1945 Часть IV

Дела в штабе округа шли, как говорят, своим чередом. В конце зимы прибыла комиссия для проверки хода боевой подготовки в войсках округа. Комиссию возглавлял бывший Маршал Советского Союза, а теперь генерал-майор Кулик. Генерал-майором он стал не сразу. Всем известно, что в Советской армии некоторые люди, как нигде быстро, продвигаются по службе. Сталин, например, стал генералиссимусом, не прослужив в армии ни одного дня. Он был связан с армией хоть косвенно, а, например, маршал Берия не имел ни прямой, ни косвенной связи.
Маршал Булганин хотя и прослужил в армии три или даже четыре года, но не командовал даже взводом. «Знаменитый» Кузнецов был призван в армию и в тот же день стал генералом. Сын Сталина Василий — двадцатипятилетний генерал-лейтенант — командует авиацией Московского военного округа.
Так что для достижения высшего чина в армии совсем не обязательно иметь какое-то образование или боевые заслуги. Стал же Кулик маршалом, не изучив и таблицы умножения ни до, ни после производства его в маршалы. Он был разжалован вначале за то, что угробил несколько армий, а второй раз за гибель целого корпуса только из-за недомыслия этого истукана.

И все же Кулик оставался генералом, и не просто генералом, а заместителем командующего Приволжским военным округом. Делать ничего полезного он не мог, да и не пытался, а вот охотился действительно по-царски. Несмотря на голод и разруху в стране, Кулик бросал десятки вездеходных автомашин и целую эскадрилью самолетов связи на облаву и загон лисиц, зайцев и других зверей. Это поистине царская охота продолжалась по целым неделям, и никто не смел воспротивиться, так как забавлялся в данном случае не просто дурак, а бывший маршал. Никто не мог быть уверен, что этот мужик может вновь стать маршалом, тем более что война кончилась, и теперь в наличии мозгов отпала всякая необходимость.
А пока этот «выдающийся полководец» прибыл в штаб Казанского округа во главе комиссии по проверке боевой готовности. Как и полагается, после десятидневного пре-бывания в Казани, по его требованию был собран весь офицерский состав штаба округа, где Кулик сделал доклад по итогам проверки. В течение тридцати минут он рассказывал офицерам и генералам, как ему докладывал дневальный одной из стрелковых рот в 96-й дивизии.

При этом бывший маршал практически изображал себя во время доклада, показывая, как он входил в казарму, как вошел, как остановился, как взял под козырек.
Затем он в роли дневального встречал начальника докладывал ему и тут же пытался подвергнуть глубочайшему анализу все элементы доклада, то есть как было доложено и как следовало бы доложить. Когда весь арсенал слов и выражений был израсходован, он начал повторять все сначала, а потом в «силу важности вопроса» начал демонстрировать в третий раз с неослабевающей настойчивостью. Вначале офицеры и генералы просто улыбались, потом стали проявлять полное безразличие, а затем лишь с какой-то злобой начали смотреть на дурака.
Если к докладу проверяющего отнестись серьезно, то следовало бы признать, что в войсках округа все обстоит благополучно, кроме доклада дневального. Поэтому вся работа штаба округа должна отныне сконцентрироваться именно на отработке докладов дневальных, а на все остальное можно махнуть рукой. Как бы там ни было, но совещание закончилось, и комиссия уехала. Долго после этого досиживали люди в штабе округа, копировали бывшего маршала и в роли инспектирующего, и в образе дневального.

Прошло совсем немного времени, и в Казань по поручению Генштаба пожаловал сам командующий Приволжским военным округом генерал-полковник Гордов. Ему предписывалось провести командно-штабную игру на картах с офицерами и генералами штаба Казанского округа. Гордов прибыл в сопровождении большой свиты своих помощников и к учениям приступил на другой же день.
Вначале, казалось, что учение разработано и спланировано надлежащим образом. В действительности так оно и было, и следует отдать должное офицерам штаба При-волжского округа, которые над разработкой материалов потрудились вполне добросовестно. Однако, не разобравшись в плане учений, руководитель Гордов в первый же день перевернул вверх дном весь план игры, и возникла неимоверная путаница. Хронология событий была нарушена целиком и полностью.
Оказалось, что вначале войска атаковали противника, а затем штабы стали готовить приказы на наступление. Самое смешное заключалось в том, что наступающие ча-сти совершенно произвольно оказывались в оперативной глубине противника, а через некоторое время вновь атаковали передний край главной полосы обороны. Вскоре учение прекратилось само по себе, потому что продолжать его стало просто невозможным.
