Эпистемология писателя Горина 5

               
                Нации, застывшие в мертвых догмах или развращенные
                корыстью, непригодны к тому, чтобы двигать вперед
                цивилизацию.
                Виктор Гюго, "Отверженные".

                5. Чмуров.

      - Да, это интересно, - услышал Горин и только сейчас заметил, что справа за соседним столиком сидит маленький человечек с большой лысиной и проницательным взглядом. – В каждой стране есть своя мафия, но только у Российской мафии есть своя страна.
       - Добрый старый афоризм, - сказал Горин. – Жаль только, что у нас он не теряет актуальности.
Его собеседник усмехнулся.
        - Ну не стоит впадать в пессимизм! Будем надеяться на лучшее.
        - Нет ничего более постоянного, чем ожидание лучшего. Пока кто-то решает, как тебе будет лучше, нельзя чувствовать себя в безопасности.
         - Браво! Вы прекрасно сформулировали мои мысли.
         - Это не я. Кто-то из мудрых…, - ответил Горин.
         - Не угодно ли познакомиться? – предложил человечек, пересаживаясь за его столик. - Я – Чмуров, Александр Юрьевич. Я, видите ли, учёный. Но отношусь к той редкой категории, которой удалось удачно сочетать науку с бизнесом. В результате я директор Института нейробиофизики, в котором и продолжаю работать.
Чмуров сделал паузу.
          - Меня зовут Семён Павлович, - сказал Горин. – Не удивляйтесь, но я писатель-фантаст.
           Чмуров откинулся на спинку стула, и на его лице отразилась целая гамма чувств от недоверия до восторга.
          - Вы не представляете, как мне повезло вас встретить! – воскликнул он.
          - Ну, я не совсем …
          - Видите ли, - перебил его Чмуров, - современная наука страдает излишним технократическим уклоном. Действительно, на первый взгляд технократия даёт весомые результаты, но её односторонность угнетает. Изучению биофизических механизмов работы головного мозга уделялось непозволительно мало внимания. А любая односторонность вредна! Внутри человека, внутри человеческого мозга происходят процессы не менее могущественные, чем в макрокосме. В конце прошлого века, ещё до меня, это начали понимать ведущие физики…
Чмуров говорил, увлекаясь. Его подвижное лицо ещё более оживилось, в глазах появился характерный для фанатиков маниакальный блеск. Несмотря на кажущуюся простоту и демократичные манеры, Горин сразу ощутил его отдалённость от демоса. Холёное, сияющее колониальным загаром лицо, повадки и речь нувориша не укладывались в образ «своего парня», каким он хотел казаться.
- Ах, как много мне хотелось бы вам сказать. Но, - прервал он сам себя, - может быть вы заняты, а тут я со своими восторгами. Однако мне очень хочется продолжить наше знакомство. Право же, ну скажите, что вы сейчас не очень заняты.
- Я сейчас не очень занят, - улыбнулся Горин. Его заинтересовал этот маленький эксцентрик.
- Прекрасно! – воскликнул Чмуров. – В таком случае, позвольте пригласить вас в ресторан. Пообедаем и обо всём поговорим.

         Чмуров привёз его в скромный на первый взгляд ресторан, но выбор предложенных им блюд и вин явно выходил за рамки обычной ресторанной кухни. Горин никогда не придавал значения тому, что ест, но труд писателя требовал не только воображения, но, подчас и глубокого знания предмета. Поэтому, он разбирался в гурманских извращениях, которые могли позволить себе богатые люди. И сейчас, как воплощение давних фантазий, он с удовольствием поедал салат из бело-розовой, залитой майонезом морской живности, описанный им в «Блудном сыне», и сочную искрящуюся икру в хрустальных розетках, наслаждался ароматом прозрачного аристократического супа и нежностью румяных, истекающих соком куриных окорочков. Каждому блюду соответствовали определённые напитки. Горин знал о них понаслышке, но где-то уже писал. Предупредительный официант в белых перчатках, незаметно порхая за их спинами, менял тарелки и бокалы, что-то передвигал, подливал и подкладывал.
