Жемчужины дивного дна

               

 Жемчужины дивного дна.


1. В этот вечерок ясного, тёплого сентября в бригаде состоялись теоретические занятия.
Отдохнувшая за время своего познавательного южного вояжа на море Ксения, в белых брюках и неизменном своём красном приталенном пиджачке, с длинной указкой наперевес, которой тыкала точно и всегда - в нужные, даже труднодоступные места, сейчас с видом строгой школьной учительницы стояла перед рядком рассевшимися напротив неё за импровизированными партами зевающими своими подопечными на фоне чудесным образом обретённого с участием спонсоров наглядного пособия: силиконового экспоната китайского производства: "Мужик в разрезе", - очень подробного и реального, добытого буквально в боях, - и вела урок.

Девчонки были после ночной смены, но старались внимать Ксюхиной лекции внимательно.

- Наши клиенты идут к нам от своих жён потому, что мужчинам, сплошь и рядом склонным верить всему, что им наплели доктора или пресса, внушили, что проблема в них самих. Но проблема - она в их женщинах. Дело в том, что многие женщины просто не любят мужчин. Ну, не нравятся им мужчины в принципе. Нет, конечно, теоретически они когда-то мечтали о некоем "прынце" на белом коне, они и сейчас не против. Но эти, реальные мужики, - с их любимыми железками, рыбалками, футболами, общениями в гараже под пиво с друганами - как будто они всё ещё дети малые не нагулявшиеся... И это - вместо того, чтобы просто послушно и неслышно сидеть в углу, а когда надо - чётко выполнять функции согласно опциям, после чего - опять марш под лавку без звука,... Вот это ещё приемлемая семейная жизнь. Так не хотят!
В общем, - "фу их на фиг"!
Потные, вонючие туши, навалятся - не продохнёшь, ещё и стиснут со всей дурной силой больно, часто и пьяные... Или, наоборот, красавчики накачанные, только собой любуются, им женщина и не нужна - пусть их гомики любят: те это в них оценят! Но не жена.
Наше отличие от тех жён в том, что мы любим мужчин: реальных и - целиком.  Со всеми их брутальными забавами, забавными причудами, чудной и чудесной их анатомией, которую мы не устаём упоённо изучать. Мы ценим и принимаем их любыми: пьяными, потными, дурковатыми, без различия по внешнему ли виду, возрасту или "особенностям развития", нас не отталкивает, но только бодрит острый и завораживающий запах тел этих бойцов и бродяг, что недоступно всяким чистюлям, - добавила она, точно попадая длинной указкой учебному экспонату "Мужик в разрезе" не в бровь, но в глаз.   

- Добрая ты, Ксюша, - саркастически съязвила с заднего ряда перманентно пребывающая после развода с мужем в состоянии мрачного нервического веселья и возбуждения новенькая, вырванная лично Ксенией из загребущих лап роскошного "Вован Сидорыча".

- Потому наша профессия - это профессия любви, - вдохновенно завершила свой "спич" Ксюха.

- Любовь придумали, чтобы денег не платить, - широко зевая и подперев большой мягкой ладонью скулу, так как опасалась ненароком уронить голову на стол, заявила не отошедшая ещё от выпитого на  ночном свидании коньяка путана Жанна с передней парты, специально усевшаяся там, чтобы не уснуть после поздних бдений.

Но уснуть бы ей всё равно не дали. В коридоре послышался дробный топот кованых подмёток "берцов", и в распахнутом проёме дверей возник взмыленный Симончик.

- Бригада, на выезд! - швыряя на стол с наглядными пособиями нунчаки, с порога заорал он. - Поступил заказ. Жанна, покушай, Зюзик там уже приготовил плов, три часа тебе на сон, чаю с лимоном, и чтобы была мне, как огурец!
Сегодня важная встреча на "стрелке" с московским адвокатом "этих". Он прибывает из столицы "вечерней лошадью". Встретишь на вокзале с нашими у фирменного поезда. В Самаре тот адвокат лично ведёт дела "Компании" Гриши Хедеровского": "Большого Босса". Оба они с Вячиком Кочкарёвым: региональным представителем, родом отсюда, с Боевой горы. Какой-то тот Грише тут типа родственник вроде. Вообще там мутно, пожал плечами незванный гость.

- Симон, ты разве не видишь, у нас семинар, подготовка к реферату, - осадила его Ксения. - Возьми дублирующий состав.

Тот сразу сник. И недаром.
По приезду Ксении из Молдавии, где она присутствовала по линии работников общепита и ресторанно-развлекательного сервиса на международной конференции стран "Русского мира" постсоветского пространства, что была устроена на берегах Днестра под эгидой Департамента Культуры Северной Столицы, неутомимая труженица развода и охмурёжа клиентов Ксения имела в Городе неограниченные полномочия. А именно сегодня той самой "вечерней лошадью", то есть фирменным московским поездом, прибывает известный адвокат Макаревский: доверенное лицо регионального представителя подмявшего здесь всё бензинового спрута: "Компании" олигарха Григория Хедеровского, - кучерявого местного выскочки и политика либерального толка Вячеслава Кочкарёва. Сам он обычно почти и не появлялся в Городе, проводя время в столице и за границей. Как вдруг!

- А нам оно надо? - нарушив субординацию, дерзко спросила новенькая.

Как и все свежие разведёнки, подобраннные Вованом "в поле", она пока была совершенно безбашенна: ей ещё предстояло пройти курс Молодого Бойца под патронажем заботливой Ксюхи.

- Надо, - терпеливо пояснил Симон, знавший её контингент и никогда не встревавший в научно выверенный воспитательный процесс. - Наш Вован хочет забрать весь бизнес под себя. Пора потеснить тут "молдавских" с их Мадамочкой. Пора ей на пенсион. Заслужила.

Ставки были высоки. Питерские товарищи "с претензиями" после здешних скандальных выборов, оплаченных также и самарскими бензиновыми тузами, решили подмять бензозаправки на Волге под себя.

Местные показали зубы. И приезжал из Санкт-Петербурга Страшный человек - зимой, когда в Городе шла вся эта предвыборная гульба и пальбы. По слухам, договорились. Братва вознамерилась забрать у уважаемых людей Мадамочки рынок эскорта, на что и рассчитывал набирающий силу и вес Вован Сидорыч - некогда скромный военный экспедитор Вовчик, поставлявший на конспиративные банкеты, что с участием юной ещё Мадам проводились в местном Артиллерийском училище, съестной дефицит - сёмгу там, помидоры и знавший её с тех ещё, советских пор. И имел к Мадам счёты. Как ему удалось найти консенсунс в той схватке бульдога с носорогом - неведомо. Но взамен примирения с питерцами местные согласилась ввести в Совет директоров "Компании" Костюню. Обычного центрового бригадира, простого, как башмак.

И только Симончик знал, кто это на самом деле. Потому, что встречался с тем там, в прошлой своей жизни - в стреляющих горах...

Летний вояж бригады в Край розовых абрикосов внушал большие надежды. Яркие рассказы Ксении, посланной встретить и приветить в порту прибывшую из румынской Констанцы, где та обосновалась, бессменную их начальницу и вдохновительницу, впечатляли. Ведь их таланты были незаменимы. А роль легендарной Мадам Сони бесценна.

 Спрос на подобное ремесло в Городе всегда был. Вот в этом-то деле и преуспела когда-то «мадам Соня», создав тут целую «фабрику звёзд» для бизнеса в сфере эскорта. Сама южанка, она вдохновила расцвет в Городе музыкальных развлечений в стиле латино. «Ла винила-текила»: по крутым барам и по ночным клубам. Хотя с приходом новой строгой власти всё это тут для широкой публики не приветствовалось, только — своим. Впрочем, к строгости ей было не привыкать: уж на что строг был её немецкий бойфренд Вилли, первая и единственная любовь! Настоящий, ещё с той, военной поры, полковник армии ГДР, с которым она познакомилась на фестивале молодёжной коммунистической песни в Дрездене, проливший прежде немало крови, но при этом — для неё романтичный и жалобный. Нежный, оставшийся большим ребёнком, который плакал у неё на мягкой голой груди по поводу своей угасавшей с возрастом потенции, из-за чего шалел, лютуя, - вот он был каков. Не чета её нынешнему постылому любовнику, прыщавому киллеру, занудному, почти импотенту, что, словно автомат, отстреливал направо и налево «технический персонал», имевший когда-либо отношение к компьютерной базе данных убитого по заказу в Питере помощника Собчака по внешнеэкономическим связям. Появился он в её жизни так. Этому уроду, некогда — шефу своей службы охраны, немодно одетому, скучному и вялому, как глист, спихнул Соню её прежний, следудющий после немца, молдавский спонсор. Винный король всего Приднестровья, а по совместительству — директор местного, в Городе на Волге, филиала завода Молдвинпрома, он поставлял в советскую пору свою продукцию на гульбища тогдашней здешней элиты:

           «Белый Аист летит над Полесьем. Песни Партии громко поёт!».

А Соня была при этих его делах до той поры, пока новый милый папик не скинул её, как надоевшую вещь, своему холую. А тому, прыщавому зануде, было — без разницы. Надоел! «Замочил» бы его кто-нибудь, что ли! Чтобы отвлечься от дурных мыслей, а вовсе не из-за денег, которых было у неё и так полно, Соня и рулила тут своей звёздной фабрикой эскорт-услуг, как в лучшие года! Организуя в Городе приключений своей юности «досуг», она отдыхала душой, развернув мастер-классы танцев и игрищ вовсю. Возникли даже детские коллективы, пока, правда, только для девочек. Мальчиками занимался тут прокурорский сынок со своим френдом-шефом их службы охраны, но это уж было их обоюдное интимное дело. А девчоночью юную поросль опекает бравый один «афганец» по имени Виктор, тёзка будущего президентского преемника, тоже Виктора, Красного Прокурора. Виктор-победитель! Сама же Соня занялась этим всем делом неспроста, а потому что лично зажигала в том городе по молодости.
«Зажигай, покуда небо ясно, зажигай, коль пламя не погасло, танцуй, пока молодой». Ведь когда ещё и веселиться, как не в молодости. Потом — не повеселишься. Хотя как сказать.

