Венецианское зеркало

Псише – большое напольное зеркало, – когда-то стоявшее в доме дедушки, доставшееся ему от его дедушки, а тому от его…, со временем перебралось в дом моих родителей, а теперь в дом, который купил, уйдя на пенсию по выслуге лет из Разведывательного сообщества Соединённых Штатов, в некорпоративном посёлке Роквуд, графство Сомерсет, штат Мэн, на берегу озера Мусхед с видом на гору Кинео.
Само зеркало, изготовленное венецианскими мастерами из муранского стекла, в конце восемнадцатого века или начале девятнадцатого было во Франции обрамлено литой бронзовой рамой, которая, даже в наше время, великолепно смотрелась благодаря своему сдержанному блеску и патине. Раму обвивали кольца с цветочным орнаментом, дарящий окружающим чувство многовекового праздника, уверенно стоящей на широко расставленных звериных лапах, что присуще стилистике ампира.
Будучи мальчуганом, глядя на своё отражение, невольно задавался вопросом: действительно ли тот, кто смотрит на меня из зеркальной глубины — это я?  Как же так, ведь у него сердце с другой стороны, полушарии в его голове поменялись местами… Но эти мысли тут же улетучивались, как только отводил взгляд от зеркала.
Я был юношей, когда дедушка, как бы вскользь, сказал: "Это зеркало непростое… Оно способно … ". Тогда дедушка, наверное, решил, что ещё не время говорить о его способности и поэтому оборвал фразу.
Давно уже нет ни дедушки, ни родителей, мои дети обзавелись семьями и разъехались по штатам.
- Сын, - как-то сказал мне папа, стоя возле зеркала, - хотел попросить тебя о том, о чём просил меня мой папа - не продавай псише, сколько бы денег за него не предлагали… 
А суммы, которые готовы были выложить, жаждущие приобрести столь ценный раритет, были значительны… И посему, во избежание искушения, на семейном совете было принято решение перевезти псише в дом, в Роквуде, в семистах шести милях от Вашингтона, которые можно покрыть за двенадцать часов езды на машине, за три дня – на велосипеде и одиннадцатью днями - пешим ходом.
Выражая дань уважения псише, следуя традиции, я выделил ему отдельную комнату, закрывающуюся на ключ, оберегая его покой от любопытных ручонок малолетних внуков, периодически навещающих деда, убежавшего на неопределённое время от вашингтонской суеты в лесную и озёрную тишь…
Сейчас, думаю, будет уместным вспомнить о разговоре между мамой и папой, невольным свидетелем которого стал. Получив увольнение на неделю – в то время только начинал службу в подразделении особого назначения, - вернулся домой в тот момент, когда папа возвратился из командировки…
Его командировки случались редко, но длились достаточно долго – месяц и больше. "Какие могут быть командировки у успешного риелтора, загруженного работой под завязку?.." – думал я, когда папа объявлял, что уезжает…
Так вот, когда зашёл в дом я услышал голос мамы из соседней комнаты:
- Всегда, когда возвращаешься из своего Зазеркалья, ты немного другой.
- Лучше или хуже?
- Не лучше и не хуже… Просто немного другой...
— Это, наверное, влияние моего визави.
Чувствуя неудобство своего положения, я, хлопнув дверью, выкрикнул:
- Я пришёл! Есть кто-нибудь в этом доме поприветствовать моё возвращение?
Я не донимал папу расспросами о его "командировках", надеясь, что когда-нибудь он сам мне всё расскажет… Но однажды он не вернулся из неё…
Мои будни в Роквуде были загружены рутинным распорядком, и тем не менее всегда по утрам начиналось с фразы: "С чего начнём?!". В распорядок входила утренняя пробежка по лесу, завтрак и… написание мемуаров - желание оставить след о себе в жизненной суете родных и близких. Мне было, что рассказать. Порой воспоминания захватывали меня настолько, что я мог сидеть с утра до вечера, строя из них литературные предложения. Уж насколько они литературны, определят мои будущие читатели, если, конечно, я их допишу, а они соблаговолят прочитать… Периодически занятие мемуарами вытеснялось рыбалкой или охотой на лося, когда подходил сезон. Согласно правилам штата Мэн, охотники на лосей должны носить один предмет одежды ярко-оранжевого цвета. Таким предметом у меня была широкополая шляпа, превращающая меня в гриб-переросток…
Штат Мэн хорош тем, что малонаселён, идеальную климатическую картину могут испортить только летние штормы с громом и молниями и, конечно, разрекламированными ужасами, которыми он полон, согласно публикациям Стивена Кинга.
