Внезапно струна оборвалась. Глава 7

В   П А Р Т И И    В Е Т Х О Г О   Б А Р А К А

Генерал Александр Русаков, возглавлявший управление внутренних дел Брянской области с начала моей службы там, поддержал идею провести концерт Максима Трошина в рамках занятия по служебно-боевой подготовке о нравственных и духовных ценностях. Тема в планах была, а ее содержание тогда, в октябре 1993 года, вскоре после трагических событий, чуть не опрокинувших Россию в длительное кровавое противостояние враждующих сил внутри ее самой, превратилось в труху.

Большой зал был полон. Максим появился на месте, с которого на время убрали длинный стол президиума, в черной косоворотке с желтой окантовкой ворота, рукавов и опять же с желтым пояском. Брюки заправлены в начищенные сапоги. Юный солист, прежде чем запеть, сказал, что он не считает себя, «голосом, восхитившим Россию», как его представляют в объявлении у поста на входе в УВД.

Между тем уже начало его выступления было поразительным: будто в храме пролился голос, а не в стенах строгого ведомства.

Офицеры милиции слушали Максима на одном дыхании, словно боясь неловким движением или шумом нарушить установившуюся гармонию между его песнями и своими сокровенными мыслями о судьбах страны. Он не давал время слушателям на рукоплескания, заполняя перерывы между песнями стихами или своими рассуждениями, которые органично вплетались в тему служебного занятия – хоть записывай в служебные конспекты! Долгие, накопившиеся за всю программу аплодисменты прозвучали только под занавес.

Уже после концерта в УВД мы задержались в моем кабинете, на время ставшем для Максима костюмерной. Для спонтанного ужина с моими товарищами по прошлой работе на Брянском автозаводе, старшим Трошиным, Юрием Павловичем, и бывшим конструктором Вилием Никитичем, пошли в ход две банки тушенки и галеты из продуктового запаса, обновленного в моем вещмешке на случай походной жизни после недавних вооруженных столкновений в Москве.

Максим к столу с едой не подошел. Он уже переоделся, сидел в сторонке, отрешенно глядя в темнеющее к вечеру окно. Односложно отвечал на частые обращения Вилия Никитича, человека мягкого, интеллигентного, который сопровождал Максима по всем концертным площадкам, выполняя роль своеобразного камертона, возвращавшего юного певца после выступлений к ритмам повседневной жизни.
–  Это его еще Москва не отпускает, – Вилий Никитич глубоким вздохом признал свое поражение в поединке с настроением Максима.

Речь дальше естественным образом зашла о непосредственно пережитом Трошиными, отцом и сыном, которые в начале октября по собственной воле выезжали в столицу. Надеялись на самое большое, на что тогда можно было надеяться: песни Максима, подобно народному снадобью, должны были исцеляюще лечь на кровоточащие раны. Усталость и разочарования – с таким грузом вернулись домой. Москва же в те дни была пронизана нетерпимостью, когда каждая из противоборствующих сторон готова была истребить другую.

– Могли ли быть услышаны наши слова  «Люди, остановитесь!», если один брызжет слюной мне в лицо: «Фашист!» Другой – хватает за одежды: «Коммуняка!» Но ты же знаешь, что из КПСС я вышел еще в догорбачевские времена? – Юрий Павлович ждет ответа от меня.

Я же вспоминаю время, когда он в новой должности ответственного секретаря редакции нашей многотиражной газеты, издаваемой автозаводским парткомом, готовился к приему в коммунисты. Юрий Павлович вдруг попросил меня, выпускника иняза, помочь с испанским языком с тем, чтобы самому в уставе коммунистов Испании прочитать в оригинале положение, якобы расширяющее своим товарищам по партии пределы личной свободы. Он объяснил тогда: «Мне это по жизни не надо – не дело партии регулировать природные инстинкты. Но любопытны параметры свободы, которые провозглашаются для коммунистов СССР и коммунистов других стран».

Такой документ испанской компартии, конечно же, найти не удалось, но Юрий Павлович в процессе освоения новой лексики из ставших доступными испаноязычных текстов чилийского поэта Пабло Неруды увлекся его поэзией с метаморфозами  жизни, любви и смерти.

Но все у Юрия Павловича  получилось затем с КПСС  не так причудливо – вступил и вышел.
– Вилий Никитич со своим именем, слепленным из инициалов Владимира Ильича Ленина, и есть самое дорогое, что осталось у меня от коммунистического прошлого, – иронично заметил Юрий Павлович.
 Много позже, за три года до своей кончины, Вилий Никитич в крещении примет иное имя…

А тогда Трошины, Юрий Павлович и Максим, неистовством в последующем служении православной вере будто попытались восполнить потери своей прошлой жизни с пустым, без Бога, сердцем. Они не стали смиренными наблюдателями за расползанием зла вне церковных пределов.

Обращенные к своим ученикам слова Иисуса Христа «Вы – соль земли» призывали к заботе о своем окружении и спасению его от грехов и разложения точно так, как почву берегут от оскудения и порчи. Как отмечено в толковании Евангелия от Матфея святителем Иоанном Златоустом (Мф. 5, 13), Христос тем самым потребовал от учеников таких добродетелей, которые были особенно необходимы и полезны к исправлению других. При этом им было понятно, что будет нелегко...