Воспоминания "Вован Сидорыча", тогда вовсе не великого и ужасного, а простого экспедитора Артиллерийской Академии были известны Симону по службе. Вован, а тогда просто Вовчик, поставлял во время инспекционных делегаций начальства продукты - сёмгу там, помидоры.А Симончик, стажёр определённой организации, курировал его. В те годы ресторанно-гостиничная империя супруги Областного Прокурора Рюрика Кузнецова Лилии уже была под колпаком. Весёлые Андроповские времена! А тут прибыл не кто-то, а сам Полковник - гроза и благодетель обучавшихся в Академии восточногерманских курсантов. Вовчик с водителем с утра прибыли кормить богов войны. Машину тормознули — и водитель ушел звонить на КПП.


 Почему-то тем летним утром их впервые долго не пропускали с машиной на территорию артучилища: продуктов было на этот раз в кузове особенно много, а курсанты-грузчики и подносильщики — отдыхали на каникулах. Но и когда ворота со скрежетом разверзлись, за проходной движение Вовчикова «пикапа» сразу застопорилось: перед поворотом к офицерской столовой от Главного корпуса училища, — нынешней то есть Академии, — по центральному асфальтовому шоссе, навстречу им двигалась процессия «меченосцев». Сразу было ясно: в этот тихий и жаркий, пыльный, июльский, — была пора отпусков и каникул, — день тут опять состоялся «приём». Он знаменовался незабываемой, неописуемо душераздирающей по своему великолепию картиной со знакомым всем тут названием:

«Нем и мрачен, как могила, едет гуннов царь Атилла».

Однако на этот раз роль коня выполнял сам рыцарь. Он шагал в окружении свиты мощно, поступью Командора, что-то пьяно вопя, прямо по середине главной дороги, — того шоссе, что делило военный городок надвое: на верх и низ, — по направлению к КПП от главного учебного корпуса. Возле которого торчала из постамента низко над землей, словно ужасный идол, черная громадная ленинская Голова, удивительно похожая на его собственную — лысую, крупную лбом, круглую, как ядро, и вообще, точь-в-точь. Только лицо Вилли было бритое, при этом — тот же прищур, что смотрел ему вослед совершенно безглазо, но, казалось бы — с удивлённой укоризной и одновременно — восторгом. Кругом не было, кроме «пикапа» снабженцев, больше ни единой машины, ничто не мешало напористому движению новоявленного царя, ставшего конём, потому что корона его в этот миг была живая. На своей грандиозной плешивой, будто глобус, голове пьяный полковник Вилли катал в жаркое утро того дня свою тогдашнюю любовницу — «Рыбку», и белозубая улыбка ее лучезарно озаряла окрестности, ослепив водителя замершего встречного «пикапа».

Со времен фестиваля песни в Берлине в периоды инспекционных визитов Атиллы в Город его подруга всегда приезжала сюда с делегациями «Молдвинпрома», и по неделе ждала в ресторане у фонтана своего меченосца, штатно числясь его переводчицей и заодно налаживая связи. Но теперь тут, за «колючкой» воинской части, где за ним не было пригляда идеологических органов, Вилли явно распустил вожжи. Он был страшно пьян, как и его наездница. Та явила себя всем, правда, без своего обычного перламутрового русалочьего наряда, одетая в такой зной в простой белоснежный костюмчик: пиджачок и юбчонку, столь незаметную, что казалось, будто ее и не было вовсе. Будущая «мадам Соня» плыла высоко над дорогой, в синей небесной вышине вот так: вся в белом, оседлав башку любимого крепко и прочно, раскинув красивые незагорелые ножки и раскачиваясь грациозно — изящным упругим тельцем своим скорее не в стороны, а вверх-вниз и вцепившись при этом «коню», как в седло, в пухлые уши. Постороннему не сразу было понятно, в чем дело, но только — по первоначалу.

А потом — захватывало дух.

 2. Потому, что это было настояшее Шествие Нибелунгов...

Вилли шёл почти что вслепую: по ходу богатырского марша лысина его погружалась под юбку наездницы столь глубоко, что и глаз не было видно, они лишь изредка появлялись, сверяя дорогу, и опять исчезали. Так что любому становилось ясно: под миниатюрной той юбочкой на девушке не было ничего — трусики не выдержали бы такого напора никак. В мерном колыхании шагов и возникших таким образом при ходьбе поступательно-возвратных движений лысая башка, со слышимым даже на расстоянии ровным хлюпаньем, раз за разом ныряла во тьму все глубже. Новоявленная амазонка натягивала ее на себя за уши сильней и сильней, ещё и ещё, щурясь и жмурясь от восторга, озаренная с ног до головы жарким летним солнцем, багровое от напряга лицо Вилли-Атиллы сверху донизу заливал пот, он тек струями, а возможно, это был уже и не пот. Потому что пик сладострастного восторга там, наверху, над покоренным земным раем, был явно достигнут. В подобные мгновения, - а они повторялись,- наездница пришпоривала своего «коня» резвыми, куда попало, тычками крепких, изгвазданных на асфальте, босых пяток бурого цвета: туфельки подруги полковник держал в руках. Сам он шагал в расстёгнутом нараспашку форменном кителе офицера народной армии ГДР: в точности таком, что был на нём в Праге, когда Вилли явился туда в первый раз. Только теперь китель его был не чёрного, как тогда, а серого окраса. И пахучая влага жизни, стекая сверху по нежной, белой-белой, точно сметана, коже раскиданных в стороны нетронутых загаром ножек наездницы, соком страсти капала на витые серебряные погоны. Это было настоящим шествием нибелунгов, мерным и чётким.

«Там, в солнечной долине, за метром метр, идут по Украине солдаты группы «Центр».

При виде такой картины в изумлении замерли, разинув рты, литые мускулистые кубинцы, что с бейсбольными битами и оранжевыми крагами-ловушками для «пелоты», — так на Кубе называли тяжелый бейсбольный мячик, как и саму эту американскую игру — возвращались в общагу со стадиона. Где у них, — у тех, кто не уехал на каникулы домой, — была утренняя зарядка. Тут же задорно верещали скромные обычно вьетнамцы с футбольным мячом.
Всем им после скорого выпуска предстояло пройти практику в тренировочном центре под Дрезденом, чтобы потом в борьбе за справедливую жизнь понудить к земному раю весь мир — к такому, какой был тут. О каком рассказывали строгие преподаватели, победители черной чумы фашизма, на политзанятиях. И вот он — земной Эдем! «Бананы, кокосы. Апельсиновый рай». Стоит только захотеть… Можно и звезды. С неба содрать!

«О мучо, мучо мас»! — кричали вослед удалявшейся к проходной училища процессии, кубинцы. — Держись, мол, крепче. «Еще, еще крепче»! Но подскочивший к ним, словно из-под земли, сухощавый серый мулат с незаметным значком и старушьим лицом, что-то сказал им, и упругие ловкие силачи: и черный, как уголь, негр, и другой — шоколадного цвета, и загорелые креолы, мигом притихли. Всё, проехали! Не ваше дело.

«Головой работать надо»! — об этом и так знали пассажиры «пикапа». А не то — дело швах. «Не болтай» — и будешь наверху. Хотя…

— Куда уж крепче, — невозмутимо заметил тогда водитель «пикапа», их новый сотрудник, назначенный вслед за стажёром-Симоном новым куратором тогдашнего экспедитора райских уголков Вовчика, ставшего много позднее Вованом. — Голова — это ведь кость. Она не болит.

Это шествие и стало началом воцарения их Королевы  древнейшего и нужнейшего ремесла. Давно не было уже ни ГДР, ни полковника Вилли, но дело жило и процветало. Причём с теми же персонажами. Как-никак тут был край традиций и консерватизма. Ватных военных бушлатов и строгих пиджаков.
Остальное - дозировано и не для всех.

И вот наступил день и час легендарной встречи с легендарной их Королевой. О которой доложила ответственная за спецоперацию Ксения.

3. Белоснежный трёхпалубный теплоход международных морских  пассажирских линий из румынского порта Констанца, оставив вдали за собой другие, застывшие на рейде, корабли, издал пронзительный гудок, неспешно причаливая к пирсу Морвокзала города-героя Одессы. На самой вершине ниспадавшей к нему широкими ступенями величественной лестницы, у самого подножия памятника Дюку Ришелье стоял Лёха в белом костюме, неотличимый от здешних праздношатающихся вдоль набережной и бульваров городских пижонов - бездельников. Он наблюдал за сосредоточенно замершей внизу у чугунного «пенька со шляпкой», к которому некогда крепились петли корабельных канатов, что был намертво вбит в набережную, Ксенией. Зевак рядом с ней находилось немного, хотя полюбоваться было чем. В полнеба полыхал морской закат, а с противоположной ему стороны где-то на горизонте уже загорелись прибрежной гирляндой далёкие огни.

- Это уже – Турция? – изумлённо спросил некий отбившийся от дневной экскурсии не местный турист у своей спутницы.

- Это ещё Пересыпь, - пояснил гостям Одессы осведомлённый оборванец в хороших кроссовках, стоявший поодаль в ожидании, наверное, какого-то своего хитрого фарта.

И дежурившая тут же милиция не обратила на него внимания. Зато косматый толстый человек с одышкой и мешкообразным животом отошёл за постовых, словно что-то высматривая и одновременно опасаясь.

Лёха недовольно поморщился – он со времён своих командировок в горы не любил нарушений дисциплины. Хотя с такого расстояния не то, что услышать, но и увидеть что-то было малореально: люди внизу были, как муравьи. Но он каким-то непостижимым образом таки угадал.
 
Тем временем подали трап, и по нему в гордом одиночестве, дыша духами и туманами, проследовала точно навстречу Ксении, прекрасная дама изысканного возраста и манер, без головного убора и багажа, в деловом приталенном костюме цвета беж. Оставивший свой автомобиль под аркой одного из исторических «полуциркулярных» домов, что венчали сверху: со стороны города, подход к подножию постамента и ступеням, Лёха направился к эскалатору. И ранним туманным рассветом, миновав таможенные посты и не вызвав никаких подозрений ни у украинских «погранцов», ни у людей в камуфляже с противоположной стороны, его лихой трехцилиндровый «мустанг», миновав мост через Днестр и оставив позади стены турецкой крепости, устало вкатил в огороженное увитой виноградными лозами изящной изгородью пространство теремка из розового камня. Хозяйка осталась там совершенно одна.  Приняв ванну и совершенно ничего не опасаясь, оставив на секретере початую бутылку шампанского и недопитый бокал, она задумчиво стояла теперь у распахнутого окна. Перед нею до самого горизонта простирались зелёные возвышенности и холмы заднестровского края, клубились кудрявые рощи, и в этом зрелище было что-то эротическое, словно кто-то томно и страстно возлежал посреди долины, поджидая любовника. Вдали виднелись редкие селенья, торчал в небе ажурный крест церкви. Но она не верила в сверхъестественное.

