Пушкин и герой Гавриилиады сатана
- греховоднике, эротомане, своднике, инициаторе божественного вертограда и сутенере Творце, изнывающем от скуки, жажды исключительно плотской любви с дщерями земнородных, тоски-хандры и эросозного онанизменного семяизвержения в небесных чертогах своего ОКБ «Земля унт Люди»
- Лукавом сатане и змие
- апостоле, после в чине архангела, не стойком к «розалиям» дев Земли и окрест
- 16-летней (!) молодой еврейке – не знающей греха, сомнений, угрызений и … нормального еб*абельного самца с переполненной либидо плотью с розой у ее входа (Иосифа печальная супруга)
- Иосифе – ее муже –рогаче = седом старике, плохом столяре и некудышном плотнике, который как отец с невинной жил еврейкой, ее кормил — и больше ничего; ибо был «ленивый муж своею старой лейкой» (лейка = это Пенис Членович Фаллос…)
только второй персонаж выглядит не безобразно в своих деяниях будто он герой эпоса Шансон не жест = Лукавый просто исполняет свою работу по функционалу заданному Творением, тогда как остальные грешат – замышляют, сводничают, блудят, изменяют, совокупляются прелюбодействуя
Вот наша выписка о портрете, образах (эманациях) и хронотопе деяний сатаны (он у автора всегда отчего-то с малой буквы…) в картинах сна молодой (16-летней) еврейки Марии из поэмы Гавриилиада, в которой гений Пушкина пригласил нас =
«Поговорим о странностях любви» (Другого я не смыслю разговора) :
(1)
Но, старый враг, не дремлет сатана!
Услышал он, шатаясь в белом свете,
Что бог имел еврейку на примете,
Красавицу, которая должна
Спасти наш род от вечной муки ада.
Лукавому великая досада —
Хлопочет он.
(2)
Что ж делает Мария? Где она,
Иосифа печальная супруга?
В прохладе пальм, под говором ручья
Задумалась красавица моя;
Не мило ей цветов благоуханье,
Не весело прозрачных вод журчанье…
И видит вдруг: прекрасная змия,
Приманчивой блистая чешуею,
В тени ветвей качается над нею
И говорит: «Любимица небес!
Не убегай, — я пленник твой послушный…»
Возможно ли? О, чудо из чудес!
Кто ж говорил Марии простодушной,
Кто ж это был? Увы, конечно, бес.
(3)
Краса змии, цветов разнообразность,
Ее привет, огонь лукавых глаз
Понравились Марии в тот же час.
Чтоб усладить младого сердца праздность,
На сатане покоя нежный взор,
С ним завела опасный разговор:
«Кто ты, змия? По льстивому напеву,
По красоте, по блеску, по глазам —
Я узнаю того, кто нашу Еву
Привлечь успел к таинственному древу
И там склонил несчастную к грехам.
Ты погубил неопытную деву,
А с нею весь Адамов род и нас.
Мы в бездне бед невольно потонули.
Не стыдно ли?»
(4)
— Попы вас обманули,
И Еву я не погубил, а спас! —
«Спас! от кого?»
— От бога. —
«Враг опасный!»
— Он был влюблен… —
«Послушай, берегись!»
— Он к ней пылал —
«Молчи!»
— любовью страстной,
Она была в опасности ужасной. —
«Змия, ты лжешь!»
— Ей-богу! —
«Не божись».
— Но выслушай… —
(5)
Подумала Мария:
«Нехорошо в саду, наедине,
Украдкою внимать наветам змия,
И кстати ли поверить сатане?
(6)
Лукавый бес, надменно развернув
Гремучий хвост, согнув дугою шею,
С ветвей скользит — и падает пред нею;
Желаний огнь во грудь ее вдохнув,
Он говорит:
(7)
далее следует монолог сатаны в образе Змия с рассказом о том, как и чем он соблазнил Еву и вошел в нее, обучил дал навык и потом свел с Адамом и Ева научила мужа познавать ее соитием с коитусом и наоборот:
И, не страшась божественного гнева,
Вся в пламени, власы раскинув, Ева,
Едва, едва устами шевеля,
Лобзанием Адаму отвечала,
В слезах любви, в бесчувствии лежала
Под сенью пальм, — и юная земля
Любовников цветами покрывала.
