Лучше не бывает

Брось, брось, самому-то себе не ври, не на улыбку ты её поначалу уставился и повелся, не в глаза заглянул, не руки-лебеди оценил… Поступил, как всякий нормальный мужик – на ноги взглянул. И не то чтобы ноги были – ах, отпад, нет в мире ничего лучше (хотя и очень неплохие, греха не бери на душу)! Знакомые донельзя были ноги – обе вместе и каждая в отдельности, вот в чем дело - то. То есть не бешеная какая-то красота и сексуальность поразила, а совершенная узнаваемость. И только потом – всякие уста-перси-ланиты и что там еще … Может, оттого что ноги неотличимые были, и все остальное знакомым показалось, близким, когда-то совершенно родным, а потом в самый дальний ящичек памяти уложенным. Настолько дальний, что казалось – уж и не вспомнить никогда. А вот - сразу вспомнилось, мгновенно – свежо, ярко, очень подробно… Задыхающиеся поцелуи на скамейке в ночном парке на берегу теплого моря, ласки, которые и сегодня (это сколько же лет спустя?) казались совершенно безумными и бесстыдными. Да только ведь не от «испорченности» это, а оттого, что стыдиться им было нечего. Они сразу ощутили и поняли, что это все для них создано и существует для них. И ночной тревожный звонок по междугородке, стынущие на линолеуме в прихожей босые ноги, металлический голос телефонистки: «у вас три минуты!», и слова, слаще которых не услышишь больше никогда: «не могу без тебя!», и ответ «завтра же буду!», и неважно, кто кому звонил, и поезда-самолеты, и вновь – парк, поцелуи, знакомые и случайные постели, диваны, кресла… Удивленно-осуждающие взгляды друзей и подруг, которых понять можно: они оба ведь ничего не скрывали, хотя времена на дворе стояли… Ведь в те годы далекие, считай - былинные опасливая скрытность была главной отличительной особенностью всякой человеческой жизни. Светиться особенно не надо – вот она, главная тогдашняя мудрость. Только вскоре взгляды стали завистливыми, а потом, кажется, даже слегка испуганными, тревожными. Поняли, что завидовать-то, может, и не стоит, так как у них у обоих, оказывается, не просто «любовь», не какая-то «страсть великая», не «роман» (даже самый возвышенный, вроде тех, о каких великие книги пишут и бессмертные баллады слагают), а что-то совсем другое, чему, может, и названия-то не подыщешь. Сами они, во всяком случае, назвать то, что с ними случилось, словами не могли, да и не хотели никак называть. Задумывались иногда, конечно, не все же время в объятиях стонать и задыхаться, но ничего так и не придумали. А то, чего и назвать никак нельзя, согласитесь, у многих скрытый страх порождает. Слишком уж непривычно это всё, как-то… непредсказуемо. Мало ли куда завести может…
Потом, когда все осталось позади, он долго думал на пепелище – отчего, почему, куда подевалось, когда погасло? Он ли в этом виноват, или, может, она? Нет, конечно, если обычные причины искать, то, разумеется – он. Ведь он мужчина, а значит – за все главный ответчик. Только не было тут никаких обычных причин. Возможно, необычных тоже. Просто – пожили в сказке (потому что в жизни такого просто быть не может и не бывает), а сказка возьми и подойди к концу. Потому что нет бесконечных сказок даже в том сказочном мире, куда они на свое счастье почему-то попали.