        Горин по привычке ел не спеша, машинально запоминая вкусовые тона, их сочетания и контрасты, и невольно прикидывал, в какой эпизод будущего романа он вставит эту роскошную трапезу. Говорил он мало, зато Чмуров заливался трелями. Он обладал широкой эрудицией в области литературы и других искусств, говорил витиевато, с удовольствием слушая самого себя. Роль Горина в их беседе сводилось к тому, что он жевал, кивал и поддакивал. Он быстро понял, что, занимаясь сухой наукой, Чмуров оказался романтиком, не имеющим возможности в серой повседневности излить на кого-нибудь избыток своей глубокой души. О фантастике Чмуров был самого высокого мнения.
        - Только фантасты, - говорил он, деликатно обкусывая куриную косточку, - по-настоящему пытаются рассмотреть чудовищные процессы, происходящие во Вселенной, раздвинуть для себя и других горизонты, убрать препоны и снять с глаз шоры обыденности. Только они могут показать, что жизнь человека – это путешествие в бесконечном космосе вместе с Землёй, Солнечной системой и всей галактикой. Только они способны угадывать глубинные процессы в пространстве и времени, механизмы внутренней жизни мыслящих существ, забираться в такие глубины человеческого сознания, под- и надсознания, куда учёные с их прагматическими методиками не способны добраться никогда. По сути, будущее человечества творят писатели-фантасты: Чапек изобрёл роботов, Бредбери предсказал бесконечные сериалы, действующие, как наркотик, Беляев придумал лазер, Саймак открыл множественность миров, et cetera….
       Оказалось, что Чмуров читал роман Горина «Блудный сын», и это послужило поводом для новых восторгов и комплементов. Чмуров восторженно сообщал, что оптимизм «Блудного сына» спас его от депрессии и просил подписать ему авторский экземпляр. Горин написал «Блудного сына» в смутный период творческого кризиса, отягощённый размолвкой с очередной любовницей, однако, несмотря на это, оптимизм в романе присутствовал, и то, что Чмуров сумел его оценить, было приятно. Узнав, что редактор Бредин отказался издавать его новый роман «Эгрегор», Чмуров попросил у Горина рукопись и неожиданно заявил, что позаботится об этом, и небрежно махнул рукой. Горин с удовольствием понял, что этот жест относится к Бредину.
- А вот кстати, этот ваш термин «Эгрегор» - это ведь синоним Ноосферы Вернадского, не так ли?
- Да! Я рад, что эта теория вам знакома. Мой роман строится  именно исходя из неё.
- О, это не просто теория. Вернадский – гений! – воскликнул Чмуров. – Вы обязательно дадите мне прочитать ваш роман. Я когда-то очень увлекался этой темой, но текучка, знаете ли, дела… Ведь согласно теории эволюции биосферы Вернадского человек является создателем и носителем свободной биохими-ческой энергии…
- Только в своём романе я назвал её «психической».
- Гениально! Так оно и есть. Ведь эту энергию Вернадский называет Энергией человеческой культуры, которая создаёт  ноосферу – сферу разума, которая по сути и является психическим пространством.
- Ноосфера, - подхватил Горин, - как психическое пространство Земли, существует благодаря психическим эманациям людей. А эти эманации есть не что иное, как архитипическое проявление человеческой сущности. Именно эта психическая энергия, веками складывавшаяся в России, и определяет действительность.
-  А чем заканчивается ваш роман?
- Ну, если вы хотите его прочитать, думаю, окончания вам лучше пока не знать.
- Постойте! Кажется, я догадываюсь! Вы не напрасно исследовали психическую энергию России и наверняка поняли её порочность. Следовательно, ваш главный герой старается как-то на неё повлиять! Но как? Может быть квантовое воздействие….
- Э, нет! – усмехнулся Горин. – Вы и так почти угадали. Прочитаете – узнаете.
- Да-да, - рассеянно сказал Чмуров. – Тут есть о чём подумать. А пока за это стоит выпить!
- За что?
- За сходство наших мыслей, - неловко сформулировал Чмуров. – Не часто встречаются единомышленники, особенно, если это писатель и учёный..
Горин обратил внимание, что его новый знакомец  уклоняется от разговоров о себе, однако делает это достаточно заметно, словно щекоча любопытство собеседника. Этот приём Горин знал и не видел в нём ничего предосудительного – просто лёгкое кокетство преуспевающего джентльмена. И когда Чмуров сделал паузу, расхваливая его приёмы в раскрытии характеров в «Блудном сыне», Горин решил доставить ему удовольствие.