Всё началось, когда день клонился к вечеру, я сидел в кресле-качалке, с наслаждением попивая виски, читал рассказы Эдгара По, изредка бросая взоры на окно, за которым лил осенний дождь и ветер порывами набрасывался на деревья, а те, словно капризные девчонки, никак не желали полностью обнажиться.  Вдруг ветер сменил направление и крупные дождевые капли ударили в окно, обильно смочив его, а вслед за ними ветер гнал листья… Красные, жёлтые, листья, ещё окончательно не потерявшие зелень, прилипали к нему со шлёпаньем и, когда окончательно отгородили меня от заоконной небесной серости, начали медленно сползать, как занавес-таинство… Заворожённо смотрел на окно, с тревогой ожидая то, что скрывал от меня занавес… Он опустился…, и я увидел рыжего, голубоглазого, веснушчатого, босоногого мальчугана в жёлтой выцветшей рубашке и в красных коротких штанишках, державшихся на одной лямке, переброшенной через правое плечо, вторая – расстегнулась и свисала, преданно прижимаясь к ноге. Мальчуган улыбался…
Стук сердца отдавался в висках… Я узнал его и, понимая, что этого не может быть, тянулся к нему, пытаясь встать с кресла, но бессилие, вдруг навалившееся на меня, повергло в сон.
Я стоял перед огромной бордовой дверью с под стать ей чёрной металлической ручкой… Стоял?.. Нет!.. Я, как и дверь, висел в воздухе…
"Для чего нужна дверь, если её можно обойти с любой стороны, подлезть под неё или вскарабкаться, чтобы заглянуть, что за ней?".
Я обошёл её – за ней ничего не было… Тогда решил открыть дверь… Взгляд упёрся в непроглядную черноту, которая напомнила мне о существовании всепоглощающей чёрной дыры, но тем не менее сделал осторожный шаг вовнутрь, подстёгиваемый любопытством, удерживая дверь открытой…
"Странно, что свет снаружи не разбавляет черноту…", - промелькнула мысль перед тем, как дверь втолкнула меня и… исчезла вместе с чернотой. Я стоял внутри цилиндра с зеркальными основаниями и зеркальной боковой поверхностью. Между мной и зеркальной поверхностью по кругу двигались горящие свечи, разбрасывая тени и тут же высвечивая мои зеркальных отражения… Я видел себя смеющимся и плачущим, гордым и униженным, ласковым, безжалостным, трусливым… От этой круговерти проявлений моей сути кружилась голова и, от неудержимого желания вырваться из этого зеркального безумия, закричал… и проснулся.
Я с восторгом наблюдал в окне, как к верхушкам деревьев подбирается рассвет; появился над ними кусочек пылающего солнечного диска; слушал, как всё живое воздаёт хвалу пробуждающемуся новому дню… Настроение было замечательным от того, что давно так не высыпался, хотя показалось странным, что уснул в кресле-качалке, а сон, который помнил в мельчайших подробностях, свёл к, брошенной в комнатную пустоту, фразе: "Что только не приснится…".
Налюбовавшись рассветом, я решительно встал с кресла и, потерев ладони, проговорил: "С чего начнём?!".
Бежал легко по утоптанной лесной тропе, улыбаясь игривым солнечным лучикам, пробившимся сквозь лиственную преграду, с целью меня ослепить…
Споткнулся на ровном месте и, как результат, растянулся на тропе во весь рост, приправляя падение нелитературной лексикой.
Я ещё не успел подняться, как услышал смешок, потом из-за дерева появилась рыжеволосая, веснушчатая, голубоглазая голова, а вслед за ней и весь мальчуган в жёлтой выцветшей рубашке, красных коротких штанишках, державшихся на одной лямке, а вторая волочилась по опавшей листве.
- Ты ведь знаешь кто я? – спросил мальчуган, наблюдая, как я медленно поднимаюсь на ноги, отряхиваю налипшую листву – тяну время с ответом…
- Я – твоё зеркальное отражение в семилетнем возрасте, которое ты спрашивал: "Тоже наблюдаешь за мной из своего Зазеркалья?.. ", - проговорил мальчуган, не дождавшись ответа.
