Десять заповедей

      
  НА ФОТОГРАФИИ: ОТЕЦ МОЙ: НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВИЧ, И МАМА: МАРИЯ АРТЁМОВНА


      ЕНКОВ ВАЛЕРИЙ:  ДЕСЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ
   
 
             НОВОГОДНЕЕ ЭССЕ ДЛЯ  ВЗРОСЛЫХ
    «Здесь скрывается намёк – кровным сёстрам на урок»
                МОСКВА   2007

   
           ПОСВЯЩАЮ  МАТЕРИ:
      В ночь рождества Христово

     Открой мне волшебство в ночь Рождества Христово,
     Пусть осенит меня таинственная мысль;
     Под зимнюю метель – я жду ещё святого
     И устремляю взгляд в неведомую высь.

     В надежде, ожиданье – уж, сколько лет минуло,
     Но свет твой не угас и с первою звездой,–
     Под ночь, на берегу, вот всё вокруг уснуло,–
     Я слушаю прибой и говорю с тобой.

     Красивые мечты, незримая любовь,
     Опутала меня и только обрекла
     Разлукой навсегда, на этот вечный зов,–
     Затворница Судьба, нас снова развела.

     Шепчу тебе навзрыд последние моленья,–
     Крадучись свет скользит в рассветной глубине,–
     Не остуди во мне надежды озаренья –
     Мы так с тобой близки в полночной тишине.

     Красивые мечты, незримая любовь,
     Опутала меня и только обрекла
     Разлукой навсегда, на этот вечный зов,–
     Затворница Судьба, нас снова развела.

     Вот голос зазвенел – весенний колокольчик,
     И смеху внемлет лес, в стыдливости покоя.
     Никто здесь не спугнёт твой образ одинокий;
     Я след с утра ищу, как мотылёк настоя…

     Красивые мечты, незримая любовь,
     Пугает и тревожит радужная даль;
     Уж обрету ль покой, взволнуется ли кровь,
     Когда без сил – всю утолю печаль.

     Открой мне волшебство – в ночь Рождества Христово,
     Пусть осенит меня таинственная мысль;
     Под зимнюю метель – я жду ещё святого
     И устремляю взгляд в неведомую высь.

     7. 01. 2007

    
                ДЕСЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ

Сегодня 9 января 2007 года. Сегодня исполнилось 98 лет со дня рождения и в этом году исполнится 29 лет со дня её кончины – в 1978 году.
Последние 10 лет мне никак не удаётся пригласить знакомых на 9 января, отметить светлый день памяти – день рождения матери и поэтому я его провожу в молчаливой задумчивости и одиночестве.

Если взять больший срок, порядка 20 лет, то помню, как, живя на улице Костякова 10 кв 108, мне этот день всё же удалось справить.
Вселился я туда вскоре после развода с Ольгой и размена двухкомнатной кооперативной квартиры в Тёплом Стане. Это произошло 5 ноября, так что 7 ноября я справлял праздник в новой комнате коммунальной квартиры.

Пришла Марина Петрова, любимая женщина, с которой я тогда жил и соседка по квартире Евдокия Ивановна, которую называл тётя Дуся.

Она жила в взаперти, в своей комнатке, которая была по ширине меньше моей. Целыми днями и вечерами до полуночи распарывала тряпьё, разрезая на полоски, из которых вязала напольные коврики. Из более прочной и тонкой ткани шила хозяйственные сумки. Суббота и выходной  были отдушиной – она торговала на рынке, продавая коврики для ног за 50 копеек, а сумки за 3 рубля или 2 рубля 50 коп.

До позднего вечера, до самого закрытия рынка она старалась предложить цветные коврики, а в зимние дни, придя с рынка, красная и замёрзшая от мороза – жаловалась:
Что делают паразиты милиционеры,– гонят с рынка бабок, нашли с кем воевать… На трёх рынках была: на Савеловском, на Коптевском …

Баба Дуся у нас как домовая. Жил ещё одинокий сосед Иван Васильевич Пронин, любитель выпить. Полтора года мы жили без него, после моего вселения – он был на принудительном лечении. Он работал токарем на предприятии в Бутырке, и, можно сказать, не просыхал от пристрастия.

Одно повезло – не буянил, не скандалил, а, выпив после работы с собутыльниками, точно по азимуту доходил до дома, до квартиры, благо жили на первом этаже, и до койки.

Сколько ни намекала баба Дуся, чтоб мы очереди убирали бы общественные места общего пользования или отмечали её труд, он ведь протирала полы в огромном коридоре, туалет, ванную, огромную кухню, но с нас толком ничего не добилась за 10 летнюю совместную жизнь.

Мы принимали это как за должное, как работу «суетливой» матери. А коммунальные дела абсолютно никого не волновали. Я её принимал как за мать, мне было за 40 лет. На праздниках друг друга чем-то угощали. Тётя Дуся – чаще блинами, я её – борщом.

В основном она готовила щи, чаще из квашеной капусты. Холодильник был только у меня, почти всегда забитый продуктами. Обед хранила она в кастрюле на подоконнике кухонного окна; каждый день с утра кипятила, чтоб не прокис бы.

