Подари мне свою улыбку. Часть I

                Подари мне свою улыбку.         

                «Служенье муз не терпит суеты,
                Прекрасное должно быть величаво…»
                А.С.Пушкин               

                Часть I.


   «Как все-таки противно в Питере в самом начале зимы,»-подумал старый художник. «Ветер с Невы не совсем приятное явление в эту пору. На улице промозгло, холодно, повсюду грязь и слякоть, и все это сочетается с резкими, колючими порывами дождя со снегом». Последний автобус шел строго по расписанию, заботливо подбирая на каждой остановке изрядно замерших в его ожидании пассажиров. «Наконец-то, и моя остановка», - промелькнуло в голове у старого художника. И он, не торопясь, направился к выходу, благо в салоне автобуса почти никого уже не осталось. Жил он в спальном районе Санкт-Петербурга, как раз, на конечной остановке автобуса. Аккуратно выйдя из автобуса, старик стал размышлять о том, что «старость не радость», так как его пальцы на руках и колени на ногах жутко болели от такой погоды, поскольку ревматоидный артрит постоянно давал о себе знать.  Старый художник думал о том, что скоро он придет к себе домой, в свою мастерскую, и сможет согреть свои изрядно замершие пальцы. Внезапно его взгляд задержался на автобусной остановке, точнее на скамейке под ней. Там, почти неподвижно, дрожа мелкой дрожью, сидела совершенно одна, съежившись от непогоды, девочка-подросток. Эта картина сразу привлекла внимание старика. Одета девочка была явно не по сезону, в легкой курточке и, как было модно, рваных на коленях джинсах. Создавалось такое впечатление, что девочка пребывает в таком состоянии уже довольно длительное время. Сам не зная почему, старый художник вдруг испытал к этому маленькому созданию глубокое чувство сострадания, словно, какая-то часть его души ощутила потребность подойти к этой незнакомой девочке поближе и хоть чем-то ей помочь.
«Дитя мое, не бойся меня, я не сделаю тебе худо. Для этого я уже слишком стар и дряхл. Скажи мне, что ты делаешь в такой поздний час на этой остановке абсолютно одна? Почему ты не дома?»-  ласково спросил у девочки старик. Мгновенно, словно выйдя из оцепенения, девочка перестала дрожать. Ее большие, темно-карие, почти черные глаза изучающе посмотрели на старого художника. «А я Вас и не боюсь», - храбро ответила ему девочка. «Просто дело в том, что мне совсем некуда идти, у меня больше нет дома». И снова начала дрожать от холода. Старый художник тихо вздохнул, понимая, что его скромной пенсии, которой едва хватало ему на пропитание, и отсутствие дополнительного заработка из-за невозможности уже долгое время творить, всему этому мешал не леченый ревматоидный артрит, не позволит взвалить себе на старые плечи еще одного человека, так как старик и сам едва сводил концы с концами. Но оставить девочку замерзать на остановке старик просто не мог. «Знаешь, моя дорогая, золотые горы я тебе обещать не могу, но у меня пока есть крыша над головой и скромный ужин. И чашку горячего чая с мятой я тебе обязательно приготовлю. Должна же ты, наконец-то, согреться», - сказал старый художник в ожидании, что именно ответит ему девочка, словно опасаясь, что она откажется от его стариковского приглашения, и так и останется дальше замерзать на этой злосчастной остановке. Но, видимо, какая-то незримая доброта исходила в это время от старика, и ее флюиды повсюду распространились в холодном воздухе. Внезапно девочка расплылась в такой очаровательной улыбке, что пожилой мужчина мгновенно понял, что его искренние слова, идущие из глубины души, смогли достучаться до ее сердца. Эта простая и до боли родная улыбка согрела душу старому художнику. Ведь уже много лет он жил в своей мастерской на окраине Петербурга совершенно один. «Чай, это очень даже кстати», -продолжая улыбаться, ответила ему девочка. «Ну, тогда, пойдем поскорее!», - облегченно вздохнув, промолвил старик, как будто, он сейчас выдержал очень сложный в своей жизни экзамен. И они вдвоем медленно поплелись домой к старому художнику. Девочка в силу своего юного возраста передвигалась легко, что нельзя было сказать о пожилом художнике, так как каждый его быстрый шаг отдавался сильной болью в его коленях. «Ну, и какая же я полная, старая развалина», - думал художник. «Пора меня списывать за борт». Девочка, словно прочитав его мысли, замедлила свой шаг. Теперь они молча шли нога в ногу. Это понимание, уважение и чувствование старости очень порадовало старика. «Как тебя зовут, дитя мое?» - спросил художник, нарушив молчание. «Меня зовут Элодея», - звонко сказала девочка, понимая, что эту ночь она проведет не на улице под промозглым ветром. В этот момент она думала о том, что, возможно, именно сейчас совершает весьма отчаянный и опрометчивый поступок, согласившись пойти к пожилому незнакомцу ночью домой. Но у старика были такие добрые, лучезарные глаза, светившиеся изнутри каким-то особым светом, что она решила довериться ему. «Будь, что будет. Выбора