Уход и воспитание детей у народа. Первое детство

СТАТЬИ И ОЧЕРКИ А. А. ДИВИЛЬКОВСКОГО

Сборник публикует его составитель Ю. В. Мещаненко*

…………………………………………………………………

 
ИЗВЕСТИЯ АРХАНГЕЛЬСКОГО ОБЩЕСТВА ИЗУЧЕНИЯ РУССКОГО СЕВЕРА

№18

15 октября 1914 года

АРХАНГЕЛЬСК

Редактор: В. Ленгауер

Страниц всего: 46


   589


                УХОД И ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ У НАРОДА:


                (первое детство)

 
                Дивильковский А. А.


                Посвящается памяти
                Князя Вячеслава Николаевича
                Тенишева


          Настоящая монография принадлежит перу б. народного учителя и сотрудника Этнографического Бюро Князя В. Н. Тенишева г-на Дивильковского. Представляя собою, в качестве популярной статьи, совершенно законченный и литературно обработанный труд, вполне исчерпывающий находившиеся в распоряжении г-на Дивильковского этнографические материалы, монография эта, если не считать некоторых чисто редакционных исправлений, не подвергалась с нашей стороны никаким существенным изменениям.

                А. А. Чарушин


   В первое время после рождения крестьянский ребёнок обыкновенно не пользуется уходом матери, за ним ходит бабка-повитуха, свекровь, старшая «сношельница» и др. Они моют его и парят, дают ему в рот соску или «сосульку», то есть, «чавканный» пряник или баранки, завязанные в редкой тряпочке или кисее. Такую пищу ребёнок получает, пока у матери не появится молоко или пока ребёнка не окрестят, так как местами, например, в Орловском уезде, Вятской губернии, принято думать, что ребёнок до крещения «тот же чертёнок», и ему нельзя давать груди. Поэтому, если и позволяют матери кормить ребёнка, то тотчас же его отбирают, не давая с ним возиться.

 
   590


   В колыбель также не кладут ребёнка первые 3–5 дней, так как в это время он ещё очень тих и не «смыслит» укачивания; его кладут в ногах матери или помещают на печь, окутав овчиной. В эти дни его часто «скупывают», даже иногда раза по два в день, что продолжается нередко и тогда, когда мать уже встанет п примет младенца в своё полное заведывание, в течение одной-двух недель. Вообще, в первое время, пока ребёнок ещё слишком слаб и его необходимо «отходить», уход за ним бывает, на деревенскую мерку, весьма тщательный: его часто перепеленывают, не давая лежать мокрому, беспокоятся при малейшем крике, часто осматривают тельце, не давит ли где, не запрели ли складки тела, которые в таком случае посыпают картофельной мукой, опилками или мажут деревянным маслом. Главная его пища в это время – молоко матери, хотя считают полезным прикармливать и соской. Со дня крещения, когда священник впервые надевает на младенца рубашечку, костюм его состоит из этой последней, затем из платочка на голове или чепчика, который молодые особенно матери стараются изукрасить понарядней: шьют его из кумача, стегают на вате, убирают стеклянными пуговками, бахромой, ленточками. «Убран, как куколка», – говорят соседки. Затем следуют пелёнки, обязанность которых в деревне всегда исполняют обрывки старого, изношенного белья; сверху ребёнок повивается «свивальнем», обыкновенно длинной кромкой домашнего сукна или поясом.
 
   После купанья надевается чистое бельё.

   Как только ребёнок окрещён и становится полноправным членом крестьянской семьи, а мать встанет на ноги, обычным местопребыванием его делается колыбель. Последняя, в зависимости от местности и вкуса родителей, бывает разного вида; но встречаются преимущественно два типа колыбелей: колыбель тяжёлая и походная или переносная; различаются они и названиями, хотя часто смешиваемыми: «зыбка» и «люлька». «Зыбка» представляет собой дощатый ящик, глубиной до 1,5–2 четвертей, или же овальной формы «короб» из липового лубка, тонкой распаренной осиновой доски, наконец, как в Новгородской губернии, корзину, плетёную из сосновой лучины или из ивняка. Дно «зыбки» делается из досок, из переплетённых тонких верёвочек или же из холста. Изголовье иногда отгораживается дощечкой с крышкой и тогда оно служит для хранения имущества ребёнка: соски, рожка, сюда же гости при посещении кладут гостинцы, как крендель, пряник, конфекту.

