Северный Тропик

.
По левому борту у третьего кормового трюма команда соорудила бассейн. Были сколочены из досок борта высотой метра в полтора, снаружи поставлены контрфорсы – боковые подкрепления – и всё это заложено большим трюмным брезентом площадью не менее тридцати квадратных метров.

Деятельное участие в строительстве бассейна принял первый антарктический плотник, человек-легенда – Коля Лепёшкин, или попросту, Семёныч. Плотничал он ещё в первую экспедицию на Первой Советской антарктической станции Мирный. В его руках работа спорилась и ладилась. Матросы только успевали подносить ему доски для распиловки. В итоге получился шикарный проточный бассейн, наполненный чистейшей водой приэкваториальной Атлантики – будущая купель для впервые пересекающих экватор.
Любуясь результатом Колиной работы, боцман предложил:

– Семёныч, что ты всё по своим экспедициям? Вербуйся лучше к нам в Дальневосточное пароходство. Хорошие плотники у нас позарез нужны. Будешь, как сыр в масле кататься.
– Не, сыром быть не хочу, – отвечал на это Семёныч, – съедят. Мне в экспедиции как-то сподручней.
– У нас во Владике лафа, – продолжал своё боцман, – на широте Крыма стоим. В октябре – настоящий курорт. А природа!
– Не, – качал головой легендарный плотник, – я больше к холоду привык. Крым – это не по мне.

Боцман с разочарованием взглянув на упрямого Семёныча, цыкнул зубом и удалился в свою каптёрку.
С приближением к экватору в каютах становилось находиться всё труднее и труднее: жара, влажность, духота. Духоту Саша Пухов объяснял высокой степенью «спёрнутости» воздуха. «Спёрнутость» он определял в топорах, исходя из выражения «хоть топор вешай». «Три топора», по его мнению, считалось крайней меркой, за которой мог последовать летальный исход.

Наше судно проектировалось для районов арктического бассейна и не было рассчитано для плавания в тропической зоне, в чём мы и убеждались на своей собственной шкуре. В машинном отделении днём температура достигала 70 – 75 градусов. Вентиляционные установки не спасали. Металлические поручни трапов, ведущих в ЦПУ (Центральный Пост Управления) и в машинное отделение, были накалены до такой степени, что обжигали ладони. Экипаж и пассажиры стали приспосабливаться к невыносимым условиям, кто как мог.

Днём нас спасал бассейн. Саша Пухов-Заневский один из первых нашёл в носовом трюме, рядом с грузом динамита, старую раскладушку, подлатал её, подклепал и перебрался жить на шкафут под козырёк надстройки.

– Главное, чтобы над головой какая-нибудь крыша была, – молвил он отечески-наставительным тоном, – а то по утрам в этих чёртовых тропиках обильная роса, захлебнуться можно ненароком, особенно, если с открытым ртом спишь.

На следующее утро, ещё до завтрака, он ввалился в «душегубку» №37 и сообщил:

– Товарищи «курсанты»! У вас здесь «спёрнутость» на три топора, не меньше – условия явно не совместимые с жизнью, а у меня – чистейший воздух. Ноль топоров! Земля и небо! Наконец-то я выспался в первый раз за неделю, а под утро даже и подмёрз маленько.

Саша Кулакевич остолбенело посмотрел на него невыспавшимися глазами и бросил грубо:

– Врёшь ты всё! Такого быть не может!
– Скажи, первопроходец ты наш, а не было ли там ещё какой-нибудь завалящейся раскладушки? – спросил я.
– В основном – лом. Самая приличная оприходована. Но если покопаться и очень захотеть, из двух-трёх одну можно собрать.

Я так и сделал, посвятив этому всё дообеденное время. И уже к полудню перекочевал на шкафут правого борта к Пухову-Заневскому, а ночью в полной мере оценил эту перемену. С приближением к экватору легче не становилось, и обитатели нашего судна стали всё активнее устраиваться на палубах.

– Переходим на «половой» образ жизни, – пошутил Кулакевич, перенося свой матрац на шлюпочную палубу под спасательную шлюпку №1.
– На судне нет «пола», – заметил на это Витя Крылов, – здесь везде палуба.
– А там, под лодками, дощатый настил. Тоже палуба, что ли?
– Ло-о-дками, – передразнил Витя, ухмыляясь и манерно кривя рот, – морской вы крестьянин, «курсант» Кулакевич, вот что я тебе скажу. Репу вам надо на огороде выращивать, а не в море ходить. Выучите, пожалуйста, морскую терминологию и послезавтра ко мне на зачёт. И запомните, никаких поблажек не будет. Не сдашь – колосники к ногам и за борт. Закон моря суров.
– Врёшь ты всё, – ответил на это Саша Кулакевич и потащил свои спальные принадлежности вверх по трапу к спасательным «лодкам».

Единственный, кто остался в кубрике №37, это «курсант» Саша Кондратьев. Спал он всегда с плотно задёрнутыми коечными шторками, как в наглухо забитом ящике. Но в тропической зоне делал себе послабление – приоткрывал переднюю шторку сантиметров на пять, оставляя таким образом необходимый по его меркам зазор, чтобы ненароком не задохнуться.

Дело в том, что в своей комсомольской юности «курсант» Саша Кондратьев ходил на «паровиках», то есть настоящих пароходах с паровым двигателем, коих сейчас уже нигде и не сыщешь. Тогда он числился котельным машинистом. А в котельных отделениях, где бывало и по три котла ростом с трёхэтажный дом, жара у топок стояла не тропическая, а адова. Поэтому для бывшего котельного машиниста приэкваториальные тропики были усладой для души и тела, и он блаженствовал в изнуряющей для простого смертного жаре, так как были для него времена более жаркие, и он закалился в них, как легированная сталь.

Будущие полярники целыми днями мокли в проточном бассейне. Когда по судовой трансляции звучало оповещение: «судовое время одиннадцать часов тридцать минут, команде обедать, приятного аппетита», то мы вместе со второй и третьей вахтой  дружно, без дополнительных уговоров, шли на трапезу, где в больших количествах с аппетитом ели холодную окрошку на квасе или холодный борщ, которые были постоянными блюдами, чередующими друг друга каждодневно.

– Интересно, в Африке едят окрошку? – любопытствовал Витя Крылов, заканчивая вторую тарелку окрошки и напрочь отказываясь от второго блюда.
– Думаю, что не едят. У них квас не из чего делать, потому как ржаного хлеба там не было и в помине.
– И докторской колбасы у них нет, – добавлял «курсант» Кулакевич, принимаясь за вторую порцию курицы с рисом, «презентованную» ему Витей Крыловым.
– И куда в тебя лезет, Кулакевич, – удивлялся Витя, – ешь за двоих, а тощий, как бездомная собака. Может у тебя солитёр?
– Типун тебе на язык! Я комиссию проходил. Здоров, как бык. В экспедицию больных не берут.
– Все проходили, – парирует Витя, – но на солитёра тебя ж не проверяли.
– Типун тебе на язык! Сам ты солитёр, – огрызался Кулакевич, уходя на камбуз заготавливать себе дежурные бутерброды – чёрный хлеб со сливочным маслом.