С прелюбопытнейшим финалом этого монолога:
Но им открыл я тайну сладострастья
И младости веселые права,
Томленье чувств, восторги, слезы счастья,
И поцелуй, и нежные слова.
Скажи теперь: ужели я предатель?
Ужель Адам несчастлив от меня?
Не думаю! но знаю только я,
Что с Евою остался я приятель».
Прим. Из этих признательных по Пушкину показания архангела Змия Сатановича Самюэльского (он же Дьябло , он же Люцифер, он же Черт, он же Бес, он же… легоин…) следует одна схолия – иша Ева (строго говоря, она в этот период соитий еще не имела никакого имени, кроме статуса клона адама и его иши!) , соблазненная Змием и затем соблазнившая мужа адама Адама, является вечно подругой Змия … навечно падшей и вечно падающей в актах в совокупления и не ради размножения и продолжения адамят
(8)
Умолкнул бес. Мария в тишине
Коварному внимала сатане.
«Что ж? — думала, — быть может, прав лукавый;
Слыхала я: ни почестьми, ни славой,
Ни золотом блаженства не купить;
Слыхала я, что надобно любить…
Любить! Но как, зачем и что такое?..»
(9)
А между тем вниманье молодое
Ловило всё в рассказе сатаны:
И действия, и странные причины,
И смелый слог, и вольные картины…
(Охотники мы все до новизны.)
(10)
Час от часу неясное начало
Опасных дум казалось ей ясней,
И вдруг змии как будто не бывало —
И новое явленье перед ней:
Мария зрит красавца молодого
У ног ее. Не говоря ни слова,
К ней устремив чудесный блеск очей,
Чего-то он красноречиво просит,
Одной рукой цветочек ей подносит,
Другая мнет простое полотно
И крадется под ризы торопливо,
И легкий перст касается игриво
До милых тайн…
Итак, мы имеем странную картину = змий обернулся… красавцем, который уже находящуюся в глубоком гипнозе умелой адски приятной разогревающей прелюдии некий красавец запустил руку ей под ризу в «розарию» и коснулся «розы девы» (Машкиной вульвы = названной лишь для приличия и поэтического украшения для «милой тайной»)
Хотя мы помним (а как такое забыть нам старцам) в письме к Родзянко (вроде…) наш весь Пушкин был предельно откровенным: он завещал не различать в этом деле гречанок, чухонок, цыганок, калмычек, молдаванок, евреек, турчанок, разных шибко охочих и прочих и просто исполнять Творцом предначертанное по формуле
«Пи*зда одна – е*би»)
(11)
Она молчит; но вдруг не стало мочи,
Едва дыша, закрыла томны очи,
К лукавому склонив на грудь главу,
Вскричала: ах!.. и пала на траву…
Тут уж Пушкин так увлекся раасказо на грани порно, что и забыл, что сатану в образе змия он уже в красавца оборотил и прямо указал, что обладанием дщери и ее щели занимался лукавый …
(12)
Отец греха, Марии враг лукавый,
Ты был и здесь пред нею виноват;
Ее тебе приятен был разврат,
И ты успел преступною забавой
Всевышнего супругу просветить
И дерзостью невинность изумить.
Гордись, гордись своей проклятой славой!
Спеши ловить… но близок, близок час!
Вот меркнет день, заката луч угас.
Всё тихо. Вдруг над девой утомленной,
Шумя, парит архангел окриленный, —
Посол любви, блестящий сын небес.
