldorf], 1953; Schachermeyr F., Poseidon und die Entstehung des griechischen Gotterglaubens, Salzburg, 1950; Buffiere F., Les mythes d'Homere et la pansee grecque. P., 1956; Francois G., Le polytheisme et l'emploi au singulier des mots ????, ?????? dans la litterature grecque d'Homere a Platon, P., 1957; Bomer Fr., Untersuchungen liber die Religion der Sklaven in Griechenland und Rom, t. 1-3, Mainz, [1958-61]; Rose Н. J., Griechische Mythologie, 2 Aufl., Munch., 1961; Kirk G. S., Myth. Its meaning and functions in ancient and other cultures Camb. - Berk. - Los Ang., 1971.

Словари по античной мифологии: Краткий словарь греческой мифологии, ч. 1 - Боги, богини и божества, сост. Г. А. Кулагина, Свердловск, 1958; Мифологический словарь, 3 изд., М., 1965; Ausfuhrliches Lexikon der griechischen und romischen Mythologie, hrsg. von W. Roscher, Bd 1-6, Lpz., 1884-1937; то же, 2 Aufl., Bd 1-7, Hildesheim, 1965; Bruchmann С., Epitheta deorum quae apud poetas graecos leguntur, Lpz., 1893; Carter J. В., Epitheta deorum quae apud poetas latinos leguntur, Lipsiae, 1902; Hunger Н., Lexikon der griechischen und romischen Mythologie, 5 Aufl., W.. 1959; Grimal P., Dictionnaire de la mythologie grecque et romaine, 2 ed.. P., 1958; Carnoy A., Dictionnaire etymologique de la mythologie greco-romaine, Louvain, 1957; Schmidt J., Dictionnaire de la mythologie grecque et romaine. P., 1965; Der Kleine Pauly. Lexikon der Antike, Bd 1-5, Stuttg., 1964-75.

Изложение содержания мифов: Штоль Г. В., Мифы классической древности, пер. с нем., 3-4 изд., т. 1-2, М., 1899-1904; Шваб Г., Мифы классической древности, пер с нем., 3 изд., М., 1916; Петискус А. Г., Олимп. Мифология греков и римлян, 3 изд., СПБ. 1913; Зелинский Ф, Ф., Античный мир, т. 1 - Эллада, ч. 1- Сказочная древность, в. 1-3, П., 1922-23; Кун Н. А., Что рассказывали древние греки о своих богах и героях, М., 1940; его же, Легенды и мифы Древней Греции, 5 изд., М., 1975; Смирнова В. В., Герои Эллады, М., 1973; Голосовкер Я. Э., Сказания о титанах, М., 1957; Тренчени-Вальдапфель И., Мифология, пер. с венг., М., 1959; Парандовский Я., Мифология, пер. с польск., [М., 1971]; Parandowski J., Mitologia, [13 wyd., Warsz.], 1969; Peterich Е., Gotter und Helden der Griechen, [5 Aufl.], Olten, [б. г.].

А. Ф. Лосев.
==========================================================

==========================================================

                ГОМЕР

                ОДИССЕЯ

           Перевод с древнегреческого
                В. Жуковский

              ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,
Многих людей города посетил и обычаи видел,
Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь
Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны

Были, однако, заботы, не спас он сопутников: сами
Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы,
Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога,-
День возврата у них он похитил. Скажи же об этом
Что-нибудь нам, о Зевесова дочь, благосклонная Муза.

Все уж другие, погибели верной избегшие, были
Дома, избегнув и брани и моря; его лишь, разлукой
С милой женой и отчизной крушимого, в гроте глубоком
Светлая нимфа Калипсо, богиня богинь, произвольной
Силой держала, напрасно желая, чтоб был ей супругом.

Но когда, наконец, обращеньем времен приведен был
Год, в который ему возвратиться назначили боги
В дом свой, в Итаку (но где и в объятиях верных друзей он
Все не избег от тревог), преисполнились жалостью боги
Все; Посейдон лишь единый упорствовал гнать Одиссея,

Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны.
Но в то время он был в отдаленной стране эфиопов
(Крайних людей, поселенных двояко: одни, где нисходит
Бог светоносный, другие, где всходит), чтоб там от народа

Пышную тучных быков и баранов принять гекатомбу.
Там он, сидя на пиру, веселился; другие же боги
Того порою в чертогах Зевесовых собраны были.
С ними людей и бессмертных отец начинает беседу;
В мыслях его был Эгист беспорочный (его же Атридов

Сын, знаменитый Орест, умертвил); и о нем помышляя,
Слово к собранью богов обращает Зевсе Олимпиец:
"Странно, как смертные люди за все нас, богов, обвиняют!
Зло от нас, утверждают они; но не сами ли часто
Гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?

