Мёртвый сезон

.
Незаметно закончилась курортная пора, и наступил мёртвый сезон. Пустынные воды бассейна, совсем ещё недавно кишащие полярниками, не привлекали даже энтузиастов. Они, эти воды, волновались и плескались в деревянные борта подстать движению парохода, совершающего на океанской зыби какой-то свой сложный ритуальный танец. У любителей тропического загара постепенно стали проходить солнечные ожоги. Саша Пухов по этому поводу, показывая рукой в сторону далёкого африканского континента, вздыхал:

– Единственно, в чём завидую неграм, загорать им не надо. Представляешь, сколько времени экономится? Сколько дел за это время можно сделать!
– А кому нужны твои дела? – начал втягиваться в дискуссию Боря Ткачёв. – Уж столько их наворотили. А лучше от этого на Земле всё равно не становится. Возьми, к примеру, америкосов. Деляги ещё те. Всё делают, делают. А что хорошего они сделали? Индейцев истребили. И причём истребили их из-за своей пошлой натуры.
– Так я ж тебе про негров говорю.
– А я про америкосов. Янки – это стопроцентные плебеи. Остатки гордых сынов прерий они расселили по резервациям. Для чего? А чтобы осваивать их земли, ковырять из них золото и прочие ископаемые, заливать их бетоном, строить на них вавилонские башни небоскрёбов, похожие с высоты на кладбищенские памятники. Национальная идея Америки – хэппи энд. А для этого им всё время надо что-то делать, делать и делать. Первую атомную бомбочку кто сделал? Америкосы! И сразу же – на голову бедных япошек. Тоже дело. И немалое. Зато какой «сатисфэкшн»! Ёрш твой на загородине! Вот такой у них хэппи энд…

– Чего это вдруг ты на американцев ополчился?
– Тогда давай возьмём европейца – потомка каторжан, который был вывезен в своё время на далёкий Австралийский берег. Он обвиняет аборигена в том, что тот не развит и туп и начинает учить его, как надо жить. «Выкопай, – говорит, – канаву вот такой длины и зарабо¬таешь 30 долларов». Абориген копает. Проходит время, и спрашивает этот абориген: «Сколько я заработал?» «10 долларов, – отвечает потомок каторжан, – но если ты докопаешь оставшийся метр, получишь ещё 20». Абориген бросает лопату, берёт свои честно заработанные доллары и идёт в ближайший бар  –пить пиво.
– В нашем мире алчность – серьёзный стимул для деятельности, но радости это не приносит, – сделал заключение Боря.

Белый думает, что абориген плохо соображает и что у него нет никакой логики, что учёба не пошла ему впрок. Абориген думает то же самое про своего работодателя, потому что он прекрасно понимает, что лучше пить пиво, на которое ему вполне хватает выданных денег, чем корячиться и рыть землю. Для аборигена жизнь – это то, что есть сейчас, а не то, что будет завтра, и он выбирает в этом «сейчас» лучшее. «Не заботься о дне завтрашнем» – сказано в Евангелии. Поэтому он с удовольствием пьёт своё пиво, ничего при этом не зная об Новом Завете, и с удивлением смотрит на расчётливого белого человека, который Евангелие как раз-таки знает. Абориген пьёт пиво, а белый человек докапывает никому не нужную, по меркам этого аборигена, канаву. Кому из них лучше? Кто из них умнее? Ответ очевиден.

– Все мы заражены духом наживы, – добавил Боря, – а жизнь проходит мимо нас. Вот ты, Саша, в экспедицию за чем пошёл? За деньгами? Квартиру хочешь себе купить? Машину? Считай, что здесь и пропал. Ты только подумал об этом и уже пропал. Потому что жизнь мерится совсем другими мерками, не материальными. В дорогу должно сердце позвать, трубный зов судьбы нужно услышать, а не звон золотых червонцев. А всё остальное придёт, если выполнишь предназначенную тебе миссию. Или не придёт, если пошёл туда, куда тебя не звали.

На вахте, стоя на руле, покачивая рукоятку рулевой колонки, или, как её прозвали матросы, «мандолу», то влево, то вправо, думал: «Так кто ж позвал меня издалека и гонит прочь с насиженных наделов? Может быть, я, собрав манатки, отправился «не в ту степь», приняв случайно померещившийся мне ночью звук призрачной валторны за призывы судьбы.

Мой напарник по вахте Эдуард Кукса моих сомнений разрешить не мог.

– Ты, главное, держи курс и ни о чём не думай, – советовал он мне. Ты ведь кто сейчас? Матрос. А матрос должен не думать, а уметь. Так говорил наш старпом. Рули, раз тебя научили, и радуйся своему умению.

Напарник, как всегда, был прав. Он был из тех людей, которые при первом знакомстве кажутся тугодумами. Невооружённым взглядом просматривалась замедленность в реакциях, неспешность в мышлении и в действиях. Но со временем, когда постепенно раскрывалась его суть, я стал осознавать, что имею дело с обстоятельным, добросовестным, надёжным и умным человеком. Мудрая крестьянская закваска была заложена в нём, наверное, с генами и проявлялась в исключительной добротности производимых им вещей, будь то карандашный набросок с натуры или плетение огонов на швартовых концах.

Я не зря позировал ему, облачённый в форму моряка гражданского флота. На портрете бросались в глаза не погоны, и не «краб» на поношенной «мице», а мой взгляд куда-то за дальние дали, куда невозможно ни доехать, ни дойти. Как будто бы он видел то, чего не видят другие, и что скрыто за серой повседневностью и рутиной нашего бытия.
Из-за боковой волны судно плохо слушалось руля и рыскало на курсе. По пути нашего движения ещё попадались стаи летучих рыб, которые взмывали из вод и барражировали над поверхностью в меру своих сил и возможностей, яко птицы. Некоторые из них, неудачно попав под ветер, залетали на палубу нашего парохода, взлёт с которого был для них уже невозможен. Их участь была одна: утром старший кок проходился по главной палубе и собирал залётных рыб в алюминиевую кастрюлю, а к его обеду они, хорошо поджаренные, превращались в фирменное блюдо, которое им же и съедалось. Лишь одну из них, наиболее крупную, с большим размахом плавников-крыльев, он набил ватой и повесил сушиться, чтобы потом сделать чучело.