Я тоже делал обеды, как сварю борщ в большой кастрюле со специями, лаврушкой и перцем – целую неделю, а то и больше хранился в холодильнике.

Был у тёти Дуси брат двоюродный, жил он в городе Дмитрове и за 10 лет не более 5 раз заезжал к ней на вечер, да его сын Витя, лет 16 –  племянник, тоже –несколько раз.

Каждый год в Пасху ездила она на платформу, близ деревеньки, откуда была родом, и приводила в порядок могилку матери на кладбище. Посещение кладбища было не данью, а внутренней потребностью, поскольку в её возрасте отправляться в такое удалённое место было мало кому под силу.

Я жил одинокой холостяцкой жизнью как в собственной квартире, в коридор и на кухню выходил в трусах, если в комнате я в них и находился.

Редко выходила тётя Дуся из своей комнаты, разве что разогреть обед, вскипятить чай. И тогда за ней тянулся шлейф слоя ниточной пыли, вроде мха, который опадал с её передника, поскольку она всё время порола изношенные ткани.

Была у неё швейная машина «Зингер», но она им пользовалась для шитья хозяйственных сумок. Неяркая лампочка, почти всегда включённый старый черно-белый телевизор Рекорд – постоянные атрибуты её присутствия, которые разбавляли её одиночество.

В своём возрасте она была крепкой бабкой и на комплимент отвечала:
А с чего быть немощной, я ведь не рожала, детей у меня не было.

До выхода на пенсии она работала санитаркой в больнице, а до этого – в столовой.
Так мы и жили втроём: одинокими, замкнутые в клубки своих мыслей и озабоченностях.

 (Сделать добавку: пьянки Ивана с друзьями, про сестру Дору, сына и борщ.)

Так что, услышав в коридоре шаги тёти Дуси, я вышел и сказал:
– Теть Дусь, сегодня 9 января. В этот день родилась моя мама. Я всегда справляю эту памятную дату. Заходите ко мне в гости часов в 7, только наденьте, пожалуйста, что-нибудь нарядное. – Кивнув взгляд на её запылённый рабочий передник.

Мы с Мариной накрыли стол. И вот стучится тётя Дуся, и на возглас – заходите,– она открывает дверь и входит.

Мы усаживаем полную, грузную бабку, весом за сто килограммов за стол. По левую сторону от окна сижу я и Марина, напротив неё она. Марина подала чистые тарелки, ложку, вилки.

Марина наложила салата мясного типа оливе, я подложил селедку.

– Всё на столе берите, не стесняйтесь.

Наполнил из графинчика всем рюмки – моего домашнего вина из черноплодки. Его рубиновый цвет на просвет в бокале, словно камертон для сравнения. Любил иметь к празднику и не обязательно пить, тогда, да и сейчас если попадается купить не просто водку, а горькую настойку: лимонная, охотничья, зверобой.

Вино приятное было у меня – добротное, сброженное на виноградных грибках. Мы пили тогда вино. Это были годы после сухого закона, когда водку толком спокойно и не достать было. Но водку я пил тогда мало, как и сейчас – по праздникам. Чаще покупал сухое или полусладкое, которое любил более чем сухое вино.

Рубиновое вино черноплодки разрумянил наши лица, развязал языки. На столе селёдочка, сыр, колбаса–сервелат, лосось из баночки, хлеб. И как не вспомнить грибочек – опята.

Осенью любил ходить по грибы. Несколько случаев происшествий при этом мне никогда не забыть. Обычно я ездил на электричке с Киевского вокзала до Ромашково, Усовская ветка. Оттуда шёл к Барвихе или из Барвихи в направлении Ромашково, совмещая с прогулкой.

Грустное настроение и одиночеству были подстать столь же грустные стихи про осень, которые писал по пути.
Как-то умудрился записывать на листьях, ручкой и даже царапая колючкой в её отсутствии, чтоб не забыть нахлынувшую мысль. Это стихи 80-х годов. Некоторые приведены в конце текста.

Один случай грибного похода сейчас перед глазами.
Доехал по своей дороге – от платформы Тимирязевская до Лобне. Перешёл через мост налево, к автобусной остановке. А с собой примитивная карта. На остановке разговорился с мужчиной, он тоже собрался по грибы.

Проехали несколько длинных остановок и, выйдя, справа от дороги, углубились в лес. А компаса я не брал, так как привык идти недалеко, параллельно дороге. Опят было достаточно. Но большей частью попадались срезанные грибницы, и я подбирал оставшиеся ядрёные – малые ноготочки.

Несколько раз терял его из вида, был в панике, звал его, кричал, метался и чудом находил. Казалось я иди по его следам позади него: он срезал крупные опята. А я оставшуюся мелочь и тратил поэтому много времени.

Наконец то мы вышли к остановке. Там до 8-10 десяти бабок с корзинами. Минут через 20 подошёл автобус полный пассажирами. А ходят они очень редко, я в отчаянии. Но у меня была коробка в рюкзаке или пакеты. И набрал я прилично часа за 3. Как мы все уместились и сели в автобус – загадка.

