skjelle Сказки чужого леса

Медведь Липовая Нога ходил за дверями. Тяжело ступал, трещал ветвями и сучьями, обходил кругами дом старика со старухой.
"Ой зря, старый, ногу мы медведю отрубили да мясо его сварили", – причитала бабка Авдотья.
Дед Никифор сердито кряхтел, гладил бороду и думал, что, вестимо, зря. Уж кинул топором, так не надо было чужое брать, в дом тащить.
Да только мяса они с бабкой Авдотьей уж год как не видали, все репа да репа, и ту медведь проклятущий тягать повадился.
"Скырлы, скырлы, скырлы"
Медведь не рычал, стену когтями не скреб, но скрипел так противно, будто не деревом, а железом побрякивал.
"Уходи, бурый!" – крикнул старик, осмелев.
В ответ медведь вдарил лапой, да так, что чугунки с полок посыпались. Бабка Авдотья ахнула, подобрала юбки и кинулась прятаться за печью.
Медведь уже тряс дверь, ломился в сени. Старик Никифор схватил первое, что руки подняли – и как был, босой да с ухватом, побежал медведя бить.
Бурый ворочался, сносил в сенях утварь, рвал зипуны. Дверь в избу была приоткрыта, но старые глаза Никифора никак не могли углядеть звериную тушу. Медведь затих, и дверь скрипнула. Медленно отворилась.
Из сенного холодного мрака легли на хлипкий косяк толстые пальцы. Зеленые, пятнистые и чешуйчатые, с когтями чернее болотной трясины.
И тогда старик Никифор понял, что это был не медведь.
Черный
Колобок катился по тропинке, петляющей между деревьев. Ни бабка с дедом его не сглотнули, ни звери лесные, особенно лиса противная. Всех обманул, всем нос утер! Молодец он, Колобок!
Тропинка петляла и петляла, а потом стала истончаться, таять в зарослях. Запахло болотом, мокрой травой, запели на разные голоса лягушки. Колобок катился, пыхтел, выбирал место посуше. Пока не прикатился.
Болотная гладь расстелилась черными омутами. Пузыри нет-нет да и всплывали, лопались, выпуская воздух, пахнущий тухлятиной. Колобок застыл на кочке и нерешительно покачался.
Водяная гладь надулась, вспучилась большим-пребольшим пузырем – и он не лопнул.
Круглое и гладкое поднялось из воды прямо перед Колобком.
– А ты кто? – пискнул Колобок.
Черное и гладкое не ответило, но Колобок уже догадался.
– Знаю я! – крикнул он. – Ты тоже от бабки с дедкой ушел, всех обманул и сюда прикатился!
Черный Колобок покачался и плавно двинулся к берегу.
– Тебя слепили таким или звери обглодали? – на всякий случай спросил Колобок. – Знаю, знаю! Бабка с дедом совсем жадные, не дали тебе ягодок, чтоб глазки сделать!
Черный Колобок подплыл совсем близко и снова покачался.
– А пошли со мной, покатаемся, мир повидаем? Я за тебя смотреть буду!
В воде булькнуло. Колобок поднялся из трясины.
Белый Колобок увидел, что тот, кто забыл сделать Черному глазки-ягодки, не забыл сделать ему длинные, очень острые зубы.
В синем море
– Ариэль! Ариэ-эль! А-ри-э-эль!
Принц Эрик метался по морскому берегу, пытаясь высмотреть свою немую красавицу. Когда отец велел ему жениться на прекрасной принцессе, Эрик отказался и поклялся, что соединит жизнь только с той, что спасла его в храме.
Он знал, что это не та девушка, которую он увидел, открыв глаза после ужасающей бури. Разум говорил – да, это она, но сердце, непослушное сердце твердило, что только его Ариэль может быть той, кто на самом деле извлекла из морских пучин бездыханное тело и оживила его своим дыханием. Он чувствовал это, когда касался ее маленькой белой руки.
– Ариэ-эль!
Эрик не понимал, почему его прекрасная избранница сбежала.
Они сидели у фонтана, Ариэль как всегда молчала и улыбалась, глядя на него, и весело болтала ногами в воде, распугивая крошечных золотых рыбок.
Пусть придворный старик-звездочет упорно твердил, что Ариэль – дочь духа морского и должна быть изгнана, но Эрик не мог поверить, что столь чистое и невинное создание может быть порождением злых сил.