Так и Эгист: не судьбе ль вопреки он супругу Атрида
Взял, умертвивши его самого при возврате в отчизну?
Гибель он верную ведал; от нас был к нему остроокий
Эрмий, губитель Аргуса, ниспослан, чтоб он убийство
Мужа не смел посягнуть и от брака с женой воздержался.

"Месть за Атрида свершится рукою ареста, когда он
В дом свой вступить, возмужав, как наследник, захочет", так было
Сказано Эрмием - тщетно! не тронул Эгистова сердца
Бог благосклонный советом, и разом за все заплатил он".
Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея Паллада

Зевсу сказала: "Отец наш, Кронион, верховный владыка,
Правда твоя, заслужил он погибель, и так да погибнет
Каждый подобный злодей! Но теперь сокрушает мне сердце
Тяжкой своею судьбой Одиссей хитроумный; давно он
Страждет, в разлуке с своими, на острове, волнообъятом

Пупе широкого моря, лесистом, где властвует нимфа,
Дочь кознодея Атланта, которому ведомы моря
Все глубины и который один подпирает громаду
Длинноогромных столбов, раздвигающих небо и землю.
Силой Атлантова дочь Одиссея, лиющего слезы,

Держит, волшебством коварно-ласкательных слов об Итаке
Память надеяся в нем истребить. Но, напрасно желая
Видеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящи,
Смерти единой он молит. Ужель не войдет состраданье
В сердце твое, Олимпиец? Тебя ль не довольно дарами

Чтил он в троянской земле, посреди кораблей там ахейских
Жертвы тебе совершая? За что ж ты разгневан, Кронион?"
Ей возражая, ответствовал туч собиратель Кронион:
"Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело.
Я позабыл Одиссея, бессмертным подобного мужа,

Столь отличенного в сонме людей и умом и усердным
Жертв приношеньем богам, беспредельного неба владыкам?
Нет! Посейдон обволнитель земли, с ним упорно враждует,
Все негодуя за то, что циклоп Полифем богоравный
Им ослеплен: из циклопов сильнейший, Фоосою нимфой,

Дочерью Форка, владыки пустынно-соленого моря,
Был рожден от ее с Посейдоном союза в глубоком
Гроте. Хотя колебатель земли Посейдон Одиссея
Смерти предать и не властен, но, по морю всюду гоняя,
Все от Итаки его он отводит. Размыслим же вместе,

Как бы отчизну ему возвратить. Посейдон отказаться
Должен от гнева: один со всеми бессмертными в споре,
Вечным богам вопреки, без успеха он злобствовать будет".
Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея Паллада
Зевсу сказала: "Отец наш, Кронион, верховный владыка!

Если угодно блаженным богам, чтоб увидеть отчизну
Мог Одиссей хитроумный, то Эрмий аргусоубийца,
Воли богов совершитель, пусть будет на остров Огигский
К нимфе прекраснокудрявой ниспослан от нас возвестить ей
Наш приговор неизменный, что срок наступил возвратиться

В землю свою Одиссею, в бедах постоянному. Я же
Прямо в Итаку пойду возбудить в Одиссеевом сыне
Гнев и отважностью сердце его преисполнить, чтоб созвал
Он на совет густовласых ахеян и в дом Одиссеев
Вход запретил женихам, у него беспощадно губящим

Мелкий скот и быков криворогих и медленноходных.
Спарту и Пилос песчаный потом посетит он, чтоб сведать,
Нет ли там слухов о милом отце и его возвращенье,
Также, чтоб в людях о нем утвердилася добрая слава".
Кончив, она привязала к ногам золотые подошвы,

Амброзиальные, всюду ее над водой и над твердым
Лоном земли беспредельныя легким носящие ветром;
После взяла боевое копье, заощренное медью,
Твердое, тяжкоогромное, им же во гневе сражает
Силы героев она, громоносного бога рожденье.

