Лоскутки

В жуткой комнатке грязной общаги жили мыши, тараканы да девочка Верочка.
Кроме наследной комнатки, была у Верочки только злоба. Её она и генерировала в возможности. Сперва по мелочи: в суп плюнуть на общей кухне, шторку разрезать, что вместо двери у маргинальной семейки..

А потом придумала план посерьёзнее - спалить общагу, пусть всем квартиры дадут человеческие. Пять человек в том зареве пропали без вести. А у Верочки появились пять фигурок на столике в новой комнатке. Шпагатом перетянутые, так кружочком на блюде и стоят. Кто их трогает - вроде пугается чего-то, как бы вдохнуть-выдохнуть нельзя, пока их касаешься. Верочке, правду скажем, тоже страшно. Иногда, редко, фигурки ночами высвобождаются. И располагаются рядком на Верочкиной кровати.

Вот каков не конец этой истории, а начало следующей.

Пять тряпичных куколок горели каждую ночь. Так они погибли много лет назад - и так продолжали тлеть. Но теперь это была не капитуляция, не полное поражение беззащитности. У них появилась цель. А цель делает всякое существование осмысленным... Они отрывали от себя лоскутки, как кусочки кожи, чтобы сделать особую куклу. Не подружку, не товарку, не собеседницу-плакальщицу. Жертву. Объект праведной, истинной мести. Того бесповоротного отмщения, что может прийти от тряпичных кулечков рук, когда-то сотканных паутинками капилляров и расписанных венозными ижицами.

Ведьма перенесла куколок, связанных одной веревочкой, в баню. Думала, тут, в месте ее очередного триумфа с суицидом несчастного Толика,* их сила иссякнет. Но повешенный помогал, появляясь выцветшей тенью с желто-синим желваком вместо лица и горла, успевая за час-два до рассвета справиться с узелками на лоскутах. Кукла походила на маленькое масленичное чучело. И, если очень сильно захотеть, - на Верочку. Вот пятерка связанных тлеющих фигурок окружает свою жертву фольклорным хороводом. Без фальстарта, точно и сразу падает на нее всем кольцом. Лоскутная «сестрица» полыхает под ними, придавленная, рассыпая последние для всех искры.

...В этом тяжелом сне, где рыщет Верочка, она чувствует чье-то присутствие. Ей и без того сложно не напугать, не броситься, не разодрать, не выпить это существо. А пробудить его к действию, к отказу от дремоты бестолкового шатания между мирами (внешним и внутричерепным); воззвать пацана к свершению предназначения. Ему нужно объединить свой серый туман в башке с тьмой, что она умело показывает, транжиря силы. Он уже купил всё, что надо. Да он давно готов - осталось встать по будильнику и пойти в свой поход под перевернутыми флагами, крестами, стульями и партами.

Но что-то вдруг резко пугает ее саму. Будто крыло коснулось, жесткое, перистое, большое. И дымом потянуло. Баня горит, поняла она. Наконец-то? Нет, это же она горит - и ничего при себе из главных амулетов. Противнее, чем сейчас, ведьма чувствовала себя лишь читая или смотря ужастики. Не вынося скудоумия про старух, доедающих руки за печкой. Ни печки, ни руки, ни старухи не были правдой. Они ничему не служат, а она и этот юнец, допустим, служили. Только служение дозволяло ей не порубить этих мерзопакостных кукол в капусту. Это же знаки ее победы, пленники таланта и мастерства нищей и толстой девчонки из недр страны. Теперь тряпочные уродцы задумали спалить свою хозяйку... Что ж, пацан, к тебе я еще вернусь, ты-то - мой. Город в твоих мозгах и душевной дыре пал и захвачен. Но пока придется отвлечься на крохотную войнушку на старом пепелище.

Верочка вынула свой третий справа клык и полоснула им пацана по припухшей губе. С этим «крапленым» острием она и появилась в горящей бревенчатой бане, подсекая слухом близкие сирены и крики соседей... Воткнула клык в собственные лоскутные останки в центре. И заспешила, простоволосой со сна женщиной в махровом халате, на шум у забора. Чуть присвистывая дыркой во рту и охлаждая десну предрассветной свежестью.

* см. рассказ "Дачная амнистия"