И он не мог понять, почему рыбки вдруг бросились в разные стороны, а Ариэль вскочила, в ужасе распахнув глаза. Он не успел даже спросить ее, что случилось, как она метнулась прочь из дворца. Пронеслась, точно ветер, в сторону моря. Проклятое синее море!
– Ариэ-эль!
Ему показалось, что вдалеке, среди пены, гребешками курчавящейся на волнах, он увидел свою милую Ариэль. Да, он совершенно точно увидел ее! Тонкие руки, гриву рыжих волос, божественный стан… Ариэль! Если она тонет, он обязан спасти ее, как она спасла его самого!
- Не… сюда! Здесь… погибнешь!
Ветер доносил обрывки слов. Это была она! Она обрела голос! Божественный голос, но такой испуганный!
Принц Эрик сбросил сапоги, скинул одежду и ринулся в море. Он должен был успеть.
Он верил, что доплывет.
Гладкие черные тела с длинными иззубренными хвостами быстро поднимались из глубины.
Терновый венец
Сын короля пробирался сквозь колючий терн. В пророчестве, которое нашептала ему старуха-гадалка, густая чаща должна была приветливо расступиться, освобождая дорогу. Но к Замку никто не подходил так давно, что даже заколдованные деревья забыли о том, что нужно иметь уважение к особе королевской крови.

Принц был молод и смел, поэтому бестрепетно рубил сверкающим мечом иссохшие ветви. Шипастые лапы бессильно царапали его одежду, но не могли остановить. Жара и жажда обуревали отважного путника, но и это не могло помешать ему на пути к цели.
Старый замок тоже подвергся злым чарам. Его прекрасные башни, по легенде блиставшие белым камнем в лучах солнца, исчезли. Стены стали мрачными и покрылись патиной – принцу даже показалось, что они из кованой стали. Благородные формы, над которыми трудился не один десяток зодчих и мастеровых, поплыли и застыли уродливыми наростами. Даже главные ворота превратились в несуразные двери, слегка приоткрытые наружу. Теперь принц точно был уверен, что они превратились в хладное железо. Колдовское наваждение!
Он шел по коридору, не встречая ни единой души, и только голубые болотные огоньки подмигивали ему среди влажной темноты.
Принц миновал большой зал, вымощенный шестиугольными плитами, поднялся по лестнице и вошёл в огромную комнату с великолепным постаментом посередине.
Стремительными шагами принц приблизился, взбежал по черным ступеням и...
Роскошное ложе пустовало.
Изумленно вскинув взгляд, принц тут же побледнел. Крик ужаса застыл на его устах.
На стене, украшенной древним родовым щитом королевства, висел скелет. Нет, только часть его. Принц в безмолвном страхе смотрел на безглазый череп. Прекрасные золотые волосы безжизненными прядями свисали с голой кости. Колючие ветви простирались над ними. Длинный хребет был аккуратно увит лентами. Остальные чудовищные останки покоились на полу.
– Господи… – прошептал принц.
Темное пятно, ранее казавшееся ему тенью на стене, пошевелилось, и на грудь Прекрасному Принцу легли три сатанинских красных огня.
Зверь
Красная Шапочка не боялась ходить по лесу. Говорили, зим пять тому назад тут опасно было даже взрослой бабе пройти, не то что девчонке-оборванке. Но потом, сказывала матушка, люди собрались всем миром и нашли волчье логово. С тех пор о серых разбойниках в этом лесу не слыхали – ни летом, ни зимой.
Но сейчас ей было очень страшно. Мороз потрескивал, кусая деревья, хватал ледяными пальцами за нос, склеивал ресницы. Стоять на месте было так холодно, что зубы стучали, но Красная Шапочка не могла шагнуть дальше.
На снегу цвело багровое. Пятнами, брызгами, полосами. Поперек тропинки и на пару саженей все было перетоптано, кустики поломаны, снег вспахан до самой черной стылой земли. Багровое было всюду – клочьями висело на деревьях, лоскутами цеплялось за оледеневшие ветки кустов.
Смеркалось в зимнюю пору быстро. Назад идти Красная Шапочка тоже боялась. А до домика бабушки надо-то и было всего, что пройти до большой старой сосны, потом еще немножко, через ручей перескочить и по оврагу... Короткая дорога, летом пробежишь – и не заметишь. Зимой не так складно, но тоже удобно. Было.
На старой сосне болталось что-то. Костяной мешок, мокрая шкура. Красная Шапочка смотрела по сторонам, но глаза сами собой возвращались. В повисшем ей чудилось всякое. Страшное.