Ухватив изящной кистью левой руки с перламутровыми ногтями обнажённый локоток, она курила тонкую лёгкую болгарскую сигарету, пуская к облакам струйку дыма и бесстрастно взирая в бессарабскую степь.
 
          Её обросший накачанными мускулами, постылый и надоевший ей до смерти чистюля – муженёк, тошнотворный на вид и на ощупь, с совершенно безволосым телом, бледнокожий и холодный, как слизняк: скользкий, гладкий, настоящий глист и почти импотент, дрых на кушетке за её спиной, отвратно храпя. Он даже не встретил её в порту: у него, видите ли, режим, и алкоголя в доме не терпел в принципе. Но сейчас она уже не опасалась, что её «дорогой» проснётся. Навязанный ей силком в качестве «гражданского мужа» скучный и плоский, как картонный манекен, молчаливый спортсмен-любитель, только и способный, что палить во все стороны по живым людям почём зря – вот и недавно он опять подстрелил кого-то в Москве, говорят, не слишком удачно, - как он был ей омерзителен!

«Шлёпнул бы кто его, что ли…», - вчера, перебрав с русскими подругами накануне путешествия в родные края румынского вина «Мурфатлар», призналась она им в сердцах там, за Дунаем.

        Она задумчиво включила приглушённую музыку, и с первыми звуками виниловой ретро-пластинки, что поплыли в распахнутое окно, хозяйка имения поняла, что таким образом восприняла бы любого «другого» представителя мужского рода. Потому что…Эта дивная мелодия всколыхнула в ней былое, именно с ней ассоциировалась у неё её единственная и последняя роковая любовь всей жизни:

       «Бесаме… Бесаме мучо…
                Комо си фуЭра эст нОче ла Ультима вэс.
       Бесаме, бесаме мучо.
                Кэ тЭнго мьЕдо  тенЕтре  и пердъЕрте дескуЭс».   

  Она никогда не исполняла эту песню своему Полковнику. И вообще услышала её после их расставания, когда и поняла про них двоих всё. Весь ужас потери.
 Бесаме мучо…

«Целуй меня крепче».

Её мужчина! Первый и последний настоящий мужчина в её судьбе, их отношения были весёлой игрой, так он был с ней забавен и неутомим. Впервые он, полковник Народной армии ГДР, заприметил юную певунью на фестивале в Берлине. Там от неё, присланной на «Фестиваль демократической молодёжи» по комсомольской линии, он слышал другую песню.
 
- «Куда уходит детство, в какие города, и где найти то средство, чтоб нам попасть туда… Оно уйдёт неслышно, пока весь город спит, и писем не напишет, и вряд ли позвонит», - волшебным девичьим голосочком выводила худенькая брюнетка песню, которую исполняла ещё в родном городке на школьном утреннике. Чем и покорила раз и навсегда когда-то безответно влюбившегося в неё земляка по Бендерам и приятеля по школьным забавам «Сиплого» Моню: он-то со своим хриплым свистящим басом  так не мог.

От Сони детство ушло много раньше, да и было ли оно у неё? Там, в столице Восточной Германии, будучи уже вполне житейски зрелой оторвой, она «забацала» также и  самый убойный свой артистический этюд: «Танец саламандры».  Который исполнила лично для Вилли.
 
Под песню «Шисгара», вприсядку на полусогнутых ногах изящно и хищно скользя по паркету, она виртуозно извивалась вокруг него ящеркой в «чешуйчатом», как шкура русалки, с переливами, платье в обтяжку, что буквально трещало по швам, в этом своём танце «готовящейся к прыжку саламандры».

И он, богатырь с лысой головой – пивным чаном, с седой косматой грудью, ей, девчонке, подыграл, тоже сплясав перед ней твист.

Они вместе сделали это  прямо на сцене Берлинского Молодёжного центра, при гостях, которые задорно хлопали им в потные ладоши.
 Вау!

Как он был роскошен! На этот раз будучи  не в мундире, а в белой рубахе, с этой своей влажной от пота мохнатой седой грудью, ух, в стального оттенка костюме, пиджак от которого с тугим бумажником висел на спинке её стула, а брюки с отливом едва не лопались на великолепных ягодицах.

Потом, как прелюдию для задорных обоюдных оргий, они танцевали этот свой танец внезапной страсти постоянно:

"Быть негром в Штатах нелегко"...

      "Шисгара!"
 
Хрупкая черноволосая бестия, она вернулась в родной город уже шикарной сочной блондинкой: ведь «мачо» предпочитают таковых.

Очарованный умелой юной гейшей, он отдался ей полностью и стал её рабом и господином беззаветно.
Ведь только рядом с ним она, перебравшая уже в юные свои годы немеряное число парней, узнала запах мужчины.   

 Так военная инициатива опять догнала свою извечную «альтернативу», словно волк. И – слилась с нею в экстазе страстного вожделения.

Именно «Вилли-Атилла» и занёс в давнюю пору моду начальства на «нимфеток» в Город у Волги на горбатой горе, куда наезжал с грозными инспекциями обучавшихся там ГДР-овских курсантов, наводя священный ужас на руководство местного артиллерийского училища легендами об усмирении им бунтующей Праги. Где побывал с карательными экспедициями дважды: в сороковых и в шестидесятых годах двадцатого века.
Сама История!

 История легенд нибелунгов.

От Вилли Атиллы местные его почитатели и переняли многие неизвестные им прежде привычки и пристрастия. А Витя Кузнецов стал тут лишь прилежным учеником. И даже создал в наше время там детский ансамбль песни и танца «Недотроги» специально для малолетней дочки одной новенькой из Ксюхиной бригады: подопечной Вована, с которой подружился. Играя для неё и её мамы на гитаре бардовские и битловские песни – ведь и он тоже был бард. Парень той Ксюхиной ученицы, Костян: быдлогопник с базара, «центровой бригадир», был Виктору-победителю просто смешон. Особенно после выборов в Городе на горе, где Витя имел теперь неограниченные полномочия и набрал силу немеряную. Но это уже следующая история. Но «танец саламандры» стал коронным номером в школе эскорта в Городе на горе, это знали в «Ракушке» все Ксюхины питомицы. По пути к Днестру из одесского порта Соне было о чём увлечённо поговорить с Ксенией, и Лёха, тоже «рыцарь общепита», послушал их обмен мнениями и опытом с удовольствием.

И вправду, что бы эти потные лысые бугаи, рассуждала Ксения, делали без её «жемчужин дивного дна»! Только важничать и умеют. А все их смешные проделки и «кулинарные блюда», что они подсовывают «целому миру», которого «им вечно мало», – они работают только под таким вот острым «соусом»: ду-ду-ду, я тебя везде найду.
          «Если станешь рыбкой в море – ихтиандром я к тебе приплыву»!
                Ду-ду-ду!

    Она не знала, исторгал ли этот вопль души сопровождающий её в вольных странствиях через границы и преграды смешной её и безответный воздыхатель школьной поры Моня Парвас, готовый ради неё на всё, да и вряд ли вспоминала о нём даже ради смеха хотя бы сейчас, в городе их детства, которое ушло неведомо куда. И не было того средства, чтоб им попасть туда.

    А в реальности - спал на кушетке этот налитый мышечной массой, от которой не было толку, мозгляк.
Пока дорогой суженый не проснулся: он даже духа  спиртного рядом с собой не выносил, - она налила себе ещё шампанского и, отойдя снова к окну, брезгливо покосилась на храпевшего за её спиной «супруга».

Да, с этим чёртовым «киллером» надо что-то делать!

Обязательно.
 
 А в это время здесь, в Городе на двуглавой горе, всё шло по плану.               


Осталось утрясти юридические нюансы. В Жанне Симон был уверен. Он едва не ошибся на этот раз.

Никогда Жанна не была так близка к провалу.

И был вечер, и будет утро. Это утро - настало.

4. Опять встанет над Городом, что раскинулся по склонам местной двугорбой Горы, в зените синего безоблачного неба, испепеляюще жаркое Солнце очередного из прекрасных дней второй половины этого удивительно тёплого, - словно затянувшийся до бесконечности сухой и знойный июль из южных нездешних краёв, - сентября, а затем засияет ярким диском всепожирающая Луна, царица прозрачных от сияния городских огней ночей.
О, эти лунные ночи, что ясных дней короче - созданы они для любви! Правда, ночи эти становились уже всё длиннее, но заморозками заблудившейся где-то осени и не пахло. Хотя на укрытый исусственным газоном пол открытой танцверанды, что примостилась у торца известного центрового ресторана на Главной улице напротив Фонтана, уже падали жёлтые листья лип и тополей, которые росли прямо между столиками для гостей, а дневная небесная высь стала прозрачной и как бы хрустальной, и после заката листва ясеней за оградой серебрилась во тьме в отсветах фонарей, но лучезарными вечерами с первыми аккордами на пункте ди-джеев на сцене день за днём снова начинали отплясывать девушки из Ксюхиной бригады. Прямо лето, жара-жара!
 И это при том, что над Чёрными татарскими лесами: там - вдали на востоке после полуночи уже взошло зимнее созвездие Орион.
 
