1990. Весёлый посёлок

Разрезанная на звенья копчёная скумбрия истекала чёрной маслянистой жижей. Жирная рыбная мякоть заполнила комнату запахом пивного бара, куда они ходили с мамой и моря, которого она никогда не видела. Сально блестевшими пальцами девочка потянулась за следующим кусочком. Смятая газета, на которой лежала обезглавленная тушка, истаяв прозрачным жиром, наложилась обратной стороной на передовицу, полностью зашифровав текст, превратила его в клинопись инопланетян.
Ухватив двумя руками большую пластиковую бутыль, Кристина отпила шипучий глоток и промокнула бумажной салфеткой уголки рта. Этот её жест на фоне матраса стоящего на кирпичах был таким инородным, что всё вокруг показалось ему не настоящим. И комната с ободранными обоями, и медный эстам с поэтом на стене, и сама девочка в застиранном ситцевом сарафане. И городское небо, сквозь толкавшихся на подоконнике голубей, извёсткой въедавшееся в её глаза.
--А отец где? Щёлкнув зажигалкой, сделал пару свистящих затяжек, он передал папиросу.
--БухАет.. Деньги кончатся, припрётся отлёживаться.. Урод. Выдохнула та вместе с дымом.
--Чо ты её селёдкой кормишь? Как на этапе, это-ж ребёнок.. Башкой-то своей думаешь, чума?! И уже более расслабленно: Застрелить-бы тя c пистолета..
«Чума» зашарив рукой, расстёгнула зипер на его джинсах:
--Кристиночка сходи на кухню, поиграй. Будь хорошей девочкой, подожди там. Мама скоро придёт.
Девочка, послушно встала со стула и пошла на кухню играть большим желто-красным грузовиком без колёс.
Спустя четверть часа выйдя из ванной, он смотрел, как она елозит самосвал по истёртому линолеуму. Тоненько мыча, изображала звук двигателя, она смотрела в окно. Там, в небе можно было играть с облаками. Если долго смотреть на лампочку, а потом быстро перевести взгляд, то по облакам будет ползать красненькая гусеница-светлячок.
--И увидел Господь, что это плохо. И сказал: Да будет так.
Повторил он с утра застрявшее в голове.
==
Ещё утром соседка, отводившая ребёнка в тот-же круглосуточный сад, заявила:
--Караганда, забери дочь или заплати за месяц, сказали выгонят нахер.
Пожилая нянечка, тащившая за руку упиравшуюся девочку, глядя на них, покачала головой. Дочь, увидев Кару, повисла на материнской шее.
--Ну что, Крыска, соскучилась. Девочка прильнув, вцепилась в её плечи и с любопытством рассматривала незнакомого дядю за маминой спиной. Дядя состроил смешную гримасу, скосив глаза к переносице, подмигнул. Они пошли по направлению к проспекту Солидарности* срезая через скверик. Кристина держала одной рукой маму, другой весёлого дядю. Подпрыгивая, как на качелях, перелетала через лужи.
Две маленькие женщины похожие друг на друга, разве что раскосостью глаз, были абсолютно разными, даже чужеродными. Черноглазая брюнетка Кара, небольшого роста, по матери казашка, по отцу русская, как все метисы была смазлива. Высокая, не по годам задумчивая, пятилетняя светло-русая Кристина голубыми глазами, больше походила на отца.
--Пыхнуть-бы? Караганда вопросительно посмотрела на него. Она не хотела наглеть, он и так уже заплатил. И за детский сад, и вообще..
--Погнали на слободку, всё равно затариваться. Заодно ужалимся.
2.
--Здорово, братуха. Как сам?! Как на отряде?! Мне бы пару коробков ганжы и чёрного децел. Раскумариться. Сделаешь?!
Витёк в тёмно-синем блейзере и кремовых слаксах на фоне зараставшего болотной тиной карьера выглядел преуспевающим барыгой, если бы не безразличный взгляд и татуированные перстни на руках.