А если побежать быстро-быстро, то сытый волк не догонит, верно? Мальчишки баяли, что от целой стаи на спор бегали. Брехали, конечно, но деваться куда?
Красная Шапочка пригнулась, подхватила сломанный сук и посеменила по снегу, обходя талые красные проплешины.
За сосной зарычало. Страшно. Не по-волчьи.
– Мамочка!
Взвизгнув, Красная Шапочка бросилась бежать со всех ног, выронив сук. Длинный плащ взлетел в воздух и, видно, она зацепилась им за кусты…
Прокатившись по снегу, Красная Шапочка перевернулась на спину, застонала, испуганно таращась в белый лес.
Воздух задрожал – совсем как летом – и из морозной пустоты вышел Зверь.
У него были круглые желтые глаза. И волчьи зубы. В связке, висящей на шее.
Птенец
– Сто лет уже как куря нетоптаны, жрать нечего совсем, уу, старый, чего с соседом не договорился? Подохнем же с голодухи!
– А ты зарежь пару, глядишь, не подохнем!
– А-а, окаянный, несушек резать удумал? Совсем, пень, из ума выжил!
Старуха привычно и занудно ругалась. Кляла жизнь, судьбу, которая пятьдесят лет назад свела ее со стариком, и больше всего убивалась по курам, что не несутся, оттого как топтать их некому.
Архип мрачно водил оселком по лезвию выщербленной косы и думал, что Маланья права. Зря он полвека назад позарился на груди наливные и бедра неохватные. Была красота, да сплыла, а вот нрав-то мерзкий остался. От такого нрава все дети их по селам другим разбежались, подальше от мамаши языкастой да ядовитой. Оставили стариков куковать.
– Чтоб тебя лихоманка забрала!
Рука дрогнула, оселок соскользнул, и Архип на мгновение вообразил, как берет и косой сносит голову склочной старухе. Словно курице топором. Только, небось, старуха не курица, долго по двору не побегает. Представив Маланью, машущую руками и мечущуюся без головы, Архип развеселился и кашлянул суховатым смешком.
– Чего хохочешь, старый?! – завопила Маланья. – Думаешь, глухая я? А я все слышу! А ну пошел со двора! Иди на курей посмотри, пока не перемерли все, тьфу, напасть божья!
Кряхтя, Архип поднялся с солнечной завалинки и похромал к сараю. Курятник он не любил. Мрачно там было, пыльно, да и воняли куры изрядно. А еще орали и гадили.
Но на этот раз в курьем царстве стояла тишина. Архип удивленно повертел головой, пытаясь найти хоть одну наседку, и ясно понял, что теперь бабка его со свету точно сживет. Куры-то пропали все!
Поминая бога и черта, Архип потащился вдоль гнезд, с надеждой заглядывая в каждое. Пусто было везде, а в углу сараюшки он еще и в лепешку какую-то вляпался. Пахучую – аж страсть. Напрягая глаза, Архип вгляделся в темноту. Там было что-то странное.
Бочком-бочком дед подобрался к странному. Долго смотрел, тер глаза кулаками, пока не поверил. Яйцо! Зело огромное, как у басурманской птицы страуса. Говорят, такое яйцо, если на свинюшку упадет, зашибет сразу же. Правда, страусы яйца все ж в скорлупе нести должны, а тут…
Яйцо треснуло. Дед Архип отшатнулся. Верхушка раскрылась, и оттуда, быстро-быстро шевеля лапками, полез звереныш. Не куренок, но мерзость многоногая. Фу ты! Архип попятился.
Ножки шевелились, щупали воздух, хвост мотался, и диво мерзкое будто смотрело по сторонам, ища мамку. Или пищу.
Архип быстро-быстро поковылял к выходу. За спиной раздался шорох. Архип прибавил ходу и, наконец, выскочил из сараюшки в белый свет. И едва не натолкнулся на Маланью.
– Ну что там? – визгливо спросила она, уперев руки в бока. – Чего руки-то пустые?
"Задрала, карга", – с ненавистью подумал Архип.
– Ох, старая, – медовым голосом сказал он. – Ты глянь, какое наша курочка яичко снесла! Не простое!
– Какое такое яичко? – заворчала Маланья, но все-таки отпихнула деда Архипа и потянула за ручку двери, кряхтя и держась за бок.
Ух, ведьма.