Путана Жанна, лишь недавно появившаяся в их танцевальной бригаде строго для специальных поручений, считала это созвездие, похожее на песочные часы, своим рабочим талисманом. Сколько раз, работая лишь недавно, до своего ухода под крыло Вован Сидорыча, в бригаде конкурирующей бандерши: "Мамы Оли", подчинявшейся лично Мадам, она из окна очередного "Чёрного Бумера" или такси, мчавшегося в неизвестность бандитских съёмных квартир навстречу неведомо чему в компании пьяно гогочущих страшных парней, молилась на это созвездие за тонированным окном, чтобы её песочные часы не иссякли к утру своей тоненькой нежной струйкой животных страстей. Какая уж тут любовь лунных ночей! Нет её, а есть фортуна вольной воли и простора.
 Мимо на бешеной скорости с дичайшим рёвом, что взрывал в ночи покой спальных районов, пугая мирных семьянинов и одиноких дамочек, живущих с котами, проносились по Окружной улице, обгоняя иномарки, на своих сверхмощных мотоциклетах, полуночные байкеры, по улочкам в пелене чуть брезжущего рассвета, ползли, орошая асфальт брызгами водяных струй, поливальные машины, что трудились тут ночами со средних веков, какая бы власть ни была в данный момент, фары дальнего света выхватывали из тьмы клубящиеся желтеющие уже кусты у обочин, а Жанна не знала, встретит ли она живой и целёхонькой это очередное утро.
Звёзды на утреннем небе - вот кем были они, труженицы команды опытной Мамы Оли, съевшей на своём многотрудном деле всех собак.

Теперь была осень, последняя звезда: планета Венера всходила над домами ярчайшей из небесных искр почему-то не утром, а вечером, а к утру через почти что зенит доползала до противоположного южного края неба, где к рассвету угасала. Не погаснуть бы вместе с ней... Конечно, охранник Симончик подстраховывал девчат, посылая вослед Костюню на его иномарке, но всё же, всё же...
 "Злая седая ночь - и только ей доверяю я, злая седая ночь...", - врубал Костик свою любимую песенку, обгоняя самые удалые джихад-мобили, и клиентура Жанны знала, кто это и для чего: шалить не надо! Под эту мелодию, служа где-то в Органах, до "дембеля", друзья Костика преследовали пацанов самой страшной банды "Хади Такташ" из города Казани, когда она распространила своё влияние, затмив даже тамбовских, на всю страну и даже на Ближнее зарубежье, а Костя гонялся за ними вдоль черноморского побережья по Дороге Котовского в весёлом городе у моря. Отсюда у него и связи с Бессарабией, из тех же краёв происходила и всесильная Мадам, засевшая с давних пор за границей, но не оставлявшая город на Горе своим вниманием и сейчас, контролируя эскорт и Маму Олю с Вован Сидорычем лично.

 Костя-то и переманил Жанну сбежать от её благодетельницы в бригаду Ксении, больше специализировавшейся на служебном эскорте. Но и специалистки для особых поручений там тоже были нужны. До Жанны Костя поместил в Ксюхину бригаду даже свою собственную бедствующую после развода пассию, вместе с Ксюхой буквально выдрав её из загребущих лап Вована Сидорыча, который для контраста хотел определить ту к своим блондинкам. Но Костик решил опекать подругу и двух её малолетних детишек - Анютку и Алёшу сам. Без ансамбля.

Тем временем политическая обстановка в Городе на Горе менялась всё жёстче.

5.  Люмпенизированный сочинитель рекламных слоганов Мотька, перешедший своими творениями дорогу коммерческим интересам новой областной власти Победителей, избранной этой весной, вот уж полгода успешно скрывался от "тонтон-макутов" протеже нового Губернатора региона: назначенного им прямо в день их великой Победы начальника УВД Пильгеватова по кличке Пильга, знакомого тут многим с давних времён. Когда-то тот и сам заправлял в том же здании, что и сейчас, бандой таких же самозванцев - некоей "Контрашкой", созданной на закате советской поры в качестве силового добровольного подразделения при Подотделе Контрпропаганды Идеологического отдела тогдашнего всесильного Обкома. Но был посрамлён и унижен неким залётным, по слухам, еврейским парнишкой. После чего был изгнан в никуда недобитыми андроповцами, не желавшими терпеть конкурентов. А теперь оказался призван победившим на выборах местных крутых с Главного рынка Красным Прокурором на службу вновь. Ведь он якобы воевал в девяностые годы в Приднестровье вместе с тем Страшным Человеком из Питера, что в предвыборную пору этой зимой орудовал тут и кинул братву на представительские расходы, тех и других, взяв всю кассу. А также был ещё по Северной Столице на дружеской ноге с Жутко Сказать Кем.

Привезённые Прокурором с собой из Москвы вечно поддатые охломоны в соломенных шляпах и с креольским загаром, приобретённом ими в солярии, где те нежились дни напролёт, словно они жили на Карибских островах, были грозою ночных котов, за которыми натурально и безуспешно охотились. Однако днём, они также порою патрулировали Фонтанную площадь, опохмеляясь пивом в тамошних палаточных балаганах, где раньше вечерами были музыка и танцы, но с приходом новой строгой власти всё отменили. Причём, когда у шатров появлялся Костюня в своих шортах-бермудах, новоявленные опричники спешно ретировались в свой штаб, что располагался у старинного кирпичного особняка в здании бывших мастерских местных художников на крутом, со ступенями тротуара, подъёме улицы Красной. Улица эта, параллельгая Главной, взбиралась в гору неподалёку. В штабе том они пьянствовали, а иногда и дрались ночи напролёт, попутно задирая, а порой и обирая случайных неосведомлённых прохожих. Побаивались новоявленные опричники не только Костю. В верхнюю часть Главной улицы, где напротив строящегося нового элитного дома расположил свои заведения заведения Санёк Русанов, бунтарь-депутат и местный олигарх, не такой, конечно, как господин Погосянский, но всё же, а по ночам из подвальных кафе и баров выносили стулья и пировали за столиками бандиты и коммерсы, гонители котов тоже старались не появляться - курившая на крылечках под звёздами русановская охрана его "точек" была строга. В этих закоулках верхних дворов кошки с Главной улицы и окрестностей, как раз и находили себе убежище и защиту. Потому ни одна из хитрых бестий пока не пострадала. Вот почему Мотька старался пробираться к себе домой в район Боевой горы - застроенную разнокалиберными домишками ложбину между двумя вершинами обоих городских холмов - большого и малого, по примеру котов, именно тут.

Но в это лучезарное утро он таки решился спуститься к фонтану. Ведь вчера в городе произошло грандиозное событие - вечерней лошадью, то есть фирменным местным курьерским экспрессом из столицы в подведомственные края изволили прибыть лично Адвокат всесильного Вячеслава Кочкарёва - главы регионального представительства коммерческой империи здешнего уроженца Григория Хедеровского: непобедимого бензинового спрута, что опутал своим щупальцами весь Федеральный Округ, бросив вызов самому президентскому полпреду в этом округе Кириенко, - а также стал спонсором всей выборной кампании нового Губернатора.

 Московского адвоката звали Антон Макаревский - именно о нём говорил, встряв во вчерашний научный семинар у Ксении, Симончик, именно его собирался он встречать со всем эскортом на вокзале, чтобы везти на отдых и вечерний банкет в загородный Кемпинг у Волги. Ясное дело, что и контролирующие всё и вся, а тем более юристов, обслуживающих дела главного спонсора их Шефа, опричники должны были всю ночь быть начеку, трезвы и свежи, как огурцы. А потому, наклюкавшись лишь под утро, когда девчонки развели подотчётных по "нумерам", сейчас наверняка отсыпались, чтобы неуместно не уйти в гиблый "мокрый штопор". То есть такой, из которого самим, без капельницы, не выйти. Этого Прокурор даже от них бы не потерпел.

6. У Фонтана Мотька обнаружил "картину маслом".

В уголке сквера, где недавно воздвигли статую Кентавра, глядящего на закат, на скромной лавочке сидела одинокая путана Жанна. И она была совершенно никакая. Мало того, в руках Жанна держала шар от боулинга. Было такое впечатление, что она не проспалась ещё с позавчерашнего ночного мероприятия, несмотря на преподнесённый ей Зюзиком чай с лимоном и обещанный Симоном плов с изюмом.

Провалила задание?

Этого Антона бедовым блондинкам роскошного Вован Сидорыча Симончик доверить не решился, а потому и надумал подключить бригаду безотказной Ксении, использовав богатый служебный багаж опытной, казалось бы, Жанны, прошедшей и отпетых бандюков, и лауреатов конференций. Говорят, с нею имел контакт даже лысый, а, значит, брутальный писатель Захар Прилепин. Не понравился.

- Что ещё за запой? - спросил Мотька удивлённо. - А это ты где спёрла?

И он указал взглядом на шар.

- Я играла.

- Выиграла что?

- Да, - подтвердила Жанна.

Краткие фразы из двух слов она пока ещё могла произносить.

Из этих коротких фраз Мотка понял одно: спецзадание Жанна не провалила, адвокат поутру отбыл решать дела довольным и отдохнувшим, откушав смузи с соком киви и круассан с кофе - он берёг стройность фигуры. Но расставание далось Жанне нелегко. Что-то случилось там, в номерах, такое, что ранее ей, телу её и мятущейся душе, было неведомо. И она до рассвета играла в этот незнакомый ей прежде боулинг в ночном клубе "Аврора" тут, неподалёку, где под гул музыкальных колонок и вопли танцпола вгоняла эти шары точно в лузу, сопровождая эти действия всякий раз стопкой текилы с фиником на закуску и последующими откровениями
 в компании знакомого ей в доску парнишки-бармена: местного мулата Васи, незаконно рожденного от ангольского курсанта. Косточку она неизменно сплёвывала в смуглую ладошку ангольско-подданного. Откуда она переняла эту традицию - неизвестно. Об этом знала только разве что предводительница конкурирующей ватаги блондинок Мама Оля, заставшая в своей мятежной юности в этом городе ещё легендарную Мадам.

Так, за барной стойкой и за откровениями с дружком-барменом, и провела она время до рассвета, доведя себя до такого вот состояния полного изумления и душевного разброда, в котором и застал её Мотька. Да ещё и стащив в качестве приза казённый инвентарь: шар цвета кости бивня слона из той самой Анголы. А, может, мамонта.

Мотька был озадачен. Конечно, бывалой Жанне было всё нипочём и с центровыми ментами она была дружна, но вдруг заявятся сюда эти... Опричники, которые наверняка уже проснулись для патрулирования. Они не местные, отморозки. Утащат ещё к себе в бункер, пустят по кругу, как они любят. И если Вован Сидорыч узнает, что они сотворили с его ценной подопечной - то Вован осерчает и может пролиться много крови. Тогда даже Костя не выручит. Впрочем, если при Жанне был Симончик, и все про то были в курсе, тогда другое дело. Бояться ей было нечего. Но на всякий случай следовало подстраховаться.
И Мотька решил заранее заделаться миротворцем.

