Книга длиною в жизнь. Том 2. Глава 17

                Глава 17.
                Митрофан. Дорога домой с войны
     Митрофан был бесконечно рад, что возвращается с войны домой в числе первых из своего, ставшего ему, по сути, родным, 157-го Отдельного танкоремонтного батальона (ОТРБ). Батальон в последнее время был в составе 4-й гвардейской танковой армии. А сама танковая армия входила и действовала в составе 1-го Украинского фронта и вела активные боевые действия с начала и до окончания всей Берлинской наступательной операции, завершившейся победным триумфом и положившей конец всей войне с полной и безоговорочной капитуляцией фашистских войск.

    Вместе с Митрофаном Зориным из ремонтного батальона демобилизации подлежали еще 29 человек. А всего же фронтовиков, подлежащих увольнению из рядов Красной армии, на этом этапе насчитывалось числом до батальона. В его состав для отправки были включены военнослужащие из различных подразделений 4-й танковой армии. Всем демобилизованным выдали новое обмундирование и обувь, в которые фронтовики с радостью и облачились: негоже победителям возвращаться домой в стоптанных сапогах и пропахшей насквозь огнем, потом и кровью воинской форме, к тому же сто раз латанной и повидавшей почти все на фронтовых дорогах на пути к Победе!

    Кроме того, их также снабдили сухим пайком на несколько суток пути. Вдобавок рядовому и сержантскому составу бесплатно выдали по 10 кг муки, по 2 кг сахара и по две банки мясных консервов, офицерам – продуктовый набор весом 20 кг каждому. Это было настоящим богатством и роскошным подарком для своих близких, особенно тем, кто был родом и проживал в деревнях: не с пустыми же руками возвращаться домой, на Родину!

    Это и понятно, в городах хоть можно было что-то приобрести на продуктовые карточки в магазинах или на худой конец идти к спекулянтам на черный рынок, где можно было купить хоть черта в ступе: кому война, а кому – мать родная. А в сельской местности карточки вообще не полагались, и к тому же в деревнях и теневой торговли не было: так чем это были не подарки?

    Все фронтовики везли с собой и трофейное имущество, приобретенное на законных основаниях у тыловых служб – фотоаппараты, перочинные ножи, бритвенные приборы, патефонные иглы, губные гармошки, разноцветные нарядные скатерти, посуду из фарфора и серебра, радиоприемники, настенные часы и т.д. Трофейное дело в Красной армии было поставлено очень четко, по-военному. Существовали целые трофейные команды, подчинявшиеся фронтам и армиям.

  Они в строгом порядке собирали не только военную технику, но также в их ведении находились и все захваченные немецкие склады – с обмундированием, едой, предметами первой необходимости, бытовой техники, роскоши и т.д. Все контролировалось старшими командирами и офицерами, ставилось на учет. Произвола в таком важном деле не было. А сами трофеи на войне – обычное дело. Так было, есть и будет! С незапамятных времен победившая сторона всегда имела возможность взять и брала многочисленные трофеи.

  Так уж сложилось и повелось у всех народов, что это были своего рода поощрения и награды для солдат и командиров за их рискованную и трудную работу на фронте. А война – это всегда ратный и тяжелый труд, скорбный и опасный. И притом этот труд всегда связан со многими тяготами и лишениями.

   Трофеи распределялись на основании Постановления Госкомитета обороны СССР между военнослужащими, которые «хорошо исполняли службу» (дословная выдержка из приведенного выше Постановления). Согласно этому узаконенному документу были изданы соответствующие приказы по армиям. В зависимости от положения и звания фронтовик мог рассчитывать на самые разные вещи. При этом чаще всего у него была и возможность выбора. Каждый мог попросить для себя из имеющихся в наличии на складе наборов предметов и вещей то, что ему больше всего нужно или хочется.

    Все это выдавалось солдатам и офицерам со специальных трофейных складов на их зарплаты, премии и наградные, которые они получали в годы войны. В свою очередь для продажи фронтовикам интендантской службе Группы Советских оккупационных войск предписывалось на складах запасти не менее чем 30 тыс. радиоприемников, 12 тыс. фотоаппаратов, 10 тыс. велосипедов, 2 тыс. швейных машинок, 675 тыс. метров хлопчатобумажной материи и столько же шерстяной, суконной и шелковой и т.д.

    По окончании войны всем фронтовикам было также выдано единовременное денежное вознаграждение за каждый ее год. Рядовым был выплачен годовой оклад, сержантскому составу – полугодовой оклад. Офицерам тоже выплачивались от двух до пятимесячных окладов за каждый год участия в войне. У многих накопились неплохие и значительные суммы. Поначалу тратить их особо было некуда. Но по завершении войны фронтовики перед возвращением на Родину стали потихоньку запасаться предметами и вещами домашнего обихода.

    Их покупали в подарок своим родным и близким да и себе тоже, на военных складах и/или на немецких барахолках у местного населения. Тем более местное население испытывало сильную нужду в деньгах и продуктах и зачастую продавало русским или обменивало на еду хорошие и дорогие вещи, которые иногда шли просто за бесценок. Так и бывало: кто при деньгах, тот и заказывает музыку.

  Рынок есть рынок: просто отсутствие денежных средств у населения сформировало цены буквально на все товары. Голод не тетка, пирожка не поднесет: вот и продавались предметы и вещи немцами совсем дешево или же обменивались на продукты питания.

     Когда жесткий порядок еще не был введен, и границы оккупированных зон между союзниками можно было пересекать вполне свободно, на немецких рынках считалось, что самым лучшим покупателем был советский солдат: он был при хороших деньгах и имел и рубли, и немецкие марки. Понятное дело, что если часть денежного довольствия фронтовику была выплачена в немецких марках, то они и должны быть потрачены здесь же в Германии (соответственно и там, где находились части Красной армии на территориях других стран в Европе, то военнослужащим тоже выплачивалась валютой той страны).

       Митрофан так же, как и все: где с трофейных складов, где на рынках тоже приготовил подарки. Своему отцу, братьям и тестю Фролу Алексеевичу – зажигалки, наручные часы, бритвенные приборы, фонарики и перочинные ножи. Причем зажигалки и часы были массово сделаны для солдат и офицеров вермахта: первые – в Австрии, а часы – в Швейцарии и особо ценились среди фронтовиков. А для себя самого, помимо указанного, приобрел еще и небольшой немецкий радиоприемник. И на всякий случай взял еще и фотоаппарат, может, потом когда-нибудь пригодится сыну или дочери.

      Женщин тоже не обидел, набрал им разное нижнее белье, обувку, платки, постельное белье, полотенца, какую-то бижутерию, которая, на его взгляд, красиво смотрелась; точно также взял и несколько небольших флакончиков духов, а что, хорошо ведь пахнут, и тюбики помады, пусть губы девчонки красят! Конечно, приоритетные подарки были в основном для Катерины, пусть сама себе что нужно отберет, а остальное распределит среди обеих матерей и между сестрами. А для своих детей купил тетради, открытки, блокноты, карандаши, кой-какие игрушки и еще губную немецкую гармошку Генке, хорошо помня, что тот, когда был совсем маленьким, выводил свои мелодии на самодельных свистульках.

     Также набрал разную мелочевку, необходимую в быту, в качестве подарков и для других родственников и знакомых. В том числе и для Клавдии Ивановны Пеговой, у которой были на постое до войны, когда жили и работали там, на Чураевской МТС. Авось, когда и придется к ней заехать, так хоть не с пустыми руками. В своей голове Митрофан это держал, надо посетить добрую старушку, которой они с Катей очень обязаны! Также не забыл и родителей и сестру Кости Климова, его лучшего друга, которого сейчас рядом с ним нет, он, к великому сожалению, сейчас отбывает срок на Колыме после известных событий. Он сам для себя решил, что по приезде обязательно зайдет к ним.

     Короче подарков у Митрофана набралось аж на целых два чемодана.
«Знай, мол, наших. И ничего, что поклажи много. Довезу и дотащу как миленький. К этому делу руки привычны: не в первой тяжести таскать. Да и к тому же своя ноша не тянет!» – так думал он, когда упаковывал чемоданы. И только от одной мысли, что сделает приятное семье и родным, он был в восторге. Такого разнообразного богатства подарков у него никогда не было да и навряд ли еще будет: за один раз столько гостинцев собрать и привезти сразу всем!

  Вот поэтому, наверно, образно говоря, брал все, что оказалось под его рукой, рукой солдата.
   «Да, Митрошка, нешто ты чисто коробейником стал!» – смеясь, говорил сам себе!
А что не уместилось в чемоданы, в том числе сахар, консервы и муку, которые им выдали, Митрофан несколько раз отправлял домой почтой.

    Так поступали почти все его сослуживцы. В конце войны была разрешена фронтовикам отправка посылок на родину один раз в месяц: солдатам – весом в 5 кг, офицерам – 10 кг. Кроме того, в одни руки было разрешено отпускать по 3 метра хлопчатобумажной ткани, а также по 3 метра шерстяной, суконной или шелковой материи и по одному предмету мужской, женской или детской верхней одежды. На себя из одежды вопросов не возникало: примерил рубашку и брюки, которые понравились, вроде нормально подошли, и все – взял и дело с концом.

  А вот для Кати и детей одежду выбирал долго и придирчиво, подойдут, не подойдут – ведь брал на глаз. Ох, и нелегкое это дело было выбрать да еще и без примерки. И черт его знает, какого фасона и какой расцветки лучше взять? И то же самое и с выбором тканей: ладно бы они были бы только одного цвета, а тут несколько – и попробуй без женщины выбрать! И эти нужные вещи для семьи пришлось брать на свое усмотрение.

    «А Катюшка из тканей что шить сама пусть придумает и сварганит, нехай у нее теперь голова болит, я свое дело сделал!» – чуть улыбнувшись, подумал Митрофан, относя в очередной раз посылку на почту.
               
                ***
      Этот первый воинский эшелон, выделенный 4-й гвардейской танковой армии, для отправки части его личного состава домой на Родину, стоял уже под всеми парами на железнодорожной станции Лихтенберг, под Берлином и был готов к принятию фронтовиков.

      Вагоны уже загодя были разукрашены зелеными лапами и ветками: сосны и пихты, лиственницы и каштана и разными осенними полевыми цветами, которым пока были не страшны заморозки. Благо, что по близости здесь же у станции был небольшой лесок. И это несмотря на то, что «Лихтенберг» в переводе на русский обозначает «Гора, свободная от леса». Но ведь давно известно, что умный в гору не пойдет, поэтому русские и насобирали всю эту зелень и цветы на вагоны здесь у ее самого подножия.

  И почти на каждом вагоне красовались плакаты и транспаранты: «Мы волю народа исполнили свято, теперь уезжаем до дому, до хаты!», «Мы из Берлина!», «Мы рассчитались с немцами сполна, встречай сынов Родимая страна!», «Слава Великому Сталину!» и др.