И теперь эти грибочки с луком и маслицем на моём столе. (А у меня и сейчас есть грибочки – в холодильнике лежат. Ждут гостей и не дождутся – вот такие времена).

Из горячего – голубцы. В этот день – 9 января, я делал голубцы вместе с Мариной – учил ее, как делать с самого начала, и как подворачивать капустные листья.

Она смотрела заинтересовано и охотно мне помогала в работе. Сам на мясорубке сделал фарш, отварил риса. Хлеба я кладу мало, не жалею репчатого лука, чёрного перца, зелени. Фаршировал в капусте и помидорах.

Голубцы выдались на славу, и помню, как тёте Дусе наложила Марина разных видов. Нас было трое, но я незримо чувствовал в душе, – где рядом – она.

А вот был ли сладкий перец не помню, так как прошло более 20 лет, и был ли он в овощном магазине? Рынком я никогда не пользовался.

Было в радиусе не более одного километра 2–3 овощных магазина, где я покупал овощи. Не ленился везти через всю Москву продукты, если покупал напротив своей работы, на Большом Андроньевском переулке, – это пару остановок от метро Таганская.

Кроме того, бывали на работе обычные продуктовые заказы и праздничные, которые вытягивали по жребию, так как число заказов выдавалось на отдел в 3-4 раза меньше чем было количество сотрудников.

Трапезу завершали чаепитием. В большом заварочном чайнике из темно-синей глазури, привезённой из Новгорода, в качестве сувенира, во время пребывания в командировке, настоял со зверобоем и душицей.

А варенья у меня никогда не переводились, поскольку обязательно делал летом или осенью. И делал их в объёмах, превышая годичную (нормальную, зимнюю) потребность.

Так что несколько сортов было, всегда, как и теперь пока буду жив…
Это вишня, чёрная смородина, кизил, крыжовник.

Это было тогда, а сейчас и персики, айва, абрикосы. Я мог бы сделать из чего угодно даже и цукаты из арбузных корочек, и всё соизмерялось с ценами, затратами и желанием угодить самолюбию.

Ну вот, и помянули маму. Тосты за присутствующих, за отсутствующих, за детей… и рад, что пришла ко мне Марина, поскольку я с ней давно дружил, незадолго предложил выйти замуж.

У неё маленький сын Саша от первого неудачного брака.
Она работала воспитательницей в детсаде. Летом на 3 месяца уезжала в лагерь, забирая Сашку. А в остальное время мать её отпускала ко мне на один день с субботы на воскресенье, да и то не каждый раз.

Так что если учесть и мою работу, и мои командировки, в сущности, только можно сказать была у меня женщина, а вспомнишь сколько раз за 10 лет(!) встретились – можно пересчитать по пальцам.

Часто ходили в подмосковные походы, даже не состоявшуюся тёщу – марью Васильевну забирали в поход. Прошли от пл. Пионерской через Усово до Ромашково. И разговоров и впечатлений ей хватило на всю жизнь. Я даже стих написал и мы пели в домашней обстановке некоторые куплеты под мотив «Коробейники».

Тогда у Марины был весёлый нрав, иногда от моих нарочито глупых и плоских шуток она взрывалась и громко смеялась. А я, так – по детски, радовался её смеху. Мне было так приятно слушать, когда она могла беззаботно рассмеяться, оживить немые стены моего жилища.

В комнате черно-белый Телевизор «Горизонт-206» и старый 4-х дорожечный магнитофон «Маяк-209». Всегда мог быстро подключить музыку с трансляционной сети и записать.
По вечерам в основном смотрели кино по телевизору или праздничные передачи.
И почему это годы тянутся дольше, чем десятилетия? Только вспомнишь событие, а прошло десять, двадцать лет…

У задней стенки серванта в комнате прислонена пустая небольшая коробка от шоколадных конфет. На фоне самовара, с заварным чайником в верхней части трубы, на переднем плане жёлтая скатёрка с открытой коробкой конфет и букетиком из шести ромашек. Между самоваром и коробкой – блюдце с чашкой, в которую лили кипяток, и только что закрыли носик самовара. Правее – металлическая конфетница с шоколадными конфетами в обёртке золотистой, бирюзовой и синей фольги.

Я открываю крышку коробки, на внутренней стороне написана карандашом памятная запись:
            1977
         9 января
      в день рождения

Привожу отсканированную запись с завораживающим прямым почерком отца, – подчерком, открытки и письма, которые люблю читать и перечитывать.

Их без труда разбирала даже мама, она была малограмотной, не училась практически и в школе. Наверно отец исторически так и писал ей, чтоб она смогла бы без помощи других читать его письма.

Я работал в НИИ Счётмаше, за дежурство в выходные дни набирались отгулы. Договорившись с начальником лаборатории, что стоило труда уговоров и унижений, поскольку боялись дать единовременно боле 2-х отгулов кряду, я взял пять дней отгула, чтоб в третий год подряд прилететь в Тбилиси из Москвы и поздравить мать с днём рождения, да и не только, а повидать родителей, дом и город, в котором родился и вырос.

