10-3. Сага 1. Глава 10. Возведение

                ВОЗВЕДЕНИЕ
           «Возведение»  -   высокое  слово,  пафосное:   как  «воздвиженье»,  как  «вознесение»,  почти   как  «воскресение»…     Возведение  дома   началось,  естественно,  без  моего  отроческого  участия  и  поэтому  образы  о  его  начальных  этапах  отсутствуют  в  моей  памяти.  Участок  под  строительство   (это  называлось  «план»)   выделили  нам  на  северной  окраине,  чуть  справа  от  так  называемого  Старобинского  тракта,  тогда  называвшегося  улицей  Урицкого,  а  ныне  вернувшей  себе  историческое  название.  Эта  улица  незаметно  переходила  в  деревню  Лучники.  Метрах  в  200 – 300  к  северу  от  нашего  участка  протекал  ручей  под  забавным  названием  «Бычок»:  и  правда,  в  пору  весеннего  паводка  он   превращался   в  бурный  и   своенравный  поток,  весело  мчавшийся  к  более  вместительному  руслу  реки  Случь.  С  севера  и  востока к  нашему  участку  непосредственно  примыкали  сельхозугодья  колхоза  -  заливной  луг  («поплау»)  и  большое  поле,  чаще  всего  засеваемое  коноплей  (да-да,  тем  самым   Canabis,  который  в  60-х    годах   и  более  позднее  время  преаратился  в  настоящее  проклятие  для  страны).  А  тогда  конопля  считалась  выгодной  «технической  культурой»,  которую  выращивали  пади  прочного  волокна  и  как  масличное  растение.
           Место  для  дома  было  выделено,  прямо  скажем,  далеко  не  лучшее,  это  всем  сразу  было  понятно:  в  то  время  в  Слуцке  давали  участки и  в  более  удобных  местах,  ближе  к  центральным  улицам.  То,  что  оно  было  «невидное»,  или,  как  сейчас  сказали  бы,  непрестижное,  это  бы  ещё  полбеды.  Главный  его  недостаток  заключался  в   низком  расположении  и,  следовательно,  в  постоянной  угрозе  подтопления.  В  общем,  сказалась  врождённая   неспособность  Наума  Маглыша «подъезжать»  к  нужным  людям  с  подношениями  и  выцарапывать  себе  какие-либо  выгоды  и  преимущества.  В  общем,    таким  образом  ближайшее  будущее  нашей  семьи,  и  до  сего  времени  не  отличавшейся  особым  благосостоянием,  оказалось  связанным  с  будущим  районом  бедноты,  где  строились  и  селились  «преимущественно»  вчерашние  колхозники,   рабочие  мелькомбината  и  других  ближайших,  совсем  уж  мелких  промышленных  предприятий.
          Хотя  участок  под  дом  оказался  постоянно  подтопляемым,  фундамент  заложили   заведомо  и   откровенно  низкий,  совершенно   недостаточный  для  сруба  8 х  8  метров,  с  пристройкой  8  х  2  метра  из   плахи- «полубрёвен».  И  вовсе  не  недомыслие  явилось  причиной  этого,  а  крайняя  стеснённость  в  средствах,   которых  всегда  было  в  обрез  и  хватало   только  на  то,  чтобы  сделать    самое   необходимое,   Поэтому  экономить  приходилось  буквально  на  всём:  на  цементе  не  самых   высоких  марок,  на  бутовом  камне-кругляке,  который  стоил  денег,  на  сыпучих  материалах   -  песке,  гравии,  щебёнке.  В  результате  такой   хронической финансовой  недостаточности  дом,     задуманный   по  тогдашним  меркам  весьма  немаленьким,   впоследствии,   по  окончании  стройки,  смотрелся    довольно  непрезентабельным   и  слегка  приземистым.