   «Люлька» по большей части состоит из одной деревянной рамки, «станка» к которой подшита холстина, в виде мешка, так что образуется род гнёздышка, где и помещается ребёнок. «Люлька» по своей лёгкости предпочитается особенно во время полевой работы, когда мать забирает ребёнка с собою «на ниву». Но, вместе с тем, она по этой же лёгкости теряет детей, то есть, опрокидывается, чего с глубокою «зыбкою» почти никогда не бывает.

   На дно колыбели стелется озимая или яровая солома, а сверху ворох какого-либо тряпья помягче, овчинка или «перовая» перинка. В голову ребёнка кладётся обыкновенно подушечка из перьев помельче или из овечьей, оленьей шерсти. Изредка приготовляется младенцу стёганое одеяльце, но чаще укрывают его «шубейкой», то есть, братниной или сестриной уличной одежонкой.

   Колыбель подвешивается с

 
   591


помощью верёвок или «лучек» из лубка, ивовых, черёмушных прутьев к так называемому «очапу», «оцепу» или «зыбельне», то есть, к длинному гибкому берёзовому или еловому шесту, который одним концом упирается или врубается в стену, а другим проходит под «матку» (потолочный брус) или же пропускается чрез железное кольцо. «Очап» для приведения колыбели в вертикальное колебание (в деревне не применяется качание из стороны в сторону) для бабы, занятой другим делом, очень удобен, так как, благодаря гибкости, долго сохраняет своё движение.

   Для защиты дитяти от мух, комаров, света, ветра и «от сглазу» верёвки или «лучки» покрываются «положком», то есть, каким-нибудь старым материнским платьем, сарафаном или юбкой, а для качания местами прикрепляется к колыбели «лямка» или «подцепка», в виде верёвочной петли, которую мать или нянька двигает ногою. В иных губерниях, как Ярославской, если хозяин желает ещё иметь детей, считается полезным вырубать «очап» из чащи, а чтобы ребёнок спал спокойно, во Владимирской, например, губернии на соломенную его подстилку кладут гребень или веретено.
 
   Над колыбелью вешаются всегда «хрестики» и «брязочки».

   По мере того, как ребёнок приспособляется к условиям своего существования, а мать втягивается в круговорот домашней работы, младенцу уделяется всё меньше и меньше внимания, и он, в сущностирастёт почти брошенный на произвол судьбы.

   При условии вечной занятости всех членов семьи к новому её члену предъявляется главное требование «чтобы тих был», поэтому все усилия его воспитателей направлены на то, чтобы он спал и не мешал работе. Два главные средства существуют для этого: кормление и укачивание. Если дитя не спит, беспокоится, кричит, то всегда предполагают прежде всего, что «оно голодно» и стараются заткнуть ему рот грудью.

   Грудью кормят, не разбирая никаких сроков, иногда чуть не каждую минуту, до того, что ребёнку делается рвота, тогда думают, что его «сглазили», и опять дают ему грудь, уже «через гайтан», то есть, через шнурок от шейного креста. Если же ребёнок не хочет брать и груди, и всё кричит «без униму», то в таком случае прибегают к соске и рожку. О соске мы уже знаем, что это такое; здесь следует только прибавить, что нередко она делается из какой-либо вредно-окрашенной материи и что весьма скоро в ней жёваные баранки, пряник заменяются более грубым, но по-крестьянски более здоровым содержимым, как то: жёваным чёрным хлебом иногда с солью, который-де «крепит желудочек», какой-либо кашей: гречневой, манной или просто, наконец, массивом из пшеничной, ржаной муки на молоке, а в бедных семьях и без молока.

   Вообще, матери убеждены, что их молока ребёнку совершенно недостаточно, что соска гораздо питательнее материнского молока, почему и суют её раскричавшемуся «дитёнку», пичкая его этой вредной для желудка «жеваниной» или «жвакой», обёрнутой в грязную, нередко прокисшую и испортившуюся тряпку.

   «Блажному» ребёнку нередко в соску подбавляют ещё отвар маковых головок, правда, усыпляющий его, но и отравляющий организм: такую печальную роль исполняет и водка. Так как соска требует при сосании менее усилий, чем грудь, то дети часто настолько привыкают к ней, что без неё не могут заснуть,

 
592


нередко предпочитая её груди. Поэтому случается, что ребёнок каких-нибудь 5–6 месяцев сам отказывается от груди, и матерям не приходится отнимать их.

