Глава 1. Далеко-далеко...

Далеко-далеко, за пределами ваших интересов, среди тоскливых северных болот жило-было одно маниакально великое королевство. По правде сказать, это было самое захудалое королевство в мире: никто не искал его в энциклопедии, не заключал с ним союзов, не обменивался с ним культурой, не предъявлял ему ультиматумов, не вводил против него эмбарго, не начинал с ним войн и не требовал с него контрибуций.  Его даже на географическую карту то и дело забывали нанести, а гордый герб с тремя ветками багульника болотного (Ledum palustre) обычно принимали за рекламу какой-нибудь фармацевтической компании, – однако в самом королевстве исстари закидывали шапками любого, кто осмеливался сомневаться в его величии.

Зимы там были как зимы и весны как весны, и только осенью нет-нет да случался кризис престолонаследия, что, надо сказать, немного мешало собирать урожай. Однако все давно с этим свыклись и в таких случаях не слишком роптали на по-осеннему туманную будущность престола.

Но однажды весной (в приземистый, пасмурный понедельник, когда по дорожке, с неуместной прытью взбегавшей на вершину холма, где стояла Королевская Усыпальница, потянулись один за другим верноподданные Его три дня как покойного Величества Теодора VI Затейника) вдруг выяснилось, что никто и нигде не может найти наследного принца.
Его Королевскому Высочеству давно полагалось быть в главной траурной ложе, но его там не было, а приколотая к спинке черного бархатного кресла записка мало что проясняла: «Соболезную. Просьба не преследовать». Никто не знал, как она здесь появилась и что теперь, собственно говоря, делать, что делать-то.

Как обычно, решено было делать вид, что кронпринц на похоронах присутствует.

А между тем, погребальная церемония все приближалась. Сдерживаемая цепью королевских гвардейцев толпа внимательно наблюдала за проходившими в Королевскую Усыпальницу сановниками. Вот, нюхая вспрыснутый «Знойной ночью» букет коленкоровых роз, тихо, вдумчиво прошел бургомистр, а следом за ним, торопясь, догоняя, на ходу поправляя вихлявый галстук, промчался его сын, будущий бургомистр, с венком. Деловито, размашисто выступая с крепкого неизносного каблука, прошагала директриса Королевской Гимназии. За ней пробежала гонимая эструсом кошка. За кошкой проследовал Первый Министр, граф Кудыкин, глядя вверх, на холм. Там под липой поджидала его супруга, графиня Пленира Петровна, в черной шляпке с вуалью, в жакете, отороченном хомяком, и с таким выражением смотрела на небо, что казалось – еще мгновение, и графиня обернется кукушкой и выпорхнет из своих хомяков…

Шли, и шли, и входили с подобающей сдержанностью в белый зал, рассаживались в неудобные кресла между траурных лавров, смотрели на портрет с черным крепом: покойный король, под зонтом, под дождем, за спиной – нагие колонны, большие купальщицы. И помалкивали, опасаясь подвоха: план похорон был составлен самим Теодором Затейником, да еще и в пору его увлечения фокусами.

Но, как бы то ни было, король умер, и подданным полагалось воздать ему последние почести. И вот директор Усыпальницы подал знак, и, при общем напряженном внимании, тяжелый траурный занавес поднялся, открывая осененную знаменами сцену с двумя просторными – а как иначе? – пурпурными гробами. В том, что слева, лежал Теодор VI – весь в белом и в блестках: в парадном мундире, эполетах и орденах. Тот, что справа, пригласительно пустовал. В публике поднялся было встревоженный шепот, но директор Усыпальницы невозмутимо подошел и закрыл оба гроба, а затем, искривляя лицо принужденной улыбкой, выбросил руку в сторону. Там, за кулисами, что-то защелкало, зашипело, приударил надтреснутый патефонный марш, и на сцену грянули, оба во торжественных фраках, принаряженные хоть куда, братья-фокусники Пьетро и Джеронимо Анимули. Ловкий Пьетро приветствовал публику непринужденным поклоном (и своего добился – сорвал-таки, пусть неуверенные, но аплодисменты), а Джеронимо, не занимаясь пустяками, направился прямо к гробам, вытянул из-за уха рулетку и начал деловито обмеривать, что-то соображая про себя.

Директор Усыпальницы предупредительно подошел – протянул «подробный чертежик», – но Джеронимо, даже не взглянув, пробурчал:
– Нрзбр… – и директор, с прискорбием, отступил.
Тут же, впрочем, утешившись эффектным выходом – в марабу, в золотистых купальниках с бахромой, – ассистенток Анимули, сестер Тычинских.

Длинноногие сестры, пока-покачивая марабу, дважды продефилировали перед публикой – убедительно продемонстрировали настоящие, никакого мошенничества, резиновые перчатки и мясницкий клеенчатый фартук. Потом подошли к Пьетро, встали по обе руки от него, постояли, блестя улыбками, и синхронно удалились. Пьетро поулыбался еще немного в одиночку, но спохватился и, всплеснув фалдами, побежал – понес реквизит Джеронимо. Тот обстоятельно, не торопясь, облачился, похлопал перчатками, повертел шеей, пробуя, ладно ли прилегла лямка фартука. Пьетро стоял, улыбаясь за двоих.

Между тем из кулис сыпанула барабанная дробь, длинноногие сестры Тычинские снова вышли на сцену – принесли фокусникам бензопилу, – и в догадливой публике сразу же замелькали поспешные руки: кто хватался за сердце, кто прикрывал ладонью разинутый рот…

И только бывший камердинер покойного короля, задвинутый, за ненадобностью, в задний ряд, сидел неподвижно, с пустой грудью – пустой с той минуты, когда умер его господин и в груди старого слуги будто бы передернулись по живому несмазанные полозья и кто-то, неразличимый в нутряной тьме – мужик ли, медведь ли – саданул со всей силы, не то оглушив, не то вовсе разбив ему сердце. Камердинер сидел, смотрел, слушал – и думал, что надгробную плиту для Теодора Затейника надо бы выбрать потяжелей.

А Джеронимо уже пилил гроб – и, конечно, покойного короля уже не было в этом гробу, и Пьетро, у соседнего, только и ждал знака, чтобы распахнуть, предъявить: да здравствует Король!..

Пила смолкла, и стало слышно, как за траурным бархатом что-то переставляли со сдержанным стуком и чей-то распорядительный баритон объявил:  «Что ж, пора», – а потом, после паузы, стал уговаривать: «Полно, полно, не такая уж она и кривоногая…» – но все дальнейшее поглотилось приветственным гулом: Его да здравствующее Величество Теодор VII, в эполетах и орденах, сколько мог торжественно вылезал из пурпурного гроба…
– Многое символизирует, – шепотом пояснили пустому креслу кронпринца.

Но тот был уже далеко. Он без сожалений последовал примеру трех своих предшественников – сбежал, и теперь отмахивал версту за верстой по гатям Вороньего Мха – побыстрее, подальше отсюда, из этого захолустья, из этого медвежьего угла, мнившего себя великой державой.

Этот весенний побег... http://proza.ru/2024/10/05/1056