      На вокзале ненавязчиво и негромко из динамиков лилась музыка и доносились известные мелодии и песни народов страны-победительницы! Перед отправкой фронтовиков на Родину тут же на станции для них командованием армии был дан прощальный обед. По такому случаю перед зданием вокзала на небольшой привокзальной площади были расставлены уцелевшие столы и стулья, которые интендантские службы нашли здесь же в пригороде.

   А чтобы полностью рассадить всех фронтовиков, были еще дополнительно сколочены несколько столов и скамеек. И столы были расставлены не в один ряд, а в виде буквы «П», символизирующей победу и триумф воинов-победителей. Для готовки обеда сюда были специально завезены армейские полевые кухни. Кухни, как и сам паровоз, давно стояли уже под «парами», и у кашеваров все было практически готово. В свою очередь, столы были аккуратно накрыты брезентом, правда, не первой свежести, но зато чистыми.
 
    И на столах в разных местах в отстрелянных гильзах стояли яркие пестрые осенние полевые цветы. Может быть, в последний раз в своей жизни они, фронтовики, отведают здесь солдатскую еду, как говорится, с общего котла, а поварской черпак станет заключительным аккордом и наполнит видавшие все их армейские котелки. А каждый из них знал, что котелок и ложка не менее важные предметы на войне, чем боевое оружие для солдата. И всегда должны быть при них и готовыми к применению.

     На первое были сварены «щи из топора», на второе приготовлена гречневая каша с тушенкой, ну и само собой был хлеб и черный чай. За одним общим столом было несколько тесновато, но уместились все: и солдаты и офицеры. Сначала минутой молчания стоя почтили память всех погибших в этой войне, молча и не чокаясь, выпили! Вскоре последовал второй тост за Победу, и все опять выпили стоя и в том числе за вклад в ее бойцов всех подразделений 4-й гвардейской танковой армии!

  Потом, как всегда бывает в таких случаях и по мере того, как шло время, обстановка становилась все более и более раскованной и свободной. И, в конце концов, стала и вовсе менее официозной, как принято в большой армейской семье, которая прошла и выдержала все испытания военного времени и которая долгие годы сообща все делала, чтобы как можно крепче и сильнее бить врага и гнать его прочь со своей земли! И наконец, достичь триумфа – желанной Победы! Лица у большинства раскраснелись, и то там, то тут за столом посыпались наперебой непринужденные и оживленные разговоры. И вот, наконец, прозвучал и последний тост: все выпили за возвращение на Родину!

     Потом фронтовики, сытые и довольные, прошли через здание вокзала и вышли на перрон, где было объявлено общее построение. Вчерашние солдаты и офицеры: танкисты и связисты, саперы и минеры, зенитчики и ремонтники боевых машин и др. – привели в порядок военную форму, подобрались, подтянулись и выстроились со своими подразделениями на перроне.

   Начальник политотдела 4-й гвардейской танковой армии и представитель ее командования, которым были поручены проводы, произнесли короткие речи перед воинами-победителями. Присутствующие здесь же непосредственные командиры подразделений обошли каждый свой строй и тепло попрощались со своими бойцами. Почти у многих, если не у всех, глаза заблестели и покатились скупые мужские слезы по щекам. Но их никто не стеснялся, ведь это были слезы расставания со своими боевыми товарищами, с которыми был пройден долгий и нелегкий путь к Победе.

  А теперь вот предстояло им расставание со своими товарищами по оружию. Все эти годы они вместе плечом к плечу шли бесконечными и трудными дорогами войны к Победе. Шли на запад день и ночь, мокли под дождем, мерзли от холодов в окопах и страдали от солнца в жару. Но все равно бесстрашно и упорно шли вперед, убивая и тесня все дальше и дальше врага, посмевшего посягнуть на их Родину.

  На этом пути ели из одного котелка, укрывались одной шинелью, а в атаку шли злыми и суровыми. Хмуро хоронили своих товарищей, отдавших свои жизни и положивших их на алтарь общей Победы, обещая отомстить врагу за их смерти. И враг оказался полностью повержен и пришла долгожданная Победа! Вот такое коллективное понимание было вложено в эти слезы при расставании. И они знали, возможно, им никогда не придется больше встретиться…
 
     Комбат 157-го ОТРБ майор Иван Сергеевич Гулько точно так же обошел свой строй ребят и поблагодарил всех за службу. Потом вскоре последовала общая команда «По вагонам», и фронтовики, не мешкая, потянулись к своим вагонам. Это и понятно: никому не хотелось остаться здесь. Наоборот, старались как можно скорее залезть в вагон, чтобы состав не ушел без них. Ведь впереди их ожидала радость встречи с родными, близкими и друзьями.

 Перед тем как залезть в вагон, Митрофан Зорин еще пообщался со своим комбатом. Потом напоследок при расставании оба фронтовых друга крепко обнялись и даже расцеловались. При этом дали друг другу клятвенное слово, что обязательно будут поддерживать дружеские отношения и писать письма. Майор И.С. Гулько еще год оставался в рядах Вооруженных сил РККА на командовании своим батальоном в составе Группы Советских оккупационных войск в Германии, которая была образована совсем недавно, в июне 1945 года.

      Тут на перроне военный оркестр всеми своими духовыми инструментами мощно и бодро заиграл известный, незабываемый и переполнявший душу и сердце каждого марш – «Прощание славянки». Под этот марш родные со слезами провожали в военкоматы своих сынов, братьев и отцов на войну для защиты своей Родины, а вот теперь фронтовики под этот бравурный марш с Победой возвращаются домой!

   Машинист состава дал прощальный и продолжительный гудок своего паровоза. Звук которого, словно последняя лебединая песня, в унисон маршу, разнесся по округе. И состав медленно, как бы нехотя, стал набирать свой ход, выпуская большие густые клубы белого пара, отправляясь с фронтовиками на восток, на Родину. Позади уже остался последний транспарант с напутственными словами для фронтовиков: «В Добрый путь, боевые друзья! Привет нашей Родине!»

   И теперь все они, кто дожил до Великой победы, живыми и целыми едут домой. Нет нужды говорить, что настроение у всех было приподнятым. Фронтовики устраиваются как можно удобнее на нарах, раскладывают свои вещи, которые были у них на руках, чтобы не мешались. Затеваются отдельные разговоры. Постепенно эти разговоры переходят в оживленные беседы, в которых участвуют почти все. И они, эти беседы, не смолкали в течение всего остатка дня до глубокой ночи, каждому хотелось поделиться тем, что пережито за эти последние дни и как они будут дома!

                ***
    Эшелон был составлен из пятнадцати вагонов-теплушек, в каждом из которых умещались до 40 человек. Один вагон был полностью предназначен для багажа фронтовиков, в который они сразу еще до торжественного обеда погрузили в него. А внутри каждый вагон был оборудован сплошными нарами высотой в три яруса по обе стороны от дверного проема. И был утеплен деревянными щитами с войлоком; вверху вагона были установлены небольшие рамы со стеклами.

  Митрофану повезло, он занял место как раз у такого окошка и мог в него смотреть. В центре вагона стояла печка-буржуйка, которая надежно крепилась к полу на несгораемой основе; для нее был припасен небольшой запас дров, который лежал здесь же на полу под нарами. Время от времени в пути на ней фронтовики кипятили себе чай и подогревали по необходимости еду. А ночью поддерживали огонь, чтобы было теплее, ведь на дворе уже был как никак, а конец октября. Пол тоже был утеплен между досками опилками.

  В одном углу вагона была дыра в полу для туалета. В дверной проем вставлялся поперечный брус, на всякий случай, чтобы кто-нибудь случайно не выпал при раскачивании вагона; на ночь, а также, если было холодно, он изнутри наглухо закрывался большим передвигающимся на катках деревянным щитом. Вагоны при движении сильно раскачивало, было очень шумно, и мало того они ходили ходуном, того и жди, что вот вот оторвутся и сойдут с рельсов.

      Митрофан рассчитывал, что домой должен успеть вернуться в первых числах ноября 1945 года. С одной стороны, он этому был бесконечно рад, но с другой – он не находил себе места. У него все смешалось в голове: и радость, что наконец-то война закончилась, и что он возвращается домой целым, и что там дома, все его родные тоже живы и здоровы и ждут его возвращения! И оба брата после войны тоже пребывают в здравии. И нет нужды говорить о том, как он сильно соскучился по всем ним, особенно по своим детям.

«Небось, сильно подросли они за эти годы? Так и не пришлось мне толком их потискать и наиграться с ними вдоволь, слепить во дворе снеговика, сделать снежную горку, покатать обоих на санках по улице, бегая наперегонки с деревенскими собаками под их заливистый лай. Сходить вместе всем на речку, по ягоды и грибы, наварить ушицы с сыном, растопить с ним баньку. Да много чего еще разного, что делало бы их счастливыми всех вместе, и они радовались друг другу и каждому благодатно прожитому и доброму наступившему дню.

  И, безусловно считая, что лучше их папы и мамы на всем белом свете нет. Точно так же, как нет для них и лучшего дома, села и вообще всей местности, на которой они проживают. С ее красивыми и густыми лесами, которые манят своей вечной таинственной загадочностью, еще бы, ведь там – сказочные чудеса случаются и даже леший иногда бродит; с быстрыми и извилистыми речками и живописными озерами со спокойной и величественной темной, а потому тоже загадочной водной гладью, в которых живут сказочные русалки и водяные; с роскошными полями и лугами, потрясающими взор каждого своими бесконечными просторами и сплошным великолепием травяного разноцветья с неповторимым ароматом и запахом цветов и трав; с ее чистым и бездонным небом с яркими мерцающими звездами в ночи и прозрачным и легким воздухом.

  И ветром, самым лучшим ветром в мире, коего больше нигде нет и который иногда тихо, а иногда буйно разносит по всей округе потрескивание и гудение леса, шелест и шорох трав и деревьев! И это их малая Родина, впитанная в детстве с молоком матери, навсегда останется в их душе и сердце!

      Но, увы, много не успел: сначала детишки маленькими были, недосуг, потом его работа с разъездами по деревням, а потом пришла долгая-предолгая война и разлучила их. И детишки росли все ее годы без своего отца».

  Так не раз мысленно он возвращался к своим детям и перед его глазами возникали они: его детки Генуша и Галинка. Вот они с серьезным видом оба сидят на лавке в доме за столом. Взяв впервые в свои руки карандаш и бумагу, что-то важно и усердно рисуют, закрываясь друг от друга, и потом показывают взрослым и спрашивают, у кого лучше получился рисунок, и с трепетом ожидают ответа и похвалы?