   Другая замена материнской груди – «рожок». Это или коровий рог с надетою предварительно тщательно вымоченную в солёной воде коровьею «титькой», или всё более распространяющиеся ныне гуттаперчевые «сиськи» со стеклянным пузырьком. В рожок льют коровье молоко, иногда прокипячённое, чаще же прямо сырое, причём бедняки разбавляют его водой; за неимением молока туда льют квас и чай; наконец, чтобы занять ребёнка, дают ему сосать и пустой коровий или резиновый сосок или для той же цели суют ему палец в рот.

 Как и соска, рожок содержится всегда чрезвычайно небрежно, полощется едва раз в неделю, и молоко в нём закисает, покрывая толстым створоженным слоем стенки его. Однако в старое закисшее молоко преспокойно льётся новое, и в рожке таким образом скапливается за неделю масса нечистот.

   При подобных условиях, не обинуясь, можно сказать, что соска и рожок в деревне служат едва ли не главнейшим источником желудочно-кишечных заболеваний у детей и болезней рта, например «молочницы», «цвета», от которых, при отсутствии ухода, дети часто и гибнут. Заболевший ребёнок кричит ещё больше, тогда, не имею возможности «унять» его соской, стараются укачать.

   Качают ребёнка не потихоньку, а наоборот, как можно сильнее, так, что укачиваемый нередко подпрыгивает, как мячик.
 
   Заботятся тут главным образом о том, чтобы одурманить ребёнка такою тряскою, отчего у него перехватывает дыхание, и он перестаёт кричать.

   Нередко к тому же прибавляют разные запугивающие приёмы, например, сильно стучать об окно или лавку. Та же цель преследуется и убаюкиванием. Здесь мать или нянька стараются заглушить «скрип» дитяти своею песней, с другой стороны, однообразным и заунывным мотивом вызвать его расположение ко сну.

   Впрочем, далеко не всегда укачивание сопровождается пением, так как матери некогда: нога её качает зыбку, а руки исполняют хозяйственное дело. Иногда от «заботушки и песня нейдёт» и весь припев состоит из одного звука: «о-о-о…», «а-а-а…» или «ш-ш-ш…».

   Тем не менее колыбельная песня – вещь обычная, и репертуар таких песен чрезвычайно богат и разнообразен в народе. Случается нередко, что мать или нянька импровизируют их тут же на месте.

 Приведём некоторые наиболее распространённые в великороссийских губерниях:

   Бай, бай, бай,
   Поди, бука, под сарай,   
   Саше спать не мешай.
   Уж ты, Сашенька, усни,
   Угомон тебя возьми.

Ой, качи, качи, качи,
Под подушкой калачи,
В ручках прянички,
В щёчках яблочки,
Ой, лю-лю, лю-лю, лю-лю.


   593


   Баю, баюшки, баю
   Живёт мужик на краю,
   Он не беден, не богат,
   Полна горенка ребят.
   Все по лавочкам сидят
   Все в окошечко глядят,
   Кашу с маслицем едят.

Ой, баю, баю, баю,
Не ложися на краю,
Придёт серенький волчок,
Тебя схватит за бочок,
Он утащит во лесок,
Под ракитовый кусток

У кота, у воркота
Была мачеха лиха,
Она била кота,
Приговаривала:
Не ходи ты, кот,
По чужим дворам,
Да по зыбочкам,
Приди, Котя, ночевать,
Приди Ванюшку качать,
Я тебе-то, коту, 
За работу заплачу:
Дам кувшин молока
И кусок пирога.


   Баю, баюшки, баю,
   Колотушек надаю,
   Колотушек с пять,
   Лучше будет Ваня спать.

Люли, люли, люли,
Прилетели гули,
Садились на люли;
Стали гули ворковать,
Чем бы Васеньку питать?
Мы слетаем на торжок,
Купим малому рожок,
Станем кашку варить,
Молочком его поить.

   Кроме распространённых для примера возьмём ещё несколько песен, являющихся или образцом импровизации или свойственных только данной местности. Так, в центральных губерниях, как Владимирской, Орловской, Смоленской, поют:

Ой, баю, баю, баю,
Нет ли местечка в раю

   Ой, качу, качу, качу,
   На скрипучем очепу.

Баю, баюшки, баю,
Баю дитятку мою.
Пошёл котик во лесок,
Нашёл котик поясок,
Ко люлечке привязал,
Мою Машечку качал

Котик, котик, котеночек,
Приходи к нам на денёчек.
Нам не спать, не лежать,
А всё Мишеньку качать.
 
   Дадим коту хлеба в лапки
   Сошьём коту чеботы 
   По самые животы,
   Сошьём коту шубку
   По самую грудку
   Ходит Котик по лавочке,
   Водит кошку за лапочки,
   Кошка упала, ножку сломала.