Бурно с вершины Олимпа в Итаку шагнула богиня.
Там на дворе, у порога дверей Одиссеева дома,
Стала она с медноострым копьем, облеченная в образ
Гостя, тафийцев властителя, Ментеса; собранных вместе
Всех женихов, многобуйных мужей, там богиня узрела;

В кости играя, сидели они перед входом на кожах
Ими убитых быков; а глашатаи, стол учреждая,
Вместе с рабами проворными бегали: те наливали
Воду с вином в пировые кратеры; а те, ноздреватой
Губкой омывши столы, их сдвигали и, разного мяса

Много нарезав, его разносили. Богиню Афину
Прежде других Телемах богоравный увидел. Прискорбен
Сердцем, в кругу женихов он сидел, об одном помышляя:
Где благородный отец и как, возвратяся в отчизну,
Хищников он по всему своему разгоняет жилищу,

Власть восприимет и будет опять у себя господином.
В мыслях таких с женихами сидя, он увидел Афину;
Тотчас он встал и ко входу поспешно пошел, негодуя
В сердце, что странник был ждать принужден за порогом; приближаясь,
Взял он за правую руку пришельца, копье его принял,

Голос потом свой возвысил и бросил крылатое слово:
"Радуйся, странник; войди к нам; радушно тебя угостим мы;
Нужду ж свою нам объявишь, насытившись нашею пищей".
Кончив, пошел впереди он, за ним Афинея Паллада.
С нею вступя в пировую палату, к колонне высокой

Прямо с копьем подошел он и спрятал его там в поставе
Гладкообтесанном, где запираемы в прежнее время
Копья царя Одиссея, в бедах постоянного, были.
К креслам богатым, искусной работы, подведши Афину,
Сесть в них ее пригласил он, покрыв наперед их узорной

Тканью; для ног же была там скамейка; потом он поставил
Стул резной для себя в отдаленье от прочих, чтоб гостю
Шум веселящейся буйно толпы не испортил обеда,
Также, чтоб втайне его расспросить об отце отдаленном.
Тут принесла на лохани серебряной руки умыть им

Полный студеной воды золотой рукомойник рабыня,
Гладкий потом пододвинула стол; на него положила
Хлеб домовитая ключница с разным съестным, из запаса
Выданным ею охотно; на блюдах, подняв их высоко,
Мяса различного крайчий принес и, его предложив им,

Кубки златые на браном столе перед ними поставил;
Начал глашатай смотреть, чтоб вином наполнялися чаще
Кубки. Вошли женихи, многобуйные мужи, и сели
Чином на креслах и стульях; глашатаи подали воду
Руки умыть им; невольницы хлеб принесли им в корзинах;

Отроки светлым напитком до края им налили чаши.
Подняли руки они к приготовленной пище; когда же
Был удовольствован голод их лакомой пищей, вошло им
В сердце иное - желание сладкого пенья и пляски:
Пиру они украшенье; и звонкую цитру глашатай

Фемию подал, певцу, перед ними во всякое время
Петь принужденному; в струны ударив, прекрасно запел он.
Тут осторожно сказал Телемах светлоокой Афине,
Голову к ней приклонив, чтоб его не слыхали другие:
"Милый мой гость, не сердись на меня за мою откровенность:

Здесь веселятся; у них на уме лишь музыка да пенье,
Это легко: пожирают чужое без платы, богатство
Мужа, которого белые кости, быть может, иль дождик
Где-нибудь мочит на бреге, иль волны по взморью катают.
Если 6 он вдруг перед ними явился в Итаке, то все бы,

Вместо того чтоб копить и одежды и золото, стали
Только о том лишь молиться, чтоб были их ноги быстрее.
Но погиб он, постигнутый гневной судьбой, и отрады
Нет нам, хотя и приходят порой от людей замнородных
Вести, что он возвратится,- ему уж возврата не будет.

Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:
Кто ты? Какого ты племени? Где ты живешь? Кто отец твой?
Кто твоя мать? На каком корабле и какою дорогой
Прибыл в Итаку и кто у тебя корабельщики? В край наш
(Это, конечно, я знаю и сам) не пешком же пришел ты.

Также скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать:
В первый ли раз посетил ты Итаку иль здесь уж бывалый
Гость Одиссеев? В те дни иноземцев сбиралося много
В нашем доме: с людьми обхожденье любил мой родитель".
Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

"Все откровенно тебе расскажу; я царя Анхиала
Мудрого сын, именуюся Ментесом, правлю народом
Веслолюбивых тафийцев; и ныне корабль мой в Итаку
Вместе с моими людьми я привел, путешествуя темным
Морем к народам иного языка; хочу я в Темесе

Меди добыть, на нее обменявшись блестящим железом;
Свой же корабль я поставил под склоном Нейона лесистым
На поле, в пристани Ретро, далеко от города. Наши
Предки издавна гостями друг другу считаются; это,
Может быть, слышишь нередко и сам ты, когда посещаешь

Деда героя Лаэрта... а он, говорят, уж не ходит
Более в город, но в поле далеко живет, удрученный
Горем, с старушкой служанкой, которая, старца покоя,
Пищей его подкрепляет, когда устает он, влачася
По полю взад и вперед посреди своего винограда.