- Кажется, вы знаете обо мне больше, чем я сам, - сказал он с любезной улыбкой. - Не пора ли несколько уравнять положение.
- О, я ждал, когда вы спросите! Мне в самом деле есть, о чём вам рассказать. Может быть, не столько о себе, сколько о своей работе. В нашем Институте мы занимаемся проблемами, которым прежде уделялось непростительно мало внимания.
-  Я мало что понимаю в нейрофизике…, - начал Горин.
- Нейробиофизике, - поправил Чмуров. – Это нечто большее… Это симбиоз физики, психологии и биологии, и даже больше. Впрочем, я осуществляю только общее руководство. Начальники лабораторий могли бы рассказать вам много интересного и, может быть, продемонстрировать кое-что.
- Если это приглашение, то я согласен, - сказал Горин. – Всегда рад познакомиться с достижениями науки.
- Ну, что ж, - обрадовался Чмуров. – Может быть, сейчас мы присутствуем при зарождении нового романа!
Своё детище Чмуров назвал «Институт Нейробиофизики будущего». Хвастливая голографическая вывеска выгляделась яркой заплаткой на сером фасаде старого, плохо отремонтированного здания. Одинаковые, из конца в конец, коридоры с множеством дверей, потёртая плитка полов, унылого цвета потолки и стены – всё указывало на то, что внешнему виду здесь отводят далеко не первое место. Лаборатория квантовой механики, куда его сразу привёл Чмуров, мало отличалась от общего дизайна института: наскоро отремонтированные стены покрывали свежие и застарелые пятна и кляксы, похожие на следы лазерных или кислотных воздействий. Зато аппаратура на фоне этой убогости отличалась своей новизной. Горин не слишком разбирался во всякой кибернетической машинерии, но свежие обрывки упаковочной ленты, сохранившиеся кое-где на боках рабочих блоков, говорили о том, что на современное оборудование здесь не скупились. В центре помещения находился терминал, от которого к потолку поднимались прозрачные проекции  мониторов. Разбираться в их анатомии Горин даже не пытался. Терминал частично заслоняла сутулая спина в мятом халате с пятнами, похожими на кляксы на стенах. Спину венчали пучки нечёсаных волос, беспорядочно торчавших вокруг бледно-розовой макушки.
- Это профессор Бергенкеркер, Сруль Карлович, - тихо и даже с каким-то благоговением произнёс Чмуров, - наш гений…
Голубое сияние монитора погасло, и гений обернулся. Горину показалось, что жёсткий взгляд профессора толкнул его в лицо. У Бергенкеркера был вид человека, любое обращение к которому могло быть чревато самой неожиданной реакцией. Глаза его были почти не видны из-под вечно насупленных бровей. Длинный скошенный рот, приподнимал щёку, превращая правый глаз в щёлку, что придавало лицу насмешливый вид, и казалось, Бергенкеркер ехидно щурится перед тем, как сказать какую-то гадость. Не красил его и висящий сливой нос с ноздрями разной величины и пористая кожа серых щёк и торчащее кустиками подобие жидкой бородки. И всё же Горину понравилось это лицо. Все его диспропорции странным образом сочетались, придавая ему выражение несколько диковатое, однако интересное своим несоответствием тривиальным стандартам. Казалось, все особенности этого лица возникли и заслонили собой главное по причине постоянного разочарования окружающей действительностью.
 - А-а, это вы, Чмуров, - с непонятным раздражением произнёс Бергенкеркер. – Пр-роклятье! Опять не то! Не получается! А кого это вы привели? Я не люблю…
- Позвольте вам представить нашего гостя, - поспешно заговорил Чмуров. – Горин Семён Павлович, очень талантливый писатель.
- Да знаю, - недовольно пробормотал Бергенкеркер. – Читал с вашей подачи. Бред!
Дальнейшие его слова слились в малоразборчивое бормотание, из которого Горин с трудом разобрал слова «нейронный голод» и «трансверсия». Потом Бергенкеркер замолчал, вопросительно глядя на него.