Карьер на Седова, океан их детства обмелел и сжался. За купчинской развязкой виднелась дельта Сортировки с рельсами, стрелками, рукавами железнодорожных ответвлений. Там, прогуливая школу, они катались, прицепившись к тормозным площадкам. Здесь была их отправная точка, оттолкнувшись от которой они неслись, вцепившись в поручни, сметая всё на своём пути. Как им тогда казалось. Их отцепленные вагоны, набирая скорость, разбивали стрелки, корёжили оси, распахивали колёсами щебёнку откосов. Пока со всего маху не врезались в глухие кирпичные стены «малолеток», колючку «взросляков»
Витька всегда немногословный, но нервный и резкий, был теперь сонно спокоен.
--Видишь-ли-юрий.. Погоди только собаку загоню. Макс, ты куда? Домой! Максюта, сволочь!
И исчез в гулко лающей прохладе подъезда.
3.
Через полчаса в ярко-синем небе светило ослепительное солнце. Его мягкие лучи уже не резали глаза. Можно было снять очки и прямо смотреть на огненный диск, заряжаясь энергией, как бешеной луной в ту ночь на Коркинских* озёрах. Прозрачный воздух вибрировал сиреневой свежестью и всё сущее лежало перед ним, как на ладони. Он мог, опережая на несколько секунд, предугадывать ход его событий, контролировать бытие. Он жёстко держал ситуацию.
Но это было неважно. Мог-бы даже объяснить почему, но и это было тоже абсолютно не важно. Спокойствие сокрытого от всех знания, заставляло его снисходительно улыбаться, глядя на спешащих вокруг людей. Он никуда не спешил, он уже был ТАМ. Подходя к зеркальным витринам вглядывался в своё совершенное, как изваянное из мрамора лицо, заглядывая в глаза, видел за ними ту, другую красоту. Был полон ей и, боясь расплескаться, закрывал забралом Ray-Ban, смеживающиеся от сладкого кайфа, глаза.
4.
Привстав на локте в комнатной духоте, поправил пряди слипшихся волос спящего ребёнка, уткнувшегося ему в бок. Он сам любил так спать, когда был маленьким. У матери подмышкой. По зажмуренной прорези атласа век, по дрожащим ресницам понял, что девочка не спит. Громко прокашлявшись, севшим голосом спросил:
--Кристина, спишь что-ли?
Сразу вскочив, та села на матрасе.
--Я думала ты умер и никогда не проснёшься. Мама ушла, ты умер. Так страшно стало ?! Обняв коленки, раскачиваясь, укоризненно выговаривала она:
--Потом тётя Наташа приходила, супом меня покормила и я опять заснула. И выпила всю воду. И ещё пить хочу.
Просаленный пергамент газеты с рыбьими внутренностями изогнулся на подоконнике лепестками фантастического цветка.
--Куда мама пошла?! Потянувшись спросонок, понял, Караганда пошла к ларькам, чтобы догнаться. Он сам чувствовал, что кайф начинает сменяться липкой изменой.
Глядя на девчонку, почувствовал щемящую связь. «Нас выбросили, как сломанные игрушки»
--А моя мама бляdь ? Вдруг звонким голосом спросила молчавшая до этого Кристина.
--Чего?! Кто это тебе сказал? Никому не позволяй так говорить. Никому! Это твоя мама. Понятно?
--Понятно. Посмотрев перед собой, добавила:
--Это папа так сказал.
--Твой папа.. Папа твой.. Ладно, идём мне нужно позвонить.
5.
--Ты никуда не ездил и нигде не был. Понял? Потом перезвоню.
--Куда ты перезвонишь, урод? И взорвался:
--Перезвонит он.. Но понял, что говорит с пустотой коротких гудков.
Глянув на Кристину пуговичкой носа прилипшую к стеклу телефонной будки, добавил:
--Совсем дяденька страх потерял. Заметил, что её внимание приковано к воздушным шарам, как огромный разноцветный букет, качавшиеся на сквозняке выхода из метро.
--Нравятся?! Какой? Та без раздумий ткнула в большое, переливавшееся красной фольгой, сердце-валентинку. Зимой у неё жил синий шарик привязанный к ручке фрамуги, но он простудился и заболел. Стал вялым, сморщенным и папа, ткнув окурком, убил его.
6.
В неподвижно стоящем июльском зное они шли к ларькам толкучего рынка окружавшего вход в метро.
Регина, держалась за руку и следила за воздушным шаром. Пурпурное сердце тянуло её ввысь, в блеклое от жары небо.
Бунгало передвижного магазина «Колбасы» гудело потолочным вентилятором и сотнями жирных синих мух. Продавщица поначалу вызверилась на вошедших, но скосив глаза на треск разрываемой бандероли, сразу потеплела. А когда гуталинный аромат только что отпечатанных сотенных перебил вонь сырого мяса, толстуха натужно запричитала:
--И кто-ж эта маленькая прынцесса с красивым сердечком? Кристина молча и безразлично взросло смотрела на тётку.
На выходе из палатки старуха, похожая на школьного завуча, профессионально затянула:
--Сынок, подай-христа-ради-на-сто-грамм-сосисочек. Уж не помню когда их и ела. Получив банкноту, также заученно пропела: Дай-бох-здоровья-спаситяхристос..
--А ну пошла отсюда, халява. Зло щёлкая костяшками счётов, колбасная тётка погрозила ей из окна.
7.
Проходя за ларьками они наткнулись на Кару лениво переругивающуюся с парнем, сидевшем на ящике. Капюшон зелёного hoody опущенный на переносицу и зелёные мокасины на босых ступнях, мосласто торчавших из-под узких джинсов, делали его похожим на огромного богомола.
--Вы домой ?! Нисколько не удивившись встрече, порывшись в пакетах, вытащила банку Gin Тonic.
--Сны-ышь брата-ан.. Богомол вычерчивал сигаретой сизые круги.
Он обернулся и сильно, как в дверь, постучал в трикотаж капюшона, за которым угадывался лоб.
--Алё, гараж! Какой я тебе братан, чертило?! Твои братья в предзоннике последнего коня доедают.
Безучастно наблюдая за «богомолом» быстро покинувшим свой ящик, всё стоял, пока не почувствовал ладошку тянущую прочь:
--Пошли домой.. Ну чего ты?! Пошли..
--Скоро приду. Крикнула им вдогонку Караганда.
8.
Возвращаясь, они шли мимо вещевого рынка за метро. На одном из столов он заметил плюшевого мишку. Топтыгин с биркой на ухе, разведя лапы для объятий, смотрел на мир чёрными бусинами. Курчавой шерстью он был двоюродным братом teddy его детства.
--Чего так дорого? Зная, что всё равно купит.
Торговка, сразу почувствовав это, начала радостно уговаривать:
--Та вы шо?! Германьско качество.. То-ж не турэтчина. И подавая медведя:
--Какая у вас дочечка сымпатычная. Вся в папу.
Кристина одной рукой прижала игрушку к груди, другой тянула за верёвочку непослушный шарик. Налетевший мусорный смерч пытался вырвать из её рук сверкающее сердце.
Вдруг сразу стемнело, словно выключили свет, и крупные капли застучали по заплёванному асфальту.
Вечером обещали грозу, но в прогнозы тогда мало кто верил.

1990.