все равно у меня сейчас нет», - размышляла девочка всю дорогу со стариком до его дома. «Какое красивое у тебя имя», - сказал старик. «Кажется, у него греческие корни. Точно сейчас не припомню». Имя у девочки было действительно очень красивое, как, впрочем, и она сама. Настоящее живое произведение искусства. Это старый художник осознал в тот самый момент, когда Элодея вошла в его мастерскую и сняла с себя капюшон и абсолютно мокрую куртку, оставшись в футболке. Там, на остановке, в полумраке, он смог лишь мельком разглядеть почти черные глаза и улыбку девочки, которая показалась ему такой близкой. Блестящие локоны темно-русых волос, освободившиеся от капюшона, плавно легли ей на плечи. «Дитя мое, да, ты просто чудо», - воскликнул старый художник. И девочка действительно была чудо, как хороша. Миниатюрная и прекрасно сложенная, движения ее отличались грацией, такое потрясающей красоты живое произведение искусства, случайно сотворенное самой природой. «Вот тут я и коротаю свои стариковские дни совсем один», -сказал с теплотой в голосе художник. «Проходи, и будь, пожалуйста, как дома». Девочка, наконец, попав в теплое помещение, согрелась и перестала дрожать от холода. Элодея изучающим взглядом окинула мастерскую старого художника. На стенах мастерской висели лучшие работы художника, его творения, созданные им еще в молодости. Испытывая острую нужду в одинокой старости, он так и не смог расстаться с ними, продав их скупщикам по дешевке. На его трюмо стояли также ранние скульптуры старого художника. Внимание Элодеи привлекла голова молодой девушки, сделанная, вероятно, из мрамора, которая словно была покрыта прозрачной вуалью. Это было потрясающей красоты и изящества, тончайшая работа, что при взгляде на нее создавалась такое впечатление, что вуаль, покрывающая лицо молодой девушки, словно светилась изнутри и казалась совсем невесомой. Девочка невольно издала крик изумления. «Неужели, эту красоту сделали Вы своими руками?», -спросила удивленно она. «Было дело», -задумчиво ответил художник. «Давай договоримся с тобой об одном. Ты, когда сочтешь нужным, или не сочтешь совсем, будешь понемногу рассказывать о себе и своей жизни. А я, в свою очередь, буду что-то рассказывать тебе о себе. Так мы лучше сможем узнать друг друга. Можно, я буду называть тебя Лотти, моя дорогая? Это что-то уменьшительное ласковое от Элодеи», - спросил старый художник. Девочка в знак согласия утвердительно кивнула головой и снова одарила старика своей очаровательной улыбкой. «Конечно, я согласна. А как я могу называть Вас?», - спросила она. «Я ведь даже не знаю вашего имени». «Зови меня просто Джузеппе», - коротко ответил художник. «Ты все узнаешь в свое время». Потом старик угостил девочку скромным ужином и большой горячей чашкой черного чая с мятой. В хозяйстве у старика имелась раскладушка на случай нечаянных гостей, хотя даже не званные гости его дом давно уже не посещали. Он уложил Лотти спать на раскладушку за старой ширмой, доставшейся ему еще от деда, и сам потихоньку стал отходить ко сну. Но сон к старому художнику почему-то не шел. Первый раз за долгое время он засыпал в своей мастерской не один. Эта замершая на автобусной остановке девочка тронула его стариковское сердце. В душе художника поселилась стариковская радость и смутная надежда скоротать свои дни не в одиночестве. С другой стороны, он боялся уснуть и обнаружить утром после своего пробуждения, что девочка вдруг исчезла. Всю ночь ему снилось, что он усердно работает над какой-то прелестной и сложной в исполнении скульптурой, получая от своего труда настоящее удовлетворение. Уже долгое время его измученные ревматоидным артритом руки отказывались подчиняться ему, и, наконец, сильная боль в пальцах победила в жесткой схватке желание творить что-то новое. И старый художник сдался. Только в своих снах старик продолжал создавать шедевры, хотя со временем, и во сне он перестал работать. В эту ночь его мозг снова стал посылать сигналы к его измученным болью пальцам. В своем сне старый художник снова был молод, здоров и полон сил и энергии. Скульптура молодой пастушки с ажурной накидкой получилась во сне превосходной. От нее нельзя было оторвать взгляда, сколько изящества и грации было в этой маленькой статуэтке. Пробуждение Джузеппе, с одной стороны, было сладостным, с другой стороны, горьким.  Он снова ощутил себя в своей мастерской, проснувшийся от сильной боли в суставах пальцев рук, и почувствовал себя таким жалким и подавленным от неспособности творить из-за своей болезни наяву. Внезапно старик вспомнил о девочке. «Наверно, она уже ушла», -подумал старый художник. Поднявшись и подойдя к ширме и заглянув за нее, он обнаружил, что след девочки действительно простыл. Раскладушка и постельное белье были аккуратно сложены. «Может, это все и к лучшему», - подумал старик. «Как я, старый дурень, только посмел помыслить, что буду коротать свои дни не один. Хорошо, что хоть девочка провела эту ночь в тепле, а не замерзла окончательно там на автобусной остановке». Мысли текли плавно. «А жаль, как бы я хотел запечатлеть эту юную красоту на мольберте или в скульптуре. Впрочем, мои руки теперь этого не позволили бы сделать». Его пенсии по старости едва хватало на скудное пропитание. Только на отличном индийском чае старик никогда не экономил. Это была его отрада. Закончив свой скромный завтрак и налив большую кружку хорошо заваренного черного чая, он с большим удовольствием, отпивал чай небольшими глотками, смакуя его, как отличный французский коньяк. Мысли старого художника медленно уносили его в прошлое…