          Бай, бай, бай,
          Твой батька залепай,
          Матка залепаха
          Нянька растрепаха.

   В северных губерниях, Новгородской и других, поют:

Уж вы кошки-коты,
У вас серые хвосты;
Стали кошки ворковать,
Коты дитю усыплять,
Белки лапка в головах,
Кунья шубка на ногах.

          Баю, баюшки, байки,
          Потерял мужик портки,
          Портки строченные,
          Невороченные; 
          Уж их девушки строчили,
          Тараканы источили.

Зайка хмелю нащипал,
Во лесочек побежал,
Печку снегом затопил,
Да и пива наварил,
Дитю пивом напоил;
Дитя выспишься,
Угомонишься,
Будешь в золоте ходить,
Будешь серебро носить,
Большой выростешь,
Женку выберешь.

          Уклади тебя Никола
          О теперешнюю пору,
          Уклади тебя Спас
          О теперешний час.

   594


   В случае, если ни кормление, ни убаюкивание не могут унять раскричавшегося ребёнка, матери прибегают к более решительным мерам: идут к знахарке или у себя дома применяют разные суеверные средства, хотя страдания ребёнка являются зачастую следствием негигиенического содержания его. На него-де напали «криксы» или «крикун». В это время условия содержания деревенских детей представляются вообще из рук вон плохими. Моют их уже не каждый день, как сначала, а раз от субботы до субботы, когда сама мать идёт в баню и там легонько попарит своего «дитю».

    – Чего его чаще-то мыть, ведь он не молотил, не запачкался, – говорят матери.

   Точно также мало детей и «перевёртывают», то есть, перепеленывают: «неколи с ними возиться, тут и своей работы по горло».

   Целые дни иногда ребёнок совсем не выходит из колыбели, и хорошо, если вынут ещё мокрые пелёнки и повесят к печке просушить, а то повернут другой стороной, и только. Грязных детей при этом тоже не обмывают, а лишь оботрут немного.

   – Бог даст живота, и так будет жить, – замечают матери, – а пошлёт Бог смерть, так тут, как его не обмывай, всё равно помрёт.
 
    Часто ребёнка обёртывают в целый ворох тряпок, одна на другую, и так оставляют на целый день, чтобы он не так промок и спокойнее был, при этом подостланную солому в зыбке почти никогда не меняют, отчего в ней заводятся черви. При таких условиях от зыбки ребёнка несётся обыкновенно ужасная вонь, и только привычное обоняние деревенского жителя может без отвращения выносить атмосферу, заполняющую всю избу. Что касается самих ребят, то разнообразные накожные сыпи и доходящие до степени язв опрелости становятся их обычным уделом, и только когда внимание матери обращается на такие явления, она начинает уж присыпать ребёнка «червяточиной» (порошок гнилого дерева) или затягивать опрелости грязною паутиною.

   Если в зимнее время так плохо приходится юному крестьянскому поколению, то летом положение его ещё ухудшается. В это время вся непосредственная возня с детьми выпадает на долю старших ребят и, главным образом, девочек. Последние, в возрасте 6–13 лет, так и зовутся в народе «няньками». Если у крестьянина родится дочь, то нередко можно услышать, как он утешает себя: «ну хоша своя нянька будет, денег не платить чужому человеку». И роль няньки выполняется крохотною 6–7-летнею малюткою, едва видною от земли, которая с трудом таскает по улице тяжёлого братишку. Понятно, что такая «пестунья» не в состоянии ухаживать, как следует за ребёнком, и весь её уход ограничивается развекачанием колыбели под припев «кота-воркота», да сованием в рот рожка или соски.

   В период летних работ, когда мать часто на целый день отлучается из дому, под присмотром таких маленьких нянек в большинстве случаев и оставляются дети. За отсутствием в семье девочек обязанности няньки с равным успехом выполняются мальчиками.

   Кроме того, если есть в

 
   595


семье «бабушка» или «дедушка», то есть, уже совсем древние старики, неспособные ни к какой работе, то ребёнок поступает в их распоряжение. От последних ему не лучше, так как, если девчонки норовят как бы сбежать поскорей от ребёнка на улицу, то старики только и делают, что спят, отправляясь для этого в наиболее укромное место, подальше от ребёнка. При неимении своих людей, в летнее время нанимают чужую няньку – деочку 8–9 лет, бездомную старуху или просто калеку.