  А получив ее, с воодушевлением, восторженно и еще с большим старанием продолжают творить свои рисунки или берутся за новое дело!
  А вот уже Галинка-малинка помогает матери на дворе кормить кур, раскидывая им овса; в уборке в доме и огороде: там и там она несется бегом с маленьким ведерком, полным воды, к милой мамочке, которая попросила принести воды, но случилось великое горе, неожиданно она упала. Малинка не донесла воду, ведерко все расплескалось, и она горько заплакала.

   Встала, с негодованием посмотрела на него. А ему, ведерку, хоть бы хны, лежит себе в стороне и лежит. От такой тяжелой обиды она стала своими маленькими кулачками вытирать мокрые от слез глаза. И Катерина, увидев это, быстро подошла к ней и стала разными ласковыми словами успокаивать ее, заодно вытирая изнанкой подола своего платья все еще продолжающиеся литься ручьем горькие слезы, которые, однако, после маминых поцелуев прекратились.

  Потом, чуть повсхлипывая и радостно дыша, счастливая Галинка вприпрыжку весело опять побежала за водой, чтобы помочь дорогой маме! А как же, ведь она – ее первая помощница по дому во всем!

     Не остался без дел и сын Генуля, который себя с малых лет привык считать уже достаточно большим и взрослым! Вот он важно вышел из дома и делово пошел на обход всех хозяйственных построек на подворье. Подошел к крыльцу, пнул по брусу, попробовал его руками расшатать, не получилось. Все нормально, он с удовлетворением отметил это для себя и пошел дальше. Заглянул в предбанник: открываясь, дверь, громко заскрипела, прошел дальше, открыл дверь уже в саму баню, тоже скрипит.

   Непорядок, решил он и побежал в сарай, где стояла масленка с машинным маслом. Оттуда же прихватил и молоток, мало ли что, а может, понадобится. Масленкой смазал петли дверей, осторожно по каплям, выливая на них масло. Потом не спеша несколько раз стал двери открывать-закрывать, давая маслу стечь и смазать шарниры петель, скрип прекратился. Ну еще бы, работу ведь выполнил сам Генка! И тут же молотком на всякий случай простучал все гвозди петель, а то вдруг как выскачут.

   Он видел, так всегда делал дед после смазки. Посмотрел в угол предбанника, прошлый раз все поленья ушли на топку, и сейчас дров не оказалось на своем привычном месте. Точно так же, как и не висят сейчас на своих местах свежие веники для бани. А у них с этим строго: они с дедом любят париться только дубовыми вениками, у бабушки и мамы в почете березовые, а вот его тетки предпочитают веники из липы.

  Непорядок, решил он и принес из дровяника целую охапку дров для печи. Потом слазил на чердак за вениками и развесил их аккуратно в предбаннике на каждый свой гвоздь. Взял обычный веник и подмел им везде пол от банной листвы. Еще раз придирчиво посмотрел, что еще можно сделать или поправить. Применению своих сил, по крайней мере, здесь пока не нашел. Воду в следующий раз с дедом натаскаем, решил он, а сейчас пока недосуг. Есть еще чем заняться и приложить свои мужские руки – подворье-то большое, дед может один не справиться.

     Тут его раздумья вдруг прервал Спиридон Ванюков, фронтовик, с которым воевали вместе в одном взводе ОТРБ почитай как года два и хорошо знали друг друга. Спиридон предложил отвлечься от мыслей и пойти перекурить, тем более место у дверного проема было не занято. Оба спрыгнули с нар. Там внизу Митрофан и поделился с ним, что еще пока не решил для себя, когда и где состоится первая встреча: или сперва заглянуть хоть ненадолго к своим родителям и братьям или ехать сразу прямиком к своей семье.

  И вкратце поделился с товарищем, что когда только началась война и он ушел на фронт, его тесть Фрол Алексеевич перевез из Чураево Катерину, его жену, вместе с детьми к себе домой. И сейчас там, в Родыгино, они все вместе и живут.
Также Митрофан поведал, что старший его брат Ефим по тяжелому ранению еще год назад был списан подчистую из армии и воротился домой в Андреевку к родителям и к своей семье. А младший брат Игнат, имея два легких пулевых ранения, после медсанбата продолжал воевать до последнего дня и сейчас, вполне возможно, тоже уже демобилизован и едет домой из Чехии.

  Спустя какое-то время нахождения в пути Митрофан окончательно определился, что сначала приедет домой, а потом и к своим родителям. Ведь подарки должна проверить и распределить всем Катерина. И к тому же, когда еще придут посылки с остальным? А в них есть кое-что, чем можно поделиться с его родителями.

                ***
      В пути, и если он особенно долгий, чтобы время быстрее летело, фронтовики, и подумать страшно, – устраивали какие-то для себя игрища и придумывали разные развлечения или забавные розыгрыши. Словно как маленькие дети. И не обращая на эти условности, просто балагурили, подначивая друг друга с мыслью – все хоть как-то будет ехать веселее. Понятное дело, все из них воевали, поддразнивание или подзуживание должны быть безобидными, иначе можно таких дров наломать, что мало не покажется.

  Здесь среди фронтовиков пугливых не было, чуть что можно и сразу огрести, если что не так, характер-то у всех разный. И надо не переступить эту тонкую грань, чтоб случайно не обидеть человека. Об этом знали все, кроме самых упертых и совсем безголовых! А так, как ни крути, но во все времена и у всех народов приветствовались веселые люди с их постоянным стремлением и желанием, конечно, в соответствующей тому обстановке, подшучивать друг над другом. Их, этих веселят, хлебом не корми, только дай посмеяться над чем-нибудь и пошутить.

   Чем бы они ни тешились, лишь бы не вешались – можно даже специально для них перефразировать известную пословицу. Возможно, это будет справедливо для них. Пусть делают то, что хотят, в пределах дозволенного и развлекают народ – лишь бы время проходило как-то незаметнее. Так думало большинство, а свои весельчаки или шутники находились, наверное, в каждом вагоне, ну и, конечно, тут же находились и те, против которых можно применить свои шутки или розыгрыши.

   И нет ничего странного в этом. Балагуров везде хватает, не оскудела еще на них земля русская! И если в других вагонах их не было, то можно с полным основанием сказать, что им просто не повезло, и посочувствовать. А что делать – все как в жизни: у одних густо, у других пусто!

     Вот и сейчас Федор Зеленков после плотного армейского завтрака о чем-то шушукался, лежа на нарах с Митькой Далматовым. Со своим другом, с которым служили в одном подразделении. После чего его товарищ спрыгнул с нар и пошел курить в дверной проем. А Федор тем временем стал внимательно всматриваться в лица других фронтовиков. Наконец его взгляд остановился на Ереме Ларионове, и он, спрыгнув, пошел к нему. Ерема был крупным малым, ростом чуть выше среднего, с округлым животом, широкий в плечах и с большой головой на бычьей шее и сильными руками.

  О таких говорят: да еще тот бугай. А сам Федор уступал ему буквально во всем. И по росту и по весу, а значит, и по силе. Не имел широкой кости, а, наоборот, был узкоплечим, ростом – на голову ниже, да и сама голова по размеру была меньше, но зато сидела крепко на его длиной жилистой шее.
Подошел к нему вразвалочку, поздоровался, спросил о том, о сем, а главное, о настроении. Они были примерно ровесниками.

  Ларионов ответил, что уж больно скучно, и не знает, куда себя деть? А так хочется тоску треклятую разогнать. Может, у тебя есть что выпить, с надеждой спросил он. Нет, ты что, как можно, возмущенно ответил Федор! И предложил провести между ними поединок. Понятное дело больше от скуки, чем от чего-либо другого. А что, ведь все равно делать-то нечего. И рассказал, как будет проходить двухсторонка между ними в поединке.

       И назвал, что главными в этом состязании должны быть самые что ни на есть обыкновенные солдатские ложки. Да, именно они, родные, которые с первых дней войны стали, безусловно, вторым, если не первым оружием бойца. Вот посредством этого грозного оружия на деле надо проявить свои лучшие бойцовые качества. Только для проявления этих качеств они оба должны взять в зубы ложки и ими наносить удары по голове. При этом, тот которому будет наноситься удар, должен чуть согнуться вперед и подставить свой затылок. Победит тот, кто сильнее и больнее будет стучать ложкой.

      Все это молча выслушав, Ларионов осмотрел с ног до головы Зеленкова с высоты своего роста и высокомерно заявил:

   – Ты что, солдат, совсем рехнулся от скуки или тебе просто головы своей не жалко. Посмотри на себя и меня. Так что, гуляй лучше, Федя, а то вся голова будет одной шишкой. Я за себя не отвечаю. Шапку потом замучаешься одевать, не налезет, верно говорю: хрен оденешь. Родная мать дома чего доброго не узнает и не примет тебя. И нажалуется еще, не дай Бог, самому товарищу Сталину, что, мол, такого красавца не уберегли. А Красной армии такие претензии ни к чему! Так что отвянь и еще раз говорю тебе: гуляй, Федя, гуляй. Очень тебя даже прошу, уйди, не доводи до греха!

       К их разговору стали прислушиваться те, кто находился рядом с ними. И некоторые даже начали сразу отговаривать Федю Зеленкова от затеи. Ведь они видели, за кем будет явное преимущество! Но Зеленков упрямо настаивал на поединке. Тогда подумав, раз он сам того желает, большинство тоже склонилось, чтобы поединок состоялся: а что, за просмотр, как будут биться ложками, денег никто не возьмет, где еще, и когда увидишь такое.

 Понятное дело, все понимали, что держа ложку в зубах, сильного удара не получится и причинения нестерпимой боли не последует. Поэтому обещанных шишек на голове Федьки никто и не ожидал, их просто не будет. А так пусть колошматят друг друга, если так обоим охота. Все хоть забавно будет, да и потешиться можно.

Последнее слово оставалось за бугаем, и он нехотя под напором фронтовиков дал свое согласие. Ребята взяли каждый свою ложку, сели боком на нары друг против друга, и состязание под крики, смех и улюлюканье зрителей началось. А народ между собой начал делать уже ставки на победителя. На кон выставлялись сигареты. Но неохотно, однако!

  А что их выставлять, когда и так все ясно. Естественно, тут и к бабке ходить не надо, преобладающим образом все поставили бы на Ерему Фомина, все же вон какой бугай, весь упитанный! Что против него маленький и худосочный Федька Зеленков. Смех, да и только!
 
    Разыграли, кто будет бить первым. Выпало, что Фомин, и Федьке пришлось подставить под смех окружающих свою буйную головушку. При этом некоторые бывалые фронтовики советовали ему и даже требовали, очевидно, из жалости, не забыть надеть на голову армейскую каску. Ерема тоже ухмылялся во все стороны в предвкушении своей победы, играя в основном на зрителей и даже толком не обращая никакого внимания на своего противника.