       Иван Николаевич Крамской родился в семье художников в Ленинграде, в самом начале Великой Отечественной войны. Пытаясь покинуть блокадный Ленинград, родители Вани решили прорваться из немецкого оцепления в эвакуацию по Дороге Жизни по Ладожскому озеру. Видимо так было изначально предопределено свыше, что маму Вани Ольгу с его старшей сестренкой поместили в один грузовик, а отец Вани Николай вместе с почти годовалым Ваней на руках и наспех собранными пожитками преодолевали Дорогу Жизни в другом грузовике. Недалеко от Ленинграда, когда уже казалось, что все прошло хорошо, случайный снаряд вражеской артиллерии попал именно в тот грузовик, в котором ехали его жена с дочерью. Свою жену, полностью обезображенную, Николай опознал только по золотым часам на ее руке, которые он с любовью подарил ей на свадьбу. Тело своей дочери Марии, старшей сестры Вани, разорвало снарядом в клочья. Шокированный потерей любимой жены и дочери, Николай мгновенно поседел. Но будучи по своей натуре сильным человеком, он, сжимая зубы и с трудом сдерживая слезы и подступающий к горлу комок, не проронил ни слова до того момента, когда они с Ваней прибыли в эвакуацию. Всю дорогу он так крепко сжимал в своих объятиях маленького Ваню, словно до окончания пути боялся потерять и его. Но они совершенно благополучно прибыли на место эвакуации и осели в маленьком селе, недалеко под Пензой. Первые несколько дней, Николай, как и любой русский мужик, утолял свою боль и горечь от потери близких, глуша самогон, который сердобольно, узнав о его трагедии ему наливал местный одноногий сторож Василий, которого по причине инвалидности на фронт не призвали. Но потом Николай, наконец, протрезвев на вторые сутки безудержного пьянства, осознал, что маленького Ваню надо чем-то кормить, и прекратил пить. Теперь он четко понимал, что должен вырастить из Вани, прежде всего, порядочного человека, гражданина своей Родины.
     Отец Вани Николай чудом избежал всеобщей мобилизации вначале войны. Дело было в том, что его искорёженные ревматоидным артритом пальцы рук ни при каком раскладе не могли держать оружие, и тем более метко стрелять. На фронте от него не было бы никакого толку, поэтому вначале войны они с женой Ольгой были распределены для работы в госпитале по уходу за тяжело раненными, которые прибывали и прибывали с фронта так, что работать в госпитале приходилось сутками, иногда без сна. Николай, отец Вани, происходил из семьи потомственных скульпторов и художников, и имел итальянские корни. Дед Вани Джованни, в свое время потеряв настоящие документы и здраво понимая, что происходит в стране, взял себе новую фамилию Крамской, навсегда забыв свою итальянскую фамилию и корни, и тем самым спас себя и своего единственного сына с семьей от репрессий. Таким образом, родившись в семье Крамских, Ваня случайно стал полным тезкой знаменитому художнику-передвижнику. Прадед и дед Вани, владея итальянскими секретами, полученными очень давно от итальянских мастеров, тщательно передавали по наследству своим детям искусство превращать мертвые куски камня в практически живые произведения искусства. Это была уникальная техника, с помощью которой можно было делать мрамор практически светящимся и невесомым. Особенно она использовалась при высечении вуалей, накидок и различных атрибутов одежды для женских скульптур, когда нужно было сделать их словно сотканными из воздуха. Эффект невесомости и прозрачности в этих скульптурах был просто потрясающий. Отец Ваня, владея этими техниками в совершенстве, которые старательно передавали ему его отец и дедушка, на время эвакуации полностью забыл о скульптуре. Он старался браться за любую работу, несмотря на сильную боль в пальцах, искорёженных ревматоидным артритом, чтобы прокормить себя, маленького Ваню и женщину Галю с двумя малолетними детьми, у которых они были постояльцами и которые гостеприимно приютили их на все время эвакуации. Время в эвакуации летело быстро, но тоска Николая по любимой погибшей жене никуда не уходила, наоборот, он стал нелюдимым и мрачным. Хотя желающих получить себе в мужья, да, что в мужья, хотя бы в любовники, интеллигентного красавца из Ленинграда было на селе не мало, так как, все мужчины, кроме единственного одноногого сторожа-инвалида ушли на фронт. Николай в знак благодарности безотказно помогал по хозяйству всем женщинам на селе, но личных отношений ни с кем не заводил.