И вот теперь… А что, собственно, теперь? Во-первых, не мальчик, понимать должен, что в сказку, как в ту самую реку философическую, второй раз не войдешь, ибо тогда никакая это уже будет не сказка, а мерзкая похоть, которая иногда (или часто?) обрушивается на мужчин на излете их сил. Пресловутый бес в ребро. Во-вторых, напомнила, да, потому что и впрямь похожа, и даже очень похожа, но все же – другая. Особенно стало видно, что другая, когда заговорила. Голос – это, знаете, такое дело…
Он вспомнил, как однажды он спешил к своей сказочной волшебнице и, подходя к знакомому подъезду, еще не видя, услышал, как она дает наставления выглядывающей из окна на втором этаже младшей сестре – ну, там, «дверь не забудь на цепочку запереть», «газ выключи, как чайник вскипит»… Что-то, в общем, такое, а может, и не такое, не важно. Только от одного её голоса накатила на него огромная нежность и одновременно – острое, нестерпимое желание. Оказывается, и так случается, поди ж ты, хотя сочетание, вроде, совершенно неестественное…
О да, конечно, и новая его прелестная коллега способна развязать нескромные, причем – более чем нескромные - желания и мечты. Ох, еще как способна-то! Но ты-то, старый дурак, отлично ведь понимаешь, что даже если сойдешь с катушек и поведешься – рассчитывать тебе не на что. Виною – сказал поэт – разница годов их, бросающаяся в глаза. Причем сильно бросающаяся – когда он в сказке жил, её, кажется, и на свете еще не было. Потом, если совсем уж честно, сходить с катушек и позориться никак не хочется. Были на его памяти прецеденты, были! Да какие прецеденты! Железные, прошедшие огонь, воду, Афган и Анголу, джунгли Гватемалы мужики (у иных – по 10-15 выбросок в черт-те знает чей там тыл, нормальному человеку и не выговорить), холодные, несгибаемые волкодавы, жестокие матерые диверсанты и ликвидаторы (давай за нас и за спецназ!) с восторгом в западню шли, хотя раньше никогда ни в один расставленный на них капкан не попали, умели обходить. А ведь капканов на них ставилось ого-го сколько! И ого-го каких! Да только обучены они были таких вот капканов избегать. А тут - попадали, да как, - всеми четырьмя конечностями. Влюблялись! Потому что такую западню обходить их никогда не учили, и каждый раз это очень скверно кончалось. Тут самая верная рифма к слову «любовь» - и впрямь «кровь». Потому что никто, кажется, не перенес и не выжил. И стрелялись, и с эстакады под поезд метро бросались, и сердца рвались. Помешательства случались безнадежные, чего уж там. А это дело такое, что предпочтительнее ствол к виску… Лучше, конечно, в таком опасном случае, пока еще что-то в мозгах смутно шевелится, сразу к профессионалке пойти, желательно, совсем молоденькой и не слишком страшненькой: она тебе постель в алмазах покажет и от глупой стариковской романтики враз избавит. И ведь что характерно – мужики жизни себя лишали, но что-то не припомнится, чтобы вслед за ними и объекты их последней любви отправлялись. И то сказать – это ведь вам не Япония, где у влюбленных заведено было вместе из жизни уходить, если другого выхода нет. Но то – юные влюбленные, а тут – любовь последняя, смертная и безответная…
Он очень радовался, что с ним ничего такого никогда не случалось и был уверен, что и впредь не случится. И тут вдруг тихонько, еле слышно звякнул колокольчик, предупреждая о возможной опасности, и он сразу напрягся. Сам ведь всегда твердил в кругу друзей – самое ужасное, что с нами, парни, может теперь произойти – это та самая любовь. Которую мы давным-давно отлюбили, а теперь один лишь морок только и может быть и погибель впереди.
С другой стороны – а это что, так вот обязательно - без памяти влюбляться до масштабов, несовместимых с жизнью? Да и способен ли он влюбиться, хотя молодая новая знакомая – женщина весьма и весьма прелестная во всех отношения. Как говорится, красавица и умница. Интересный собеседник, с ней общаться приятно. Хороший человек, это по всей повадке сразу видно. О такой подруге мечтать можно. Тем более что она – не по расчету, а по женскому своему инстинкту – нет-нет, да и стрельнет в него серыми своими бесенятами, да и другие женские штучки ей совсем не чужды. Как и слова разные, которые ведь и так, и этак толковать можно. И слова все эти, и взгляды - не от того, что коварная… да нет же, сам знаешь, что нет, просто – настоящая женщина, каких еще поискать. И не может она без того, чтобы в глазах мужчины (и возраст тут совсем ни при чем!) при встрече с ней не начинали плясать сполохи желания.
Э, брат, стой, не гони! Ведь если такой рассудительный разговор пошел – значит, опасаться не стоит: не случится с ним того, чего он больше всего боится, не будет безумной безответной любви с финалом, скорее всего, летальным. Потому что он побывал в сказке. Не будь этого, скорее всего, шекспировских масштабов драма возникла бы. А так – нет. Всё хорошо. Всё очень хорошо… Лучше не бывает…
…Старик-обходчик никак не мог объяснить молоденькому дурачку-следователю, как все произошло. Задыхался, кашлял, просил воды, всё пытался закурить свою вонючую папиросу, но спички ломались одна за другой. До конца жизни будет он помнить это обычное поначалу утро: громкая перекличка локомотивных гудков, лязг буферов, стук колес, победоносный, нарастающий грохот набирающего скорость, все ближе надвигающегося курьерского. Все, как всегда. И вдруг– этот странный мужик, не сказать, что дед, но и не так чтобы молод… Шел вдоль путей, вроде как к чему-то прислушиваясь. Обходчик уже хотел крикнуть ему, чтобы отступил от полотна, тут ведь и до греха недалеко, неровен час – поезд заденет, а тот возьми и встань на путях. Стоит и улыбается, словно только что узнал что-то очень важное и приятное. А по лицу слезы текут.