Меня всегда тянуло домой прилететь в «родное гнездо», в котором рос как птенчик под крылом родителей. Всё здесь было родное. И шкафчик с оставленными книгами, и старые пластинки и утварь и всякая мелочь оживляла бесстрастную память.

Домашние вещи обновлялись редко и постепенно, и это происходило раз в 5-10 лет.
Две полутора спальные кровати и трёхстворчатый платяной шкаф, круглый раздвижной стол уже занимали половину площади комнаты в 16,5 м2.

А коммунальные комнатки на нашем большом прямоугольном балконе, на 4-ом этаже дома пассажного типа, были все одного размера, за исключением угловых комнат. Отец рассказывал, что дом постройки 1900 годов, и был как караван-сарай, то есть гостиница. Что действительно было до революции, то никто исторических справок не наводил.

При входе в дом, с углового левого подъезда, на наш 4-ый этаж, на з-ем этаже с лестничной клетки была дверь. Площадь по периметру его занимал клуб, в торце кинозал. Под нами помещение, где обучали грузинским танцам. Так что барабанный ритм лезгинки и вибрация пола и стен от пляски доносился до самой ночи.

В день выборов здесь мы голосовали. Иногда ходили в кино. Билеты раньше до 61 года стоили по 3 рубля, реже доставали по 2 рубля. Иногда давали в руки давно знакомому контролёру взрослому Айдину, он по совместительству работал тут и завхозом.

Несколько магазинов с фасада дома: книжный, продуктовый, галантерея и ткани, маленькое помещение, где продавались лимонад, боржоми, пиво.

С правой, противоположной стороны дома, вплотную пристроенному нашему – трёхэтажное здание суда. Правда, на открытом заседании был один раз, видел, как судили повторно за драки в тюрьме мужчину и женщину, и довольно чётко запомнил весь процесс и некоторые реплики.

Дом наш был старый, большой, многонаселённый муравейник, да ещё с клубом. Его бы давно снести, но он вызывал почему-то страх. Ведь это всё надо было расселять. Так и мучались все жители в этом коммунальном болоте с одной уборной и одним водопроводным краном на нашем четвёртом этаже.

Вот только в пяти минутах несколько знаменитых старых, серых бань, чуть подальше недоступный для местных жителей республиканский банелогический курорт – это по одну сторону от дома.

По другую сторону на подъём шла улица Леселидзе, где через 15-20 минут ходьбы можно дойти до центра – площадь Ленина со старыми административными зданиями, магазинами и универмагом.

Позади дома – старая крепость Нарикала и высунувшись из окна можно увидать часть салюта, запускаемый оттуда в честь праздника.

Я купил билет в предварительной кассе и к назначенному времени прощаюсь с Ольгой и сыном и уезжаю на такси в аэропорт. Ольга передала мне коробку конфет и ещё что-то для мамы, – выбирать подарки я всегда оставлял за ней, её лучше знать, в чём нуждается мама или что ей подошло бы.

С одной сумкой на молнии из толстого клеенчатого материала уместилась вся ручная кладь, включая мой фотоаппарат ФЭД-4л. Рейс  был, по-видимому, на 18 часов ; 1,5 часа сейчас точно не помню.

Прибыл на Внуковский аэропорт с приподнятым настроением, что удалось вырваться из когтей бестолкового предприятия – почтового ящика с его проклятым режимом.
Время в полёте занимало 1 час 50 минут. Я уже рассчитывал, что к 9-10 часам должен приехать домой, обрадовать папу и маму и себя.

Я привык к полётам на самолете. Да и стоимость 30 рублей, не намного больше плацкартного билета в поезде, который стоил 24 рубля, где езды почти двое суток.

Мама всегда хотела меня видеть, особенно в последние годы и говорила, что оплатит весь проезд, чтоб не вызвать неудовольствие или скандал у Ольги на этой основе.

Она уже хорошо раскусила строптиво-неуравновешенный её характер, который год от года становился всё грубее.

Прибыл не менее за 1,5 часа до регистрации. Регистрация и посадка произошла без видимой задержки, и вот я в кресле самолёта. Пристёгиваемся ремнями, выруливаем на взлётную посадку и останавливаемся. Ещё тянется минута, и вот взревели двигатели, и уже через 5–10 секунд самолёт вздрогнул, тронулся и, набирая скорость, оставляя позади себя аэровокзал, плавно оторвался от земли.

Прижатый под креном к креслу, смотрю через иллюминатор на верхушки деревьев и пролетаемое шоссе, постепенно взмывая вверх. Через минут 20–25 мы уже на высоте 9000 метров под монотонное завывание двигателей и вибрации.

Закрываю глаза, можно подремать если удастся. На полпути разносят лимонад, бутерброд с подносом, который можно установит на откидной полке с кресла впереди себя. Год от года менялось, но ещё храню коллекция упаковок с  черным перцем и солью. А когда-то давали и цыплёнка…

Подлетаем к горам Главного Кавказского Хребта, но уже вечер, темно. Только редкие, хорошо видимые огни селений и посёлков. Нет той чарующей прелести в видах снежных гор и вершин, как утром в лучах восходящего солнца или днём. Вот под нами ГКХ– серая мрачность.