Я смотрел на себя семилетнего и чувствовал, как улыбка умиления расплывается на губах.
- Знаешь, я давно перестал удивляться, - сказал я ему.
- Понимаю, - мальчуган кивнул головой, - ведь ты столько лет проработал в спецотделе, занимающемся паранормальными явлениями… Скажи, ведь догадывался, что исчезновение папы связано с псише, стоящим сейчас в запертой комнате?.. Почему не пытался раскрыть тайну его исчезновения?
- Не хотел, чтобы нашей семьёй занимался спецотдел… Ведь, как я понимаю, с этим зеркалом связано не одно наше поколение… И ещё… Я знал, что когда-нибудь завеса тайны псише приоткроется и для меня… Ты ведь здесь именно для этого?
Мальчуган подошёл ко мне, задрав голову, пристально посмотрел взрослым взглядом, сказал: "Зазеркалье нуждается в твоей помощи" и исчез.
Я всегда придерживался принципа, высказанного Октавианом Августом: "Festina lente" – "Торопись не спеша".
Принимая душ, вспомнил: папа отправлялся в "командировку" без чемодана и даже без сумочки, с которой он не разлучался, выходя из дома, потому что в ней лежали водительские права, ключи, портмоне… Папа целовал меня в голову – я тогда был ещё мальчишкой - и, прощаясь с мамой отмашкой руки, заходил в комнату с псише… После чего, начинала суетиться мама, уводя меня подальше от комнаты. А когда через некоторое время я заглядывал в неё в поиске папы…
- Ты что, не заметил, как подъехало такси, и папа вышел из дома? – с удивлением говорила мама. – Ты не видел, как он махал тебе рукой?..
Я представлял машущего мне папу и готов был расплакаться от того, что, не помахав в ответ, обидел его своей невнимательностью…
Надев джинсы, футболку, кроссовки фирмы "Nike", вошёл в комнату, в которой одиноко стояло псише. Моё мутное отражение смотрело на меня из зазеркальной глубины сквозь тонкую пылевую завесу – результат моего долгого непосещения комнаты. Отдавая дань старине и мысленно извиняясь за своё непочтение к ней, добросовестно протёр псише от верхушки до кончиков лап… Какое-то время стоял перед зеркалом, глядя на своё отражение, в ожидании чего-то… Готов был уже уйти, но в зеркале рядом с моим отражением появился рыжий мальчуган, держа на вытянутых руках красный двоичный символ включено/выключено – кругляшок, разорванный сверху палочкой.   
Я коснулся рукой символа, который тут же сменил цвет на зелёный, после чего в зеркале появилась женщина в чёрном, сидящая в отдалении спиной ко мне перед экраном компьютера. Мне почему-то показалось, что она концертирует, исполняя на щёлкающих клавишах механической клавиатуры своё новое произведение, выражая чувства подёргиванием хвостика волос. Вдруг щёлканье прекратилось и она, резко развернув стул на сто восемьдесят градусов, устремила на меня, сияющее улыбкой, лицо.
- Мистер Арчи Фримен! – воскликнула она. – Долгожданный гость… Заходите же!.. Заходите!
Она встала со стула и, сохраняя улыбку, смотрела на меня в ожидании решительного шага… И когда я сделал его, она ринулась навстречу с протянутой в приветствии рукой.
- Ализа Валенс, - представилась она, крепко сжимая мою руку. – Я была куратором вашего отца, Чарли Фримена, и деда, Джорджа Фримена… - сделав паузу, встретившись с моим удивлённым взглядом, продолжила: - Понимаю, мистер Фримен, на моём лице ни морщинки, в волосах ни сединки и взгляд глаз не затуманен усталостью жизненных лет… Нет-нет, я не страдаю комплексом бессмертности, просто старею очень медленно… Присядем, мистер Фримен, - Ализа Валенс сделала жест рукой в сторону, стоящих напротив друг друга, кресел.