   Нередко несколько матерей сообща берут одну такую няньку для присмотра за своими ребятами. Но от чужих нянек ещё меньше толку, лишь побоев ребёнку достаётся больше. При подобных условиях в летнее время нередки вообще несчастные случаи с ребятами. Случается, наконец, так, что мать не имея кого оставить при ребёнке, запирает его в избе одного на целый день, сунет в рот соску и со словами: «покричит, покричит, да и заснёт», – уходит в поле. Впрочем, чаще всего в таких случаях женщины забирают ребёнка вместе с собой. Здесь, в поле, более заботливые матери делают для него нечто вроде шалашика из трёх связанных наверху шестов, покрывая их «положком» и подвешивая там люльку, иные же просто помещают ребёнка где-либо под телегой или на снопах.

   Мать навещает его тут, однако же работа не позволяет часто это делать, и «паренёк» или «девчонка» целый день иногда валяются на солнечном припёке голодными, подвергаясь нападению комаров, мошек и мух. Можно ли удивляться отсюда, что в летнюю жару гибнет в деревне до 17–20% всех родившихся за год ребят жертвою желудочных и кишечных заболеваний.

 Собственно, в непосредственном заведывании матери ребёнок и зимою и летом находится лишь по ночам.

   Как бы ни устала мать от дневной тяжёлой работы, ночью ей приходится возиться с ребёнком самой, и, если нападёт на него «ночница», то она нередко «мается» с ним всю ночь и на утро, не сомкнув глаз отправляется вновь на работу. Чтобы дать себе какой-нибудь отдых, иная мать берёт «дитёнка» под бочок, то есть, к груди, или вешает зыбку как можно ближе к постели. Но и тут возникает опасение как-нибудь не «приспать» ребёнка, то есть, нечаянно не задавить его, что считается большим грехом, или не «пролежать» его, то есть, не сбросить нечаянно из люльки на пол, когда он «того гляди зашибётся». А всё это для утомившейся матери как нельзя легче, может случиться, так как после тяжёлой работы в поле она засыпает мёртвым сном.

   Таковы условия жизни и обстановки, какие приходится переносить деревенской детворе в период колыбельного возраста. Однако, не следует думать, чтобы в создании этих условий замешано было грубое или


   596


бессердечное отношение к детям со стороны родителей. Вся причина кроется здесь лишь в отсутствии досуга у старших и в их невежестве в деле надлежащего ухода за младенцем.

   Заботливости же о ребёнке, в сущности, у родителей вполне достаточно. Это видно уже хотя бы из того, что ребёнок в народе всегда слывёт «ангельской душой», любовь к нему выражается и в словах, и в поступках, а также во множестве суеверий, которым часто невозможно бывает даже подыскать оснований. Так, например, считается грехом целовать ребёнка в губы до годичного возраста и очень вредным дуть на личико его, иначе он «перемигнет», то есть, будет с уродливыми веками, точно так же «казать», особенно, некрещённого чужим, так как могут его «сглазить» или «озепать», как выражаются в Ярославской губернии. Не полагается, по мнению народа, класть ребёнка спать так, чтобы на него падал лунный свет, далее – до году стричь ногти, если не хотят, чтобы из него вырос вор, и, наконец, на очап «качули» вешать пелёнки для просушки, иначе ребёнок не будет спать по ночам.

   В Вологодской губернии пустую колыбель не оставляют открытой, чтобы не проник в неё «полуденник» или «зыбочник» и не стал бы пугать ребёнка, точно также такую колыбель не качают, так как говорят, что от этого ребёнок лишится сна, или на него нападут «криксы», «ночница», и он может заболеть и умереть.

   Другие более определённо поясняют, что в порожнюю люльку домовой кладёт своих детей, а то и сам качается, «потому он всякие шалости любит и ежели видит, что человек бездельем занимается, да пустую люльку качает, он и войдёт в люльку». Нельзя также кружить пустую колыбель, – голова у ребёнка закружится, нельзя шагать через неё, нельзя двоим вместе качать, – двойники будут и прочее.

   Мать нередко, любуясь на своего младенца, любит следовать на его лице улыбку во сне. В это время, по её глубокому убеждению, сам ангел-хранитель «гулит» младенца или же «андельская душенька с ним беседует, на всё доброе наставляет». Тревожить в это время отнюдь нельзя: «андел уйдёт, а нечистый андельские речи и начнёт разбивать». Наоборот, когда ребёнок начинает всхлипывать сквозь сон или «голосом» плачет, это значит, что его «нечистая сила стращает», и тогда нужно почаще благословлять колыбель или, как в Ярославской губернии, сделать из соломы, вспрыснутой водою крестик и положить под изголовье ребёнку, тогда «нечистый перестанет смущать».