Он ещё не знал, что совсем рядом зрел внутренний конфликт и идейное противостояние двух стихий.
И тут даже он не имел аргументов умиротворить их.

Мотька не без усилий, - она сопротивлялась, - перетащил Жанну от греха подальше с Фонтанной площади через пешеходную часть Главной улицы на противоположную сторону - точно к ресторану, в торце которого, с выходом на другую, перпендикулярную улицу, с которой был виден за парком спальный микрорайон на Липовой горе, находился куриный Гриль-бар, а рядом с ним, в том же торце, и заведение, куда надлежало доставить страдалицу.

Это было обиталище всех них - жемчужин дивного дна: ночной бар "Ракушка".

Где как раз сегодня, прямо с утра, как и было заявлено Ксенией на вчерашнем семинаре, состоялась конференция по рефератам. Дверь в аудиторию оказалась приоткрыта, и было видно, как там внутри расхаживает на фоне силиконового китайского учебного экспоната "Мужик в разрезе" сама Ксюша в неизменном красном пиджачке и с указкой в руке. Её звонкий, но строгий голос проникал в коридор, к тёплой стенке которого Мотька и прислонил затихшую Жанну.

И неведомо было, какие созвездия предутренних небес роились сейчас в её забубённой голове - песочные ли часы зимнего Ориона, или летнее, опрокинутое латинской буквой "дубль-вэ" созвездие Кассиопея... А может, Большая Медведица, что зимой и летом, всегда одна, бродит, как в песне, по небу, в поисках своего Медведя.
Сидевшая на первой парте новенькая, та самая, которую Костюня недавно определил в бригаду по просьбе Симончика, - он, вполне свежий, как-никак ночью был за рулём, тоже присутствовал здесь, - не могла пожаловаться на одиночество после развода. Помимо нового её бой-френда Костюни, что сначала, до определения в коллектив Ксюши, буквально выдрал её из загребущих лап Вован Сидорыча, у неё имелось двое детей от неудачного брака: Анютка и Алёшка. Костик их по-отечески опекал.

 Новенькая сидела рядом с блондинками наискосок от Симона прямо напротив входа и сквозь дверной проём сразу увидела новоприбывших, особенно Жанну.

- Что это с ней? - округлила глаза она.

Заметил гостей и Симон.

- Влюбилась, - пояснил он.

 Именно он отвозил Жанну под утро из кемпинга и некоторое время поначалу даже катал с нею шары: в отеле тоже был свой боулинг, там и начали, - и она наверняка наоткровенничалась с ним за это время.

7. Краем глаза Мотька тем временем всё же заметил, что в аудитории на этот раз присутствовали и Вовчиковы блондинки, сразу три. Им что - они ночью не работали. Но самое главное - вместе со своими подопечными то ли приглашённой, а, скорее всего, незванной гостьей на мероприятие явилась предводительница конкурирующей с Ксюхиной бригадой группировки Мама Оля.

Крутая бандерша родом из девяностых, прошедшая в собственном своём бедовом и боевом прошлом огни и воды: притоны с самыми гиблыми отморозками, жестоких кавказцев, побывавшая даже в Китае, где когда-то скупала для палаток на "Центраке": Главном рынке, товар, Мама Оля давно отошла от тех дел, и теперь была наставницей и воспитательницей нового молодого призыва жриц любви, их царицей Клеопатрой. Внешний суровый образ её словно явился из известного анекдота. Анекдот был таков.  Все девочки до одной по очереди отказываются обслуживать клиента: и укротительница всех уголовных "малин", и покорительница несметного числа кавказцев, и любимица солидных, носителей безразмерных животов, начальников в годах, и даже пылкая Гюльчатай, сбежавшая из своей Бухары. И вот они все они по списку заходят в номер к клиенту и через полминуты выбегают с одной фразой, обращённой к сердитой "мамочке": "Нет, не могу: там - ужас-ужас!".

И тогда мамка, со скрипом поправив амуницию и одёрнув платье, отправляется в номер к загадочному клиенту сама. Пять минут её нет, десять, через полчаса мамка выходит, долго в упор смотри на девочек, и выдаёт на одном дыхании единственную фразу: "Ну - ужас! Но не "ужас-ужас"!!!".

Наконец, учуяв нежданный "кипиш" за дверью в коридоре, оценила ситуацию и Ксюша, которая до сей поры не видела и не слышала вокруг ничего, увлечённая дискуссией с оппонентками. Потому и отреагировала на изменения не сразу.

Направляясь на странные звуки, шуршащие снаружи в коридоре, но ещё не видя и не слыша, в чём дело, она продолжала вести начатый, очевидно, уже давно, жаркий и принципиальный научный спор с атаманшей "конкурирующей фирмы".
 
 - Мужчин надо любить и уважать. И не опускаться до этого вашего... Петтинга, - продолжала спорить она с явившейся без приглашения конкурирующей гостьей, которая вослед за ней из любопытства - что там? - тоже направилась к коридору.
 - С лаской да смазкой где не надо всякий может. С таким вашим подходом бабы делают своих мужей из завоевателей и воинов - импотентами. Некоторые жёны, прожив в браке десятилетия, даже не знают, что можно без рук. Мол, сам по себе нефритовый жезл крепок и мироточит нектаром жизни у мужиков разве что по молодости, когда эти соки жизни переполняют и распирают его юного в труднодоступных его местах всегда и везде. А взрослого зрелого мужчину, мол, надо стимулировать, без этого он никак. Коварной заблуждение!

- Что!? Как вы не правы, коллега! - язвительным тоном изрекла, словно на комсомольском собрании, её оппонентка. - Да настоящая, знающая себе цену, женщина, - она  и должна держать своего мужика, - покосилась Мама Оля на макет, возле которого не без изумления вдруг чуть задержалась, - за этот... За "УЗ" семейный. Это не я, это Лев Толстой изрёк - А он-то знал!  Укрепление семейных уз! Это старинное слово такое было: "уз". "Срамной уз".

- Ты уверена? - Спросила её новенькая.

- Ну, как-то так.. "Уз", "Уд", неважно. Ну ладно, пусть будет "уд". "Жена крепко держит мужа своего за это самое". Лев Толстой. "Записки".

До первой своей карьеры: она начинала челночницей, по слухам, Ксюхина конкурентка успела кончить педагогический и даже преподавала какое-то время в школе литературу.

Но что-то там с нею в её школе случилось, и она ушла в бизнес.

Но и новенькая оказалась "шибко грамотной".

- Может, "за гуж"? - вспыхнула она выбросом возбуждения, так как её ни на минуту не покидало депрессивное состояние нервического веселья, обычное у разведёнок. - "Взялась за гуж - пусть не говорит, что не дюж...".

- Может быть, - согласилась с её шуткой Мама Оля. - Но ведь нам такой клиент и нужен, кто сам не может. Жена рано или поздно теряет и форму, и навык, а с другой он уже сам не сможет и поневоле идёт к нам, а не к подружке, пополняя нашу клиентуру. Ему теперь для здоровья надо сами знаете почему. Типа "фитнес".  И нам прибыток, и жёнам хорош такой муж на привязи. А ваши "завоеватели" до войны доведут, они давно хотят. Не только у нас - они все заодно, петушатся для вида, деньги делят, а так - дружат и ржут надо всеми: и наши, и не наши, и америкосы с немцами. Военщина эта всемирная. Уже лет двадцать собираются, тогда с Польшей. Теперь с кем придётся. Теперь вон Майдан этот, "Кучму геть!", слышали, по телеку только это и показывают. Девчонки ведь наши всех таких и обслуживают только. И авторитеты, и коммерсы с рынка, и автосервис, и депутаты - у всех погоны. Оперативный резерв. Взять коттеджи в Дачном посёлке, там и Фомич-губернатор проживал. Мои ведь не вылезают оттуда, там и бани, вон - твоя певунья тоже знает... Развлекала. Без интима пока.

- Если бы мне там жить предложили - я бы сразу согласилась. Вот прямо сразу! - высказала откровение новенькая, о которой и шла речь. - Только там же, сами знаете, все - и авторитеты типа криминальные, и коммерсы, и из банков которые - на самом деле все они при погонах все. Нет там разных штатских только вот этот "оперативный резерв". А они все при жёнах. А то бы я с радостью. И стала бы на участке выращивать только цветы.

- Вот, поразилась такой откровенности Ксения. - Агент ты наш Ноль-Ноль Семь.

- А как же Костя? - встряла бедовая малолетняя пигалица Зинка, одна из блондинок: это её по сведениям Мотьки взяли наутро после подсчёта голосов на выходе из ночного клуба ОМОН-овцы вместе с губернаторской дочкой и ещё одной, кудрявой, о которой ходили слухи, что она очень похожа на представителя бензиновой Компании Григория Хедеровского по региону Вячеслава Кочкарёва. И нашли у них откуда-то порцию экстази, за что дочка бывшего "губера" и сидит пока в "зиндане". Зинку же сразу отпустили. Но это не Мама Оля сработала - просто у той папа - крупный профессор и соратник победителя-прокурора. Причём, старый хрыч, у него и фамилия-то Стародубков, сам тот ещё "ходок", ему не до похождений дочки, вот встретятся ещё однажды! Ну, не бойцы ли?

- Ну, Костя ведь - он же не навсегда, и он тоже в горячем резерве. - вздохнула та, и вдруг подтвердила:

 - Я знаю, и девчонки рассказывали - все разговоры у них, даже в постели - только о том, как бы кого "нагнуть" или кому врезать... Как барыг девяностых с рынка выгнали, силовики их там своими торгашами заменили, так у каждого, девки не соврут, в шкафу со шмотками брендовыми - камуфляж наготове, берцы, рюкзак с поклажей. Всё готово, вот он - мобилизационный резерв. Готовят!

 - Не разглашай, усмехнулся Симончик.

Хотя тут и так все всё знали.

- Мы не стремимся к лёгкому успеху и прибытку, - продолжала открытый урок Ксюша. И не унижаем мужчину рукоблудством. Должен сам! Конечно, это сложнее, но он будет благодарен и придёт снова именно к моим девчонкам.
Ведь импотент - это не тот, кто не может. Могут все, некоторые не хотят.