Это финал интимной связи молодой еврейки Маши … Отец греха … Это кто? Творец!? Мы, фра, имеем право на гадкую догадку: отец греха – Бог и он же соблазнял и развращал Марию последовательно в образе (эманации) Змия, Красавца, Архангела и Голубка
И нас не отвлечет от этой идея вот эта сцена: драка двух отведавших милых тайн еб*бабельной еврейки молодой :
(13)
«Не трепетал от ваших я придворных,
Всевышнего прислужников покорных,
От сводников небесного царя!» —
Проклятый рек и, злобою горя,
Наморщив лоб, скосясь, кусая губы,
Архангела ударил прямо в зубы.
Раздался крик, шатнулся Гавриил
И левое колено преклонил;
Но вдруг восстал, исполнен новым жаром,
И сатану нечаянным ударом
Хватил в висок. Бес ахнул, побледнел —
И кинулись в объятия друг другу.
Ни Гавриил, ни бес не одолел.
Сплетенные, кружась идут по лугу,
На вражью грудь опершись бородой,
Соединив крест-накрест ноги, руки,
То силою, то хитростью науки
Хотят увлечь друг друга за собой.
В которой архангел Гавриил смог одолеть собрата и молочного брата лишь подлостью – он ему чуть не отгрыз пенис:
Схватив врага за мягкие власы,
Он сзади гнет могучею рукою
К сырой земле. Мария пред собою
Архангела зрит юные красы
И за него в безмолвии трепещет.
Уж ломит бес, уж ад в восторге плещет;
Но, к счастию, проворный Гавриил
Впился ему в то место роковое
(Излишнее почти во всяком бое),
В надменный член, которым бес грешил.
Лукавый пал, пощады запросил
И в темный ад едва нашел дорогу.
(14)
Бог не угомонился – попробовав розу Маши и Змием, и Красавцем, и Гавриилом, он решил и сам собой побыть там с усами:
Смеешься ты, лукавый сатана!
И что же! вдруг мохнатый, белокрылый
В ее окно влетает голубь милый,
Над нею он порхает и кружит,
И пробует веселые напевы,
И вдруг летит в колени милой девы,
Над розою садится и дрожит,
Клюет ее, колышется, ветится,
И носиком и ножками трудится.
Он, точно он! — Мария поняла,
Что в голубе другого угощала;
Колени сжав, еврейка закричала,
Вздыхать, дрожать, молиться начала,
Заплакала, но голубь торжествует,
В жару любви трепещет и воркует,
И падает, объятый легким сном,
Приосеня цветок любви крылом.
(15)
Резюме Марии:
Он улетел. Усталая Мария
Подумала: «Вот шалости какие!
Один, два, три! — как это им не лень?
Могу сказать, перенесла тревогу:
Досталась я в один и тот же день
Лукавому, архангелу и богу».
Вот вам, фра, и Святая Троица …
(16)
И вот кающийся грешник = автор:
Аминь, аминь! Чем кончу я рассказы?
Навек забыв старинные проказы,
Я пел тебя, крылатый Гавриил,
Смиренных струн тебе я посвятил
Усердное, спасительное пенье.
Храни меня, внемли мое моленье!
Досель я был еретиком в любви,
Младых богинь безумный обожатель,
Друг демона, повеса и предатель…
Раскаянье мое благослови!
Переменюсь: Елену видел я;
Она мила, как нежная Мария!
Подвластна ей навек душа моя.
Моим речам придай очарованье,
Понравиться поведай тайну мне,
В ее душе зажги любви желанье,
Не то пойду молиться сатане!
Но дни бегут, и время сединою
Мою главу тишком посеребрит,
И важный брак с любезною женою
Пред алтарем меня соединит.
(17)
И вот его финальные страхи, риски и молитва:
Иосифа прекрасный утешитель!
Молю тебя, колена преклоня,
О рогачей заступник и хранитель,
Молю — тогда благослови меня,
Даруй ты мне беспечность и смиренье,
Даруй ты мне терпенье вновь и вновь,
Спокойный сон, в супруге уверенье,
В семействе мир и к ближнему любовь!
Пушкин просит Бога даровать ему верную супругу и уберечь от позора рогачества и горькой участи иосифлян …
Нет. Не помогла молитва …
Не срослось …
Бог подсунул ему ННГ
Свидетельство о публикации №224100700332