- Профессор несколько категоричен в своих суждениях, - заключил Чмуров. – Надеюсь, вы не в обиде. Он интересуется, в какой степени вы знакомы с нейробиофизикой?
- Ну, я знаю, что такая наука существует, - улыбнулся Горин.
Бергенкеркер удовлетворённо кивнул.
- Этого достаточно, - сказал он. – Значит, мы знакомы с ней в равной степени. О нейробиофизике мы тоже знаем только, что она есть. Мы пытаемся соединить несоединимое, скрестить живую клетку с конденсатором. Идите сюда. Чмуров говорит, что вы писатель. Значит, правое полушарие у вас более активно. Проверим, не поможет ли это ответить на некоторые вопросы. Так, Чмуров?
- Да, да! – заторопился Чмуров. – В процессе вашего ознакомления с работой Института вы могли бы оказать нам небольшую услугу, согласившись на электроэнцефалографию вашего мозга. Коллега Бергенкеркер анализирует энцефалограммы людей разных профессий… Если вы не возражаете?
- Я вам не коллега, - буркнул Бергенкеркер. – Садитесь сюда!
Горину всё больше нравился сердитый профессор и, хотя неожиданное предложение затронуло где-то в глубине струнку сомнения, он не стал возражать. Ему доводилось видеть энцефалограф, и маленький аппарат на спинке кресла, к которому его сейчас подвёл Бергенкеркер, не имел с ним ничего общего.
-  Что это за штука? – поинтересовался он.
- Электроэнцефалогаф нового поколения. Многофункци-ональный. Он обладает не только способностью сканирования…
- Сруль Карлович может говорить на эти темы бесконечно, - перебил его Чмуров. - У нас самая передовая техника. Не надо этих громадных монстров, с их писком и визгом. А этот прототип мы вообще скоро сделаем в форме шлема.
Бергенкеркер, сердито посапывая, усадил Горина в кресло и стал закреплять у него на висках и затылке какие-то проводки. Он снова заговорил, но его объяснения слились в неразборчивое бормотание, и Чмуров пришёл на помощь.
- Профессор говорит, что в мозгу человека есть участки, способные реагировать на определённые квантовые воздействия…
- Меня больше интересует способность человеческого мозга влиять на построение причинно-следственных связей, – словно про себя бормотал Бергенкеркер, перебирая кнопки компьютера. – Соответствующим образом настроенные излучения головного мозга…
- Профессор, ради бога, будьте благоразумны, - с непонятной поспешностью перебил его Чмуров.
- Пр-роклятье! Опять заносит… Вам всё равно не понять.
- Я не совсем понимаю, как именно излучения мозга могут воздействовать на построение причинно-следственных связей, - сказал Горин.
- Профессор склонен впадать в крайности, - заторопился Чмуров. – Его фантазия может поспорить с вашей. Интересно будет сравнить ваши с ним энцефалограммы. Честно говоря, мы и сами не всё ещё до конца понимаем. Поэтому нам и нужны показания энцефалограмм людей разных профессий и складов ума.
-  Надеюсь, больно не будет? – улыбнулся Горин.
- Что вы! Никаких неприятных ощущений. Может быть, только слабые вибрации. Расслабьтесь!
         Бергенкеркер вернулся к терминалу и что-то включил. Больно действительно не было, но у Горина возникло ощущение, будто в его мозг проникли осторожные тонкие щупальца. Они извивались, скользили вдоль мозговых извилин, обнимали полушария, обвивали синоптические узлы. В какой-то момент Горину показалось, что его куда-то уносит, словно в преддверии сна, но это быстро прошло.
- Ну, вот и всё! – услышал он бодрый голос Чмурова. – У вас прекрасный мозг, дорогой писатель. Никаких патологий! Я даже не спрашиваю, как вы себя чувствуете, потому что никаких изменений в вашем состоянии не произошло. Энцефалография – это всё равно, что измерить давление или температуру.
- А как насчёт квантовых воздействий? – спросил Горин. – Я чувствовал, как будто что-то проникает мне в мозг.
- Ну, что вы! – удивился Чмуров. – Никаких воздействий. Это мы потом… исходя из особенностей и частоты вибраций, которые мы записали… Да вот, не хотите ли осмотреть лаборатории квантовой запутанности и телепортации.