- Сволочи называются, - проявила познания в классике: теперь уже в сфере народного фольклора, мятежная малолетка Зинка, профессорская дочка.

- Импотенты - это те, кто не могут именно САМИ.

- Послушать тебя, Ксюха, у тебя все мужики или импотенты, или сволочи, - усмехнулась под одобрительное подхихикование подопечных блондинок их атаманша.

- Наоборот! - выставила та впереди себя указку, словно шпагу та. - С руками, что в постели, что по жизни, можно вырастить не победителей этого мира и самого себя, взрослых людей, а полу-детей, полу-зверюшек каких-то. У начальства есть выражение: "кормить с рук, мы их с рук тут кормили...". Это они про питомцев каких-то домашних, что-ли? Про собачек? Пулудети, полузверьки...

- А вот данная мысль уже из Киплинга, - заявил Симончик, разглядывая нунчаки:

"Смотрите на меня, бандерлоги".

- Ага "Мы с тобой одной крови...". Так соблазнители в барах говорят глупышкам - научил кто-то, - подтвердила новенькая.

- Мягко стелят, а потом этих же, кого с рук кормили, на убой пошлют. Ведь кто ваш клиент? - согласилась с ней Ксюха. - Сытые, благополучные, при деньгах, семьях и квартирах бездельники. Они все приверженцы здорового образа жизни, не пьют и не курят, ещё молоды, не то, что победившие на наших выборах кровопивцы советского разлива. Не пьют, не курят, занимаются физкультурой. Но пройдёт десяток лет, и им обрыдлет диванное геройствование, сидение в карьерных офисах, веганская диета и выгул вечерами собачек на газоне у дома. При этом они здоровые, сильные, чуть стареющие к тому времени мужики. Волосатые, мускулистые... Гормон всё ещё играет. А сами не могут! Вот именно они-то, а вовсе не свободные люди и победители и доведут до кровопролития, а то и до войны. Половая энергия, не находя применения: уже неохота, только разве что для здоровья для ублажения вспухшей "председательской железы", переходит в агрессию. Молодая пока старческая злоба: ведь и у старости есть своя юность, вскормленная мыслью, что всё - ничего больше не будет, а у других все радости впереди. И желание хлопнуть дверью, наказать отомстить. Кого-то нагнуть, врезать. Не ради денег: зачем они теперь, а из чёрной злобы, святой злобы. Так рождаются маньяки.

Но самим - кишка тонка.

Они и в интиме такие. Сами, "без рук", не могут, вот и бесятся. А жены-мамки рядом нет - кончилась. С такими любая или сбежит, или испортится до состояния полной половой некондиции.

Тут и сгодятся девчонки-разведёнки, тоже томящиеся тоской и разочарованием.

 "Мы с тобой одной крови. Давай мстить вместе", - девчонки слышали это не раз.

Сейчас они с нашей помощью лохов охмуряют, сами сплошь - алкаши закодированные и реальные, ещё не кодированные, с их разбойничьим: "Гойда!". Все умрём... Всех убьём. Но сначала таблетку согласно режиму надо принять. Режим - это порядок. "Орднунг"!

Потом в ЗОЖ свой подадутся и во всякие военные реконструкции. Вот они-то потом до войны и доведут, ботаны драчливые. Не сильные от природы и свободные, какими и должен быть каждый мужчина. Сильным и уверенным война не нужна: им и так хорошо, они и так по жизни победители.
Войну если и накликают, то ваши Оль, взлелеянные вами импотенты. Которые сами не могут, но хотят. Чего-то такого, им недоступного. Побед, радости, удовольствий, которых после завязки с алкоголем, нет. А гормоны, страсть и здоровье пока есть. Не хватает чьих-то рук шаловливых, кулачков - без них никак. Лучше военных, красивых здоровенных. Вот их-то и начальство наивное и охмурят. И сами пойдут добровольцами. И эту войну проиграют, повторюсь. Потому, что нечего взять с жёнушкиных импотентов. Которые "без рук" не могут. А инструментом они попытаются сделать для себя армию и наших наивных руководителей. Как обзывают "питерских" большие люди советского помола. И наш Финюхин - первый. Готовый для них вождь и Отец родной. А люди - примут.

- Да там у них и во главе - те же КВН-щики, только службистские, цирк с конями для делегаций из Центра организовывали, эскорт, банкеты, приёмы с развлечениями и песнЯми. А на подхвате кто? Лекторы, доценты, интеллигентики, Кириенки всякие, адвокатишки вон, которые в услужение его фирмачам пошли, как миленькие. Их же Прокурор на выборах одной левой здесь победил и на Москву идти собрался. Как Мальбрук. Уж эти-то войны не допустят, там у них все свои, что в республиках, как наша легендарная Мадам, что в НАТО всяких, - возразила ей оппонентша.
 
- И диванные кровопивцы-импотенты к ним с радостью переметнутся.  Для них и определение есть - "удаленькие", - завершила лекцию Ксения.

- Это уже из Достоевского, - заявила грамотная новенькая. "Бесы". Так он обозвал бунтарей- разночинцев.

- Интеллигенция хренова, - засмеялся Симончик.

Он знал, что говорил. Была такая шутливая бардовская песня алкоголика времён "сухого закона": "Если сломается аппарат": самогонный в смысле - "стану пиратом и буду рад...".

Все они, неудачливые или завязавшие алкоголики, видели себя в душе пиратами... Йо-хо-хо, и бутылка рому!

Ведя внешнее наблюдение по долгу службы за митингом национал-патриотических оппозиционеров, в недавнем прошлом, он запомнил сочинение поэта-очкарика в камуфляжном ватнике:
"...Не погубит меня простатит, потому, что я с севера, - или с сервера, что-ли. Это вам и жена подтвердит: вольный сокол я в небе и в поле. Достаю я зазубренный нож. Он фартовый для ближнего боя. Жизнь, ты знаешь, что это такое. Называйте меня Йохохош. Потму, что ещё йо-хо-хо я".

Потом, в Приднестровье, он и в самом деле имел такой позывной - жена, мол, так называла. "Ты у меня ещё ого-го!". Гаврош, Кибальчиш. Мстители и призраки.

Хотя лучше бы подошло ему: "Выпендрёж".

"Вы нам только шепните - мы на помощь придём...". Выжил, вернулся. Правда, развёлся. Сейчас активист в Одессе.

- Прокурор наш Финюхин - как раз победитель и завоеватель. И войны при нём, советском кадре, не будет, ему это не надо. Погромы могут быть, и то вряд ли. Но не война - оно им надо? Они же не дураки. Он за порядок. Но у этих другое увлечение - они людей просто жрут без соли и перца, а не "разводят", не заманивают с помощью девчонок и не посылают на погибель. Они воины. Всё сами. И военные у них по струнке будут ходить. А не авантюры проворачивать и деньги делить. Вон как лысый Гена-чекист в шляпе сожрал же когда-то Кочкарёва, и он с давних пор у него в кармане. Да и адвокат этот Макаревский такой же. Завербовал Гена Славу когда-то в каком-то НИИ зачуханном. Но и сам погорел на неком упрямце. Гена тогда на еврейской теме специализировался, а тот его опустил и карьеру испортил. Нарвался наш Гена на него, что твой "голиаф" на этого. Как он после этого на службу в загранице попал, непонятно, - на расслабоне пустилась в откровения мама Оля.

Ведь все тут были свои.

8. Шорох и звуки икоты за дверью всё более интриговали Ксению, но лекцию теперь уже конкурирующей гостьи было не остановить, это Ксюшу утомило - и вот только тут отвлёкшаяся Ксения и увидела воочию пополнение рядов новоприбывшими.
 
Жанна слегка сползла уже по стенке, Мотька, будучи начеку, это дело пресёк, издав шум и кряхтение. Та была тяжеловата в нижней части. Что и привлёкло внимание Ксении.

- Где ты её нашёл? - спросила Ксюша.

- Тут, неподалёку, - ответил Мотька.

- Перемена! - нажав пальчиком пищалку звонка, - объявила она. Но не тут-то было. Покинуть аудиторию ей не позволила витийствующая, словно Фидель Кастро на трибуне, гостья, которая требовала продолжения банкета - то есть прерванной научной дискуссии, в которой она явно взяла в свою власть бразды, не давая прочим сказать и слова.

Мама Оля продолжала и в дверях выдавать свои тирады, от которых исполненная возмущения Жанна трезвела на глазах. Впрочем, привыкшая со своим блондинками поутру ко всему, та её состояние нестояния на ногах даже не заметила.

- Мужчин не следует унижать такой "помощью", их не жалеть надо, а слушать и понимать, - тем временем вразумляла её Ксюша. - Не приучать бояться всего - водки, водопроводной воды, вирусов обычных, от которых "все умрут", кустов, где "кто-то сидит": размечтались, киргизских дворников, строителей, старых деревьев и новых самокатов. Что это за мужчина, который мечтает, чтобы у него был кто-то "сверху" и "кормил с рук"? Который хочет понравиться и угодить. Это чисто женское.

- Так нет ещё самокатов, - удивилась новенькая.

- Будут.

Ксения снова обратила внимание на конкурентку:

Значит, равновесие, говоришь... Теперь это так называется?

- Система сдержек и противовесов, вдруг выдала совершенно чётко, хотя и по слогам Жанна у стенки.
Стенка была противовесом надёжным и сдерживала сползание.

- Вот и Жаннет подтвердит: она-то поняла, - сказал бесстрастно Симончик.

- Ещё одна! - напустилась гостья на былую соратницу. - Да ты - предательница! Променяла нас на этих эскортниц... На какого-то силиконового "мужика в разрезе"! - орала она Жанне в лицо, явно будучи под впечатлением от диковинного учебного экспоната. Ничего подобного она не видела даже в Китае, но совладала с удивлением и завершила:

- Была бы ты мужчиной - за предательство твоё тебя давно посадили бы на штырь.

- Знаешь, Оля, я тебя уважаю. Я помню и никогда не забуду, как ты меня, совсем малУю, спасла тогда на оптовой базе в Чуньджене. Но, Оля, как соратницу и подругу, я не могу не предупредить тебя. Вы со своим "петтингом" создаёте импотентов, которые рано или поздно и доведут до войны. И эту войну проиграют, - сорвалась на эмоции Ксюша.