Однако, как и полагается, после трехдневного срока учений имел место разбор, на котором была развешена уйма разного рода схем, отражающих боевые действия Пятой ударной армии. Этой армией на фронте командовал Гордов, и теперь, отбросив в сторону учения, он решил похвалиться личным полководческим искусством. Ничего путного руководитель учений доложить не мог, так как боевые действия этой армии, как, возможно, и многих других, поучительных элементов вообще не содержали.
Даже по явно приукрашенным сведениям армия использовалась вообще некомпетентно, а ее страшные потери ничем не оправдывались. Из самого доклада не трудно было усмотреть, что командующий этой ударной армией — это прежде всего редкий самодур, безграмотный человек и совершенно безответственная личность. Даже из его доклада становилось очевидным, что большинство операций были задуманы, подготовлены и проведены отвратительно.
За каждую из этих операций Гордова следовало отстранить от командования и предать суду военного трибунала. Самым обидным из всей этой трагикомедии было то обстоятельство, что даже теперь, когда кончилась война, самодур Гордов не мог понять своих преступных промахов и пытался публично хвалить пороки. Вызывало большое недоумение, как могут два таких идиота, как Гордов и Кулик, командовать войсками округа в мирное время. Мысль об этом невольно вызывала жалость ко всем людям несчастного Приволжского округа.
Не успели улечься горькие пересуды о только что закончившихся горе-учениях, как поступила директива о расформировании штаба Казанского военного округа. Это произошло в марте 1946 года. Согласно полученной директиве, все войсковое имущество, помещения и склады надлежало передать Приволжскому округу.
Иван переживал двойное чувство. С одной стороны, он был доволен этим оргмероприятием, потому что очень уж нудно быть разведчиком без тайного и явного противни-ка. Вся работа в подобных условиях равносильна переливанию из пустого в порожнее. Даже подчиненные Ивана, будучи довольно опытными разведчиками, являлись по утрам на службу со словами: «Ну, начнем снова толочь воду в ступе», «Как же надоело таскать решетом воду» — и допускали другие подобные выражения. Поэтому Иван был доволен, что с расформированием округа кончается подобная пустая канитель. Он надеялся, что будущая работа окажется более содержательной и интересной. И оба эти полководца были одновременно отстранены от занимаемых должностей и уволены в запас через несколько месяцев после указанных учений.
С другой стороны, Ивану было жаль расставаться с ролью приватного преподавателя Казанского университета. Он успел привыкнуть к городу с его спецификой и особенностями. Кроме того, Ивана явно беспокоила дальнейшая судьба в этих тяжелых и неопределенных условиях. Дело в том, что 1946 год был тяжелым годом во многих отношениях. Во-первых, продолжался голод. Карточная система, казалось, не имела ни конца ни края. Перспектива оказаться в еще более сложных «материальных» условиях была особенно страшной. Во-вторых, в это время полным ходом шла реорганизация армии, то есть перевод ее на мирные рельсы.
Достаточно сказать, что одновременно с расформированием Казанского округа упразднялись семь других военных округов. Прослужив девятнадцать лет в армии и не имея никакой гражданской специальности, Иван бо-ялся демобилизации. «Если бы не было семьи, — думал Иван, — тогда еще полбеды». Но оказаться без работы и без квартиры, имея двух детей, престарелую мать и беременную жену, в такое тяжелое время пугало Ивана боль-ше всего. Это, пожалуй, была самая существенная сторона вопроса, которая решительно перетягивала чашу весов.
К ликвидации штаба округа Зина отнеслась почти безразлично. Она по-прежнему утверждала, что ничего не боится, поскольку война кончилась, а ее благоверный остался живым и здоровым. Если что-нибудь и пугало Зину, то только возможность оказаться в Москве. Высшим идеалом она считала жизнь вне Москвы, то есть подальше от своих строптивых родственников, с которыми, кстати, имела так много общего.
Вскоре на имя командующего была получена шифротелеграмма, предлагающая направить Ивана в Москву в управление кадров Главного разведывательного управления для переговоров. Иван не заставил себя ждать и на другой же день выехал скорым поездом. Дорогой он мысленно перебрал все возможные варианты предстоящего назначения и в душе был согласен на любую должность и в любом месте, лишь бы избежать демобилизации.
Еще сидя в приемной начальника управления кадров, Иван узнал, что для кадровиков установлена норма ежедневного увольнения офицеров в запас. В резерве находилось более шести тысяч офицеров и генералов разведывательной службы, которых предстояло увольнять по пятьдесят человек в день.