  Ну что может сказать еще слон моське, ведь предупреждение было, а моська не слушает и сама продолжает нарываться. Для начала Ерема решил провести, как говорится, только слабую разведку боем и ударил лениво и пока так слегка, несильно, зная наперед, что Федька обречен полностью и вскоре признает свое поражение и попросит пощады. Ну не убивать же его на самом деле совсем такого маленького, да еще и с первого раза, может, пусть пока подрастет! Хоть и не к лицу это заслуженному фронтовику, но проучить как следует этого зарвавшегося воина надо обязательно. И с этими мыслями он легонько опустил ложку на голову.

Получить такой легонький удар Федор не ожидал. Поднял голову и, посмотрев в глаза державшего в зубах ложку Еремы, удивленно улыбнулся и чуть ли не с издевкой ему сказал: «Что-то кажется мне, кто-то из нас тут каши мало ел. Ребят, а что это был за комариный удар? Неужто от нашего бугая? Тьфу, я тыщу таких выдержу. А тебя, Ерема, предупреждаю: не жалей сил, это ведь не патроны на войне, расходуй силы – бей сильнее и не бойся. Вот примерно так, как я тебе щас врежу, давай нагнись». И вставил ложку в зубы, показывая всем своим видом, что сейчас ею нанесет сокрушительный ответный удар. В ответ Ерема только посмеялся и наклонил свою могучую голову под удар. Он знал, что никакого такого удара не последует, ну что взять с худосочного?

   Но тут же быстро к Фомину, точнее к его голове, пробрался друг Федора Митяй Далматов, показал ребятам ложку в своих руках и, приложив палец ко рту, мол, молчите все – хлестко нанес удар. Ребята, конечно, опешили от такой наглости, но быстро сориентировались, промолчали и настроились смотреть, что дальше будет и как будут развиваться события. И это же в их интересах! Все поголовно теперь были увлечены и возбуждены, и дело надо довести до конца: подыгрывание со стороны народных масс началось, вокруг единоборствующих разноголосый гул только нарастал!

   Выполняя законное требование, Ерема наклонился и получил ощутимо сильный удар по своей голове, как того и обещал ему давеча Федор. Ничего себе, вот малый дает, успел подумать Логинов, быстро поднял голову и увидел близко перед собой сидящего Зеленкова с ложкой в зубах. И непроизвольно своей рукой провел по ушибленному месту. Шум и советы не прекращались, и уже некоторые сердобольные остряки посоветовали в следующий раз надеть ему тоже военную каску.
Теперь право бить перешло опять к нему.

  И Ерема про себя подумал: извини, Федя, щас я тебе врежу по первое число, все шутки в сторону! Жди, в момент словишь у меня круги перед своими бесстыжими глазами. Изловчился и изо всех своих зубастых сил врезал Федору, да так что даже ложка выскочила изо рта! Ну разве можно таким способом нанести сокрушительный удар другому? Конечно, нет! Все понимали, кроме самого Еремы. А народ опять принялся зубоскалить: он всегда так делает, его симпатии на стороне слабых! А Федору все нипочем, он даже не поморщился. И сам уже был готов нанести решительный ответный удар.

    И на этот раз Митяй, выполняя тайную волю своего друга, с поддержкой всего местного вагонного населения опять нанес сильный удар. Да такой силы, что у Федора глаза чуть ли не полезли на лоб! И так продолжалось еще не один раз. И под громкие аплодисменты, шум, хохот и поздравления победу в состязании безоговорочно присудили Федору Зеленкову.

  А поверженный, деморализованный и озабоченный вопросом, как это могло такое произойти, Ерема Фомин только смущенно и, опустив свой взгляд, потирал то одной, то другой рукой ушибленные места на голове. Он, похоже, так и не смог взять в толк, что стал жертвой хорошо продуманного розыгрыша! Что ж, и такое бывает! И все же подумал про себя уважительно, по крайней мере, сейчас о Федоре Зеленкове: ничего себе – маленький, да удаленький!

    Насмеявшись вдоволь, вагонное население постепенно успокоилось и опять занялось своим любимым делом: ничего не делать! А поезд все дальше и дальше двигался по безграничным просторам вглубь России.

    А Митрофан принялся раздумывать и «философствовать» над тем, что слышал и видел ранее здесь в этом же русле или контексте, включая и этот последний розыгрыш. Который, кстати, его здорово рассмешил, а значит, и понравился. Он за годы войны научился анализировать те или иные действия, поступки, события и т.д. и делать свои умозаключения.

   И вот, лежа на нарах, решил немного поразмышлять:
«Люди по своему обыкновению и складу характера, находясь в большой компании, как вот, например, сейчас, когда они все вместе оказались и едут в одном вагоне и объединены только тем, чтобы найти хоть какую-то возможность, хоть маленькую, но чтобы побыстрее скоротать время. И было бы не так мучительно скучно в пути!»
Понятное дело, здесь о тоске на общем фоне не может быть и речи, это совершенно другое дело, а он пока погружаться во внутренний мир других не собирался!

    Главная цель и задача для всех оставалась единственной – как можно скорее оказаться дома, и при выполнении ее все средства хороши! Скука и тоска хоть на какое-то время пусть уйдут прочь, а там, глядишь, наступит опять ночь, которая незаметно покроет многие километры, которые им надо преодолеть на пути к дому. А что может быть, кроме сна, еще приятного для незаметного поглощения дороги. Безусловно, шутки, розыгрыши или что-то подобное в этом роде! И глядишь, будет удачной их путь-дорожка.

  Известно, «шуткуют» или острят на утеху «общества», и оно с пониманием относится и приветствует это важное дело при определенных, конечно, обстоятельствах! Естественно, это не одобряется теми, против кого направлены шутки. А кому охота быть объектом шуток? И к тому же, если ему, объекту, не дано или он просто не умеет дать должного отпора – словом – труба дело.
    Но бывает и так, что шутник нападает на того, кто за словом в карман не лезет! И сам, в свою очередь, может стать или становится объектом шуток со стороны этого бойкого на язык.

  Ведь тут дело такое: либо пан, либо пропал! Надо, как говорится, трижды подумать. Вот шутники, как правило, поначалу просто присматриваются ко всем людям, которые находятся рядом, выбирая из них себе «слабое звено» для своих шуток или розыгрышей. И почти всегда их выбор становится безошибочным. И их «подопечные», сами того не подозревая, становятся объектом насмешек из-за того, что не обладают в достаточной мере чувством юмора и ко всему относятся всерьез. Вот этим и пользуются насмешники.

  Можно, конечно, по-разному относиться к этому. Но если это вполне безобидные шутки и насмешник тонко чувствует грань и ни в коем случае не переходит ее и не унижает и тем более и не оскорбляет человеческого достоинства своего «оппонента», то такое всеми приветствуется и воспринимается на ура!

     А если оппонент способен еще дать ответку насмешнику, введя его в замешательство своим словом, то это вообще считается просто шиком или высшим пилотажем. И перебранка приобретает уже совершенно иной смысл: кто кого! Одним словом: или грудь в крестах, или голова в кустах. Вот на этом постулате и закончил короткое свое «философствование» Митрофан и под стук колес ненадолго заснул.

   Проснулся от разнообразного шума. Весь вагон уже бодрствовал, пообедал и начинал опять маяться от безделья. Кто-то уже играл на губной гармошке, кто-то курил, опершись на поперечный брус в дверном проеме, и смотрел из вагона по сторонам, кто-то вовсю травил байки и анекдоты под хохот других, ну и т.д. А несколько человек на свободном месте, а таковое в вагоне, хоть и небольшое, тоже нашлось – бойко играли в «Жучка».

  В этой игре фронтовик Игорь Кваша, стоя спиной к другим, а их было четыре человека, прижав ладонь одной руки к своему уху, а другую к подмышке – никак не мог угадать, кто ему в очередной раз хлестко ударил в ладонь, которая прикрывала подмышку. Вот, наверное, уже минут пять он стойко переносил крепкие удары, ладно хоть после каждого удара удерживался на ногах и не падал, только пошатывался и оступался.
 
    По условиям игры было запрещено наносить удары, сбивающие с ног человека. Но каждый, а тем более сильный и хлесткий удар всеми зрителями этой забавной игры приветствовался, чего не скажешь о Кваше: как-то неудобно ему было стоять под градом ударов. А стоять под ударами ему предстояло до тех пор, пока не укажет точно на того, кто это сделал! В этой игре обман не допускался.

    Надвигался уже вечер, и становилось темновато. А средних лет фронтовик Жорка Полищук все равно валялся, как, впрочем, и все это время, на нарах, не обращая никакого внимания на происходящее. И только лениво переворачивался с боку на бок и старался поймать за хвост клопа, как метко об этом, глядя на него, заявил на весь вагон рядовой Сенька Разин. Но заснуть Жорке не удавалось: то вагон сильно раскачивало, то ребята травили анекдоты и громко смеялись, то играли в «Жучка».

А тут еще под боком отчего-то усердно сопел и кряхтел сам Разин, его сосед по нарам. Жорка приоткрыл глаз и увидал, как тот с важным видом сосредоточенно отрезает ножиком от голенища валенка его низ. Этот почти новый валенок Сеня случайно подобрал, прохаживаясь по перрону, под вагоном состава, когда тот стоял на перегоне, пропуская встречный поезд. Он еще тогда про себя и подумал: «Ничего себе валеночек. Очевидно, кто-то потерял. Вот растяпа так растяпа! Совсем ведь новый, даже ненадеванный еще. И вряд ли муха на нем сидела». И на всякий случай прихватил его, может, когда и сгодится! И вот сейчас, кромсая валенок, он только один знал, зачем это делает.

      Вскоре закончив работу, он убрал складной нож и громко обратился к Жорке со своим провокационным вопросом:
«А вот ты, Жорка, все лежишь и лежишь себе. А давеча парил, что был на фронте наводчиком зенитного орудия. Какой из тебя наводчик на хрен с твоим-то замыленным взглядом. Вечно вон клопа давишь и глаз не откроешь. Вот, ребята, посмотрите уже, сколько едем и едем, а у Жорки всегда такой мутный взгляд! Правда ведь?».

  По вагону прошел нестройный, но одобрительный шум, подтверждающий правоту Разина. И ребята стали с интересом прислушиваться к их разговору, понимая, что не случайно весельчак Разин завел его и ему нужна сейчас их поддержка. Уловив общее настроение и поддержку, Сенька как ни в чем не бывало, не дожидаясь ответа, тут же продолжил:

       - Так и скажи, Жора, что ты был только подносчиком снарядов на орудии, а то сразу наводчик! Кто тебе поверит! Эй, соня, че молчишь-то? Отвечай, народ хочет знать всю правду!