Потрясение от перехода по ту сторону зеркала сменилось любопытством, и я оглядел огромный зал, в котором оказался… Он был похож на музей антикварной мебели – в юности я был увлечён стариной, мог часами листать альбомы с антиквариатом, восхищаясь его красотой… В этом зале видел, как Романтический стиль сливался с Готическим, стиль Ренессанс и Барокко, с лёгким и изящным Рококо… Я видел даже мебель Чиппендейла… Кресла, к которым мы подошли, были в стиле Директории с атласной золотисто-жёлтой обивкой и вензелями на спинках. Между ними на гнутых трёх ножках стоял круглый, инкрустированный золотистым узором, столик из красного дерева. В небольшом отдалении красовалась китайская Коромандельская ширма эпохи Мин с прорезным декором, перламутром и многослойным чёрным лаком.
- Может вы, мистер Фримен, желаете ваш любимый коктейль Водка мартини, - с хитринкой проговорила Ализа Валенс, - который взболтать, а не смешивать, и украсить оливкой, насаженную на деревянную шпажку…
Уловив мой недоумевающий взгляд, садясь в кресло, она сказала:
- Зеркала всё помнят… Кстати, сон, который вы видели, - обязательная проверка кандидата на вход в Зазеркалье – зеркала должны познать вас… - Ализа Валенс сделала паузу и, устремив взгляд на меня, решительно проговорила: - Вы здесь, чтобы прояснить судьбу вашего отца…
- Сейчас, когда после его исчезновения прошло столько лет! – возмутился я.
- Всё это время мы не переставали искать Чарли, но не смогли определить координаты места и времени последнего его посещения Зазеркалья. Только вы, мистер Арчи Фримен, пройдя сквозь ваше псише, можете узнать их – эта информация отложится в вашем подсознании, точнее, вы уже ею владеете и осталось только её извлечь…
- Так извлекайте! – выкрикнул я.
- Вся сложность в том, - невозмутимо продолжала Ализа Валенс, - что у нас с Чарли было заключено соглашение - сын его, Арчи Фримен, ни при каких обстоятельствах, даже его смерти, не войдёт в Зазеркалье и, что он, Чарли Фримен, является последним из Фрименов, состоящий в Дозорной Службе…
Я, пристально глядя на Ализу Валенс, ждал продолжения её рассказа.
- Зайти в Зазеркалье — это практически то же самое, что и путешествие во времени. Зеркало считывает с подсознания место назначения и… вуаля! Правда, не каждое зеркало связано с Зазеркальем – только старинные венецианские зеркала, сделанные из муранского стекла с уникальной отражающей поверхностью… И далеко-далеко не каждый человек, даже обладающий венецианским зеркалом из муранского стекла, способен войти в Зазеркалье… Такая способность передаётся генами… Мы не нарушили обещание вашему отцу, потому что сейчас вы находитесь как бы внутри зеркала… Мы не предлагаем вам службу в Дозоре, мы только просим один раз войти в Зазеркалье с целью раскрыть причину невозвращения вашего отца.
- Конечно же, я согласен.
Ализа Валенс понимающе кивнула головой, встала с кресла, подошла к Коромандельской ширме и жестом подозвала меня… За ней стояло псише, отличавшееся от моего, только бронзовой рамой, в которую вместо спокойствия цветочных колец вплелись злобные драконы с разинутыми пастями.
— Это самое старое венецианское зеркало – оно отыщет в уголках вашего подсознания необходимую информацию… И если вы готовы войти в Зазеркалье…
Я вошёл.
За моей спиной были вечерние сумерки, а предо мной в отдалении огни фейерверка, разрывая небесную темень, спорили в красоте с угасающим солнцем… и гомон, в котором слились и смех, и громкая речь…
Карнавал!..
Он поглотил меня невероятным многообразием костюмов, масок, которые освободили их владельцев от истинных эмоций, чувств, переживаний и открыли им путь в мир фантазий, существующий по другую сторону карнавального атрибута. Маска делала своё дело, скрывая лицо, уравнивая на время бедных с богатыми, знаменитых с неизвестными… убийц с жертвами.
Меня кто-то дёрнул за край кармана джинс… Сначала увидел внизу широкополую шляпу, а когда её владелец задрал голову, и шляпа соскользнула на затылок, высвободив упругие кудряшки волос, моему взору предстал карлик, смотрящий на меня широко открытыми, восхищёнными глазами, словно перед ним стоял сам Андриано Челентано, держа в руках свёрток.
- Синьор, - сказал он, протягивая его, - не соизволите ли надеть домино и маску - подарок распорядителя карнавала.
С почтением взяв свёрток, я облачился в чёрный плащ с капюшоном и маску.