     Помнить себя Ванечка стал еще с раннего детства, с эвакуации. Очень крепко запечатлелась в его памяти большая, просторная изба со светлыми окнами, на которых висели цветастые занавески, и огромный стол с кружевной скатертью. Все это он мог видеть изо дня в день с печи, куда его положила тетя Галя выздоравливать от воспаления легких. Заботливые руки тети Гали, ее настойчивость, терпение и одержимость, с которой она ухаживала за маленьким Ванечкой, все это позволило вырвать его в конце концов из рук смерти. Болел Ванечка довольно долго, и восстанавливался после тяжелого недуга длительное время, постепенно приходя в себя. Сказывалась скудость и однообразность пищи, которую он получал. Тетя Галя старалась оставлять самые большие куски пищи болеющему мальчику, иногда даже в ущерб своим двум маленьким детям. Николай, отец Ванечки, работающий на разных работах с утра до ночи, нес все заработанное в дом тети Гали и кормил не только себя с Ванечкой, но и добрую тетю Галю с его маленькими двумя детьми. Воспоминания об эвакуации у Ванечки были обрывочные, видимо, сказалась тяжело перенесенная им болезнь. Иногда он вспоминал игры с двумя незнакомыми ему детьми, имен которых он не мог вспомнить: девочкой постарше и маленьким мальчиком. Это были дети тети Гали. Все остальное Ванечка помнил, словно в тумане. Единственное, что четко врезалось в память Ванечки, это был день перед их с отцом отъездом из эвакуации в Ленинград. Именно в этот день отец принес тете Гале в подарок, купленных на сэкономленные деньги на базаре в городе красивого петуха с ярко-красным гребнем и курицу-несушку, куда он специально за ними поехал. Николаю очень хотелось отблагодарить тетю Галю за постой и гостеприимность, подарив ей с детьми эту чудесную парочку, прекрасно понимая, что яйца, снесенные курицей-несушкой, в округе всегда можно будет легко обменять на другие продукты. Глаза тети Гали просто светились от счастья от такого дорогого подарка. За эти несколько лет она очень сильно привязалась к Николаю и его маленькому сыну, так что расставание с ними далось тете Гале нелегко. Все время проживания в доме тети Гали Николай, потерявший свою любимую жену и дочь в бомбежке, соблюдал приличия по отношению к ней, ведя себя почтительно и уважительно. Прощались они довольно долго, прекрасно понимая, что расстаются навсегда. В глазах тети Гали стояли слезы, которые она и не пыталась скрыть. Тетя Галя, выходившая Ванечку от тяжелой болезни и принявшая его в дом, как родного сына, очень долго целовала и обнимала Ванечку на прощание. Затем они с Николаем пожали друг другу руки, и Николай с Ванечкой стали удаляться от ее дома. Тетя Галя перекрестила их обоих на прощанье, пожелав «счастливого пути». Еще долго она стояла на крыльце своего дома, роняя слезы, пока Николай с Ванечкой совсем не скрылись за поворотом из виду.
     Всю дорогу в поезде до самого Ленинграда Ванечка рисовал на клочке бумаге огрызком карандаша прочно запечатлевшегося в его памяти петуха с ярко-красным гребешком. Отец старался не отвлекать сына от его занятия, не мешая ему закончить рисунок. Уже на подъезде к Ленинграду Николай, посмотрев зарисовки своего сына, удовлетворенно и радостно улыбался. Петух, нарисованный Ванечкой, был просто великолепен! Каждое прорисованное перышко на нем при долгом рассмотрении создавало впечатление, что петух сейчас из черно-белого превратится на бумаге в цветного, мгновенно оживет и сойдет с бумаги. Счастье переполняло душу Николая. «В нашу породу итальянскую пошел», -думал про себя Николай. «Теперь понятно, что рисовать он будет великолепно, а вот, как у него дела пойдут со скульптурой, это пока большой вопрос», - размышлял про себя Николай. «Поживем, увидим».
    После окончания войны, вернувшись с Ваней в родной Ленинград, Николай обнаружил на месте своего дома одни руины. Получив с Ванечкой комнату в большой коммунальной квартире вместо своей двухкомнатной, Николай быстро вселился в нее, и, первое, что он сделал, это он нашел хорошего доктора в Ленинграде, который пообещал привести его долгое время не леченные пальцы в более-менее нормальное состояние. Отец Вани, Николай, всегда относился к своим рукам, как к орудию труда, и хорошо осознавал, что со здоровыми руками он без работы никогда не останется. Хотя и хорошо понимал, что в послевоенные годы он долгое время не сможет работать по специальности скульптором и художником и зарабатывать этим на жизнь себе с сыном, получая при этом истинное наслаждения от творческого процесса. Да, и лечение пальцев рук дело было совсем не скорое. Но Николай был готов к интенсивному длительному лечению, на которое он собрал деньги, работая на износ в эвакуации. Его стремлением было передать по наследству свое мастерство и итальянские техники его семьи своему единственному сыну. И тут Судьба просто улыбнулась Николаю. Через короткое время после возвращения из эвакуации в Ленинград, идя по любимому Невскому Проспекту, Николай внезапно повстречал своего родного пожилого отца, дедушку Ванечки, абсолютно живым и невредимым. Оказалось, что отец Николая просто чудом остался в живых во время блокады, проведя всю войну в родном Ленинграде. Сохранилась также и квартира деда на Мойке. Рукопожатия и объятия при встрече двух родных людей были настолько сильными, что на глазах Николая и его отца невольно выступили слезы счастья и радости. Это было для Николая определенно подарком небес! Теперь маленький Ваня был в надежных, дедушкиных руках. Николай, продолжая лечить свои больные руки, устроился временно работать переводчиком, так как помимо скульптуры и живописи, свободно владел несколькими иностранными языками, первый из которых был итальянский, язык его далеких предков. Прекрасное знание языка на несколько лет полностью обеспечило его семью материально. Дед же Вани на деньги, которые давал ему сын, обустроил комнату Николая в коммунальной квартире, Ваню же взял жить к себе в свою квартиру на Мойке. Дед Вани, как и его отец, был одержим идеей передать своему единственному внуку итальянские техники, вырастив из внука в будущем штучного скульптора, и, если получится, хорошего художника.