Я же у вас оттого, что сказали мне, будто отец твой
Дома... по видно, что боги его на пути задержали:
Ибо не умер еще на земле Одиссей благородный;
Где-нибудь, бездной морской окруженный, на волнообъятом
Острове заперт живой он иль, может быть, страждет в новоле

Хищников диких, насильственно им овладевших. Но слушай
То, что тебе предскажу я, что мне всемогущие боги
В сердце вложили, чему неминуемо сбыться, как сам я
Верю, хотя не пророк и по птицам гадать неискусен.
Будет недолго он с милой отчизной в разлуке, хотя бы

Связан железными узами был; но домой возвратиться
Верное средство отыщет: на вымыслы он хитроумен.
Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:
Подлинно ль вижу в тебе Одиссеева сына? Ты чудно
С ним головой и глазами прекрасными сходен; еще я

Помню его; в старину мы друг с другом видалися часто;
Было то прежде отплытия в Трою, куда из ахеян
Лучшие с ним в крутобоких своих кораблях устремились.
С той же поры ни со мной он, ни я с ним нигде не встречались".
"Добрый мой гость,- отвечал рассудительный сын Одиссеев,-

Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать.
Мать уверяет, что сын я ему, но сам я не знаю:
Ведать о том, кто отец наш, наверное нам невозможно.
Лучше б, однако, желал я, чтоб мне не такой злополучный
Муж был отцом; во владеньях своих он до старости 6 поздне

Дожил. Но если уж ты вопрошаешь, то он, из живущих
Самый несчастливый ныне, отец мне, как думают люди".
Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:
"Видно, угодно бессмертным, чтоб был не без славы в грядущем
Дом твой, когда Пенелопе такого, как ты, даровали

Сына. Теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая,
Что здесь у вас происходит? Какое собранье? Даешь ли
Праздник иль свадьбу пируешь? Не складочный пир здесь, конечно.
Кажется только, что гости твои необузданно в вашем
Доме бесчинствуют: всякий порядочный в обществе с ними

Быть устыдится, позорное их поведение видя".
"Добрый мой гость,- отвечал рассудительный сын Одиссеев,-
Если ты ведать желаешь, то все расскажу откровенно.
Некогда полон богатства был дом наш; он был уважаем
Всеми в то время, как здесь неотлучно тот муж находился.

Ныне ж иначе решили враждебные боги, покрывши
Участь его неприступною тьмою для целого света;
Менее стал бы о нем я крушиться, когда бы он умер:
Если 6 в троянской земле меж товарищей бранных погиб он
Иль у друзей на руках, перенесши войну, здесь скончался,

Холм гробовой бы над ним был насыпан ахейским народом,
Сыну б великую славу на все времена он оставил...
Ныне же Гарпии взяли его, и безвестно пропал он,
Светом забытый, безгробный, одно сокрушенье и вопли
Сыну в наследство оставив. Но я не о нем лишь едином

Плачу; другое великое горе мне боги послали:
Все, кто на разных у нас островах знамениты и сильны,
Первые люди Дулихия, Зама, лесного Закинфа,
Первые люди Итаки утесистой мать Пенелопу
Нудят упорно ко браку и наше имение грабят;

Мать же ни в брак ненавистный не хочет вступить, ни от брака
Средств не имеет спастись; а они пожирают нещадно
Наше добро и меня самого напоследок погубят".
С гневом великим ему отвечала богиня Афина:
"Горе! Я вижу, сколь ныне тебе твой отец отдаленный

Нужен, чтоб сильной рукой с женихами бесстыдными сладить
О, когда 6 он в те двери вступил, возвратяся внезапно,
В шлеме, щитом покровенный, в руке два копья медноострых!
Так впервые увидел его я в то время, когда он
В доме у нас веселился вином, посетивши в Эфире

Ила, Мермерова сына (и той стороны отдаленной
Царь Одиссей достигал на своем корабле быстроходном;
Яда, смертельного людям, искал он, дабы напоить им
Стрелы свои, заощренные медью; но Ил отказался
Дать ему яда, всезрящих богов раздражить опасаясь;

Мой же отец им его наделил по великой с ним дружбе).
Если бы в виде таком Одиссей женихам вдруг явился,
Сделался б брак им, судьбой неизбежной постигнутым, горек.
Но - того мы, конечно, не ведаем - в лоне бессмертных
Скрыто: назначено ль свыше ему, возвратясь, истребить их

В этом жилище иль нет. Мы размыслим теперь совокупно,
Как бы тебе самому от грабителей дом свой очистить.
Слушай же то, что скажу, и заметь про себя, что услышишь:
Завтра, созвав на совет благородных ахеян, пред ними
Все объяви ты, в свидетели правды призвавши бессмертных;

После потребуй, чтоб все женихи по домам разошлися;
Матери ж, если супружество сердцу ее не противно,
Ты предложи, чтоб к отцу многосильному в дом возвратилась,
Где, приготовив все нужное к браку, богатым приданым
Милую дочь, как прилично то сану, ее наделит он.