   Беспокойство матери о её ребёнке выражается, кроме того, и в частом обращении к лечебным средствам против действительных или воображаемых болезней. Из последних следует упомянуть прежде всего «крикун» или «криксы» и «ночницу», за каковые принимается всякий неумолчный крик младенца от причины, для матери неизвестной. Причиною здесь считается большею частью то, что ребёнка «сглазили», то есть, посмотрел на него «дурной глаз». И тогда мать идёт к какой-либо старухе, осведомлённой в этом деле. Последняя, осмотрев ребёнка, решает: «одивовали у тебя кормильца-то. Вишь, он у тебя какой хорошенький, долго ли сглазить», – и принимается умывать его, накапав в воду воска от четверговой свечи и прочитав «Богородицу» и «Отче Наш» до трёх раз.

   В Пензенской губернии ходят в этих случаях ещё «молиться на месяц» утром и ве-


   597


чером, чтобы он «взял себе крик», или выходят на три зари, то есть выносят ребёнка по три раза утром или вечером во двор и кланяются с банным веником в руках заре, упрашивая её: «заря ты утренняя (или вечерняя), прости Христа ради младенца (такого-то)». Наконец, местами несут ребёнка в курятник под нашест и, глядя на кур, приговаривают: «куры, куры, возьмите криксы младенца (такого-то)».

   «Ночница» или «ночник», то есть, бессонница случается по мнению крестьян оттого, что не даёт спать «ночной». Тогда в Смоленской, например, губернии ставят под люльку сковороду, кладут на него три ножа, три вилки, три иголки и говорят: «ночница, ночница, на ножи зарежься, на вилки проткнись, на иголки проколись». Другое, более распространённое объяснение «ночника», что у ребёнка «от родимой грязи» завелась шутинка или «щетинка» и не даёт спать, высыпая ночью на спине.

   В Вологодской губернии в этом случае пекут «колобань» на дрожжах и дают есть ребёнку или же натирают ему спину квасцами с разными приговорами. Кроме означенных болезней, сравнительно лёгких, матери опасаются для своих детей и более серьёзных, особенно «собачьей старости» или английской болезни. Когда подозревают появление этой последней, то младенца усердно парят в бане, «поджаривают» в печи, то есть, засовывают его несколько раз в тёплую печь, привязав на лопате, или же поят водою «с колокольчика», «камешка», «с дверной скобы» и прочее. Парить в бане считают полезным, местами вместе с собачёнкой, чтобы последняя «взяла себе» болезнь; с этой же целью пекут из ржаной муки калач значительных размеров, просовывают в него ребёнка и затем калач этот бросают на съедение собакам.
 
   Кроме того, в народе признают ещё ряд других воображаемых или действительных болезней у детей, как, например, «нутряную грыжу», «вихлец», «гнетицу», «замай» и т. п.

   Лечат от них всё подобными же суеверными средствами. Так, в Олонецкой губернии, если у ребёнка велик живот, кладу его на мяльцы для льна, сверхй слегка прижимают, и мать спрашивает бабку: «кого мнёшь?» – «Гнетицу», – отвечает та. – «Гнети её больней», – просит мать.
 
   В прежнее время ещё «заговаривали воспицу», но теперь оспопрививание сделало такие успехи, что заговоры повсюду уступили место прививкам, польза которых признаётся самим народом. То же можно сказать и относительно недавно введённых дифтеритных прививок.
 
   Заботы и ласки матери к ребёнку проявляются вообще всеми возможными способами. Мать всячески старается скрасить жизнь его и развлечь. Так, например, распеленав ребёнка, она поглаживает его вдоль руками, ласково приговаривая: «Потягунушки, вдоль растунюшки, поперёк толстунюшки, глазками глядунюшки, язычку говорунюшки, ручками держунюшки, ножками ходунюшки».

   Когда же дитя кое-что уже смыслит, ему «агукают» и «тетешкают», то есть, разговаривают с ним звуком «агу», и подбрасывают на руках с припевами вроде следующих, записанных в Симбирской губернии:


Тушки, тутушки
Макаровы игрушки,
Ещё тень – потетень
Выше города плетень.
   
   Или:

Тотынец, тотынец,
Ты соломенный дворец,
У тебя шесть овец,
Седьмой жеребец,
Старичок да бабушка,
Паренёк да девушка,
Петушок да курочка.


   598


   Для забавы ребёнка обвешивают его колыбель разными «побрякушками»: цветными тряпочками, маленькими колокольчиками, кусочками меди, в которые бьют палочкой, чтобы звенело.
   