   Мальчик очень быстро привязался к своему деду, так как своего родного отца, который все время проводил на работе, он практически не видел. У Ванечки были очень красивые руки, с изящными, длинными, тонкими пальцами. С раннего детства дедушка прививал внуку любовь к скульптуре и живописи, и постепенно стал обучать Ваню своему мастерству, передавая ему секретные итальянские техники. Каждый день дед ставил перед Ваней определенную задачу в скульптуре и живописи, которая постепенно усложнялась по мере усвоения мальчиком знаний на практике. Очень часто они любили вместе гулять по Ленинграду, обязательно заходя в Летний Сад. Недаром, Ленинград всегда считался колыбелью культуры и искусства. Мальчик впитывал все, передаваемое ему дедом, как губка, и к четырнадцати годам стал настоящим штучным скульптором и начинающим художником. Созерцание природы и красот Ленинграда действовали на него умиротворяюще, порождая желание творить. В школе Ванечка слыл личностью творческой и задумчивой. Оставшись в младенчестве без матери и вырастая без женской заботы и ласки, он совсем не обращал внимания на своих сверстниц. В сексуальном плане они совершенно его не интересовали, он рассматривал их, в основном, как произведения искусства. Особенно красивые стройные девушки привлекали внимание Ванечки. В них он видел идеальных натурщиц для своих работ.
    Ванечка рос, казалось, совершенно обыкновенным внешне мальчиком. Но в период полового созревания все кардинально изменилось. Его темные, слегка завивающиеся волосы, темно-карие глаза и смуглая, доставшаяся ему по наследству от дальних итальянских предков из Неаполя кожа, а также стройная юношеская фигура, стали привлекать к себе внимание противоположного пола. Все в его внешности было гармонично, особенно, его глаза, которые начинали прямо светиться изнутри при созерцании красоты, будь то природа, красивые строения, красивые произведения искусства и красивые внешне люди. Казалось, что этот свет идет прямо из глубины его души, делая его потрясающе привлекательным и красивым юношей. Понятно, что девочки в школе просто сходили по нему с ума. Но Ванечка совсем не спешил познать плотскую любовь, о которой ему постоянно твердили его приятели из школы, рассказывая в подробностях о своих любовных приключениях и победах. В его жизни была одна лишь страсть. Это была муза творчества и желание создавать совершенные произведения искусства. Муки творчества преследовали юношу по пятам. И все это было совсем не напрасно. Долгие, целенаправленные занятия дедушки с внуком и отшлифованные навыки, переданные Ванечке отцом Николаем, сыграли свою роль в становлении юноши. Из рук Ванечки выходили скульптуры потрясающей красоты и изящества. Это были штучные работы с элементами невесомости, будто сотканные из воздуха. В шестнадцать лет у Ванечки с аншлагом прошла в Петербурге первая персональная выставка его работ. Отец вместе с дедом не могли не нарадоваться творческим успехам Ванечки. Окончив школу весьма посредственно, Ванечка отрастил длинные, волнистые волосы, как тогда носили хиппи, перестал бриться и отпустил бороду. Единственной страстью в его жизни стало искусство и итальянский язык, на котором он с отцом и дедом говорил также свободно, как и на русском, с самого детства и который был запасным вариантом для зарабатывания денег на случай неудач и простоев в основной выбранной его сердцем профессии. Скульптура и живопись, вот, что занимало все мысли молодого мужчины. Но, скрупулёзно работая над тончайшими скульптурами из мрамора, Ванечка быстро осознал, что этим он не сможет хорошо заработать себе на жизнь и обеспечить себе безбедное существование. Помимо таланта, которым несомненно одарила его Судьба, нужен был еще счастливый случай. И Судьба не заставила Ванечку долго ждать, послав ему на встречу саму Госпожу Удачу.
     Ванечка был вхож в среду молодых и старых художников и скульпторов Ленинграда, где помимо вина и легких наркотиков, которые он, как и все творческие личности попробовал, он имел возможность встречаться с потенциальными заказчиками, которых иногда приводил на сходки кто-то из своих. Попробовав вино и легкие наркотики и не найдя в них ничего привлекательного, Ванечка практически никогда не пил спиртного, зато без сигареты в зубах его трудно было представить. Особенно много он выкуривал тогда, когда начинал работу над новым проектом, получив очередной заказ. Тогда он смолил сигарету одну за другой, это стало для него своеобразным ритуалом работы. В полной дымовой завесе Ванечку одолевали муки творчества. Ведь перед тем, как приступить к очередной скульптуре он очень долго размышлял, что он хочет увидеть на выходе, в конечном варианте. На сходки художников и скульпторов Ванечка всегда приходил с мороза с сизым от холода носом, не потому, что он пил алкоголь, не просыхая, просто так его нос реагировал на похолодание. За это он очень быстро был прозван Джузеппе, по аналогии с другом папы Карло из Буратино. И так это прозвище в среде художников и скульпторов к нему намертво прилипло, что по-другому, как к Джузеппе, к Ванечке теперь никто не обращался.