Я сижу справа, у иллюминатора, что-то дёрнуло самолёт и какой шум. Пошли на спуск. Пристегнулись ремнями. Я только смотрю с иллюминатора вниз. Вот начались огни города Тбилиси. Мелькнул фуникулёр, он расположен на горе Мтацминда («Святая гора»).

Я весь в волнении и трепете, пролетая прямо над старой частью города, где справа светятся огни на Комсомольской алее, это продолжение хребта, где на восточной части обрыва находятся развалины древней крепости Нарикала. Огни набережной Куры.

Лететь ещё менее 5 минут. Мне кажется, уже подлетаем к аэропорту.

Но, что! Он  не продолжает снижение, а обходит правее. Непонятная тревога. Вскоре появились огни города Рустави, он в 30 км.

Самолёт развернулся и полетел обратно, набирая высоту. Что случилось? Потом объявили, самолёт по техническим причинам не принимает аэропорт. Чушь собачья!

Идеальная погода, ни тумана, ни снега. Да и не одна там полоса. Да и если одна, что могло случиться.

Сейчас, по происшествии 30 лет, терзаюсь в догадках: не открылись шасси и он выжигает топливо. Или вспоминается резкий разговор командира корабля с кем-то, ещё при посадке… Он хотел провести без билета кого то, - ума не приложу.

Летим в Сухуми. Вот тебе и подарочек! До Сухуми летели как на бреющем полёте, на небольшой высоте – 2-3 км.

Приземлились в Сухуми нормально, гладко. У меня одна ручная кладь, так что как многим багажа ждать не надо. Всеобщее смятение пассажиров. Не знаем, как определится.

Ждать, – дадут ли самолёт другой, или сдать билет. После 10 – 15 минут колебаний, прислушавшись к разговорам окружающих, я сдал билет в кассу – вернули 10 рублей денежной компенсации.

Тут же, выйдя из внутреннего помещения вокзала, вижу машину такси, сразу подсел – там уже были пассажиры, и водитель даже обрадовался, так как каждый самостоятельно платит по счётчику.

Минут через 20-25, приблизительно, подъехали к железнодорожному вокзалу. Должен был пройти ночью проходящий поезд из Москвы. Сразу встал в очередь – в кассу, я –третий или четвёртый. За несколько минут до прихода поезда открылась касса, – начали продавать билеты. Нервы на пределе: будут ли билеты, достанутся ли мне. Успею ли купить и сесть!

Вот я купил билет и теперь в спринтерском беге – стремглав к поезду. Успел сесть и поезд тронулся.

А вот какой билет достался плацкартный или купейный – не помню. Мне было всё равно. Лишь бы сразу уехать.

Приехал в Тбилиси 9-го января, рано утром. Я рад, доволен, но напряжение ещё не спало.

И вот я поднимаюсь по знакомым крутым лестницам, открывая балконную дверь, прохожу по нашему левому коридору. Открываю дверь. Мама лежала на кушетке и спросонья открыла глаза, едва успев среагировать на моё вторжение.

– Мама, что видела во сне, вспоминай. Я тебе снился, – обнимаю её целую.

Наша семейная радость озаряла нас изнутри, не могла выйти наружу, через ворота души – они были узки!

Уж слишком велика радость встречи с родными.
Папа, проснувшись, читал газету и более рад, чем удивлён моему приезду.

Отец поставил чайник на газовую плиту. Я начал рассказывать про сумасшедшую, почти бессонную ночь. Скорый поезд, проходящий прибыл наверно к 11 вечера(не хочется теперь считать), а прибыл в Тбилиси к 6 или 7 часам?
И всё-таки успел.

Это надо же хранить занозу в душе 30 лет! И теперь, когда я пишу на страничке, может быть полегчает, утихнут волнения моей трепетной души. И если не изменяет память, то это был 3-й приезд подряд.

– Мама, тебе подарок,– я вручаю коробку шоколадных конфет.
Но она знала, лучший подарок для неё – это мой приезд, увидеть меня…

1976 г.
Отчётливо помню предыдущий приезд. Приехал я тогда 8-го января (31 год тому назад). Утром сидим за столом, отмечаем день рождения мамы. Вдруг к 10 или 11 часам заходит к нам дядя Альберт – брат мамы, он был приблизительно 1912 г. рождения (я точно не помню, мать старше его, была 1909 г.), то тогда ему было 64 года.

Он был на пенсии и работал на Тбилисском электровозостроительном заводе. Опуская события предшествующие последним 10 годам его жизни, теперь он работал в электролитном цехе. Давно освоил свою новую работу, знал, как и в  какие ванны опускать детали, какой задавать ток для электролитического покрытия деталей: хромирования, никелирования и т.д.  он до того наловчился, что даже стал подзарабатывать на этом при случае.

Как-то раз, уже давно, он как-то пришёл занять деньги рублей 10 или 25. Мать оставила его подождать, чтоб накормить обедом, глядя на столовый прибор, он сказал: – Маня, дай мне свои старые ножи и вилки, я их очищу и заново покрою никелем.