   По мере того, как ребёнок становится старше, понимание его и потребности расширяются. Чтобы забавить «смысленаго» ребёнка, употребляют уже более сложные «приговоры» и «байки», вроде общеизвестных «ладушек» и «сороки». Похлопывая обеими ручками ребёнка одна о другую или, как при «сороке», пальчиком правой руки водя по ладони левой, приговаривают:

Ладушки, ладушки,
Где были? – У бабушки.
Что ели? – Кашку.
Что пили? – Бражку.
Кашка масленька.
Бражка сладенька.
Шу-шу! полетели, (ручки вскидывают на головку ребёнка)
На головку сели…
И опять слетели.

   Или:

Сорока, сорока
Кашку варила
Деток кормила:
Этому дала (пригибают один пальчик к ладони)
Этому дала (пригибают по очереди пальцы)
А этому не досталось (показывают оставшийся палец).

   Для забавы ребёнка поют много шуточных песен, из которых для характеристики приведём распространённые, например, в Рязанской губернии:

Гори, дрова жарко,
Едет Макарка
На писаных санках
Санки скок-поскок
Об дубовый мосток,
Об хрустальный ледок,
Петрунюшке во лобок, во лобок, (стучат пальцем ребёнку по лбу)

   Или:

   Мышка банюшку топила,
   Вошка щелочек варила,
   Но от пару вошь упала,
   С печки грянулася,
   Побежали за попом,
   – Уж ты батюшка-попок,
   Схорони нашу рабу,
   Лежит вошь во гробу.

      «Смысленаго» ребёнка, чтобы унять его крик, пугают уже не простым стуком в окно, а «волком», «букой», «дедом» и прочим. «Не плачь, не плачь, – убеждает в Нижегородской губернии мать крикуна, – вот буке отдам, цыганам отдам, а то седому Платону. Платон бороду прикусит, тебе голову откусит»; или: «не ходи, Платон, не дам Мишу, он не плачет; ступай, Платон к Егору, там есть плаксы, откусывай им головы, а Миша у меня хороший», и т. д. В это время уже даются в руки ребёнку и первые игрушки: деревянная ложка, какой-нибудь пузырёк, «снизки» (бусы), палочка или кнут. Роль такого же развлечения играет корка хлеба, которую ребёнок в деревне сосёт с самого маленького возраста.

   К твёрдой пище, как хлеб, ребёнка приучают в деревне вообще очень рано. Ещё не появятся зубы, а уже пичкают его жёваным хлебом, кашей, кормя «изо рта в рот» или «с пальца». Нередко в полугодовой возраст ребёнок ест уже решительно всё, что и старшие: хлеб, квас, картошку, капусту, грибы, лук, огурцы и прочее.

   Если прибавить к этому, что мать ребёнка крайне неразборчива в пище и в постные дни обязательно ест постное, то можно судить отсюда, как режим этот отзывается на желудке ребёнка, причиняя постоянные желудочно-кишечные расстройства и вызывая непомерную вздутость

 
   599


живота, что так характерно отличает вообще всех крестьянских детей. Несмотря, однако, на такую систему питания, матери считают необходимыми кормить детей своим молоком, как можно дольше из убеждения, что «как кормишь ребёнка титькой, то не скоро забрюхатеешь», и что он «ночью-то у груди спит спокойнее».

   Нормальным сроком кормления считается три поста, то есть, 1,5–2 года, причём «посты» идут в счёт только Великий и Успенский. Изредка бывают случаи, что кормят и до 3–4 лет, всё в том же расчёте избавиться от беременности. Если беременность наступает ранее, то есть, до истечения «трёх постов», то ребёнка «отымают от грудей».

   Кормить «четвёртый пост» считают грехом, так как заставляют детей поститься вместе со взрослыми. Иные ретивые матери даже и в период кормления грудью не дают ребёнку молока по средам и пятницам и в дни приобщения.

   Время отнятия от груди приходится большею частью «на ягоды», то есть, когда созреют ягоды, фрукты, овощи, которые «для угомону» и дают малым детям без ограничения.
 
   С целью «отсадить ребёнка от грудей» мать намазывает сосок своей груди солью, перцем или горчицей и даёт ребёнку; если это не действует, то мажет сосок сажей, прячет за пазуху щётку или кусок меха и, показывая ребёнку, говорит: «титю у мамы бука съела; вон какая страшная стала! Смотри не тронь, а то и тебя съест».

   Местами, как в Орловской губернии существует целый обряд «отсаживания».