        И  это  несмотря  на  то,  что  срублен  он  был  совершенно  «по  стандарту»,  то  есть  в  полных  14  венцов;  причём  несколько  нижних  были  «связаны»  из  отменно  смолистых  сосновых  брёвен   в  35  -  40  сантиметов  толщиной.  Все  брёвна  в  венцах  были  затёсаны  топором,  что  обеспечивало  их  повышенную  стойкость  против  атмосферной  влаги,  а  углы  в  венцах  были  срублены  «в  лапу»  (в  России  это  называют  «в  замок»),  чтобы  в  дальнейшем  дом  можно  было  бы   обшить  «вагонкой»  (по-белорусски  «абшаляваць»,  и  я  лишь  недавно  понял,  что  это  значит  сделать  его  подобным  загородному  французскому  «шале»).
           Деревянные  дома  такой  конструкции  в  России  называются  «пятистенками»:  внутри  сруба  устраивается  ещё  одна  бревенчатая  стена,  делящая  его  на  две  неравные  части  и  называемая  в  Беларуси  «капитальной».  В  нашем  доме  она  была  сориентирована  с  востока  на  запад;  в  меньшей  северной  части  устраивались  две  комнаты,  в   каждой  по одному  окну,  выходящему  в  проходной  комнате  -  на  север,  в  дальней  -  на  восток.    В  большей,  южной  части  устраивалась  самая  просторная  и  светлая  комната  в  три  окна,  одно  из  которых  «смотрело»  на  восток,  а  два  -  на  юг;  на  юг   выходило   также  единственное  окно  кухни,  едва  ли  не  половину  которой   занимала  большая  «русская»  печь  с  «припечком»  и «загнётком»,  в  нижней  части  которой  имелось,  кажется,  ещё  и  «подпечье»    (в  деревенских  хатах  оно  предназначалось,  в  частности,  для  того,  чтобы  в  особенно  сильные  морозы  пускать  туда  «на  согрев»  домашнюю  птицу),  где  хранилась  обычно  «неходовая»  утварь,  да  ещё  аварийный  запас  сухих  дров.  Комнаты  в  обеих  половинах  дома  разделялись  дощатыми  перегородками  с  лёгкими  (не  «филёнчатыми»)  дверями.   Дощатая,  остеклённая  с  юга  и  запада,  веранда  была  вписана  в  общий  периметр  дома  и  имела  размеры  2 х 2  метра         
              Вход  в  дом  устраивался  через   веранду  с  южной  стороны, далее  через  полутёмную, с  маленьким  окошком,   летнюю  кухоньку 2 х 2  метра,  находящуюся  в  пристройке,  и  прихожую,  расположенную  уже  в  собственно  доме  (срубе),  из  которой  одна  дверь  (направо)  вела  в  кухню,  дверь  налево  вела  в  северную  половину,  где  первая  комната  являлась  проходной,  а  смежная  с  ней  служила  спальней  родителей.  Дверь из  прихожей  прямо  открывала  вход  в  т. н.  «зал»,  т. е.   в  самую  просторную,  самую  светлую,  парадную  комнату.  В  России  такие  комнаты   именовались  раньше  горницей  или  светёлкой,  а  сейчас  называются  гостиными,  Впрочем,  это  где    как:  тут  может  быть  много  областных  различий.
           У  нас,   как  я  уже  отмечал,  это  была  комната  в  3  окна (одно  на  восток  и  два  на  юг),  в  которой  всегда  было  много  света,  но  по-настоящему  тепло  бывало  только  летом,  а  в  остальное  время  всегда  довольно  прохладно,  хотя  обогрев  её  осуществлялся  двумя  «теплоагрегатами»:  с  западной  стороны  «русской»  печью,  которая  топилась  из  кухни,  и  с  северной  -  «голландкой»  («грубкой»),  заправляемой  из  проходной  комнаты.  Такая  самая  лучшая и  самая  просторная  комната  -  в  частном  ли  доме  или  в  квартире  -  в  наших  краях  называлась,  как  я  уже  упомянул,  «залом».
