ДОЛЯ, ч. 3, гл. 2, Петроград, март 1918, 2. 7

                2.7
Петроград, март 1918
        – Эй, как тебя там? Товарищ? Оклемался ты? Нет? О, гляньте, глазами хлопает, значит живой. Сколько раз вам, идиотам пьяным, повторять надо, что перед погрузкой проверить, живой али труп!
        Алексей смотрел прямо перед собой и старался сфокусироваться на лице склонившегося над ним человека. Лицо было тёмным, неясным, на голове смешная белая шапочка. Доктор? Видно было, как шевелятся губы, но звук, глухой и нечёткий, доходил не сразу, с запозданием.
        Откуда-то слева падал яркий свет. От него страшно разболелась голова и захотелось опять закрыть глаза.
        – Нет-нет-нет! – услышал Алексей. – Глазки открываем и смотрим на меня. Вот молодец! Ангел-хранитель у тебя, парень, аж завидно! Ты знаешь, сколько раз ты у нас тут помирал? Остолопы мои уж и хоронить тебя собрались, а ты вон опять живой. Видать, отмаливает кто-то тебя, сердешного! Ты сесть сможешь?
        Алексей внезапно почувствовал, что весь заледенел. Он попытался разлепить губы и сказать, что нет, не сможет. Но ничего не вышло. Картинка вдруг перевернулась, отчего Алексея замутило, кровь набатом застучала в голове. Он едва ощущал, что его бережно поддерживают за плечи. Стало совсем холодно. Опустив глаза, он увидел ноги в грязных подштанниках с распущенными завязками и синие тонкие ступни с биркой на большом пальце левой ноги.
        – Да куда вы его прислоняете, к трупякам! Совсем обалдели! Сымай его с телеги! Повели обратно, сам-то не дойдёт.
        Алексей увидел, как синие ступни оказались в грязно-сером месиве. Это он стоит? Почему босиком? Холоднее, кажется, уже было и некуда...

        – Ты, парень, прости, не со зла тебя в телегу-то с мертвецами запихнули. Мужики не протрезвели, не разобрали. Да и винить их нельзя, работка – не приведи Господь, а времечко и того хуже.
        Алексей сидел на табурете в каком-то не очень чистом подвале. Топилась маленькая круглая печка с трубой, выведенной в окно. На плечи ему накинули ватное рваное одеяло, таким же были замотаны ноги. В руках простая жестяная кружка с чем-то дымящимся. Алексей понимал, что это дымящееся надо пить, и он пил. Но каждый глоток леденел в горле и облегчения не приносил. Он сосредоточено смотрел на крупного, тепло и плотно одетого человека. Одежда громоздилась на нём в несколько слоёв, делая неуклюжим и неповоротливым. Сверху, на плечи, накинут когда-то белый халат.
        «Надеть его нормальным образом, наверное, не смог», – подумал Алексей и очень обрадовался – это была первая мысль с момента, как он открыл глаза и увидел это тёмное пятно-лицо.
        Человек всё говорил и говорил, Алексей слушал, стараясь понять. После третьей кружки кипятка, а ничего более и не было, до него стал доходить смысл произносимых слов. Его, заболевшего тифом, привезли в Мариинскую больницу. Сюда сейчас всех свозят. Без памяти он провалялся почти месяц, потом как будто оклемался и даже начал вставать, ослаб только. Потом новая волна...
        – Уж чем ты, тоща такая, тиф привлекаешь, трудно сказать, но хватаешь ты его каждый раз по полной! – человек засмеялся, прихлёбывая кипяток из такой же, как у Алексея, кружки.
        – Кто? – прокаркал Иванов, наконец-то получилось сказать хоть слово.
        – Как ты сюда попал? Кто привёз? – догадался гостеприимный хозяин помещения. – Этого я тебе, дружок, сказать не могу. Видать, кто-то сердобольный тебя в Мариинку приволок. А в морге у меня ты уж второй раз гостюешь. Я тебя в прошлом месяце уж возвращал. Когда ты глазищи свои разинул, мы думали, Антихрист пришёл! По глазам тебя и заприметил! А так-то вы все на одно лицо, серые, черепушка бритая – смерть смертью!