   Ребёнка садят за стол, кладут около него краюху хлеба, посыпанного солью, ставят кружку воды и потом зажигают перед образом свечку и молятся Богу. Помолившись, мать берёт ребёнка на руки, целует его, передаёт кому-либо из семейных и даёт ребёнку хлеб и воду со словами: «дай тебе Бог час от груди отстать и к хлебушку пристать. Пошли тебе Бог семеро ног», – и потом она уходит дня на три куда-либо к соседям, пока ребёнок перестанет «тосковать».
 
   Пеленают ребёнка точно так же возможно дольше, пока сам он не начнёт отбиваться, то есть, примерно до года, полутора лет, так как, по мнению крестьян, спеленутый натуго, ребёнок, лучше спит. Соску сосёт ребёнок ещё дольше, до двух, даже до трёх лет, до этого же времени убаюкивают его и в зыбке.

   В этом возрасте детей очень часто носят в церковь приобщать, наблюдая при этом, кричат ли они во время херувимской: если кричат, то будут жить, если нет – значит, умрут. Ребёнку «не стригут волосы до году», хотя бы они были очень длинны и мешали ему глядеть, на том основании, что «можно отрезать язык», то есть, ребёнок долго не будет говорить. И если ребёнок на самом деле оказывается таковым, то с целью «развязать язык» дают ему пить воду, которою был окачен колокольчик, или жертвуют в церковь, для которой льют колокол, деньги.

   Много забот вызывает также, если ребёнок долго «не сходится», то есть, не начинает ходить. Чтобы помочь ему в этом отношении, водят его под руки, «перерубая» следом за ним каждый шаг его топором или ножом, или же, как в Новгородской губернии, «обсевая» этот шаг на полосе конопляным зерном.
   
   Как только ребёнок стал на ноги и говорит некоторые слова, уход за ним ещё уменьшается, так как считают, теперь уже не надо угадывать его потребности и желания: «сам скажет».

 
   600


На опрятность и чистоту его тем более никто не обращает внимания; лазит ли он в грязи под лавкой, копается ли на дворе в навозе или валяется на сырой земле, всё равно, «лишь бы не голосил». Изредка сунут ему корку хлеба в руку, и он целый день таким образом в летнее время проводит у ворот дома в одной грязной рубашонке, немытый, нечёсаный. Если же ребёнок начнёт реветь и приставать к матери, то она надаёт ему «шлепней» и этою воспитательною мерой и ограничивается. Зимою детей одевают теплее: в ватную старую кофту матери, в тёплую старую шапку или платок, и в шерстяные чулки. Таких «мальцов» принято уже сажать во время обеда за общий стол.


                А. Дивильковский**

               
                ---------------------------------


       Для цитирования:

 
А. Дивильковский, Уход и воспитание детей у народа: первое детство, Известия Архангельского общества изучения русского Севера, 15 октября 1914 года, Архангельск, Стр. 589–600.
   

       Примечания


      *Материалы из семейного архива, Архива жандармского Управления в Женеве и Славянской библиотеки в Праге подготовил и составил в сборник Юрий Владимирович Мещаненко, доктор философии (Прага). Тексты приведены к нормам современной орфографии, где это необходимо для понимания смысла современным читателем. В остальном — сохраняю стилистику, пунктуацию и орфографию автора. Букву дореволюционной азбуки ять не позволяет изобразить текстовый редактор сайта проза.ру, поэтому она заменена на букву е, если используется дореформенный алфавит, по той же причине опускаю немецкие умляуты, чешские гачки, французские и другие над- и подстрочные огласовки.

   **Дивильковский Анатолий Авдеевич (1873–1932) – публицист, член РСДРП с 1898 г., член Петербургского комитета РСДРП. В эмиграции жил во Франции и Швейцарии с 1906 по 1918 г. В Женеве 18 марта 1908 года Владимир Ильич Ленин выступил от имени РСДРП с речью о значении Парижской коммуны на интернациональном митинге в Женеве, посвященном трем годовщинам: 25-летию со дня смерти К. Маркса, 60-летнему юбилею революции 1848 года в Германии и дню Парижской коммуны. На этом собрании А. А. Дивильковский познакомился с Лениным и до самой смерти Владимира Ильича работал с ним в Московском Кремле помощником Управделами СНК Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича и Николая Петровича Горбунова с 1919 по 1924 год. По поручению Ленина в согласовании со Сталиным организовывал в 1922 году Общество старых большевиков вместе с П. Н. Лепешинским и А. М. Стопани. В семейном архиве хранится членский билет № 4 члена Московского отделения ВОСБ.