По-прежнему глядя на меня восторженным взглядом, карлик закружился, выкрикивая: "Карнавал!.. Карнавал!..". В подтверждение его слов, огни фейерверка осветили площадь.
- А теперь, синьор, по случаю карнавала, - Бароло – король вин и вино королей! – прокричал карлик, доставая из кожаной сумки, висевшей на плече, бутылку и бокал. 
Такой мордашке трудно отказать, но привычка, если хотите профессиональная, не пить, не есть в сомнительных местах… Отработанным за многие годы приёмом, выплеснул содержимое бокала перед тем, как пригубить, отразив на лице восхищение напитком и проговорив: "Вкуснятина", вернул бокал карлику, который тут же растворился в праздной толпе.
Я брёл среди показной карнавальной распущенности, понимая, что нормальному человеку полезно хотя бы пару раз в году по-хорошему "сойти с ума", тем более под прикрытием маски…
Чугунные столбы, увенчанные газовыми фонарями, окружали площадь карнавальным почётным караулом. Проходя в небольшом отдалении от одного из них, вдруг почувствовал на моём плече чью-то руку. От неожиданности поперхнулся и закашлялся.
- Ты кашляешь? – прогнусавил кто-то за моей спиной так, словно радуется этому кашлю.
Я резко обернулся. Тот, кто стоял предо мной был чуть выше меня - за счёт обуви на платформе, - в таком же чёрном домино, только вместо капюшона, безвольно лежавшего на спине, голову прикрывала чёрная треугольная шляпа, а лицо полностью скрывала, напоминавшая тупой клюв, чёрная маска Баута, узконосость которой сдавливала крылья носа, искажая голос, придавая ему гнусавость… Из глазных отверстий маски на меня пристально смотрели остекленелым взглядом серые воспалённые глаза с расширенными зрачками.
- Маска, а я тебя знаю… - прошептал он и, наклонившись ко мне, спросил: – Ты приболел?
Он так был похож на чёрного ворона, предрекающего беду…
Я вновь закашлял – интуитивно чувствовал, что следует его продолжить.
- Нет, просто поперхнулся, - проговорил я сквозь кашель.
- Ну-ну… - бросил он. - Пойдём со мной… Мне есть, что тебе рассказать…
Он шёл вприпрыжку, повернувшись ко мне спиной, отбрасывая по сторонам под плащом руки, превращая его полы в вороньи крылья.
Но вот он замедлил ход, остановился у двухэтажного дома из красного кирпича с высокими арочными окнами, от которого веяло стариной, хмыкнул и резко повернулся ко мне. Склонив голову набок, всматриваясь в мои глаза, зло прогнусавил:
- Маска, а я тебя знаю! Ты Арчи Фримен, сын Чарли…
Я не знал, как реагировать, поэтому зашёлся кашлем.
Не обращая внимание на мой кашель, он направился к огромной бордовой двери.
- Добро пожаловать в моё палаццетто! - прокричал он, толкая дверь и снимая на ходу маску, сбрасывая шляпу, освобождаясь от домино.
Мы стояли напротив друг друга в огромной прихожей, освещённой свечным мерцающим светом. Я тоже снял маску, давая ему возможность рассмотреть меня.
Чёрный фрак и чёрные панталоны на штрипках усугубляли его худобу; чёрный шейный платок обвивал стоячий воротник белой рубашки, которая была продолжением бледного ассиметричного лица со скошенной левой бровью, придающей ему половинный плаксивый вид; высокий лоб, острый тонкий нос, нависающий над небольшими усами и удлинённые чёрные волосы – встрепенувшиеся, не успевшие улечься перья ворона…
- Ты очень похож на отца… - проговорил он, всматриваясь одурманенным взглядом. – Когда-то у меня было два друга. Мы вместе служили в Дозоре… Их звали Чарли и Фортунато… Ну да, я стал употреблять наркотики…, ну да, я подводил Дозор…, но мои друзья, Чарли и Фортунато, не должны были голосовать за отстранение меня от Дозора… Я так долго был погружён в свои мысли, что, казалось, ещё немного и лишусь разума… И только вспомнив, о девизе моего рода: "Никто не оскорбит меня безнаказанно!", всё встало на свои места… Как это я начал свой рассказ, забыв представиться! - вдруг выкрикнул он, сделав недоумённый жест руками. – Монтрезор из рода Монтрезоров, чья усыпальница находится за этой дверью, - он ткнул пальцем в сторону деревянной двери с коваными навесами и круглой витой ручкой, покрытые красной слоящейся ржавчиной, и хмыкнул: – совмещённая с винным погребом, куда я хотел бы тебя пригласить. Предлагаю по случаю нашего знакомства раскупорить бочонок амонтильядо.