                ***
    Андрей Викторович Заславский оказался в этот день на квартире художников и скульпторов неслучайно. Его привел туда старый друг Джузеппе, молодой и очень талантливый скульптор Просперо, прозванный так в творческой среде за свой мятежный и необузданный нрав. Как оказалось, сам Заславский больше полугода внимательно наблюдал за деятельностью и творчеством Джузеппе. Просперо галантно представил Андрея Викторовича Джузеппе. «Прошу любить и жаловать», - мрачно ответил на знакомство Заславский. Джузеппе изучающе окинул взглядом нового клиента. «Интересно, с чем он ко мне пожаловал?», - подумал он. Заславский, видимо, в молодости был очень привлекательным мужчиной. Но что-то круто изменило его жизнь. Его черный костюм был сильно помят, под глазами чернели синяки, скорее всего это было следствием бессонно проведенных в размышлениях ночей. На лице Андрея Викторовича выступала легкая щетина, что придавало уже немолодому человеку мужественности и сексуальности, волосы были всклокочены. Заславский производил впечатление сильно побитого жизнью человека. Он начал разговор с Джузеппе сухо и мрачно, без тени улыбки. «Я хочу сделать у Вас серьезный заказ. Я твердо уверен в том, что Вы выполните его превосходно также, как, впрочем, и все работы, которые вышли из ваших талантливых рук». «Я очень постараюсь сделать для Вас все идеально», - ответил сдержанно Джузеппе, так как именно клиент задавал тон разговора. «Но в чем собственно я должен достигнуть совершенства?», -спросил он Заславского. Глаза Андрея Викторовича были уставлены в одну точку, как будто, он находился совсем где-то далеко в этот момент. Но через мгновенье конкретный вопрос Джузеппе вернул Заславского на грешную землю. «Разве Вы не слышали полгода назад, что произошло назад с моей дочерью?», - спросил он у Джузеппе. «Нет», -коротко ответил молодой художник. Улыбка воспоминаний озарила лицо Заславского, оно моментально преобразилось и стало очень красивым, в глазах появился свет. «Моя единственная дочь, Настенька, умерла внезапно от тромба», -словно подтверждая это еще раз, медленно произнес Заславский. «Мои соболезнования», -искренне и учтиво сказал Джузеппе. «Пожалуйста, выслушайте меня, дело в том, что я точно знаю, что помочь мне сможете только Вы», - уверенно произнес Заславский и начал свой рассказ.
    Настя Заславская родилась в семье ленинградского чиновника Андрея Викторовича Заславского, обладающего не последней властью в городе, члена КПСС. Получилось так, что она стала единственным, горячо желанным ребенком в семье Заславских. Постоянно теряя на ранних сроках беременности еще не рожденных детей, жена Заславского всю свою последнюю беременность провела в больнице, будучи на сохранении и вынашивая Настеньку. Но все равно роды случились непроизвольные. Родившись семимесячной, но при этом абсолютно здоровым ребенком, Настя принесла в дом Заславских счастье и веселый детский смех. С детства Настя обожала музыку и танцы. Очень подвижная, обладающая отличным чувством ритма, она начинала сразу танцевать и дома, и на улице при звуках красивой музыки. Движения девочки были просто завораживающие, так что даже проходящие мимо случайные прохожие одаривали ее танцы бурными аплодисментами. Кроме танцев и движения, девочку, казалось, больше ничего в жизни не интересовало. Хотя родители старались развивать Настю всесторонне. Как только она подросла, то стала умолять, стоя на коленях со слезами в своих больших синих глазах, отца отдать ее в балетную школу. Андрей Викторович же, напротив, прочил своей единственной дочери совсем другое будущее, готовя ее к общественной работе и карьере государственного служащего. Но Настя словно не хотела услышать своего заботливого отца. В семилетнем возрасте, впервые попав в Мариинском театре на балет «Жизель», Настя твердо для себя решила, что выучится на балерину и в будущем обязательно будет танцевать партию Жизели. Постоянные слезы и упорные просьбы Насти, наконец, растопили сердце Андрея Викторовича, и он отвел свою дочь в лучшую балетную школу Ленинграда. Поставив перед собой цель, Настя, стиснув зубы, шла к ней. Тяжелый труд балерины давался маленькой Насти нелегко. Но она никогда не говорила об этом своим родителям и никогда не жаловалась на трудности. Когда измученная долгими тренировками, Настя хотела на миг все это оставить, перед ее глазами вставал прекрасный облик Жизели, который словно манил ее за собой. И тогда с новыми, утроенными силами она продолжала усиленно заниматься балетом. Настя работала и училась танцевать на износ, словно спешила все успеть в этой жизни сделать превосходно именно сейчас, и не откладывала ничего на потом. «Жить надо здесь и сейчас», - часто любила повторять Настя. Ее отец относился к серьезному увлечению дочери балетом, как к капризу, думая, что Настя все это, повзрослев, непременно забросит. Но превратившись в красивую, грациозную, небольшого роста, изящно сложенную девушку, Настя еще с большим рвением стала идти к своей цели. И добилась своего, став первой по оценкам педагогов выпускницей лучшей балетной школы Ленинграда. На выпускном балу ее отец Андрей Викторович Заславский, приглашенный туда в качестве высокопоставленного гостя, был просто поражен той грациозностью, совершенством и природным талантом своей родной дочери. И, наконец, он осознал, что дочь осознанно выбрала себе