Также усердно советую, если совет мой ты примешь:
Прочный корабль с двадцатью снарядивши гребцами, отправься
Сам за своим отдаленным отцом, чтоб проведать, какая
В людях молва про него, иль услышать о нем прорицанье
Оссы, всегда повторяющей людям Зевесово слово.

Пилос сперва посетив, ты узнай, что божественный Нестор
Скажет; потом Менелая найди златовласого в Спарте:
Прибыл домой он последний из всех меднолатных ахеян.
Если услышишь, что жив твой родитель, что он возвратится
Жди его год, терпеливо снося притесненья; когда же

Скажет молва, что погиб он, что нет уж его меж живыми,
То, незамедленно в милую землю отцов возвратяся,
В честь ему холм гробовой здесь насыпь и обычную пышно
Тризну по нем соверши; Пенелопу ж склони на замужество.
После, когда надлежащим порядком все дело устроишь,

Твердо решившись, умом осмотрительным выдумай средство
Как бы тебе женихов, захвативших насильственно дом ваш,
В нем погубить иль обманом, иль явною силой; тебе же
Быть уж ребенком нельзя, ты из детского возраста вышел;
Знаешь, какою божественный отрок Орест перед целым

Светом украсился честью, отмстивши Эгисту, которым
Был умерщвлен злоковарно его многославный родитель?
Так и тебе, мой возлюбленный друг, столь прекрасно созревший
Должно быть твердым, чтоб имя твое и потомки хвалили.
Время, однако, уж мне возвратиться на быстрый корабль мой

К спутникам, ждущим, конечно, меня с нетерпеньем и скукой.
Ты ж о себе позаботься, уваживши то, что сказал я".
"Милый мой гость,- отвечал рассудительный сын Одиссеев,-
Пользы желая моей, говоришь ты со мною, как с сыном
Добрый отец; я о том, что советовал ты, не забуду.

Но подожди же, хотя и торопишься в путь; здесь прохладной
Баней и члены и душу свою освежив, возвратишься
Ты на корабль, к удовольствию сердца богатый подарок
Взяв от меня, чтоб его мне на память беречь, как обычай
Есть меж людьми, чтоб, прощаяся, гости друг друга дарили".

Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:
"Нет! Не держи ты меня, тороплюсь я безмерно в дорогу;
Твой же подарок, обещанный мне так радушно тобою,
К вам возвратяся, приму и домой увезу благодарно,
В дар получив дорогое и сам дорогим отдаривши".

С сими словами Зевесова дочь светлоокая скрылась,
Быстрой невидимо птицею вдруг улетев. Поселила
Твердость и смелость она в Телемаховом сердце, живее
Вспомнить заставив его об отце; но проник он душою
Тайну и чувствовал страх, угадав, что беседовал с богом.

Тут к женихам он, божественный муж, подошел; перед ними
Пел знаменитый певец, и с глубоким вниманьем сидели
Молча они; о печальном ахеян из Трои возврате,
Некогда им учрежденном богиней Афиною, пел он.
В верхнем покое своем вдохновенное пенье услышав,

Вниз по ступеням высоким поспешно сошла Пенелопа,
Старца Икария дочь многоумная: вместе сошли с ней
Две из служанок ее; и она, божество меж женами,
В ту палату вступив, где ее женихи пировали,
Подле столба, потолок там высокий державшего, стала.