Уважаемая в городе всеми деловыми и авторитетными бандерша мама Оля не всегда была столь влиятельным человеком. Начинала она с того, что в древние времена, как и многие, потеряв работу, она начала ездить в Китай за товаром. В чём преуспела.

 Это потом она стала крутой "деловой вумен" на ниве важнейшего в этом городе со сталинских времён, и со времён прежнего Треста Ресторанов и Кафе, бизнеса: служебного и не служебного эскорта, кормившего своими живительными соками и смазками любимый край, его мощь и крепь, всегда. То есть все полвека существования в здешних пампасах цивилизации повелителей кур и электроники.

А сначала у неё были три точки на Главном рынке и "тёрки" с рекетом, от которого её защитил посланный Симоном Костя.

Об этих весёлых и удалых временах у Мотьки имелся даже стишок собственного сочинения. Жалостливая "песнь попрошайки" в электричке:

  "Зачат был парнишка в палатке на тюке с китайским тряпьём. С папаши его взятки гладки - забыл о сынишке своём. тот вырос в убогой квартире, не зная ваще ничего о тёмном безрадостном мире, где сгинула мама его. Папаша банкиром стал важным, китайский забыв ширпотреб. Сынок же бандитом отважным скитался по воле судЕб. и вот как то раз в ресторане банкир тот справлял юбилей. Жене своей новой оксане дарил всё на тыщи рублей. И тут подлетел "Запорожец". торчал из него - миномёт! Что мерзкие гнусные рожи на свет отправлял все на тот. Был вызван мильонщик в подсобку - живёшь, мол, братан, хорошо... Банкир же боец был не робкий - и лично на "стрелку" пошёл. Узнал СЕБЯ в парне красивом! Поверив в судьбы чудеса, все вексели-деривативы в слезах он ему отписал! Чтоб не был тот больше в бандитах! А стал, наконец - богачём. Но... Банк прогорел на кредитах, а шеф-то, ха-ха, ни при чём! Так дайте же на поллитровку - в других поездах не дадут. А то сгинет вся маскировка - сынуля отыщет и тут...".

Однако местный литературный журнал "Приволжье" публиковать ЭТО не стал. Он с приходом новой народной власти больше специализировался на прозе, из номера в номер публикуя роман новоявленного здешнего гения о заговоре и попытке реванша ссыльного и опального Наполеона на острове Святой Елены. Причём в главном герое, его внешности и повадках, всяк узнавал облик одного из двоих, наряду с Витей-афганцем, гениальных политтехнологов Победы на выборах нынешнего губернатора Финюхина: лысого Гены-чекиста в шляпе на круглом черепе.

С той лишь разницей, что у Гены его дело получилось, он-таки всё смог.

А этот лох с острова - нет.

Мотька был об этом осведомлён лично.
За время бурных деклараций обеих пиратских капитанш он, проголодавшийся с утра, успел сбегать на кухню ресторана за табуреткой и за покушать. Благо, Зюзик бдел с ночи на посту. Зюзик был бывший муж новенькой, и Костя из жалости устроил бедствующего бедолагу в бригаду поваром и официантом одновременно, чтобы не умер с голода.

- Ну, эти-то, победители наши во главе с Прокурором, войны не допустят: они степенные люди, при их власти эти нибелунги по психушкам сидели. И у них, в самом деле, другое занятие было - своих жрать, а не мечтать кого-то другого убить. А вот победи Кириенко - приволжский полпред, кто знает, не поддался бы. С этими питерскими ботанами. Интеллигенция. Прокурор их в грош не ставит - считает, что при Советах им разве что лекторами быть светило, пусть и в политотделах каких-нибудь. И сбить их с пути и с понталыку могут, знаете кто? Вот эти мамочкины сынки и муженьки, - впервые согласилась с предводительницей конкурирующей ватаги Ксения.

- Да, наши прокурорские победители - это, в сущности, бешеные собаки, - буднично согласилась сама с собой Мама Оля. - Пользуются тем, что Тот, Кого Ждут воевал в Приднестровье с нашим новым главным областным ментом, Пильгеватовым... Тот потом прятался у гагаузов, даже по психушкам, а Жуткий человек к питерским подался. Казалось бы, должны быть в контрах, те были за Фомича. Но тот верит.
Помните, зимой до выборов, статья в газете была: "Товарищ из Санкт-Петербурга с претензиями", как этот бессарабец взял всю кассу. У тех, у других, и у братвы. Теперь Пильга считает, что тот ему должен и будет благодарен за прикрытие. Девчонки в бане ржали на этот счёт.

- Что же делать с такой собакой? - спросил Симончик.

- Уступить дорогу.

- Щас! Если уж какой-то лох не уступил и победил...

Поставленный новым Губернаторым начальник областного УВД очень гордился той давней боевой связью. Хотя Мотька слышал про шедевр некой "военной поэзии" из тех краёв, сочинённый ещё одним отродясь нигде не служившим диванным бойцом словно бы про их нового главного мента Пильгеватова по кличке Пильга:

"Лежи, отдыхай под сливами, макай мамалыгу в лобио. Что тебе, чмо ссыкливое до моего сквернословия? От моего дурновкусия: ватника, кирзачей, тебя бережёт Гагаузия тьмою своих ночей. Что ж, отдыхай под пледом, нюхай свои цветы. Только нашей Победы... Доли. Лишишься. Ты!!! ".

- И вы таких обслуживаете? - возмутилась Ксюха, словно угадав мысли дворового дружка их общего детства, Ксюха.

- Да!- гордо заявила Мама Оля с видом спасительницы мира. - Потому, что нужно равновесие разных сил. Кремлёвских они не победят всё равно.

- Фомич тоже так думал. Да в щи попал. К каннибалам.

 

Мотька же всю эту "политинформацию" мог бы прочитать кому угодно и сам.
Страстное желание степенных людей вернуть прежний порядок: без никому не нужных дурацких войн и разборок, а просто с исполненным тихого чавканья поеданием ни в чём не виноватых низших по статусу и рангу отразилось даже в молодом, рождённом при содействии кого надо, "панк-роке": "Там, где торчали заводские трубы, у нас уже прорезались молодые зубы...".

А так: в солидном и правильном обществе, по мнению создателей тех панк-групп и фильмов, их герой - "народный Брат-2", и такие, как он, на заводах бригадирствовали бы? 

 Эти рыцари и нибелунги считали себя возродившимися дворянами, белой костью и белой расой. "Благородными Донами", призванными повелевать и управлять самостоятельно ни на что не способными простолюдинами: Фросями Бурлаковыми и Лёнями Голубковыми, что покупал жене сапоги. плюс к ним Лёнин патриотический старший братец-два в тельняшке, обзывавший Лёню халявщиком. А он - партнёр. Вот таких подданных рыцари и Доны бы привечали и терпели.

В патриотическом панк-роке была даже песня с таким пафосным названием "Благородный Дон".

Знали бы эти бунтари у микрофона патриотического панк-рока и "братья народные" из фильмов новой волны, что инфенально бродили по родным просторам любимых краёв, паля во всех без разбора из детских самопалов-поджигов, что под те "заводские трубы", что, фаллически взметались в долине под кручей, влажно дымя дни и ночи над Соцгородом, хитрыми способами сгоняли вчерашних селян - чтобы использовать их на самых непосильных, грязных, вредных и опасных работах, от которых те Доны сбегали сами.
Да, денег на заводах платили много. А толку? На что шли те деньги?
Использовать до упора - а потом и вовсе угробить где-нибудь. В Чернобыле. В Афгане, на дальних станциях и в туннелях великих строек. Или ещё где. Без всякой войны.
И были те счастливцы правильного времени и общественного строя в тридцать лет вовсе без зубов, к сорока имели полдюжины болезней, месяцами полёживая в больницах. А к пятидесяти умирали седыми, лысыми-сморщенными, метр с кепкой стариками, не дожив до пенсии. Надо же было квартиры детям оставить - других не было.

 Вот потому Мотька и старался всегда держаться подальше от прожорливого и безжалостного начальства, был бы там, в верховных хоть кто, хоть немцов. Всё равно сожрут и охмурят. Мотька был за чудное слово "самозанятость". И легализуй Путин его, как пресекает инфляцию - был бы предан ему до конца и во всём. Выжил бы как-нибудь. Вон тот же Макаревский заработал ведь своими "одностишьями" себе и славу, и деньги до того, как податься в адвокаты. Правда, не без покровительства Лужкова, "присоединителя Крыма". Там рубль ходит!

Но в тут, в родном крае на двугорбой горе,  у былых отцов родных, воспрядших этой весной из небытия бешеными собаками, что лунными ночами воют, лают, под чими-то окнами в элитных жилых башнях, недоступные ни пуле, ни крепким подошвам милицейских берцов, была совсем другая история.

Конечно, при них в результате был построен прекрасный город-сад с мостами, эстакадами и заведениями общепита, и мобилизовывать мелких и низших благородным рыцарям было надо. и они были спасителями. Неважно, что от чего спасали - сами же и создали. Важен результат. И разве был бы он возможен, разве мобилизовали бы народ без девчачьих бригад ведомственного эскорта? Блондинки, конечно, тоже имелись. Но их опекало другое ведомство. Причём поедание индивидов было приятным для них самих.
Не то, что в былые года. Когда правили, да ещё как, и вовсе каннибалы. Знавшие удовольствие только для себя, не то, что нынешнее племя. Сами, "без рук", не могут - вот и бесятся. А "мамка-жена" - кончилась.

Вот и страдают они, с тоской вспоминая время тех самых, первоначальных, каннибалов.

