9-8. Сага 1. Глава 9. Про активистку

                ПРО   АКТИВИСТКУ               
         Шурка  пошёл  в  школу  в  46-м,  а  я  годом  позже,  но  сразу  во  2-й  класс  -  так  решили  мои  родители:  делать  в  1-м  мне  было  явно  нечего,  так  как  я  к  этому  времени  уже  бегло  читал  советские  газеты  да  и  в  счёте  не  сказать  чтобы  был  слаб.  Старшие  особенно  потешались,  когда  по  их  просьбам  я  начинал  читать  газетные  отчёты  о  ходе  Нюренбергского трибунала  по  осуждению  главных  военных  преступников  3-го  Рейха:  я   произносил  тексты  очень  выразительно  и  даже  пафосно,  так  что  получалось  нечто  вроде  как  «устами  младенца».  Если  бы  мои  «речи»  могли  слышать  и  понимать  сами  подсудимые,  они,   несомненно,  тотчас   бы  усовестились  и   безоговорочно  признали   себя  виновными  во   всех  вменяемых  им  преступлениях.   Но  мне  почему-то  кажется,  что  происходило  это  уже  по  нашему  новому  месту  жительства  -  на  улице  3-я  Трудовая,  дом  №; 5.   А  это  был  ноябрь  1946-го.
      При  этих  «читках»  (на  3-й  Трудовой ?),  помню,  присутствовал  и  Толик.  К  тому  времени  он  уже  устроился  на  работу   и  перешёл  в  вечернюю  школу,  где  ему  предстояло  учиться  еще  2  года.  Он  стал  работать  контролёром  на  электростанции:  проверял  правильность  показаний  счётчиков  потребляемой  гражданами  электроэнергии    и,  кажется,  даже  осуществлял  простейший  ремонт  этой  аппаратуры.    На  работу  пойти  он  был   вынужден   из-за  крайней  нужды,  в   которой  оказалась  наша  семья,  всё  еще  никак  не  могшая  оправиться  после  войны.  Все  мы  ходили  в  каких-то  обносках  и  рванине.  Дело  доходило  до  того,  что,  придя  на  занятия  в  вечернюю  школу,  Толик  не  мог  снять  верхнюю  одежду,  так  как  иначе  бы всем  стали  видны  его  т. н.  «брюки»,  состоящие  выше  колен  практически  из   одних  заплат.  Не  было  у  нас  ни  постельных  принадлежностей,  ни  простейшей   домашней  утвари…
           Помню  один  очень  характерный  эпизод  из  тогдашней  жизни,  после  которого  наша  мама  несколько  дней  рыдала  в  истерике.  А  началось  всё  с  вроде  бы  благого  дела.  При  профкоме  школы,  где  она  работала,  была  создана  комиссия  для  обследования   бытовых   условий  жизни  учителей.  В  один  из  дней  члены  этой  комиссии  пришли  к  нам  на  улицу  Вечеркевича  и  посмотрели  на  нашу  жизнь.  Увиденное  произвело  на  них  впечатление,  о  котором  они  сочли  нужным  доложить  на  собрании  «профсоюзной    общественности».  Делалось  это,  разумеется,  из  т. н.  лучших  побуждений,  чтобы  «пронять»,  что  называется  эту  общественность  до  самых  потрохов.  Только  забыли   при  этом  спросить  нашу  маму,  насколько  это  будет  приемлемо  для  неё  самой.
             Особенно  усердствовала   в   этих    «бытописаниях»  одна  «партейная»  активистка   с  боевым  партизанским  прошлым,  всё  ещё  не  снявшая  со  своего  начальственного  пиджака  позвякивающих   медалей.  Она  редко  выпускала  из  своенго  рта  папиросу  «беломор»  и  потому  голос  у  неё  был  хрипло-низкий,  почти  мужской,  что  вполне  соответствовало  её   общему  «маскулинистому»  виду:  короткая  стрижка,  резкие  черты  лица,  смугло-землистого  цвета  кожа.  И  вот  эта  «товарищ»-дама  живописует  перед  собранием,  стремясь  его  разжалобить,  как  бедствует  семья  Евгении  Исидоровны,  что  даже  щи  хлебать  им  приходится  не  из  тарелки,  не   из  миски  даже,  а  из  (вы  можете   не  поверить  моим  словам)  из  «кафеля»,  каким  облицовывают  «голландские»  печи,  а  они,  как  вы  понимаете,  покрыты  глазурью  не  изнутри,  а  только  снаружи.  И  тут  она  нашла  нужным  добавить:  и  это  в  семье  интеллигентной  учительницы!  Присутствующая  здесь  же  Евгения  Исидоровна  готова  была  со  стыда  сквозь  землю  провалиться:  сама  она  никому  никогда  не  жаловалась  на  переживаемые  трудности  и  держала  их  при  себе,  считая,  что  скоро  всё  как-то  перетрётся  и  переменится  к  лучшему.  А  тут  вдруг  всё    «вывалили»  прямо  людям  на  глаза!..  По-моему,  эту  «активистку»  она  не  простила  до  конца  своей  жизни,  хотя  прощала  многое  и  многим.