профессию балерины по душе, которая несла в этот мир красоту, гармонию и встречу с прекрасным. Похлопотав наверху, Настю приняли в Мариинку сначала на второстепенные роли, но не за известную фамилию ее отца, государственного деятеля, а за ее одаренность. Балетмейстеры, наблюдая Настю на сцене, стали говорить между собой о ней, что эта девушка поцелована самим Богом. Танцуя второстепенные партии, Анастасию Заславскую стали готовить к ведущей партии в «Жизели». Девушка, оттачивала технику танца, постоянно совершенствуясь, считая, что совершенству нет предела в ее профессии. Наконец, настал день премьеры «Жизели». Везде на столбах были развешаны афиши с ее именем: Ведущая партия «Жизель» - танцует Анастасия Заславская. В этот день Настя очень сильно нервничала. Ведь именно сегодня вечером она выйдет на сцену Мариинского театра и будет танцевать Жизель. Но к вечеру волнение стихло, а на смену его пришло возбуждение внутри и прилив сил. Андрей Викторович уже давно купил билеты ему с женой на премьеру, но дочери об этом ничего не сказал, видя, как она сильно переживает. Танцевала Жизель Настя просто потрясающе! И вот, наконец-то, финальная сцена прощания Жизели навсегда со своим возлюбленным. Еще секунда, и умершая Жизель исчезнет в лучах восходящего солнца, оставив своего возлюбленного в живых оплакивать ее ранний уход. Занавес, секунда, другая, и неистовые крики «Браво» наполнили Мариинский театр, и долгое время не смолкали в ушах Насти. Бурные овации и признание несомненного таланта молодой балерины состоялось. На следующий день все утренние газеты Ленинграда пестрили заголовками: «Вчера в Мариинке взошла новая звезда», «Новая Жизель словно порхает в воздухе». Бешенный успех и признание ее как настоящей одаренной балерины, заявившей о себе, вот, чего хотела получить Анастасия Заславская, и она этого достигла своим талантом и тяжелым трудом. Насте сразу же посыпались предложения о сотрудничестве из других театров страны. Но в Мариинском театре Настя чувствовала себя комфортно и как в родном доме, пройдя там прекрасную школу. Судьба сыграла с Настей воистину злую шутку, позволив ей выйти на сцену Мариинского театра в роли Жизели еще только два раза. Билеты на эти спектакли были раскуплены в кассах заранее. В театре был полный аншлаг. После третьего спектакля Настя возвращалась домой абсолютно счастливой. Сегодня она танцевала, как нельзя хорошо, превосходно, просто, казалось, парила над сценой в воздухе. Зал рукоплескал очень долго, неохотно отпуская за кулисы молодую балерину. По дороге домой Настя внезапно почувствовала себя неважно, первый раз у нее очень сильно болела голова, приступы головной боли у Насти раньше случались крайне редко. Придя домой раньше своих родителей, она так и легла в одежде на свою кровать и уснула, чтобы больше никогда не проснуться. Ленинград так и запомнил Анастасию Заславскую, восходящую звезду Мариинского театра в роли Жизели. Умерла Настя во сне от аневризмы головного мозга. Рано утром Настю обнаружил в постели мертвой ее отец Андрей Викторович Заславский, который не хотел вечером тревожить дочь после триумфального выступления и хотел поздравить ее с блестящим успехом рано утром. Жена Заславского долго не могла оторвать его от тела любимой дочери, которую он так крепко сжимал в своих объятиях, будто пытаясь разбудить дочь этим от смертельного сна. Хоронили Анастасию Заславскую на Богословском кладбище Ленинграда по-королевски. Все это организовал ее отец. Народу на похороны пришло очень много. Настю так и погребли в пачке балерины из «Жизели» с венком из цветов на голове и в белых пуантах. На этом настоял ее отец.
                ***
  Элодея, проснувшись рано утром, сразу вспомнила, что произошло с ней вечером. Старый художник сладко сопел на своей кровати, иногда бормоча что-то непонятное во сне. Стараясь не разбудить его, она быстро оделась, сложила тихо и аккуратно постельное белье и на цыпочках направилась к выходу. Бесшумно повернув ключ в замке, Элодея оказалась на улице одна со своими мыслями. Перед тем как покинуть мастерскую старого художника, взгляд ее снова задержался на волшебно сделанной статуэтке молодой девушки с вуалью. Запомнив адрес старого художника, Элодея шла непонятно куда, размышляя о многом. Этот добрый, старый человек обошелся с ней так тепло и по-человечески, предоставив ей свой кров и стол, что ей невольно очень захотелось чем-то отблагодарить его. «Денег у меня совсем нет, а этот милый старик, совершенно не зная обо мне ничего, поделился со мной своим скромным ужином. Надо срочно что-то придумать», - размышляла девочка. Ноги сами привели ее к зданию местного, крытого рынка, на котором продавались различные продукты, а также овощи и фрукты. Подойдя к прилавку с фруктами, Элодея стала внимательно изучать цены на них, и постепенно пришла в ужас от такой дороговизны. Ее мысли нарушил мужской голос с легким кавказским акцентом: «Выбирай, что тебе нравится, моя дорогая!», -голосил продавец фруктов, на вид армянского происхождения. «Я бы купила у Вас все фрукты, настолько они красивые. Но у меня с собой нет сейчас, к сожалению, денег», -кокетливо ответила Элодея армянину. Дальше последовал запрещенный женский прием.  