– Да золотое, – захихикал Архип, позволяя ей ступить внутрь. – Сама глянь, вон в уголочке расположилося!
Тварь многоногая, должно быть, порадуется жирной пище.
– Ах ты господи!
Бабка в сарае взвизгнула, тут же забулькала, будто подавившись чем-то, и вслед вовсе умолкла. Мягко грохнуло, будто куль с мукой уронили.
Дед Архип улыбнулся, подслеповато щурясь на осеннее солнышко, и аккуратно закрыл дверь на засов.
Чародейка
Свет мой, зеркальце! Скажи
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?
Королева держала зеркальце перед собой, пристально вглядываясь в идущую волнами поверхность. Зеркало никак не могло успокоиться и показать ей тот облик, которого королева так жаждала. Пусть завистливые языки плели, что черное не в моде, ей-то лучше знать. Недаром она потратила столько времени над старинными книгами. Так долго искала, как навечно остановить бегущее время! Чтобы больше не меняться. Не стареть.
Зеркало застыло, так и не разгладив волны.
Ты прекрасна, спору нет,
Только мой тебе совет:
Поверни заклятье вспять,
С ним нельзя вот так играть…
Королева зашипела от злости и швырнула болтливую стекляшку об пол. Зеркало ударилось о каменные плиты, разлетелось на осколки, успев тонко и пронзительно вскрикнуть напоследок.
Этот вскрик, словно лопнувшая струна арфы, заставил лопнуть что-то внутри самой королевы. Он застонала, сжимая зубы и чувствуя, как тяжело и часто бьется в горле что-то темное, хищное, умоляющее выпустить его наружу.
Живот скрутило болью. Королева потянулась обеими руками, чтобы схватиться за болящее место, и внезапно впервые увидела, какими страшными стали ее беленькие руки, тонкие пальцы… Черные, иссохшие, страшные и костлявые. Ее прекрасная резная корона мигом стала слишком тяжелой для лебединой шеи, потянула голову назад. В глазах стремительно темнело, веки закрывались сами собой и словно... запечатывались. Зарастали.
Почему она не послушала зеркало?! Почему, почему?!
Королева запрокинула голову, разинула пасть и пронзительно закричала.
Огромное полупрозрачное брюхо вздрогнуло.
Время первой кладки наступило.
Первенец
– О-ой, господи, лишенько, горюшко-то какое! Что ж делается, царь-батюшка!
Повитуха выла. Царь Салтан нахмурился, нетерпеливо притопнул и велел крикливую бабу немедля привести в чувство. Верный Сенька лихо отвесил пару затрещин повитухе, отчего та мигом заткнулась. Только всхлипывала тихонько и таращилась на царя безумными глазищами.
– Говори, что приключилось, – строго приказал Салтан. – Что с царевной моей? Ежели не уберегли – живьем в землю зарою!
– И-и… – начала повитуха.
Сенька показал бабе кулак, и она вновь умолкла.
– Говори! – рявкнул Салтан. – Где мамки да няньки, почто царицу не опекают?
– Да все мамки да няньки, как смертушки белые, лежмя лежат, очами закатили-ись, – плаксиво затянула повитуха.
Царь Салтан встал, бледнея от гнева. Повитуха попятилась и, мелко крестясь, вдруг быстро-быстро забормотала:
– Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку… Ой батюшка-а!
Села прямо на пол и завыла, пуще всякой плакальщицы.
Не чуя под собой ног, Салтан кинулся на женскую половину дома. Подбегая к наглухо закрытым дверям, он услышал пронзительный вопль. Истошный, голодный и требовательный.
"Живой младенчик-то", – подумал царь и с силой распахнул створки.
– Ох ты, лишенько! – вырвалось у него.
Мамки да няньки, чернавки да сенные девушки – все вповалку лежали на дубовых полах, бледные да синие, как утопленницы. И царица его, зазноба сердечная, лежала. Чревом наружу вывернутая, багряным разукрашенная. Мертвая.
– А… а…
Злая незримая рука стиснулась на горле царя. Салтан дышал, но молвить не мог ни слова.
"Младенчик, младенчик же плачет!" – стучала в голове мысль, как птица в клетке.
Еле ступая, царь подошел к ложу, трясущейся рукой провел по глазам и наклонился, чтобы увидеть.
Красное, сизое, смрадное – ударило в голову тяжелым духом, закружило, поволокло в омут.
Червь диавольский, что терзал утробу царицы его, повернул слепую голову, раззявил пасть и снова заверещал.