Монтрезор потёр руки в предвкушении удовольствия. 
Он снял два факела, висевшие по сторонам двери в усыпальницу, и стал медленно гасить свечи прихожей, задувая их...
Дымок отрывался от фитиля и превращался в запах, который почему-то показался мне запахом смерти…
Последней свечкой Монтрезор зажёг факелы и, задув её, вернул в подсвечник.
Дрожащее пламя факела освещало отшлифованные временем каменные ступени лестницы, делающей множество поворотов, и погружающие меня в сырую, холодную глубину подземелья. Монтрезор шёл сзади и я мысленно обращался к нему ступать осторожно… Но вот мы оба достигли дна…
Приторный запах сырости, перемешанный с запахом древности, вызвал у меня неподдельный приступ кашля.
- Давно ли у тебя этот кашель? Давай вернёмся. Твоё здоровье для меня драгоценно – ты сын моего друга. – протараторил Монтрезор и добавил: - Хотя и предавшего меня… 
- Нет-нет, вы должны рассказать мне об отце… А как с обещанным бочонком амонтильядо? – проговорил я, сдерживая кашель.
- Конечно, конечно, - сказал он.
Какое-то время шли молча… Я, идя за ним, периодически подкашливал… Факелы высвечивали стены подземелья, в вырубленных нишах которых стояли саркофаги… Между нишами рядами лежали бутылки…
- Посмотри, - подняв факел, с восторгом заговорил Монтрезор, - какая белая паутина покрывает стены подземелья. Как она сверкает!.. Это селитра…
Я закашлялся.
- Однако следует принять меры предосторожности. Глоток этого медока защитит тебя от вредного действия сырости.
Из длинного ряда бутылок, лежащих посреди плесени, Монтрезор взял одну и отбил горлышко.
- Выпей, - сказал он, протягивая её мне.
- Я, пожалуй, откажусь, - прохрипел я, заходясь кашлем.
- Как скажешь… А я выпью… Я выпью за твоё здоровье и за здоровье всех тех, кто меня когда-нибудь обидел. – Монтрезор поднёс бутылку к губам с циничной усмешкой.
- Вы обещали рассказать мне об отце, - напомнил ему я.
- Конечно, конечно, мы скоро придём, откупорим бочонок амонтильядо, и я всё, всё расскажу тебе.
В молчании мы прошли под низкими арками, спустились по ступеням и оказались в небольшом подземелье, в котором воздух был настолько спёрт, что его еле-еле хватало для поддержания огня факелов.
Факел Монтрезора высвечивал его нездоровый блеск глаз, оглядывающих свод подземелья.
- Смотри, - шептал Монтрезор и его шепот эхом проносился по подземелью, - селитра хлопьями свисает со сводов. Мы находимся под самым руслом реки. Вода просачивается сверху и каплет, каплет на кости, которые порой кажутся живыми…, когда под ними пробираются крысы… А вот и бочонок амонтильядо…
Он наклонился над одной из горок костей. Свободной рукой Монтрезор отбрасывал кости в сторону до тех пор, пока не показался бочонок.
- Видишь, я не обманул тебя… Но ты ведь не станешь пить амонтильядо? – не дожидаясь ответа, ногой он вновь укрывал костями бочонок.
Войдя в это небольшое подземелье мне бросилась в глаза, вырубленная между двумя столбами, удерживающими свод, ниша размером чуть больше метра в глубину, около метра в ширину и около двух метров в высоту. В стену ниши вделаны два кольца на расстоянии чуть больше полуметра друг от друга. С одного свисала цепь, с другого – замок.
"Достаточно несколько секунд, чтобы обернуть цепь вокруг талии и защёлкнуть замок", - промелькнула у меня мысль.