    Жорка в ответ что-то буркнул, мол, не приставай. А народ на это неудовлетворительно зароптал и призвал его с разных сторон к ответу. А Сенька, нисколько не смущаясь, дальше приставал, все еще стараясь его раззадорить:
       – И что, метко стрелял по врагу-то? Или так себе? Ой, похоже, братишки, мне кажется, такой соня, как Жорка, всю войну клопа давил и орудием не занимался, а валялся под его лафетом. Кто ж эдакому увальню «такую орудию» доверит? Знамо дело – нет! Командиры же не идиоты.

     После таких слов Жорка поднялся, спрыгнул с нар вниз на пол и недобро посмотрел на Разина и возмущенный, наконец-то, ответил:

       – Что пристал как банный лист, сам иди и промой глаза-то. Нешто не знаешь: солдат спит, а служба идет! А что в этом плохого? Щас войны нет, почему бы клопа и не подавить, че делать-то? Не зубоскалить же, как ты, языком без костей? Говорю тебе, если завтра вдруг опять война, я готов снова встать за зенитку. Пусть только Родина прикажет! Я был хорошим наводчиком и меня мое командование знает и уважает.

    Передразнивая Сеньку, продолжил:
     – А то заладил одно и то же, как дурак – подносчиком да подносчиком! Сам ты подносчик! Ну, поначалу я им был, и что с того? Потом поставили наводчиком «на орудию», и сбивал фрицев за милую душу, наравне со всеми. Вот так-то. А ты думал, как? Да, что с тобой говорить, кроме своей пищалки (рации), ты и ничего не видел на этой войне.

  И потом сильно загнул трехэтажным матом. Народ в вагоне одобрительно загудел и продолжал слушать, чем закончится перебранка.
   Сенька что-то вроде этого и ожидал. Все пока идет по его плану: ему таки удалось задеть Жорку за живое. И тут же, как бы нехотя, но демонстративно налил себе в кружку воды, немного пригубил ее и поставил рядом с собой на второй ярус нар. И потом сделал вдруг озадаченный вид и примирительно сказал, обращаясь опять к Жорке:

      – Ну ладно, ладно! Хватит тебе ругаться, товарищ Полищук, успокойся уже! Верю, верю, что ты хороший наводчик. Щас, правда, войны нет. А то вдруг у тебя меткость пропала и прицел твой сбился? А ты здесь зазря всем нам себя нахваливаешь. Сам знаешь, как это бывает, вдруг не получится, и тебя опять запишут в подносчики. Давай лучше проверим твое умение на деле. Че опять молчишь, молчун ты этакий? А, небось, страшно стало? Так и скажи, что испугался и в штаны наложил? Вот и все ребята посмотрят и будут свидетелями, каков ты на самом деле наводчик.

     И вагон утвердительно закивал головами и загудел, почти в унисон, своими голосами в поддержку Разина. Тут Жорка немного опешил и даже вроде бы стушевался от такого напора и единства вагона и спросил:

      – Разин, че зря языком чешешь: ничего я не испугался.
А каким таким способом проверить меня хочешь?
   А Сене только этого и надо было, понял, что дожал Полищука, и быстро переспросил его:
      – Красноармеец Полищук, так ты согласен на проверку?
А по вагону пошла шумная разноголосица с требованием, что нечего, мол, дрейфить и надо соглашаться и пройти проверку, какую предлагает Разин. Жорке под давлением большего числа фронтовиков ничего не оставалось, как только согласиться.

  А Сеня, услышав утвердительный ответ, сразу усадил его на край нар со словами:
     – Семи смертям не бывать, а одной не миновать, вот так-то, Жора! Не бойсь, на войне страшнее и опаснее было, а живымостался же. А здесь тебе вообще ничего не грозит, только испытаем новую систему наводки, которая поступит вскоре на вооружение Красной армии, и заодно проверим твое умение бить метко по цели. Сиди и слушай, что надо тебе делать.

   А сам подошел к тому месту, где лежало отрезанное голенище валенка, взял его в руки и вернулся к сидящему на нарах Полищуку:

      – Вот смотри, Жора, я тебе принес новую секретную систему наведения огня зенитной установки образца 1945 года, – и показал ему голенище от валенка, весь вагон одновременно залился и грохнул смехом, справедливо ожидая, что дальше будет еще веселей. А Жорка почти послал Разина куда подальше и посоветовал это новое оружие засунуть себе в … Но народ не оценил сей героический его посыл, а наоборот, даже начал стыдить и возмущенно заявил, что настоящие мужики так не поступают: дал согласие, значит, надо держать его!

    Жорка полностью попал под влияние сорока душ, которые только и делали, что громко выли и смеялись изо всех сил. И он поступил, как настоящий мужик, и сказал:
      – А хрен с тобой, где наша не пропадала, давай валяй, Сенька! Так и быть, испытаем твое «орудие».

   Вагон в предвкушении развязки кто аплодисментами, кто свистом выразил готовность дальше наблюдать за такого рода спектаклем, зрителями которого они неожиданно вдруг стали.

       – Значит так, Жора. Я прикладываю сей секретный прибор к твоим глазам, и ты наводишь им вон на ту лампочку, которая сейчас висит на потолке. Этот окуляр я буду держать руками перед твоими глазами, и, глядя через него, ты будешь искать лампочку. Корректируя и говоря мне, куда навести мне прибор: правее там или левее, выше или ниже. Понятно говорю? А когда зацепишь глазами лампочку и возьмешь ее в прицел, громко крикнешь «Огонь!» Вот и вся проверка! И всем станет ясно, какой ты наводчик, попал или нет. Давай, нечего телиться, порадействовать!

     И попросил встать его и заставил несколько раз покрутиться вокруг себя и не смотреть при этом вверх. И потом Разин усадил его, плотно приложил голенище к глазам Жорки, который, кстати, тоже обхватил его своими руками словно бинокль, помогая держать Сеньке. Дальше Разин выполнял разные команды Полишука, ища цель. Это оказалось, однако, трудным делом – вести поиск цели в этих условиях. И вагон безудержно громко, весело и, самое главное, без умолку смеялся только так за милую душу.

 Хохот был таков, что наверняка был слышен и в двух соседних вагонах. Заинтересованные фронтовики, чем же дело закончится, не скупились, давали разные советы наводчику орудия. Но только своими советами мешали и сбивали Жорку с толку. И у него от всего этого даже начала кружиться голова! Но наконец-то, через несколько минут упорного поиска Жорка поймал-таки лампочку в «прибор», взял ее на прицел и что было силы, громко и радостно во все горло закричал «Огонь».

     И в это время при слове «Огонь» Семен Разин быстро влил всю свою кружку с водой в «секретный» прибор. Жора Полищук оторопел от неожиданности, но тут же спохватился, обложил Разина крепким матом и что было силы врезал ему «секретным» прибором. Фронтовики и сам насмешник убедились, что Жорка меткость не потерял и удар пришелся точно по макушке головы. Вагон весь поголовно держался за свои животы и чуть ли буквально не падал от смеха.

  Ржал не хуже, чем табун диких лошадей. А Разин отскочил и, смеясь, сказал:
  – Жорка, да не обижайся на меня, дурака! Ведь ты сам же крикнул «огонь». Вот я не растерялся и плесканул сразу воды, чтобы новое военное изделие ни сгорело. А то достанется нам обоим от особистов, что секретный прибор к орудию не уберегли! А ты сразу в драку. Че не разобрался-то? Я, можно сказать, спас нас от верного трибунала. А то загремели бы оба под фанфары и вместо дома увезли бы нас в Сибирь. И не надо меня благодарить. Все – мир! Давай пять»! – и протянул руку Полищуку.

     После такой убедительной тирады с разъяснением, что им могло грозить, под тот же смех фронтовиков, Жорка в знак примирения подал свою руку. Но успел другой ладонью вскользь, несильно, но зато очень метко дать леща опять по макушке Сеньке Разину. Два раза в одно и то же место и с первого раза угодил, так чем это не военный профессионализм? После этого у Разина больше вопросов к красноармейцу Полищуку не было! Наводчик есть наводчик, бьет без промаха!

                ***
     А тем временем их воинский эшелон уже пересек границу под громкие и радостные крики фронтовиков «Ура! Здравствуй, Родина». И сейчас поезд уже двигался по русской земле, постукивая весело и пылко своими колесами, как бы тоже приветствуя этим родную землю. И как только пересекли государственную границу, некоторые фронтовики, не сговариваясь между собой, просто от избытка переполнивших чувств запели песню: «Широка страна моя родная…», которую тут же дружно подхватил сначала весь вагон, а потом, услышав ее, подключился и весь поезд!

  Настолько мощно и в едином порыве она пелась людьми, которые не жалели все эти годы свои жизни, защищая страну с оружием в руках, и победили с полным разгромом фашистского зверя! Это громкое пение усиливалось одновременным стуком сердец всех фронтовиков этого поезда. И настолько усиливалось, что в совокупности даже заглушало перестук колес. А машинист состава, в свою очередь, подавал короткие гудки, не жалея пара, стараясь попасть в такт песни.

                ***
       Митрофану повезло. Он занял с самого начала место возле окна. Скорее окошко, чем окно, из-за своего небольшого размера. Их, окошек, было по два по обе стороны от дверного проема под крышей вагона. И ему вдвойне повезло, он мог в него смотреть в пути следования. Передвижной щит дверного проема, если открывался, то его откатывали в другую сторону, противоположную от Митрофана, и тогда щит там перекрывал частично или полностью окошки, принося в некотором роде неудобства для отдельных людей.

     А здесь на этом месте лежа или сидя на краю нар и свесив ноги, Митрофан мог видеть и слышать все, что происходит в вагоне. Это было хорошо. По крайней мере, всегда был в курсе того, что творилось или только задумывалось в вагоне, переполненном людьми. А их было как сельди в бочке. Ну, ничего: как говорится, в тесноте, да не в обиде! И люди привыкли и не роптали, порой даже не замечали этой тесноты.

     А вот сидеть Митрофану, безусловно, таким образом и тем более предаваться одновременно своим воспоминаниям, мечтам и грезам или погружаться в свой внутренний мир как-то было невозможно и, наверное, даже опасно! Чего доброго еще свалишься вниз, когда особо замечтаешься. И что потом домой возвращаться расшибленным и перебинтованным? Всю войну прошел, как говорится, без царапины, а тут на тебе – погрузился в грезы, размечтался и свалился фронтовик, словно как тот воробей, который однажды сидел на ветке в известной сказке. Нет уж, дудки, не бывать такому!

   Разброд мыслей у Митрофана был поистине просто потрясающий, в том числе приходилось думать и о собственной безопасности и о многом, многом другом! Вот он сумбурно так и думал, перескакивая с одного на другое. Порой эти мысли даже нисколько не были связаны между собой! Но самым замечательнейшим образом было предаваться своему мыслительному процессу лежа, под размеренный железный стук колес эшелона, который, однако, был не в силах перебить или даже отвлечь его от этого занятия.
 