Мы ему дали пару сохранившихся ножей и все вилки. И действительно, недели через две, три, он принёс их сверкающими от покрытия, очистив от налёта ржавчины в кислотной ванне и затем покрыв их никелем в электролитической ванне.

Ну, мы поняли – нашёл лазейку, чтоб теперь подхалтурить и пропить деньги, так как с зарплатой он всё-таки был подотчётен жене. Но долга он так и не вернул.

Он изредка заходил, всегда неожиданно, так как телефонной связи никогда не было у нас и он, словно приходил произвести сверку, сравнение. Он завидовал всегда маме, хотя мы жили так бедно, что какая то необходимая  вещь в быте, уже бросалась в глаза и вызвала зависть.

Вес мир пользовался холодильником и у него на работе в отделе был холодильник ЗИЛ-Москва, но как он увидел впервые у нас на второй день покупки в 1965 или 1966 году он чуть не сгорел от зависти.
 
– Что холодильник купили? А у нас тоже есть такой на работе, – шипя от ненависти, он засуетился и, подойдя к нему, с такой силой рванул за ручку, что сорвал внутреннее фиксирование и когда он пытался закрыть, а она не закрывается.

Он стал силой открывать и хлопать – ничего не получается, затем он повернул изнутри штырь замка и с такой силой хлопнул, что послышался треск, затем он снова развернул штырь на 90; и снова хлопнул.

Вскоре когда он ушел, мы увидели, что он сломал пластмассовый внутренний корпус двери. У нас было испорчено настроение.

Я с работы принёс эпоксидную смолу и заделал зияющую трещину. Вскоре, я всё-таки написал ему письмо, поскольку знал в лицо не смогу сказать всё накипевшее. Я всё ему припомнил всё, абсолютно всё.

Всю его ненасытную патологическую зависть к сестре, вместо того чтобы и радоваться и поддержать её в трудную минуту.

Ещё с 1946 г., работая в спецсвязи, он всё время курсировал между Тбилиси и Москвой, не разу не привёз сестре ни риса, ни крупы, когда мы нуждались даже за деньги, а только когда ссорился с женой, напившись, приходил к нам изливаться и говорил, что и зарплату отдаёт всю и продукты из Москвы привозит, и она всё грызётся с ним…

Он только и умел говорить: – Я в случае чего, горой буду стоять!

Какой горой я ему напомнил: Однажды мать в 50 годы купила рыбу, варёную в магазине и года мы её ели она обсосала мозговые косточки и вскоре через несколько часов отравилась. Мать попросила меня, чтоб  соседи вызвали скорую помощь.

Приехала скорая помощь, а тут он случайно явился и помог вместе с соседом Шота спустили на носилках мать к машине с 4-го этажа.

Не он, так другие помогли б. И это он считает, что стоял горой!

Или когда умер брат –Анатолий в 1950 г. он был на похоронах  и нес гроб – и считает, что был горой! Не гора, а чёрный ворон!

Умерла моя бабушка – его мать, а на похоронах он пригласил в нашу 16 м2. комнату добрую сотню начальников со своего завода, чтоб отладить служебные отношения. А, кроме того, с завода дали большую материальную помощь, но он от жадности взял на отшибе кладбища рядом с канавой одно место для могилы, когда все брали место для троих или четверых, чтоб установить столик для поминания и для будущих усыплении.

Жадность так заела, что теперь нет ни его могилы, ни следа, а то был бы в одном семейном месте.

Когда я успел приехать на зимние каникулы в 1962 году, бабушке справляли поминки 40 дней. И снова он пригласил сотрудников. Но мы с мамой слышали разговор возмущения его сотрудников: «А почему он 40 дней и похороны справляет в доме сестры. Что он за сын, если мать не жила с ним!». Вечный не смываемый грех и позор на все времена…

Напомнил я ему и то, что никогда не забуду. Мы жили от зарплаты до зарплаты и то тогда, когда отец работал. Бывало уволиться от низкой зарплаты и ещё в поисках новой.

Не помню всех деталей, но знаю в один из дней нуждались, и не было денег, а я болел, он пошёл к Альберту занимать десятку.

Его не было, может быть, отвозил спец почту. А надо сказать отец впервые в жизни ходил за деньгами, обычно мать или бабушка у соседей и крайне редко у родственников.

До этого мы принимали в гостях Альберта и Шуру, и было застолье. Но она нахалявшица ни разу гостям даже чаем не угостила.

Шура отказала отцу. Она повздорила с отцом в ту трудную минуту со своими упрёками в адрес Альберта, и тогда в пылу полемики отец влепил ей пощёчину.

Через несколько дней заявляется Альберт. После разговоров и выяснения сути он вытаскивает наган из кобуры, вставляет пули в обойму заряжает и крутит обойму.

Осталось только курок нажать и выстрелить. За столом мать, я и отец. Отец проявил полное хладнокровие и спокойствие. Альберт перегорел, положил наган в кобуру, и эту гадину мы долго потом не видели.

