Вояж

Отрок, чинивший Кощею перья (иногда бессмертный старик любил писать стоя за конторкой — по старинке) и читавший утренние новости, отклячив тощий зад и не дыша, прильнул к замочной скважине.

За дверью кабинета творилось странное. Кощей в спортивном трико, выработанном, естественно, из лучшего индийского кашемира, сидел на гребном тренажёре, грёб (нужно ли упоминать, что споро и ладно) и пел во весь голос французскую песню «Вояж».

Рядом с ним, в виртуальных очках и перчатках, надетых на все четыре лапы, совершал диковинные прыжки и кульбиты взъерошенный, яростный кот Баюн. При этом он умудрялся подпевать властелину тридесятого, издавая совершенно непередаваемые мявы при каждом слове «Вояж». Очевидно, Баюн играл в какой-то симулятор охоты за птичкой или бабочкой (а, может быть, в квидич — кто их, волшебных котов, поймёт).

— Готовится батюшко? — Отрок подпрыгнул и обернулся. Сзади стояла дородная кухарка с подносом в руках.

— К чему готовится? — спросил любопытный юнец. Страх быть пойманным был велик, но еще больше был страх не знать чего-то, о чём уже судачили на дворцовой кухне.

— Дак ведь в немецкие земли собрался, отец родной. — В добром голосе бабы сквозило легкое неудовольствие. — Тут, вишь, его плохо поят-кормят. Решил иноземного гостеприимства попробовать.

— На октоуберфест? — восхитился отрок.

Кухарка кивнула и неожиданно прикрикнула.

— А ты что стоишь, рот раззявя, и выспрашиваешь? А ну открывай дверь!

Дверь открылась, впустила плавно двигавшуюся, чтобы не расплескать то, что стояло на подносе, кухарку и закрылась. Отрок прильнул к скважине, но теперь уже ухом.

— Изволь откушать, батюшко, — ласково пропело за дверью. — Подкопченая морковь со свёклой, ботвинья свежая с льезоном из перепелиных яичек, хлеб аржаной, без — тут была небольшая заминка — безглупеновый, как ты любишь. Квас белый, монастырский, с изюмом.

Отрок облизнулся и тут же получил дверью по уху. Разъяренная красная кухарка вылетела из комнаты, теряя на ходу войлочную туфлю. Всунула подслушивавшему в руки поднос со сбившейся на сторону салфеткой и тихо-тихо (чтобы кто не услышал) буркнула:

— Не будут! Худеют! Место для пива мерзкого и колбас ихних химических готовят! Ну, ничего! — и, погрозив неизвестно кому крепким кулаком, удалилась, подпрыгивая на одной ноге, потому что на другую всё никак не могла натянуть слетевшую туфлю.

Служка порадовался было своему счастью и приготовился умять под лестницей кощееву снедь, но, сняв салфетку, обнаружил только дорогущую посуду — чистую, ярко сиявшую, словно только что вымытую и начищенную экономкой, стоящей своего жалованья.