    А когда становилось совсем невмоготу и не под силу было одолеть свои возникшие беспрерывные мысли, идущие широким и длинным потоком в его голове, он принимался смотреть по сторонам в окошко. На этот раз, несколько не опасаясь, что грохнется и этим доставит хлопоты сопровождающим медикам, падения-то точно не будет! Или просто беззастенчиво и даже нахально спал и отдыхал, когда сам того пожелает. Со всех сторон, как ни крути, а место действительно было весьма удобным и располагало ко всему.

         А леса, поля, луга, равнины или возвышенности, вдоль которых когда быстро, когда медленно тащился их воинский состав, подчиняясь своим природным законам, как-то незаметно уже сбросили свое привычное летнее одеяние, сплошь зеленое и пестрое. И приоделись в убранство осени, пусть не такое разноцветное и сочное, но зато яркое и золотое.

    И конечно, уже не повсеместно и без сплошного разнообразного соцветия всего, как было летом, а только отдельными местами и выборочно, где распорядилась сама природа. Эти осенние яркие цвета и вносили особый колорит в пейзаж местности, по которой двигался состав. Но уже по большей части начинали хорошо просматриваться и черные тона, которые вскоре станут преобладающими перед еще одним временем года, которое придет на смену этой золотой осени. И все станет белым-бело!

 Все эти пейзажи видел и наблюдал Митрофан из окошка своего вагона, когда решил от всего отвлечься и просто дать голове немного отдыха. Взгляд у него постепенно становился завороженным, и он, безусловно, оценил всю красоту и всякое разнообразие природы и был под впечатлением: насколько же могуча, сильна и красива его страна со своими обширными и бескрайними просторами.

И у него наступило некое душевное состояние спокойствия и умиротворенность, стало как-то совсем легко и безмятежно. А ведь, глядя в окно вагона, он и стремился достичь этого спокойствия и безмятежности. И они пусть хоть на какое-то время, пусть и совсем короткое, но помогут ему расслабиться в мыслях, делах и чувствах и, самое главное, привести их в порядок.
 
  Он знал, как можно это сделать, и не раз поступал именно так, перезагружая, таким образом, свое внутреннее состояние. Также он помнил, со слов Ксении Ивановны, той хозяйки дома, в котором они проживали в Чураево, что когда какой-то разброд случается в душе и мыслях и нет спокойствия, надо, если находишься у реки, также смотреть на нее и слушать течение.

  Текущая вода вызовет успокоение, хорошие и приятные эмоции и воспоминания, наполнит душу внутренним теплом.
А когда за окном мелькали села, деревни и города, которые попадались на пути следования их эшелона, он видел в них много разрухи. То там, то тут встречались полностью выгоревшие, а потому и заброшенные целые деревни и села, а в городах стояли руины на месте прежних кварталов и городских улиц. При виде этой разрухи его сердце сжималось и наливалось кровью. Вот что наделала война, и эти разрушения были отголосками ее, проклятой.

   Однако Митрофан увидел и то, что начиналось и восстановление хоть пока малого, но необходимого для жизни людей. По крайней мере, железная дорога в стране работала хорошо. Советские люди совершили свой главный подвиг – разбили начисто ненавистного врага, который принес им столько бед и добились Победы. Теперь предстояло совершить еще и трудовой подвиг – восстановить разрушенные города и приступить к новому строительству промышленных и сельскохозяйственных объектов.

                ***
   А поезд под стук колес неумолимо мчит фронтовиков все дальше и дальше, а значит, и ближе к дому. Вот уже на станциях, попрощавшись со своими товарищами, некоторые из них оставались, прибыв в свои родные места.
Митрофан как только вспомнит о Косте или подумает, что возвращается домой один без него, без своего друга, ему сразу становилось как-то не по себе, было досадно, грустно и даже в чем-то неловко.

   Нельзя сказать, что он уж совсем постоянно испытывал какое-то чувство вины и угрызения совести перед Костей, но действительно, иногда в мыслях переживал и терзал себя за то, что произошло с его другом. Хотя с другой стороны: а в чем его вина? Кто виноват, что так сложились тогда обстоятельства? Наверно, только Всевышний, этим пытался успокоить сам себя. Почему так получилось в жизни? И пришел к выводу, что судьба все же не всегда справедлива бывает к людям!

      Он не раз прокручивал в своей голове все то, что случилось в тот злополучный день с ними. Ведь ничего не предвещало плохого, а наоборот, складывалось все хорошо и весьма удачно. И на параде техника не подвела и прошла на загляденье всем. И потом их совместная прогулка с Костей по улицам побежденного Берлина. И наконец, их небольшой отдых за столиком, где можно было совсем расслабиться и хотя бы чуть-чуть отдохнуть от суматохи последних дней, в том уютном палисаднике, на который случайно набрели.

   И им это удалось: они почувствовали себя почти свободными от всего и всех, и настроение у них было прекрасное, и на душе стало так легко. Им напоследок оставалось только обсудить и немного помечтать о том, как они вернутся домой и какие подарки сделают своим родным. Они осознанно или нет или в силу каких-то иных и/или случайных причин самое важное и щепетильное для них обоих, по крайней мере, на тот день оставили на самый конец своего разговора. И оставшегося времени до убытия на полигон им вполне бы хватило.

       И на тебе: тут все дело испортили эти чертовы американцы, будь они неладны. Уж очень скверные люди: от них того только и жди, что будут разные неприятности. И это отложилось в его голове сразу после того, как произошли известные события того дня, и Костя, его друг, получил бесплатный проезд на Колыму в один конец сроком на десять лет.

       И тут же ему вспомнился еще один эпизод, связанный с его другом Костей. Года полтора тому назад осенью, находясь на Украине под Запорожьем, им с Константином поступил срочный приказ от командира роты старшего лейтенанта В.Р. Долгина: срочно выдвинуться в квадрат «6983». И Долгин достал карту, указал квадрат и обозначил карандашом на карте координаты, куда ребята должны прибыть.

   Погода установилась в то время для самолетов нелетная, поэтому сбор разведданных с их помощью о дислокации вражеских войск был затруднен и не представлялся возможным. Все небо было затянуто серыми тучами, и вот уже который день шел мелкий назойливый дождь. Видимость из-за тумана и моросящего дождя резко ухудшилась.

   На этом участке фронта наступило временное затишье. И командование полка, чтобы не срывать подготовку к предстоящему наступлению наших войск, приняло решение в этом квадрате в разведывательных целях пройтись легким маршем на танках по тылам противника с целью выявления их огневых точек, поиска слабых мест и бреши в обороне. Своими маневрами надо было только спровоцировать фрицев на ответные действия, самим же в серьезный бой не вступать, а сразу отходить и менять направление рейда. Для этого в тот район и были направлены сразу несколько тридцатьчетверок в разные места квадрата.

    И вот, даже не дойдя до оборонительных укреплений немцев, один танк вдруг неожиданно заглох. И все попытки экипажа устранить неисправность своими силами не получились. Об этом сообщило командование танкового подразделения по рации и попросило срочной помощи у своих соседей в ОТРБ. Ремонтный батальон капитана И.С. Гулько находился как раз здесь неподалеку. Тем более было опасение их командования, что раз танк находится в прямой видимости противника, то следует ожидать, что вскоре по нему будет нанесен удар и он будет, скорее всего, уничтожен вражеской артиллерией.

     Такую неподвижную мишень на линии соприкосновения трудно даже когда-либо еще представить, и немцы, не дураки же, обязательно воспользуются этой ситуацией. Было бы грешно не расстрелять и не разнести в пух и прах этот пресловутый советский танк. Стоял лишь вопрос времени, когда сами немцы смогут обнаружить такой неожиданный подарочек прямо у себя под носом. А дальше, как говорится, дело техники.

      Ребята, получив приказ, надели на себя поверх рабочих ватников плащ-палатки, хоть какую-то защиту от моросящего дождя, на трофейном мотоцикле быстро выехали в указанный квадрат.
Этот мотоцикл без коляски был найден ими на автодороге Белгород – Харьков среди множества разбитой нашими войсками немецкой техники. Тогда отдельный батальон капитана Гулько И.С. передислоцировался ближе к переднему краю Степного фронта, танковые подразделения которого принимали самое активное участие в Харьковской операции.
    Митрофан с Костей с разрешения комроты забрали мотоцикл с собой. Подобрали так, на всякий случай. Мало ли куда надо иногда по-быстрому съездить, в тот же в штаб, например. Это все же не на своих двоих туда идти, зачем лишний раз сапоги топтать; да и в хозяйстве будет не последней вещью, по-всякому пригодится и не будет лишним. И закинули его на тягач с тележкой.

    Пусть лежит себе пока, есть-то не просит. И потом в короткие моменты затишья у себя в мастерской на базе его отремонтировали. Да столь удачно и быстро! Благо работы и возни с ним было совсем немного. И он был готов всего-то через каких-то пару дней. И тут же ребята опробовали его на ход: «железный конь» оказался неприхотлив буквально во всем и хорошо слушался своих ездоков. Довольно-таки уверенно и надежно передвигался как по проселочным дорогам, так и по бездорожью; ему были нипочем ни грязь, ни лужи, настолько проходимость оказалась хорошей. И вот сейчас тот самый случай, когда грех им, мотоциклом, не воспользоваться.

     А тем временем командир танка решил осмотреться и уже вылез почти наполовину из своего командирского люка башни, как тут же на него посыпались пулеметные пули, раздался их звон и металлический треск при попадании в броню от выстрелов немецкого пулеметчика, стрелявшего из ближайшего укрытия. Пули при попадании в танк плющились и отскакивали.

   Стало ясно, что фрицы увидели танк и взяли его под наблюдение и обстрел. Тогда командир танка дал вгорячах команду экипажу приготовиться к бою, но тут вспомнил, что у танка не поворачивается башня, и после первых же артиллерийских прицельных выстрелов немцев дал команду экипажу быстро покинуть танк через нижний люк. Но, к сожалению, этого не удалось сделать, немецкая артиллерия опередила их и начала бить по танку.

   И снаряды с ужасающими взрывами стали ложиться все ближе и ближе. И наконец, четвертый выстрел оказался для немцев удачным, угодил прямо в бок башни, и тут же вслед за ним пятый снаряд разворотил моторный отсек. Машина сильно вздрогнула и даже подпрыгнула. Запахло дымом и гарью, танк загорелся вместе с экипажем и вскоре боекомплект внутри него взорвался со страшной силой. От танка почти ничего целого не осталось, кроме груды железа. От такой мощи взрыва башню, корпус и все остальное разорвало, и горящие куски металла разнесло далеко по округе.