то он приходил защищать честь и достоинство своей жены, с которой всю жизнь цапался и дрался, а бабушка всё время просила его: – Не пей, не бей жену, она тебя в тюрьму посадит…».

Проходили годы, мы были снисходительны, горечь обид утихала, мы прощали ему все выходки, ведь он не чужой…

Он работал завскладом на ТЭВЗ-е (Тбилисский электровозостроительный завод), всегда делал «халтурку», передавая сверх лимита материалы или просто отпуская неучтённую.

Трёшник у него всегда был, который не залёживался в кармане – он пропивал и приходил домой выпивший. Вот поэтому и жила с ним жена как кошка с собакой, – вечно грызлись.

Однажды попался на пиломатериалах, сняли с партии, судили, отсидел в колонии
года 2. Отец ездил на предприятие где он работал, хлопотал за него, они дали бумагу, что могут взять на поруки. Его отпустили пораньше, амнистировали.

Но теперь он был уже на пенсии и продолжал работать, получал 80–90 рублей и это неплохой заработок в цехе, возможно рублей 110 и плюс премии. Это производство считается вредным, так как в цехе присутствуют пары кислот. Так что получал он около 200 рублей и более, да зарплата его жены Шуры, она работала всё время в почте на сортировке писем с 1946 года, а там каждый год увеличивалась надбавка к окладу.

Сын их Боря после армии работал сварщиком какое-то время, начал зарабатывать. Они деньгами помогли ему купить машину Запорожец.

– Как он, сукин сын, гоняет по городу, – не без восхищения говорит Альберт про Борю.
Не замедлил похвастаться: вставил две золотые коронки на протезы для верхней челюсти.

Потом он рассказал, как появился у него тромб на голени, лежал в больнице. И врач протезировал вену (или артерию) пластмассовым кровотоком.

Чуть позже в разговоре вскрылось, что врач готовит кандидатскую диссертацию. Тогда я начал выяснять, зачем было удалять 20 см вены, что нельзя было удалить тромб? У нас только могут хвастаться передовой техникой, лазерами, а до простых смертных ничего не доходит.

Альберт призадумался, правильно ли он сделал, согласившись на  такую операцию. Ведь зав отделением сделал не ради нужды больного, а ради сбора материала для защиты диссертации.

А то, что нога побаливает – никого теперь не интересует.

И вечно он завидовал сестре. Даже купил точно такую же радиолу как у нас, какую я купил много лет раньше в Москве и теперь можно было бы выбрать и лучше.

И телевизор... Нет, – не другое, вот как у сестры, что быть не хуже.
Только холодильник был Минск, так как ЗИЛ-Москва продавался по распределению.

В Сочи были летом в 1962 и в 1963 годах.
Помню каникулы летом в 1962 году, когда я приехал в Тбилиси. Поехали с мамой в Сочи.
Это самый романтический месяц в нашей многострадальной жизни. Наконец-то она взяла отпуск и наверно недели три, не меньше мы были на море.

Это было тогда, когда после московской практики на Выхинской нефтеперевалочной базе, где я работал оператором не меньше месяца. Был доволен тем, что, наконец, может мне удастся перевестись с газонефтепромыслового факультета на другой, например на механический или энергомашиностроительный в энергетическом институте.

Но мне повезло, я перешёл в своём институте на вновь образованный факультет Радиоэлектроники и автоматики по специализации Промышленная электроника.

Это произошло потому, что я продолжал во время практики жить в общежитии (Ленинский проспект 63/2, обычно на 5, 7 и 10 этаже), и иногда заходил в институт, который находился по соседству.

Там я увидел объявление о наборе (одно из них сорвал и храню на память), после этого, я как тень маячил за полупрозрачным стеклом двери кабинета декана Соловьёва, который всё-таки после колебаний дал согласие, поскольку я был наверно первый с нашей группы.

Но бум переводов начался позже, когда в сентябре месяце приехали студенты после отпусков. По знакомству ещё два парня с нашей группы перевелись. Это Оганезов Степан Степанович и Арзуманов – оба из Баку.

Но у Оганезова дядя – однофамилец работал заведующим кафедры на вновь образованном факультете. Прыщавый и «скользкий», он слабо читал материал по усилительным устройствам, в основном по учебнику Кризе – для среднетехнического образования.

В 1966 году, когда я приезжал получать диплом, в обмен на временный, с обязательным условием отработать по распределению один год (через год такие условия были отменены вообще), то на кафедре ассистентка с радостью сообщила: – Оганезова уволили за взятку от студентов, которым он не ставил зачёт. Кто-то из студентов донёс. К тому же у него был плохой характер.

Но вернёмся к 1962  году. Итак, я безмерно счастлив, что перешёл на 4 курс факультета Радиоэлектроники и автоматики. А таких дней не много, я мог бы назвать среди них, как окончание школы, поступление в институт и теперь этот перевод, поскольку на всех трёх практиках я познал будущую профессию и прежняя специализация меня не увлекла.

Раньше в Сочи мы были только проездом, иногда всю ночь проводили на вокзале, чтоб прокомпостировать билет на поезд в сторону Тбилиси при возвращении с Кубани.