Трошины искали соратников для этих трудов. В предпочтениях были политические организации и движения, для которых патриотизм стал частью духовной жизни, а его историческим воплощением явилось российское государство ХVIII–начала XX веков, сильное православной верой, монархическим устройством власти, экономикой и армией, обеспечивающей нерушимость своих рубежей и военную помощь освобождающимся от многовекового порабощения братским по крови и вере народам. Отсюда у Максима сценическая одежда, цвета которой явно были стилизованы под российский имперский штандарт.

Максим когда-то, в тринадцать лет, симпатизировал национал-патриотическому фронту  «Память».
– Это – единственный голос, который уже длительное время выступает за Россию под спасительным для нее Божественным покровительством, – сказал Максим в передаче радио- станции НПФ.
– Как ты относишься к «Памяти»? Что она для тебя значит уже сейчас? – раз от разу Николай Детков в качестве ведущего спрашивал юного собеседника.
– Каким может быть мое мнение об этой организации, если я в ней, так сказать, уже состою, – ответил Максим, оставив свой ответ без какого-либо дальнейшего пояснения и лишив руководителя программы возможности выступить со своим комментарием – вдруг Максим действительно уже значится в списках «фронтовиков»?  В таком случае его не стоило бы агитировать за выбор в пользу «Памяти». Но все должно было объяснить, казалось бы, малое по своему значению словосочетание «так сказать», которое могло быть прочитанным следующим образом: «Я с вами, пока  разделяю ваши взгляды».

В  то  время, вскоре после распада СССР, только в России число националистических организаций с лозунгами из религиозных текстов дошло почти до ста. Таким было время, о котором русский писатель Василий Белов говорил: «А как трудно пробуждаться после атеистического холода, как тянет многих в фальшь сектантства или еще куда...».
В ходе непосредственного общения писатели Василий Белов и Валентин Распутин, олицетворявшие собой и судьбами своих литературных героев совесть русского народа, оказали сильное воздействие на Трошиных и подвели их к Русскому национальному собору.

Максим возглавил молодежную организацию РНС в Брянской области, совмещая общественное поручение с учебой в школе, концертами и службой младшим клириком в церкви.
В тот период «соборян» относили к умеренным патриотам и видели их цель, судя по обзорам российской прессы, в укреплении всеми уместными средствами своего государства, будь то российского или советского, когда грань между ними уже становилась совершенно неразличимой.
Уничижительные эпитеты сыпались со всех флангов, где господствовали радикальные взгляды на обустройство страны. Но свое влияние и целостность рядов РНС утратил сам после того, как его центральное руководство уклонилось от активного участия в судьбоносных для России событиях осенью 1993 года и соратники вынуждены были действовать по наитию на свой страх и риск.

 Отец и сын Трошины и сейчас еще жили впечатлениями московских улиц. Разочарование в прошлых идеалах, а не усталость, скорее всего, довлело над Максимом в кабинете УВД.

Через полгода после этой встречи Юрий Павлович занялся издательской деятельностью, организовал выпуск газеты «Правое дело» и стал ее редактором.
 Первый номер вышел в начале июля 1994 года, в канун памятного дня мученической кончины царской семьи, и привлек к себе большое внимание. Юрий Павлович проявил себя как человек, не растерявший таланты журналиста, опубликовав уникальную беседу с архиепископом Брянским и Севским Мелхиседеком (Лебедевым) о пережитом в Екатеринбурге первом опыте церковного участия в памятных акциях на месте расправы над последним российским императором Николаем II и его семьей.

Существенная часть публикаций этого номера была посвящена презентации Всероссийского национального правого центра, который себя назвал «новой силой». В текстах заявленных декларации и программы вместе с тем угадывались идеи и очертания былого Русского национального собора. Редакционный комментарий был немногословен и осторожен.

В жизни и в выборе песен Трошины руководствовались своей совестью. Но она уже не определялась исключительно нравственной интуицией, с годами стала уже настолько осязаемой, что к ней можно было почти физически прикоснуться во многом из-за ее наполнения Божественными силами и осознания ценности этого приобретения.

Подобные процессы уже давно занимали русских писателей и мыслителей. Действием Бога в человеке считал совесть Фёдор Достоевский. «Совесть есть воспоминание о Боге», – делал вывод философ Николай Бердяев.
Русские писатели, эти проницательные истолкователи души своего народа, определяли совесть как память общества, усвояемую отдельным лицом.

Максим Трошин мог бы явиться подтверждением этого умозаключения. «Ах ты, память, память древняя моя!» – восклицал он, исполняя песню девяностых годов прошлого столетия и сознавая, что Россия даже в те худые времена непременно восторжествует – она имеет большой исторический опыт возрождения после беды любой природы и любых измерений:

Как над Русью загудут колокола,
Как из праха встанет Русская Земля...

Максим Трошин все чаще был востребован устроителями массовых патриотических акций, и его голос любой высоты звучания заглушал шумы раздрая.

С гибелью юного песенника не стало меньше на земле людей с растревоженной им совестью, напротив, их число сейчас множится теми, кто и через десятки лет продолжает с волнением слушать узнаваемый по редчайшей чистоте и честности голос.

 
На снимке: Максим Трошин выступает  перед сотрудниками  УВД Брянской области. Октябрь 1993 года.