Элодея красивым жестом сбросила с себя капюшон, и ее прекрасные, волнистые волосы рассыпались прядями по плечам, а затем завораживающе посмотрела на армянина своими сверкающими, почти черными глазами. «У меня есть к Вам деловое предложение, от которого Вы не сможете отказаться», -сказала она игриво продавцу-армянину. «Я начинаю у Вас работать с сегодняшнего дня и продавать весь ваш товар, а Вы, в свою очередь, вместо оплаты будете снабжать меня фруктами. По рукам?», -спросила девочка. Ее потрясающая красивая улыбка, озарившая ее лицо в этот момент повергла в ступор продавца фруктов. Наконец, обретя снова дар речи он промолвил: «Ты настолько прекрасна, что я не смогу тебе отказать», -сказал армянин, пытаясь очаровать Элодею своей кавказской улыбкой. «Я согласен. Как мне тебя называть?», -спросил он, не отрывая от девочки своего взгляда. «Зовите меня Нина», -коротко ответила девочка. «А меня зовут Рубен. Вот мы и познакомились». «Но торговля это в своем роде искусство. Умеешь ли ты продавать?», -спросил Рубен у Элодеи. Ни минуты не колеблясь, девочка ответила твердо и уверенно: «К вечеру Вы сами увидите, сколько товара я смогу Вам продать. Вы не пожалеете, что взяли на работу именно меня». Элодея весь день работала с таким энтузиазмом, привлекая проходящих покупателей и одаривая их не только своей волшебной улыбкой, но и добрыми словами, так что к вечеру у нее выстроилась очередь за фруктами. Весть о черноглазой, юной красавице, бойко ведущей торговлю, быстро разлетелась по всему рынку. Продавцы приходили посмотреть на то, как Элодея ловко ведет торговлю. В результате к концу рабочего дня Элодея перезнакомилась со всеми продавцами на рынке. Рубену сразу стали предлагать деньги, пытаясь переманить девочку за свой прилавок. Но Элодея была непреклонна. Рубен, прекрасно понимая, что несовершеннолетняя девочка не имеет право трудиться весь день, в тому же неофициально, выдавал ее за свою родную племянницу, которая вызвалась помочь любимому дяде в его бизнесе. Девочка ничем не выдавала себя и не опровергала легенду Рубена. Вечером, когда они уже заканчивали торговлю, Элодея искренне поведала Рубену, что у нее есть старый и больной дедушка, очень талантливый в прошлом художник и скульптор, и что он сейчас очень нуждается в хорошем питании и в квалифицированном лечении. Они договорились, что Рубен будет платить ей половину деньгами за работу, а остальное давать ей фруктами на усмотрение и выбор Элодеи. Прощаясь вечером с Ниной-Элодеей, Рубен беспокойно осведомился у девочки: «Нина, а ты завтра точно придешь торговать снова? Приходи завтра обязательно. Я буду тебя очень и очень ждать, и заплачу тебе больше». Девочка утвердительно кивнула, расплываясь в очаровательной улыбке так, что Рубен сразу понял, что она действительно завтра придет снова торговать.
    Элодея возвращалась в мастерскую старого художника, окрыленная, с огромным съестным, честно заработанным трофеем, и абсолютно счастливая.  В ее пакете лежала свежая говядина, колбаса, сыр и разнообразные фрукты. Подойдя, наконец, к дому, в котором она провела эту ночь, она ощутила внезапно легкое волнение. «А рад ли будет Джузеппе ее возвращению?»-думала она.» Как он воспримет сейчас ее появление?» Но девочка была не из робкого десятка. «Будь, что будет, была не была!», -пронеслось у Элодеи в голове. Подойдя к двери квартиры, она вспомнила, что оставила ключ в двери, и сама дверь была приоткрытой. Элодея бесшумно вошла в мастерскую и застала Джузеппе, витающего где-то далеко в собственных мыслях, на кухне с большой чашкой черного чая с мятой в руках. Запах этого прекрасного чая распространился по всему дому, и она внезапно ощутила, что зверски голодна. По лицу Джузеппе Элодея поняла, что старый художник в этот момент ничего не видел и не слышал, а губы его беззвучно шевелились, как будто он вел с кем-то занимательную беседу. «А вот и снова я!», -звонко произнесла Элодея, и Джузеппе, моментально очнувшись от своих воспоминаний, спустился с небес на землю. При виде девочки, которая вечером внезапно скрасила его стариковское существование, на глазах Джузеппе выступили нескрываемые слезы радости. «Лотти, дитя мое, ты вернулась ко мне?», -ласково спросил Элодею старый художник. «Как же я рад тебя видеть! Проходи, у меня что-то осталось на ужин, и, конечно, я приготовлю тебе большую чашку черного чая с мятой». Лотти, поняв, что старик, в глазах которого сейчас светилось счастье, был безумно рад ее возвращению. Их глаза встретились, и Лотти одарила Джузеппе своей прелестной улыбкой. «Джузеппе, я кое-что принесла нам с тобой, чтобы подкрепиться. Тебе нужно хорошо питаться», -сказала ласково девочка. Вывалив на кухонный стол заработанные сегодня на рынке продукты, Элодея поймала на себе вопросительный взгляд старика. «Лотти, детка, откуда взялась вся эта роскошь?». Девочка в ответ лишь хитро заулыбалась. «Джузи, можно, я буду звать тебя Джузи, не бойся. Я никого не ограбила и ни у кого ничего не украла. Потом, как-нибудь, я тебе все это расскажу. Мы же с тобой об этом договорились? Не правда ли?», -ответила девочка. Ее взгляд был настолько искренним, что старый художник облегченно вздохнул. Лотти, несмотря на юношеский возраст, очень быстро и умело приготовила им вкусный ужин. А потом за чашкой горячего чая с мятой Джузеппе долго рассказывал ей, как он достиг такого совершенства в скульптуре. Девочка слушала его, не перебивая, затаив дыхание. Она словно боялась упустить что-то важное из монолога старого художника.

Продолжение следует…