Щеки закрывши свои головным покрывалом блестящим;
Справа и слева почтительно стали служанки; царица
С плачем тогда обратила к певцу вдохновенному слово:
"Фемий, ты знаешь так много других, восхищающих душу
Песней, сложенных певцами во славу богов и героев;

Спой же из них, пред собранием сидя, одну; и в молчанье
Гости ей будут внимать за винам; но прерви начатую
Песню печальную; сердце в груди замирает, когда я
Слышу ее: мне из всех жесточайшее горе досталось;
Мужа такого лишась, я всечасно скорблю о погибшем,

Столь преисполнившем славой своей и Элладу и Артос".
"Милая мать,- возразил рассудительный сын Одиссеев,-
Как же ты хочешь певцу запретить в удовольствие наше
То воспевать, что в его пробуждается сердце? Виновен
В том не певец, а виновен Зевес, посылающий свыше

Людям высокого духа по воле своей вдохновенье.
Нет, не препятствуй певцу о печальном возврате данаев
Петь - с похвалою великою люди той песне внимают,
Всякий раз ею, как новою, душу свою восхищая;
Ты же сама в ней найдешь не печаль, а печали усладу:

Был не один от богов осужден потерять день возврата
Царь Одиссей, других знаменитых погибло немало.
Но удались: занимайся, как должно, порядком хозяйства,
Пряжей, тканьем; наблюдай, чтоб рабыни прилежны в работе
Были своей: говорить же не женское дело, а дело

Мужа, и ныне мое: у себя я один повелитель".
Так он сказал; изумяся, обратно пошла Пенелопа;
К сердцу слова многоумные сына приняв и в покое
Верхнем своем затворяся, в кругу приближенных служанок
Плакала горько она о своем Одиссее, покуда

Сладкого сна не свела ей на очи богиня Афина.
Тою порой женихи в потемневшей палате шумели,
Споря о том, кто из них с Пенелопою ложе разделит.
К ним обратяся, сказал рассудительный сын Одиссеев:
"Вы, женихи Пенелопы, надменные гордостью буйной,

Станем спокойно теперь веселиться: прервите ваш шумный
Спор; нам приличней вниманье склонить к песнопевцу, катары"
Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.
Завтра же утром вас всех приглашаю собраться на площадь.
Там всенародно в лицо вам скажу, чтоб очистили все вы

Дом мой; ныне пиры учреждайте, свое, а не наше
Тратя на них и черед наблюдая в своих угощеньях.
Если ж находите вы, что для вас и приятней и легче
Всем одного разорять произвольно, без платы,- сожрите
Все; но на вас я богов призову; и Зевсе не замедлит

Вас поразить за неправду: тогда неминуемо все вы,
Так же без платы, погибнете в доме, разграбленном вами".
Он замолчал. Женихи, закусивши с досадою губы,
Смелым его пораженные словом, ему удивлялись.
Но Антиной, сын Евпейтов, ему отвечал, возражая:

"Сами боги, конечно, тебя, Телемах, научили
Быть столь кичливым и дерзким в словах, и беда нам, когда ты
В волнообъятой Итаке, по воле Крониона, будешь
Нашим царем, уж имея на то по рожденью и право!"
Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:

"Друг Антиной, не сердись на меня за мою откровенность:
Если 6 владычество дал мне Зевсе, я охотно бы принял.
Или ты мыслишь, что царская доля всех хуже на свете?
Нет, конечно, царем быть не худо; богатство в царевом
Доме скопляется скоро, и сам он в чести у народа.

Но меж ахейцами волнообъятой Итаки найдется
Много достойнейших власти и старых и юных; меж ними
Вы изберите, когда уж не стало царя Одиссея.
В доме ж своем я один повелитель; здесь мне подобает
Власть над рабами, для нас Одиссеем добытыми в битвах".

Тут Евримах, сын Полибиев, так отвечал Телемаху:
"О Телемах, мы не знаем - то в лоне бессмертных сокрыто,-
Кто над ахейцами волнообъятой Итаки назначен
Царствовать; в доме ж своем ты, конечно, один повелитель;
Нет, не найдется, пока обитаема будет Итака,

Здесь никого, кто б дерзнул на твое посягнуть достоянье.
Но я желал бы узнать, мой любезный, о нынешнем госте.
Как его имя? Какую своим он отечеством славит
Землю? Какого он рода и племени? Где он родился?
С вестью ль к тебе о желанном возврате отца приходил он?

Иль посетил нас, по собственной нужде заехав в Итаку?
Вдруг он отсюда пропал, не дождавшись, чтоб с ним хоть немного
Мы ознакомились; был человек не простой он, конечно".
"Друг Евримах,- отвечал рассудительный сын Одиссеев,-
День свиданья с отцом навсегда мной утрачен; не буду

Более верить ни слухам о скором его возвращенье,
Ниже напрасным о нем прорицаньям, к которым, сзывая
В дом свой гадателей, мать прибегает. А нынешний гость наш
Был Одиссеевым гостем; он родом из Тафоса, Ментес,
Сын Анхиала, царя многоумного, правит народом