Самым страшным, как сообщили Ивану, это оказаться в резерве. Всякий зачисленный в резерв уже является кандидатом на увольнение, поэтому служить ему оставалось всего несколько дней.
Когда Иван вошел в кабинет начальника управления кадров, то мысленно перекрестился и опустился на предложенный стул. Перед ним сидел с насупленными бровями и весьма суровым лицом начальник управления пол-ковник Егоров. Как потом Иван узнал, Егоров служил в армии с начала войны. До этого момента он был управ-ляющим трестом народного питания в том районе, где теперешний начальник Главного разведывательного управления генерал-полковник Кузнецов пребывал в должности секретаря районного комитета партии. Кузнецов и Егоров были закадычными друзьями, и оба находились под надежным покровительством их общего друга маршала Булганина.
Следует теперь же подчеркнуть, что все три упомянутых личности продолжали крепко держаться друг за друга. Они, пожалуй, искренне верили в непогрешимость существующего строя и плодотворность сталинской реакции.
 — У меня к вам по существу два вопроса, — начал Егоров, перелистывая лежащее перед ним личное дело Ивана. — Прежде всего, я хотел бы знать о происхождении ва-шей фамилии. В автобиографии вы пишете, что являетесь русским. Мать ваша, Анастасия Васильевна, до замужества носила фамилию Гордеева, поэтому она, безусловно, русская. Но отец, Василий Гаврилович, такой уверенности не внушает. Я, например, Егоров, у меня в подчинении состоят Петров, Кондратьев, Дементьев, Соколов, Кабанов и другие чисто русские фамилии. Что это за фамилия — ума не приложу. Ни русская, ни украинская, ни белорусская. Меня же интересуют только эти три национальности. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Русским я родился, вырос и умру в полном соответствии с русскими обычаями, — начал Иван, не переставая удивленно смотреть на начальника управления кадров, — хотя не могу сказать, почему я не Сидоров. Мне известно, что во время крепостного права рабочие и крестьяне, находящиеся в крепостной зависимости, фамилии не имели. Поэтому когда в 1861 году крепостное право отменили, то освобожденным людям стали присваивать фамилии, исходя из имени отца. Например, дети Петра стали Петровы, а дети Егора, соответственно, Егоровы.
Однако были мещане и другие сословия, которые не являлись крепостными и, следовательно, имели фамилии, часто не связанные с именами своих отцов. Таким образом, мне кажется, что, например, в своем произведении «Жизнь Клима Самгина» Горький описывает чисто-кровного русского человека, хотя его фамилия имеет со-всем непонятный корень. В нашей деревне родились и проживают Климлины, Кулакины и другие граждане с подобными фамилиями, в национальной принадлежности которых не может быть никаких сомнений.
Не подумайте, что я хочу вас в чем-то убедить, однако, независимо от вашего решения, я был и останусь русским. Даже больше. Я горжусь тем, что я русский, всю войну защищал интересы России, без каких-либо колебаний встану на защиту, если этим интересам возникнет новая угроза.
— Я-то вас понимаю, но в некоторых, особенно высших, инстанциях, вашу фамилию могут понять иначе. Ну хорошо, не будем больше говорить об этом. Теперь я хотел бы задать вам второй вопрос. В вашей аттестации, кстати, очень короткой, подчеркивается, что вы хорошо знаете войсковую разведку, но в оперативном отношении подготовлены недостаточно. В то же время нам известно, что вы в Казанском университете вели курс истории военного искусства,включая военное искусство наших дней.
По отзывам ректора университета, с преподаванием этого предмета вы справились блестяще. Насколько мне известно, оперативное искусство является частью воен-ного искусства, которое, по отзывам того же ректора, вы знаете очень хорошо. Кто же прав, то есть ректор университета или подписавший аттестацию генерал-лейтенант Глебов? Для нас и вас это очень важно, потому что от этого зависит ваше предназначение.
— Откровенно сказать, мне очень трудно ответить на этот вопрос. Посудите сами. Ректор утверждает, что я прекрасно знаю как историю русского военного искусства, так и современное состояние советского военного искусства. В то же время прекрасно знать я не могу ни того, ни другого. Откуда я могу все это знать, если никогда этого предмета не изучал? К чтению лекций в Казани я очень кропотливо готовился, и у людей сложилось совсем неправильное представление о моих познаниях в этой области. Генерал Глебов пишет, что в оперативном отношении я подготовлен недостаточно.