   И надо же такому случиться: начало обстрела и сам оглушительный взрыв танка произошел на глазах изумленных Кости и Митрофана, которые в тот же самый момент оказались здесь у танка, подъехав к нему на мотоцикле совсем близко. Вот не повезло так не повезло, какой черт принес их в самый момент взрыва танка. Их обоих отбросило взрывной волной в разные стороны. Мотоцикл тоже отлетел и упал на кучу мягкой земли в воронку, которая образовалась от разрыва одного из пристрелочных выстрелов, и заглох.

                ***
      Митрофан очнулся, пришел в сознание и понял, что лежит на больничной койке. Он первым делом попытался вспомнить и понять, как оказался здесь. Но на ум ничего не шло. Голова кружилась и сильно болела и даже, можно сказать, раскалывалась. А в ушах стоял тоже сильный, назойливый и монотонный звон, который то резко вдруг возникал и потом постепенно утихал и уходил, совсем на нет. Но потом с новой силой боль и звон вновь повторялись.

    С тех пор, как он очнулся, они очень досаждали и непрерывно беспокоили его. Ему было крайне неприятно, но это было еще не все. По всему телу вдруг пошла дрожь, а затекшие руки и ноги заныли. Он подумал, что, наверное, это от долгого лежания. Интересно, а сколько он пролежал без движения? Эта мысль молниеносно промелькнула в его голове. И на всякий случай он осторожно потрогал ее руками. Она, как он понял, была вся перебинтована.

    «Ни фига себе», он даже не успел так подумать, как заметил, что на обеих руках тоже повязки. Но руки особой боли не приносили ему и слушались его. И славу Богу, подумал Митрофан про себя. Правда, на одной из рук повязка была пропитана кровью. Это не беда, промелькнуло у него в голове. И тогда он пошевелил пальцами ног и сделал отчаянную попытку приподнять сначала одну, потом другую ногу, а потом, на всякий случай, поднял обе ноги враз.

    Получилось, но с немалым усилием, особенно, когда приподнимал правую ногу, болевые ощущения в бедре и в колене крепчали. И это уже радовало его: значит, и ноги тоже целы – раз двигаются и чувствуют боль. Откинул одеяло с простыней и посмотрел на себя. Грудь вся была перебинтована, и на ноги тоже были наложены в нескольких местах повязки, боль была в ногах вполне сносной и терпимой. Он окончательно успокоился и, несмотря на непрекращающиеся боли в голове и шум в ушах, даже несколько повеселел.
 
       И опять про себя же подумал: «Раз руки, ноги целы и голова на месте, значит, жив и буду жить!» Потом напряг свою память и попытался вспомнить, что с ним произошло, как и почему он здесь оказался в палате. Вспомнить не удалось. Хотя до этого быстро переворошил и перебрал в памяти все: кто он такой и все остальное. И получилось, что с памятью у него все нормально: прошлое отчетливо помнил! Кроме только одного – что недавно произошло с ним и почему он здесь? Все же с великим трудом, но вспомнил: что они вместе поехали с Костей куда-то на мотоцикле. И все – дальше полный провал: куда и зачем поехали, ответить себе не мог.

     «Ничего себе память как отшибло, – удивленно подумал он. – Что за дела? Что это такое? А кстати, где сам Костька»? И посмотрел внимательно по сторонам – насколько хватало его взгляда. Но на кроватях Костю не нашел. И тут же промелькнули паническая мысль и страх, от которых он едва не пришел в ужас и даже почувствовал, что его вдруг бросило в пот: а живой ли он вообще?! И вновь стал искать глазами своего друга.

    Хотя в палате был полумрак, но ему удалось кое-что рассмотреть. На стенах тускло горели керосиновые лампы, и они хоть как-то освещали большую палату. Одно он понял, что Кости здесь нет и сейчас ночь. Но который час, сказать не мог, часов-то на руке не было, а окна были плотно зашторены из-за светомаскировки.

       В палате все койки были заняты, на них лежали раненые бойцы. То там, то тут народ похрапывал и сопел во сне. Славу Богу, хоть в палате нет громкого храпа, успел машинально подумать Митрофан. А некоторые во сне даже стонали: то ли от боли, то ли от плохих снов; а один, в дальнем углу, сильно скрипел зубами, очевидно, тоже от боли или так просто привык спать.

  Митрофан всякое повидал на своем веку, бывало и такое: человек сам спит, но обязательно зачем-то скрипит зубами. Но большинство в палате все же спали крепким сном.

   Утром к нему при обходе подошла военврач, женщина средних лет, и спросила его: как у него самочувствие, и на что жалуется. Митрофан на ее вопросы подробно ответил, особо делая акцент на постоянную головную боль, головокружение и звон/шум в ушах. Также заодно сказал, что у него произошла потеря памяти, потому что не помнит, что с ним произошло и как он очутился здесь.

  Тамара Александровна, так звали военврача, многозначительно посмотрела на него и приняла это к сведению и отметила для себя, что речь пациента не нарушилась и вполне сносная. А потом она попросила его встать, если, конечно, он сможет. Несмотря на то, что тело сильно ломило, он с трудом и с ее помощью все же встал. Тамара Александровна проверила координацию его движений и все остальное, что сочла нужным для определения диагноза больного и выбора способа его лечения.
И раз он ничего не помнит, вкратце рассказала Митрофану, как он попал сюда в лазарет.

       В тот день она как раз была на дежурстве и принимала поступающих раненых. Митрофана поздно вечером к лазарету в бессознательном состоянии буквально притащил на себе гвардии старшина Константин Климов. Он волок его по земле на плащ-палатке. Ладно в это время санитары вышли покурить на крыльцо, заметили и побежали помогать. Константин был совсем без сил, едва стоял на ногах, но продолжал тянуть. Они оба были сильно перепачканы с головы до ног грязью с травой, их одежда была сильно изорвана и насквозь промочена кровью и дождем. На лицах у обоих была кровь, смешанная с грязью. Вот в таком состоянии и приняли их санитары лазарета.

    После соответствующих процедур и обработки Митрофана положили в палату, где он находился без сознания почти двое суток под наблюдением медперсонала. И вот, наконец-то, ближе к сегодняшнему утру, он очнулся.

    А в тот день, когда Константин доставил Митрофана в лазарет, санитары приготовили ему тоже горячую воду. Где он сам, где с их помощью помылся и переоделся во все больничное. По его просьбе ему показали, где сидит радиотелеграфист, который с его слов и передал краткое сообщение комбату Гулько, что случилось с танком, и где они сейчас с Митрофаном Зориным находятся. После чего он пришел к доктору на осмотр, как и было ему велено.

  Тамара Александровна лично его осмотрела, ничего такого серьезного для здоровья не обнаружила, кроме многочисленных ссадин, порезов с кровоподтеками и ушибов на его теле. Но констатировала, что он был и выглядел уж очень уставшим. И на всякий случай хотела сделать ему укол от столбняка. Но раз было заявлено, что только «на всякий случай», он от укола отказался. И сказал: может быть, лучше в лечебных целях дать ему выпить спирту с устатку.

   А девчонки тем временем смазывали ему раны. И потом во время небольшого перекуса, который собрали все те же девчонки, дали ему выпить граненый стакан разведенного спирту, и он, выкурив папиросу, заснул мертвецким сном на свободной койке в одной из палат. И проспал подряд почти без малого двенадцать часов. Потом на следующий день из батальона за ним прибыла машина. Перед отъездом на прощание он зашел в палату к Митрофану, который все еще был без сознания.

     И дальше Тамара Александровна сказала ему, что, по всей видимости и с большой долей вероятности, у него произошло сотрясение мозга и наблюдается сейчас по всем признакам средняя, если не тяжелая контузия. Потребуется длительное стационарное лечение с последующей реабилитацией.

  И оказалась права: в общей сложности Митрофан находился на излечении около месяца. Комбат Гулько И.С. договорился с медицинским начальством, чтобы лечение проходило именно здесь у них в лазарете, который был расположен неподалеку от их ремонтного батальона.
Потом Константин не раз навещал своего друга и привозил ему небольшие передачи и приветы с пожеланиями скорейшего выздоровления от бойцов батальона.
                ***
      В один из своих заездов он рассказал, что с ними случилось и что было неизвестно Митрофану с того самого момента, как они подъехали на мотоцикле совсем близко к танку, и дальше произошел чудовищной силы взрыв. От взрыва их с Митрофаном раскидало в разные стороны, и мотоцикл тоже улетел и упал в землю рядом с воронкой от снаряда.

     Костя после падения с трудом очнулся, едва нашел в себе силы сесть на землю и непроизвольно схватился за голову. Голова была тяжелая и чуть подергивалась помимо его воли, а в ушах стоял сильный шум и какой-то необъяснимый гул, а в глазах шли яркие круги, которые то исчезали, то через мгновение опять появлялись, но уже с другими оттенками. Руки и ноги дрожали, да он поначалу толком на это не обратил внимание. Ему удалось хоть и не с первого раза, но все же подняться и встать на ноги.

       И он пошел куда-то, с одной мыслью только бы скорее уйти от этого проклятого места, где кругом горело железо и земля. При ходьбе его сильно пошатывало, также тошнило, он даже несколько раз останавливался и сплевывал блевоту, освобождая рот. И дальше шел и падал, поднимался вновь и опять шел. И так он добрел до места, где валялся на боку мотоцикл, уткнувшись передним колесом в землю. Хоть мотоцикл заглох и не работал, но заднее колесо у него продолжало крутиться по инерции еще какое-то время.

  Тут он стал понемногу приходить в себя и в мозгу и перед глазами возник опять тот страшный взрыв.
И потом, он отчетливо увидел, словно на замедленной кинопленке, как в разные стороны разлетались горящие куски металла от танка. И как он сам летит по воздуху вместе с мотоциклом и как потом отпускает руль и падает с него вниз, а мотоцикл еще какое-то время продолжал лететь вперед и тоже потом рухнул на землю. А вот летит Митрофан, плащ-палатка его раздувается ветром, потом и он падает плашмя на землю.

   Совсем вскоре он, чуть поодаль, увидел мотоцикл, лежащий на земле, и пошел к нему. Поднял, поставил на колеса и машинально завел. Покрутил правой ручкой несколько раз до отказа, сильно газуя вхолостую. Мотоцикл мощно взревел своими силами. Но его рев Костя не слышал, в ушах у него по-прежнему стоял запредельный шум, которого прежде никогда не было. Он перекрывал, по всей видимости, рев машины. Осознанно или нет, Костя попытался взобраться на него, не получилось, тогда мотоцикл резко подпрыгнул и упал. И тут же заглох, придавив его собой. Очевидно, впопыхах что-то он неправильно сделал. Все еще плохо соображая, он хотел повторно сесть на мотоцикл и даже поднял его для этого.