Он подхватил Горина под локоть и повлёк его к выходу мимо Бергенкеркера, который, казалось, с головой погрузился в какие-то схемы над панелью виртуального терминала.
- Если говорить коротко, - тараторил на ходу Чмуров, - запутанные частицы влияют друг на друга вне зависимости от расстояния, поскольку измерение состояния одной мгновенно влияет на состояние другой. Но что интересно -  запутанность связана с более глубокой, но еще не доказанной, теорией квантовой психологии. Некоторые физики пытаются подкопаться, но пока не нашли ничего определенного… Квантовая психология стремится сблизить и интегрировать закономерности физических и психологических областей знания, поэтому критики относят её к области маргинальных наук, которые отклоняются от преобладающих теорий и являются попыткой внедрения в эту область мистических и парапсихологических концепций. Существует гипотеза, что квантовая психология относится к области экстрасенсорных явлений, поскольку утверждает приём и передачу информации без участия известных органов чувств, также как и мысленное воздействие на материальные объекты… Ну, et cetera…
              Чмуров говорил быстро и непонятно, и Горину его болтовня показалось продолжением разговора о фантастике, тем более, что Чмуров как-то быстро свернул тему и пригласил продолжить экскурсию. Они осмотрели несколько лабораторий, Чмуров с гордостью показал камеры квантовой телепортации, которые, правда, не работали. Потом они позабавились опытами с квантовой пушкой, «стреляющей» единичными фотонами. В конце экскурсии Чмуров пригласил его поужинать. Но Горин заметил, что приглашение прозвучало не слишком радушно, и его отказ не повлёк положенных по этикету уговоров.
*   *   *

      - Чмуров, идите сюда! – позвал Бергенкеркер. - Это энцефалограмма нашего писателя! Полюбуйтесь! Такого просто не бывает!
Чмуров навис над его плечом в центре терминала.
       - Перестаньте сопеть мне в ухо! – проворчал Бергенкеркер, дёргая плечом. – Вы мне мешаете! Угораздило же вас выбрать такой сложный объект. У него в голове чёрт знает что творится. Вы посмотрите на эти синапсы, - он ткнул пальцем во вращающуюся голограмму мозга. - Таким мог быть мозг какого-нибудь марсианина. Его пространственные нейроны в гиппокампе не только выполняют функции памяти о месте в пространстве, но его воображение позволяет ему мысленно перемещаться вне зависимости от расстояний и даже создавать материальные формы и влиять на обстоятельства. Я опасаюсь, что ввел ему наш катализатор в тот период развития его сознания, когда оно достигает кульминационного предела. Его нейронный коэффициент превышает двадцать процентов.
       - Что вы несёте?! - воскликнул Чмуров, вглядываясь в изображение. – Наш катализатор? Вы что, без его согласия…
Он давно работал с Бергенкеркером и научился понимать его с полуслова.
        - Какое согласие… Хотел просто встряхнуть сонный мозг…
        – А напоролись на сознание, которое к этому моменту сформировалось настолько, что достигло совершенства внутри себя? Абсолютная сингулярность, без примесей? Такого не бывает, чёрт побери! Может быть, наш катализатор оказался последней каплей в формировании сверхсознания?
       Проклятье, Бергенкеркер, мы создали нового бога!
     - Вот именно. Если наши предположения о возможностях катализатора верны, он может выйти за предел …
      - Но, если активизация его нейробиологической системы  будет продолжаться… Вы представляете себе возможности и последствия?! Вы понимаете, что это значит?! – крикнул Чмуров.
    - Не орите на меня! – заорал Бергенкеркер. – Кто мог предположить, что нам попадётся человек с таким сознанием, какого вообще не бывает. Вот он – ваш протеже! У простого человека наш катализатор в лучшем случае только слегка повысил бы IQ, а у вашего Горина этот коэффициент и так зашкаливал. Возможности! Последствия! Если катализатор сработает, как мы задумали, ваш Горин скоро сможет экстраполировать свои фантазии во вне! Конечно, если догадается… А он точно догадается… Однако перестаньте психовать, я придумал направленный контрольный луч. Он будет не только передавать нам состояние писательского мозга, но с его помощью мы сможем в любой момент подчинить этого Горина себе.