Которых, только уже новых, и привёл с собой в Город Победитель Красный прокурор. Ведь все его соратники - смех один. Некрофилы, педофилы, просто садисты... Что идеолог их Революции красивого цвета Грязный Жора Верховенцев, что второй, конкурирующий с Геной в шляпе, "великий политтехнолог" Победы Витя Кандагарский: сынок родоначальницы местного ведомственного эскорта, бывшей артистки Саратовского Оперного театра, а затем всесильной начальницы здешнего Треста Ресторанов и кафе времён прекрасной советской эпохи Лилии Кузнецовой и городского Прокурора тех лет Рюрика Генриховича Виктора Романовича Кузнецова, под началом которого в Следственном отделе рос и зрел до должности начальника этого отдела нынешний триумфатор губернаторских выборов Финюхин. Что они, что новый начальник УВД Пильгеватов - все одним миром мазаны. Плюс к ним главный "пиарщик" всей предвыборной кампании прокурора Финюхина Олег Залманов. Старый провокатор, это он написал донос, на того несостоявшегося "Давида", который опустил когда-то Гену-чекиста.

Да и было с кого брать пример. Товарищ Сталин - и тот мутил в ссылке с тринадцатилетней селянкой и даже судился по этому поводу с её братом. Впрочем, там и все другие былис маньячинкой.  Расстрелянный Вождём его соратник и земляк Енукидзе привечал девочек ещё моложе, всесоюзный староста дедушка Калинин, "Старый козёл" со слов Вождя, не пропускал ни одной юной балеринки, а нарком Чичерин и вовсе был открытым геем, из-за чего над ним потешалось всё Политбюро. Что не помешало ему иметь правнучку, которая стала звездой того самого панк-рока новой волны. И, худая донельзя, стриженая в "ноль" на гастролях в их крае орала, сотрясая стадион, на фоне заката, пьяно, но высокохудожественно:

- Жара, жара!!!

Её ждало большое будущее...

Жареное солнце больших городов...

Всё это Мотька отлично знал и без всяких лекций уважаемых синьорит полусвета. 

- А потом единолично воцарился Отец Народов - и всё наладилось. Вот и у нас Финюхин - при таких не забалуешь, - словно угадав его мысль, декларировала где-то за спиной Мотьки Мама Оля. - Эти войны не допустят.

- Так он же бешеная собака, - засмеялся Симончик.

- И, значит, надо с ней сцепиться? Знаешь, что с такими бывает? Диагноз такой есть в психушках "Синдром Дон Кихота". Этот рехнувшийся покалечил кучу ни в чём не виноватого народа и домашних животных, порушил всё...

- А твои клиенты сожрали губернаторскую дочку. За что? И ты, Оля, на них работаешь! Лишь бы не было войны, пусть своих гнобят? - спросила Ксения.

- Система сдержек и противовесов, - совершенно отчётливо, хотя пока и по слогам, подала вдруг из коридора Жанна. - А ваши ботаны, "благородные Доны" - спасители "стоящих на коленях", всякие Кириенки, доценты-лекторы, - они,прямо, "сами смогут"? Без сдержек? Что они "смогут"? Повторить молодоу-удалое? Или всё-таки тоже найдут подмогу? Да только она - те же КВН-щики. Только ведомственные. Аники-воины.

- Про это тебе твой Макаревский понарассказывал? - изумилась Маман пафосной Жаниной тираде.

- Ага, - хихикнула беспутная Зинка. - В момент экстаза перед рассветом. И что же он сдерживал?

Но Маман уже закипала праведным гневом:

- Ты не всех перечислила: лекторы, КВН-щики от разных Органов... Плюс к ним и адвокатишки вроде твоего Макаревского... Нет, что ли? Да тебя Костик подсунул ему лишь потому, что эти "бунтари из Гордумы", которые против Прокурора восстали,  захотели внедриться юридическую службу Компании Хедеровского, которая тут всё и всех купила, и Губера нашего нового тоже, - завершила в сердцах Мама Оля, не поняв в пылу научной дискуссии юмора.

И добавила:

 - А не для того, чтобы ты "влюбилась"!

- Он как раз благородный. У него сила фантазии, он поэт. Он даже с матрасом может. Сам, без рук. Я ведь хотела с ним, как обычно, а он: "Руками не трогай!". Знаете, мужчина - он каждый день должен заново завоёвывать этот мир, а каждую ночь заново завоёвывать свою женщину. А это пространство и эта женщина - чтобы сопротивлялись. Только с такими страстями он встречает очередное утро, только от этого получает удовлетворение и своё удовольствие. Сам, безо всяких солдат и безо всякой обслуги. Ему не нужны ни войны, ни этот петтинг. Он приехал завоёвывать этот город. И ему не нужны в помощники и покровители ни ваш хвалёный этот Виктор-победитель Финюхин, ни овца кучерявая Кочкарёв, ни даже Григорий Хедеровский с его всесильной Компанией, который тут всё купил - и Гену, и Кандагарского, и Финюхина тоже...

О подвигах и похождениях этого Антона судачила половина Москвы. Адвокат заместителя шефа Компании Григория Хедеровского по региону Антон Макаревский был не из местных. Москвич, и, как накануне, являлся в Город на горбатой Горе наездами. Ещё совсем недавно он значился вовсе не юристом, а литератором-юмористом, автором презабавнейших "одностиший", что охотно печатала на последней сатирической своей странице крупнейшая литературная газета столицы, опекаемая лично московским мэром в кепке на ленинской грандиозной лысине. В самом конце девяностых годов, окончив экстерном неведомые частные адвокатские курсы и получив соответствующий диплом, данный юморист вдруг прославился, как борец со всяческим авторитаризмом и одновременно любимец Лужкова. Причём любовь эта была взаимной.

- Стукач, - язвительно заявила новенькая: свежая разведёнка, до сих пор не вышедшая из состояния возбуждённой депрессии и нервического веселья. Что принималось глупой и пьяной командировочной клиентурой бригады за удивительную живость и непосредственность, а потому дало возможность Ксении рискнуть и поручить новенькой всю танцевально-музыкальную часть работы. С чем та справлялась, но с соратницами была строга, а к мужчинам не привыкла и порой, находясь в состоянии постоянного нервически-депрессивного веселья, выкидывала коленца. Но и это у Ксении шло, когда надо, в дело. Теперь опекаемая ею новенькая не пожалела и бедную Жанну.

- Неправда! - пылко воскликнула та. - Он не как другие, которых только обслужи...

- Бросьте, девчата, - вставила лыко в строку Мама Оля. - Все они одинаковы...

- Им и жена-то - как в туалет сходить, когда что-то переполнится и зудит, - снова съязвила новенькая. - Даже мой Костюня - не слишком-то исключение.

- Только о своём удовлетворении думают, - устало крякнула мама Оля.
 
- Представьте - он тоже! - воскликнула Жанна, она была уже трезва, неожиданно согласившись. Но мне это почему-то понравилось! Впервые! Я никогда не видела таких мужчин...

Все деликатно и ошарашенно замолчали, даже Симончик.

- Это-любовь, - после долгой паузы сделала вывод Ксюха.

- А я что говорил, - подтвердил из коридорчика доедавший там на коленке разогретый в электропечке Зюзиков плов их миски Мотька.

- Я открыла для себя новый дивный мир, устремив просветлевший взгляд в потолок, высказала откровение Жанна. Но он - улетел..., - объяснила она свои сумбурные поступки после расставания.

- Тяжёлый случай, - поставила диагноз Ксения, отбирая у неё шар.

- Может, принести ей бокальчик? Там осталось, - предложил Симон.

- Не надо, - отказалась гордая Жанна. - С меня на сегодня хватит.

9. Это лёгкое итальянское вино с альпийских предгорий "Вальпочинелла" дегустировали девчонки во время завтрака, собираясь на «утренние свои планерки» за одним из столиков «под чинарой»: то есть под раскидистыми, как шатёр, ветвями деревьев на летней танцевальной веранде здешнего ресторана рядом с уютным двориком напротив центрального городского фонтана на Главной улице. Столики находились на огороженной заборчиком сбоку от того старинного ресторана и протяжённой во глубину ресторанного двора открытой тенистой площадке при данном заведении общепита, в недавнем прошлом — вотчине бывшего Орготдела обкома.

Там девчата «зажигали» по вечерам, а поутру, сбежав с основной работы, отдыхали и проводили «разбор полетов».
Сквозь зелень живого шатра, - среди которой ближе к ночи, когда начинались основные танцы, зажигались разноцветные фонарики, - в утренние часы проглядывало над ними синее небо или белые облака. Вином с Аппенинских предгорий они запивали орешки, а парни — плов с куриными грудками и изюмом, чтоб сила была.
Плов этот им специально готовил и подавал бармен Зюзик, отставной, — бывший то есть, — муж самой новенькой из девчонок, недавно взятой Ксюхой в бригаду — не в ту, что для бань, а в ту, что была по линии консумации: то есть «развода клиента», явившегося без «дам сопровождения», на заказ танцев и выпивки.

Несостоявшаяся жена Зюзика, находящаяся теперь в перманентном драйве послеразводной буйно-беспечной депрессии и «мрачного веселья», все ж таки пристроила из жалости никчемного своего мужа на блатную работу в ресторан. Там на первых порах Зюзиковой деятельности коллеги выталкивали его в зал пинком, и если бы не она и не удачный плов, выгнали бы вообще.
Это и был как раз тот самый «апельсиновый рай». Только в отличие от учрежденческих сотрудниц-любительниц, всего лишь понуро зарабатывавших тут «на эскорте» апельсинчики для детей, новая подопечная Ксюхи, как и её подруги, «зажигала» в зале вовсю и от души. Работала бригада лихо.

«Владимирский централ!», — с выражением, пусть и не в точности дословно: вторые пол-таблетки под пиво — действовали, — повторяла то одна из «разводящих» девушек, то другая, глядя немигающим распахнутым взором в глаза очередному партнеру по медленному танцу, слова песни. — «Вообще-то из Твери…».

Сразу было ясно, что «клиент созрел».
И тут, точно по разработанной Ильфом с Петровым команде: «Запускайте Берлагу», в зале появлялся Зюзик в белоснежной рубашке и траурных, с безупречными стрелками, брюках. Толстой золоченой иглой в Зюзика был воткнут «бейджик» — табличка с именем. Тогда-то и начинался основной «развод»: приём ли заказа, вручение ли меню и, наконец — счёта. А поутру опять был плов. Поедая его, Симончик уяснил от девчонок про их клиентов точно: люди-таки гибнут за металл. А уж за «квартиру для внуков», пусть «корысть — и мерзейший из пороков», но тут они не то, что Губернатору — чёрту горло перегрызут. Детей не трожь!
Иначе будет тебе: «Этапом из Твери».