     Но затем сам себе сказал стоп и медленно поставил его на подножку. Вдруг у него мелькнуло в голове: а где же, черт возьми, друг его Митрошка и почему это он не помогает? Задумался и уже более-менее осмысленным взглядом осмотрелся вокруг и увидел того лежащим неподалеку на земле головою вниз. Митрофан лежал в неестественной позе. В спокойной обстановке даже никому в голову не придет принять такое положение, его просто невозможно будет повторить.

    И его мгновенно пронзила мысль: уж не страшное ли с ним случилось, чего это он здесь так валяется? Ранен? Убит? И он бросился к нему, но вместо привычного шага или бега у него получилось скорее быстрое ползание на карачках или, точнее, даже перемещение на четвереньках. Так передвигаются бегом только приматы, но никак не люди. Подойдя к нему таким образом, Костя перевернул его на спину, руки и ноги у него были как ватные и он их поправил: руки протянул вдоль туловища и вытянул ноги в привычное их положение.

  Увидев Митрофана в таком беспомощном и незавидном состоянии, Костя, волейневолей, собрав в себе все силы, мобилизовался, чтобы окончательно прийти в себя. И как он понял при беглом осмотре, видимых осколочных ранений и переломов на теле нет, но сейчас Митрофан находился в полной отключке от взрывной волны.

      Тоненькими ниточками чуть сочилась кровь из носа, ушей и рта. Все его лицо, как, впрочем, и вся одежда, были перемазаны грязью и кровью. Константин, когда перевернул его на спину, сразу послушал дыхание и проверил пульс: дыхание было редким, но все же было и не прерывалось, пульс тоже был хоть и слабым, но прощупывался. Вскоре изо рта Митрофана пошла обильная рвота, лицо сильно побледнело, и начались непроизвольные сокращения конечностей.

      Костя не на шутку перепугался и подумал, чтобы только он не захлебнулся и не начались бы судороги. И тут же живо спохватился, перевернул его на живот лицом вниз и так держал его какое-то время. Когда же рвота прекратилась, он оттащил Митрошку от этого места, перевернул на спину и очистил лицо от рвоты, крови и грязи. Хоть глаза и оставались у него полуоткрытыми, но он по-прежнему оставался без сознания.

    Вдруг послышались одиночные выстрелы в их сторону. Очевидно, фашисты заметили и начали охоту на них. Он даже представил себе их сытые и довольные рожи и радостный смех. И не исключил, что между собой кто-то из них уже наверняка поставил их на спор: кто первым подстрелит этих проклятых русских. Тогда Костя оттащил Митрофана к воронке, чтобы хоть как-то уйти из-под обстрела. Надеясь, что куча земли от воронки их оградит и защитит.

    Потом пригибаясь к земле, побежал короткими перебежками к мотоциклу и отцепил от него саперную лопатку, она всегда была при нем. Вернулся обратно и лопаткой быстро накидал землю с одной стороны воронки, делая бруствер, этакую своеобразную насыпь для защиты. А теперь надо было сюда перегнать мотоцикл.

    Костя почти без труда развернул его в направлении к Митрофану, намереваясь подъехать к нему. Но тут вновь послышались выстрелы и пули со свистом пролетали мимо него. Вдруг одна из них все-таки попала со звонким ударом в навесной небольшой металлический ящик, который они приспособили под ремонтный инструмент, установив его на раму заднего колеса. И вовсе не от крепкого удара пули, а, скорее, просто от неожиданности он вместе с мотоциклом свалился на землю.

   Но тут же поднялся и прикрываясь им докатил его до того места, где оставил Митрофана.
Когда катил, пули опять свистели, немцы методично били своими выстрелами. Костя на это лишь зло и крепко матерился. И не столь сильный, как раньше, но он все же почувствовал глухой удар по мотоциклу. Успел лишь подумать, а куда могла попасть пуля на этот раз? Только бы не в бензобак, а то тогда дела станут совсем хреновыми! И как бы в подтверждение этому увидел, что из бака тонкой струей полился бензин. Во как, мысль оказалась материальна: пуля попала в бак, причем в его самую нижнюю часть.

   Решение у него возникло мгновенное: докатив мотоцикл до насыпи, он свалил его на другой бок, чтобы все горючее из бака не вытекло и тут же, не мешкая, достал молоток и топорик из ящика. Поскольку здесь в этом месте не было кустов, чтобы из них сделать деревянную пробку для затычки, топориком расщепил рукоятку молотка и потом ножиком выточил чопик и осторожно вбил его в отверстие. Приподнял мотоцикл, поставил его на подножку и посмотрел: пробка держала, и бензин уже не тек. В баке все равно должно было остаться немного горючего, справедливо подумал он.

        Надо скорее убираться отсюда, решил он. Хотя с момента чудовищного взрыва прошло каких-то десять-пятнадцать минут, но эти небольшие минуты превратились для Константина в целую вечность. Они оказались по содержанию такими насыщенными, разными и опасными, что оставаться здесь уже было просто никак нельзя. Надо обязательно уходить из-под обстрелов.

     А по-другому и быть не должно, пролетела сейчас мысль у Константина. Сняв с себя плащ-палатку, он сложил в несколько слоев и привязал ее поверх руля и фары. Быстро завел мотоцикл, с трудом взгромоздил Митрофана на него, положив его голову на руль, и руки свесил вниз. Сам уселся на сиденье сзади него и дал по газам. Мотоцикл сначала повело из стороны в сторону, но Костя удержал его и вывернул руль куда надо и, мощно взревев в ответ на выстрелы фрицев, выпустив в них шлейф дыма, погнал по полю прочь с этого места.

     Проехав с Митрофаном таким образом, мотоцикл вдруг на полпути, почти на выезде на дорогу заглох и остановился. В принципе Костя был готов к этому и знал, что ему надо дальше делать. Поставив мотоцикл на подножку, он снял с руля плащ-палатку, сложил ее в два слоя, расстелил на траву, и, осторожно стащив Митрофана с мотоцикла, положил его на нее. Проверил вновь у него дыхание и пульс, то и другое было слабым, но ведь были! Это ему придало силы, надо действовать моментально и решительно. И во что бы то ни стало и как можно скорее доставить Митрошку в лазарет. Другого просто было не дано.

    От плащ-палатки Митрофана отрезал полосы лент и сделал из них крепкие лямки, потом проделал в одном углу брезентового полотнища дырку, по типу той фабричной, которая уже была проделана и находилась в другом углу. Закрепил тугим узлом в этих дырках лямки и, перекинув их себе на грудь, потащил волоком Митрофана, но не по дороге, а по траве рядом с дорогой. В надежде, что, может быть, какой-нибудь случайный транспорт будет проезжать мимо и подхватит их.

     К сожалению, и так бывает, и притом довольно часто: рассчитываешь на одно, а получаешь другое или вообще ничего. Надежда на транспорт не оправдывалась! И Костя шел и шел вперед, волоча за собой Митрофана. И сто раз благодарил Бога за то, что все эти дни, даже и сейчас, шел мелкий моросящий дождь. И это облегчало ему дело, брезентовое полотнище хорошо скользило по мокрой траве и земле! До лазарета оставалось каких-то всего два-три километра. Но эти километры, и он знал об этом, будут тяжкими особенно в конце пути. Идти было очень трудно, а куда деваться, и, стиснув зубы, Костя тащил и тащил своего друга волоком, останавливаясь изредка на короткий отдых с перекуром.

        И наконец, выбившись совсем из сил, шатаясь из стороны в сторону, увидел впереди знакомые очертания здания, приспособленного под лазарет. Они здесь были вместе с Митрофаном три дня тому назад, когда их по делам службы отправили в фургоне за грузом на железнодорожную станцию «Лопатное». Ребята заодно, проезжая обратно мимо лазарета, навестили раненых сослуживцев из своего батальона.
Вскоре их заметили санитары лазарета, которые как раз вышли покурить на крыльцо. И бросились помогать Косте.

      Вот на этом Константин и закончил Митрофану свой рассказ. А по мере столь дотошного изложения тех событий к нему, Митрофану, возвращалась память. И вот он воочию увидел прямо сейчас своими глазами, мысленно возвращаясь в тот день, как они гнали с Костей на мотоцикле по полю к танку, чтобы выполнить приказ; и как потом вдруг раздались неожиданные пулеметные выстрелы, и наконец пошел артиллеристский налет, завершившийся потом взрывом самого танка.

 Чуть ли не прослезившись от мысленного воспроизведения происшедшего и навеянных впечатлений, Митрофан подумал про себя, что такой, как Костя, не подведет и не бросит. И крепко обнял своего друга и сказал ему, что век будет помнить и не забудет никогда его отважность, силу духа и решимость. Ведь по сути дела Константин тогда спас ему жизнь!

Вскоре за проявленное личное мужество и отвагу в боях при выполнении специальных заданий и служебного долга с риском для жизни Константина Андреевича Климова наградили медалью «За отвагу»!

                ***
         Спустя почти четверо суток пути состав с фронтовиками, в котором был и Митрофан, наконец-то прибыл на конечную станцию своего назначения – Белорусский вокзал. Москва встретила их слабым утренним туманом и небольшим легким морозцем, а небо было покрыто серой дымкой. Впрочем, туман стал на глазах редеть, а сквозь темно-серые облака уже пробивались лучи солнца, и небо начинало светлеть. Город был готов к торжественной встрече. Вокзал был украшен транспарантами, флагами и портретами руководителей Советского государства.

    По радио беспрерывно транслировалась музыка и песни народов СССР. Временами играл духовой оркестр. С утра привокзальная площадь и перрон постепенно заполнялись родными и близкими для встречи фронтовиков, которые были из самой Москвы и Подмосковья. И кроме них на встрече присутствовали представители городских властей, общественных организаций и других структур города и области. И просто обычные москвичи, которые по зову сердца сами пришли встретить и пожать руку фронтовикам, одержавшим Победу! А были и те, кто не потерял еще надежды встретить здесь своего мужа, брата, сына, без вести пропавшего, или считая, что в их дом похоронка пришла случайно и ошибочно!

      А в ожидании прибытия поезда по перрону радостно носились вездесущие и неугомонные стайки детворы, иной раз вызывая у взрослых небольшое неудовольствие и слабое раздражение. Но что делать, когда-то и они, взрослые, были такой же детворой! А без детворы, как известно, не обходится ни одно мало-мальское мероприятие. И люди, зная об этом, лишь снисходительно улыбались!

 Мальчишки есть мальчишки: у них всегда в одном месте шило торчит, но в самый ответственный момент детвора не подведет, будет вести себя прилично!
Митрофан надолго в столице не задержался и пассажирским поездом в тот же день отправился в Уфу.
 
продолжение следует ...