- Не странно ли, что и Фортунато, и Чарли, и ты, Арчи, вошли в Зазеркалье во время карнавала? - шёпотом заговорил Монтрезор, когда бочонок был окончательно погребён в костях… Но его шёпот под сводом подземелья был громок. - Я ждал вас… Тебя особенно долго… Вас всех встречал мой карлик, предлагая испить Бароло – король вин и вино королей… А потом вы начинали кашлять… Знаешь почему?.. Потому что оно было отравленным, и оно… обессиливало вас. Никто не оскорбит меня безнаказанно!
Я ждал того, что Монтрезор был намерен сделать по окончанию своих слов…, но, как и думал, мне хвалило нескольких секунд разместить его в нише вместо себя, охваченным цепью.
- Да не пил я Бароло, - сказал с усмешкой Монтрезору, на что тот понимающе закивал головой.
Меня удивило, что там, в нише, Монтрезор вовсе не выглядел побеждённым.
- Что произошло с моим отцом и Фортунато?
- Видишь две относительно свежие кладки между колоннами? Если вдруг ты вскроешь одну из них и из неё со звоном бубенчиков вывалится колпак, знай – это могила Фортунато – он был одет арлекином: яркое разноцветное трико, а на голове этот остроконечный колпак с бубенчиками… - кривая ухмылка скользнула на его лице. - Уж не хочешь ли ты меня замуровать в этой нише, в моём же подземелье?
Монтрезор истерически засмеялся, а потом его тело забилось в конвульсиях… И в какой-то момент он превратился в ворона… Взлетев под свод подземелья, ворон каркнул так, что оно содрогнулось и рухнуло!..
Я нашёл себя, вновь сидящим в кресле-качалке. Голова раскалывалась от боли. У моих ног на полу лежал томик Эдгара По и пустая четырёхгранная бутылка "Jack Danial's".
Сопроводив процесс вставания с кресла жалобным щенячьим повизгиванием и бросив взгляд в окно, за которым маленький вихрь пытался заставить опавшие листья научиться летать, поплёлся во двор в надежде, что свежий воздух облегчит моё состояние. Но как только вышел за порог, забыл о головной боли - я не увидел ни озера Мусхед, ни горы Кинео… Голая степь с пожухлой травой… Огляделся… Вместо аккуратных домов моих соседей, стояли покосившиеся избёнки со слепыми окнами… Да и мой дом был не лучше. Огромное ветвистое дерево стояло в моём дворе – единственное во всей округе. У маленького вихря не было другого места, где можно было б поиграть листвой… Длинные, частично оголённые ветви дерева склонялись над укрытым листвой надгробием, на стеле которого восседал, раскачиваясь, ворон.
"Я по-прежнему нахожусь в своём кошмаре?!".
Чувствуя, как искривилось в ненависти моё лицо, ринулся в сторону ворона, а тот, огрызнувшись карканьем, взлетел на ветку дерева, наблюдая за мной с высоты.
Освободив от листвы надпись на стеле, прочитал: "Чарли Фримен"…
Опустившись на колени перед надгробием, склонив голову, я заплакал… Мне было жаль отца, чья могила затерялась в никому не ведомом Зазеркалье…
Глядя на надпись, в глубине души я не верил, что могила, над которой я плачу, действительно могила отца, ведь Монтрезор уверял, что замуровал его в нише подземелья… Не делать же эксгумацию в этом Богом забытом месте…
Плача, провёл рукой по плите в желании и её освободить от листвы… Что-то острое прошлось по пальцам - вся плита надгробия была покрыта зеркальными осколками. Я видел, как капли крови срывались с пальцев рук и исчезали в зеркальной глубине.
Из оцепенения меня вывело воронье карканье. Я поднял глаза. Ворон наблюдал за мной с высоты, продолжая раскачиваться и склоняя голову то в одну то в другую сторону, словно хотел сказать: "Знаю, что ты хочешь спросить. Так спроси!".
Когда вошёл в дом, уже начало смеркаться. Первым делом направился в комнату, где стояло псише… Я увидел пустую бронзовая раму, в которую вплелись злобные драконы с разинутыми пастями!
"Оно не моё!" – прошептал так, будто хотел убедить в этом весь мир.
Усаживаясь в кресло-качалку, я хотел верить… я надеялся, что завтра проснусь в своём доме, с которого видна гора Кинео…
В чёрной ночи каркал ворон.
"Знаю, какой вопрос он хотел услышать от меня: "Вернусь ли когда-нибудь из Зазеркалья?". А в ответ он бы каркнул: "Никогда!", - подумал я перед тем, как уснул.