Веслолюбивых тафийцев". Но, так говоря, убежден был
В сердце своем Телемах, что богиню бессмертную видел.
Те ж, опять обратившейся к пляске и сладкому пенью,
Начали снова шуметь в ожидании ночи; когда же
Черная ночь посреди их веселого шума настала,

Все разошлись по домам, чтоб предаться беспечно покою.
Скоро и сам Телемах в свой высокий чертог (на прекрасный
Двор обращен был лицом он с обширным пред окнами видом),
Всех проводивши, пошел, про себя размышляя о многом.
Факел зажженный неся, перед ним с осторожным усердьем

Шла Евриклея, разумная дочь Певсенорида Опса;
Куплена в летах цветущих Лаэртом она - заплатил он
Двадцать быков, и ее с благонравной своей супругой
В доме своем уважал наравне, и себе не позволил
Ложа коснуться ее, опасаяся ревности женской.

Факел неся, Евриклея вела Телемаха - за ним же
С детства ходила она и ему угождала усердней
Прочих невольниц. В богатую спальню она отворила
Двери; он сел на постелю и, тонкую снявши сорочку,
В руки старушки заботливой бросил ее; осторожно

В складки сложив и угладив, на гвоздь Евриклея сорочку
Подле кровати, искусно точеной, повесила; тихо
Вышла из спальни; серебряной ручкою дверь затворила;
Крепко задвижку ремнем затянула; потом удалилась.
Он же всю ночь на постеле, покрытой овчиною мягкой,
В сердце обдумывал путь, учрежденный богиней Афиной.



                ОДИССЕЯ

ОДИССЕЙ У НИМФЫ КАЛИПСО*
*(Изложено по поэме Гомера "Одиссея")

Много тяжелых бед и опасностей претерпел Одиссей, возвращаясь из-под Трои. Всехспутников потерял он в пути, все погибли они, никого из них не пощадил злой рок. После долгих скитаний оказался Одиссей на острове Огигия* *(Греки считали, что Огигия лежала где-то на западе, на самой середине моря.)
у нимфы Калипсо*.
*(Нимфа острова Огигии, дочь Атланта или Океана.)
Семь долгих лет пришлось Одиссею томиться у могучей волшебницы. Шел восьмой год. Тосковал Одиссей по родной Итаке*
*(Один из островов на западе от Греции в Ионийском море.) и по своей семье, но не отпускала его Калипсо.
Наконец сжалились 6оги- олимпийцы над Одиссеем. На совете богов решил Зевс по просьбе своей дочери Афины Паллады вернуть Одиссея на родину, несмотря на то, что бог моря Посейдон всюду на море преследовал Одиссея, гневаясь на него за то, что он ослепил циклопа Полифема, сына Посейдона.


НА ИТАКЕ В ОТСУТСТВИЕ ОДИССЕЯ ЖЕНИХИ БЕСЧИНСТВУЮТ, РАСХИЩАЯ ЕГО ИМУЩЕСТВО*
*(Изложено по поэме Гомэра "Одиссея"