        Трудности  с  поддержанием  тепла  в  «зале»  происходили  в  значительной  мере  из-за  слишком  большой  поверхности  остекления,  но  зато  большие  окна  составляли  предмет  особой  гордости  Наума  Маглыша:  таких  тогда  не  было  ни  у  кого  не  только  из  ближайших  соседей,  но,  пожалуй,  и  во  всём  «частном   секторе»  города  Слуцка;  такие  большие  окна  устраивались  не  всегда  даже  в  «казённых»  каменных   (т. е.  кирпичных)  домах.  Наверное,  у   отца  это  была  своего  рода  idee  fix,  запавшая  ему  на  ум  ещё  в детские  годы,  когда  ему  приходилось  взирать  на  мир  сквозь  крошечные  подслеповатые   оконца  «дзедавай  хатёнки»,  срубленной  предком  Романом  Маглышем  ещё  в  1812  году (о  чём  свидетельствовала  сделанная  им  самим  надпись  смолой  по  нижнему  венцу:  «дом  сей  рубил-де  такой-то  тогда-то»).   Должно  быть,  уже  в  те  давние  года  хлопчик  дал  себе  зарок:  вот  вырасту  большой  -  построю  себе  дом  с  такими  окнами,  чтобы  сквозь  них  можно  было  и   на  коне  проскакать!   Что  ж:  надо  сказать,  что  этот  свой  зарок  он  исполнил.
           В  оккупации,  после  освобождения   и  затем  в  Слуцке  мы  всё  время  жили    не  просто  «в  стеснённых  условиях»,  но  ещё  и  в  «жилом  фонде»  очень   невысокого  качества,  проще   сказать,  всегда  в  каких-то  «халупах»,  тактично   называемых  тогда  «рабочими  бараками»  или  «общежитиями  коридорного   типа».  Наверное,  Наум  Маглыш  испытывал  нечто  вроде  ностальгии  по  тем  временам,  когда  его  семья  «проживала»,  хотя  и  недолго,  но  в  настоящем  «замке»,   как  именовался  местными  жителями  усадебный  дворец  Булгаков  в  Жиличах.  Хотя  и  там  не  было  ничего  такого,  что  можно  было  бы  нескромно   назвать  комфортом,  однако  всё  окружающее   напоминало  о  человеческом  достоинстве:  просторный  ландшафтный  парк,  пруды,  оранжереи,  да  и  комнаты  самого  дворца  -  вместительные,  с  большими  окнами  и  добротными  дверями.  Вот   там-то,  в  Жиличах,  и  сложился,  видимо,  у  Наума  Маглыша   этот  образ  «вожделенных»  дверей  и  окон,  который  он  теперь,  при  постройкае   собственного  дома,   вознамерился  претворить  в  жизнь. 
        И  с  окнами  у  него  это  уже  вроде-бы  получалось.  «Вроде  бы»:  потому  что  это  были  пока  ещё  не  вполне  окна,  а  только  лишь  прорезанные  в  бревенчатых  стенах  свежего  сруба  огромные   зияющие  пустоты,  призывно  пропускающие   сквозь  себя  все  стихии  окружающего  мира:     пронзительную  синь  неба,  солнечные  свет  и  тепло  да  ещё  всю  розу  местных  ветров,  преимущественно,  конечно,  западных  и   потому  приходящихся  в  основном  на  самую  «глухую»  стену.  То,  чему  предстояло  стать  окнами  и  дверьми,  нужно  было  ещё  соорудить  и   устроить.  С   этим  связана  совершенно  отдельная  «эпопея»,  ничуть  не  меньшая,  чем   история  с  валкой  леса:  ни  по  значимости  для  всего  дела  строительства,  ни  по  финансовым  затратам,  ни  по  эмоциональной  силе  связанных  с  ней  впечатлений  и  последующих  затем  воспоминаний  на  многие-многие  годы.