        Следующие несколько дней Алексей провёл в палате «для выздоравливающих». Так назывался закуток в коридоре, отделённый простынёй на натянутой верёвке. В этот угол впихнули шесть кроватей, стоящих друг к другу впритык. Алексей был здесь пока один.
        Ложиться он боялся и всё время сидел, и даже когда засыпал, плотно обхватывал железную спинку кровати двумя руками. Его кормили водянистой кашей-размазнёй три раза в день, и Алексей очень ждал эти кормления. Не потому, что был страшно голоден. От горячей жидкой каши лёд под кожей как будто стаивал, становилось легче дышать, хотя полностью холод из груди и головы ещё не ушёл. Видимо, поэтому слышал он всё плохо и подолгу соображал, прежде чем ответить.
Наконец он смог встать и простоять несколько минут, что означало, что пациент готов к выписке...

        И вот теперь он стоит, прислонившись к стене какого-то здания, и смотрит прямо перед собой, плохо представляя себе, где он и что он, собственно говоря, такое.
        Нет, он помнил, что его зовут Алексей, Алексей Петрович Иванов. Он даже помнил, что на вопрос старичка, заполняющего какие-то бумаги, назвался кочегаром. Он даже помнил короткий рассказ старичка. Тот, сверяясь с журналом, заявил, что Алексей попал в Мариинскую больницу с мандатом партии левых эсеров (Алексей пока не понимал, что это такое) в середине ноября с высокой температурой, в бреду, и все признаки тифозного заболевания налицо. Один раз его, Алексея Иванова, переправляли в морг, но вернули как живого.
        Алексей вежливо покивал головой и поинтересовался, какое сегодня число.
        Старичок покряхтел, устраиваясь на стуле поудобнее, и неожиданно объявил:
        – А это смотря по какому, теперича, исчислению!
        Алексей удивлённо приподнял брови.
        – Пока вы, молодой человек, испытывали на себе все виды тифа, господа-товарищи большевики издали декрет, и мы вот уж несколько дней живём по новому времени! Как раз 27 января декрет и вышел. Сразу же после тридцать первого января следует считать, что настало на первое февраля, а четырнадцатое! Дальше пятнадцатое, ну и так далее...
        – Зачем? А две недели куда же?
        – Этого, уважаемый, никто и не знает.
        Алексей решил, что он ещё не совсем пришёл в себя после возвращения из морга. Видимо, периодические посещения этой части больницы неблагоприятно сказываются на умственных способностях.
        – А ежели у вас в банке денежки какие были, то забудьте навсегда. Все банки конфискуются Российской республикой, вот так-то, – удовлетворённо завершил старичок. Он закончил писать, поставил какую-то закорюку в конце листа и шлёпнул две большие печати. – Вот, возьмите, – старичок протянул ему лист с печатями. – Вас привезли без всяких документов, записали со слов. Ваши слова от тех, что записаны в журнал, не отличаются. Следует из этого, что вы, и вправду, кочегар Алексей Иванов. О мандате эсеров сегодня лучше забыть. Вот бумажка вам взамен удостоверения пока, если спросит кто. А спросят непременно, уж больно непросто вы выглядите! Теперь можете идти.
        Алексей взял бумажку, взглянул на проставленную рядом с подписью двойную дату – 8/21 марта 1918 года. Под печатью читалось: «Специальный исполняющий уполномоченный Мариинской больницы города Петрограда В. В. Харитонов».
        Скомкал и засунул в карман шинели. Встал и на нетвёрдых ногах, как сильно выпивший человек, пошёл к двери. Сапоги были растоптаны, неприятно болтались на ногах, голенища сползли и шлёпали по икрам. Чужие сапоги.
        На нём сейчас всё было чужое.