Когда боги решили вернуть Одиссея на родину, богиня-воительница Афина тотчас спустилась с высокого Олимпа на землю, в Итаку, и, приняв образ царя тафийцев Мента
*(Мент (Ментес) - друг Одиссея, царь тафийцев, населявших несколько островов в Ионийском море, самым крупным из которых был остров Тафос (совр. Меганиси)), пошла к дому Одиссея. В доме застала она буйных женихов, сватавшихся за Пенелопу*, жену Одиссея.
*(Пенелопа досталась в жены Одиссею в качестве приза на состязаниях в беге. Образ Пенелопы впоследствии стал символом верной жены.)
Женихи сидели в пиршественном зале и в ожидании пира играли в кости.
Первым увидел Афину сын Одиссея, Телемах. Приветливо встретил Телемах мнимого Мента. Он увел его в дом и усадил за отдельный стол. Начался пир. Когда женихи насытились, они призвали певца Фемия, чтобы он развлекал их своим пением. Телемах стал жаловаться Менту, но так, чтобы не услышали женихи, на те беды, которые терпит он от них. Спросил Телемах гостя, кто он. Афина-Паллада, назвавшись Ментом, сказала, что знала Одиссея, на которого так похож сын его Телемах, и спросила Телемаха, не справляют ли какого-нибудь праздника. Почему так бесчинствуют его гости? Телемах рассказал, как принуждают буйные женихи мать его, Пенелопу, выбрать себе одного из них в мужья, как бесчинствуют они, как расхищают имущество Одиссея. Горевал Телемах о том, что так долго не возвращается отец его Одиссей; если бы вернулся отец, то кончились бы, как верил Телемах, все его беды.
Выслушала Афина Телемаха и посоветовала ему поехать в Пилос к старцу Нестору и в Спарту к царю Менелаю и у них узнать о судьбе Одиссея. Дав такой ответ, превратилась она в птицу и скрылась. Понял тогда Телемах, что беседовал он с богиней.
В это время из своего покоя спустилась вниз в пиршественный зал Пенелопа. Она услышала голос Фемия, певшего о возвращении героев из-под Трои. Пенелопа стала просить Фемия прекратить печальную песню. Но Телемах попросил мать не вмешиваться в дела, ей не подобающие, и сказал, что в доме своего отца Одиссея он один - повелитель. Выслушала Пенелопа сына. Покорно пошла она в свой покой и, вспоминая Одиссея, горько плакала; наконец погрузила ее в сладкий сон богиня Афина.
Женихи же, когда ушла Пенелопа, начали спорить, кто из них должен стать её мужем. Их скоро прервал Телемах. Он сказал, что обратится за помощью к народному собранию, чтобы оно запретило им разорять его дом. Грозил им Телемах гневом богов. Но угрозы его мало подействовали на женихов, они по-прежнему продолжали шуметь. Только поздней ночью разошлись они.
Пошел и Телемах в свою опочивальню, сопровождаемый верной служанкой Одиссея престарелой Эвриклеей, которая вынянчила Телемаха. Там лег сын Одиссея на своё ложе. Всю ночь не мог Телемах сомкнуть очей- все обдумывал он совет, данный Афиной.
На следующий день рано утром Телемах повелел глашатаям собрать народное собрание. Быстро собрался народ. Пришел Телемах на народное собрание. Он был так прекрасен, что дивились на него собравшиеся. Расступились перед ним старцы Итаки, и сел он на место своего отца. Телемах обратился с просьбой к народу защитить его от бесчинства женихов, грабящих его дом.
Закончив гневную речь, Телемах сел на своё место, опустил голову, и слезы полились у него из глаз. Смолкло все народное собрание, но один из женихов, Антиной, дерзко стал отвечать Телемаху. Он упрекнул Пенелопу за ту хитрость, к которой прибегла она, чтобы избежать брака с кем-нибудь из женихов. Ведь она сказала им, что выберет себе мужа, только когда окончит ткать богатый покров. Днем действительно ткала покров Пенелопа. ночью же распускала то, что успевала соткать за день. ( Отсюда выражение "пряжа Пенелопы" как символ нескончаемой работы.) Грозил Антиной, что не покинут женихи дом Одиссея до тех пор, пока не выберет Пенелопа себе мужа. Телемах призвал в свидетели тех оскорблений и зла, которые терпит от женихов, Зевса. Услышал его Зевс-громовержец и послал знамение. Над народным собранием поднялись два высоко парящих орла и бросились друг на друга, в кровь разорвали орлы себе грудь и шеи и быстро скрылись из глаз удивленного народа. Птицегадатель Галиферс возвестил всем собравшимся, что знамение это предвещает скорое возвращение Одиссея, и горе тогда женихам. Никем не узнанный вернется Одиссей и жестоко покарает тех, кто грабит его дом.
Гордо заявили женихи, что никого не боятся: ни Телемаха, ни вещих птиц, ни Одиссея.
Телемах не стал больше убеждать женихов прекратить бесчинства. Он просил народ дать ему быстроходный корабль, чтобы он мог плыть на нём в Пилос к Нестору, где надеялся узнать что-либо об отце. Поддерживал Телемаха лишь один разумный Ментор, друг Одиссея.
В глубоком горе ушел Телемах на берег моря и там обратился с мольбой к Афине. Явилась ему богиня, приняв образ Ментора. Богиня посеветовала ему оставить в покое женихов, так как они в своём ослеплении сами готовят себе гибель, которая все ближе и ближе. Обещала богиня добыть корабль Телемаху и сопровождать его на пути в Пилос. Богиня повелела ему идти домой и приготовить все необходимое для дальнего пути.
Одной лишь Эвриклее сказал Телемах о своём решении ехать в Пилос и просил её во время его отсутствия заботиться о матери. Стала молить верная служанка Телемаха не покидать Итаку - боялась она, что погибнет сын Одиссея. Но он был непреклонен.
Афина, невидимая, пошла в зал, где пировали женихи, и погрузила их в глубокий сон. Затем вывела она из дворца Телемаха и отвела его к кораблю. Спутники Телемаха быстро принесли припасы, приготовленные Эвриклеей, и погрузили их на корабль. Афина послала попутный ветер, и быстро понесся корабль в открытое море.