В 1963 году отец работал механиком паросилового хозяйства КСМ «Вилюйгэсстроя» в городе Мирном Якутской АССР, до выхода на пенсию в 1964 году. Получал зарплату чуть больше 200 рублей, регулярно отправлял часть денег мне и матери, рублей по 40 – 50.

Мы дали телеграмму, что находимся в Сочи, и он нам туда отправил деньги «до востребования» на центральный телеграф, где мы и получили в течение нескольких дней.

И хоть я отвлекаюсь, но хотелось бы добавить всего два маленьких эпизода того периода.

Первый эпизод. Как только я приехал на каникулы, мама симулирует свою хроническую болезнь – острый приступ радикулита. Вызываем участкового врача. Мама томится в постели пока во второй половине дня, к 4 часам, не приходит знакомый врач – высокий худощавый мужчина, фамилию не помню. Он выписывает бюллетень дней на 4 и болеутоляющие таблетки.

Только он ушёл, мама запорхала как пташка в заботах, что бы такое сготовить, чтоб угодить своего милого сыночка-студента. А потом через неделю мама берёт отпуск без сохранения содержания недели на три или дней 15, не помню, и мы уезжаем наконец-то в Сочи.

Там снимали комнату, оплачивая за койку по рублю в сутки. На пляж к морю ходили через парк Ривьера. Были и в большом верхнем парке, где скульптура сказочных персонажей.

Снимался я в белой войлочной шляпе верхом на скульптуре льва. Его смазывают маслом, но это не отгоняет посетителей. Однажды съездил на экскурсию на озеро Рица, с девушкой, с которой познакомился на танцплощадке.

Но девушка уехала, и я пожалел о проведённой экскурсии с ней и тогда я снова поехал туда, на озеро Рица с мамой. Я сразу понял внутреннее недовольство матери и решил исправиться.

На катере сделали экскурсию к домику Сталина. Кажется, купили шашлычок.

На открытой машине мы неслись по серпантинной дороге с крутыми поворотами с замиранием сердца. Есть фото, где снимались и в Гаграх, по пути, и на Рице и у голубого озера.

Какое было безмятежное время. Впервые искусили продававшееся в бутылках молоко-какао и молоко-кофе. Раз пошли в кафе позавтракать.

Пол часа просидели, не подходит официантка, только бегает и снуёт вокруг толстосум. Вызвали для жалобы заведующую. Пришла солидная женщина, извинилась за инцидент и нас быстро обслужили.

В первые дни приняли большую дозу облучения, болезненно обгорели, были волдыри у меня и мамы. В общем, на море как на море прошли все этапы пребывания.

При выезде купили сувенир-статуэтку пса-овчарку, вот она стоит передо мной и смотрит с серванта.

Вчера я протёр пыль и переставил наверху вазы и прочее, в связи с установкой видео рекордера, который там рядом подключил к телевизору. Из сувениров больше ничего не покупали. Не знаю, откуда, из Сочи или может из Москвы – градусник на Спасской башне.

С вокзала до колхозного рынка доехали на трамвае, затем решили пройтись оттуда пешком, мимо памятника Пушкину, на сквере. На противоположной стороне улицы по пути я увидел пивную. – Мама давай возьмём пиво, – говорю я. Зашли в малую закусочную, взяли сосиски и пиво.

Пиво было ледяное, еле допили. Но горчица была ядреной, помню. Было очень жарко, нещадно светило солнце. Дальше мы поднялись к площади Ленина и по улице Леселидзе спустились к началу улицы Горгасали, где мы жили. Соседи нас не узнали. Мы загорели, видно, что отдохнули.

Ночью у меня разболелось ухо. Боже мой, это наверно от холодного пива. Воспаление среднего уха. Ходил в свою поликлинику. Это ведь начинается нарыв, и пока он созреет и прорвёт пройдёт дня 3-4.

Но такое в моей жизни было 3 – 4 раза. А в такой сильной форме только в 1973 году. Жили в Москве в Тёплом Стане. От боли я не выдержал и в выходной день к 12 ночи дошёл аптеке на ул. 26 Октября, в центре, у ГУМа. Там купил камфорный спирт и оттуда пришёл пешком к 2-3 ночи домой. При ходе частично боль отвлекалась.

Эпизод второй. Тот же 1963 год. В Тбилиси, после Сочи, после нескольких дней, как прорвался нарыв,  и стало проходить воспаление уха, за несколько дней до отъезда в Москву, в выходной день заглянул к нам дядя Альберт. Специально он вообще приходил крайне редко, чаще на чаёк – на обратном пути после купания в серной бане, которая была рядом с нами.

И вот он осчастливил нас своим появлением. Он работал завскладом – золотой век в его деятельности – всегда было у него на что выпить, и это он делал регулярно. Он обрадовался моему приезду, и мы рассказали о нашем отдыхе. Я спустился вниз, в магазин купил столового вина, мама накрыла стол, и было у нас малое застолье, накормили его борщом. Помянули покойную бабушку.

Под вечер у него пробудилась совесть ведь всегда к нам приходит, и мать встречает с искренней любовью к брату, а он не разу не пригласил её к себе в гости. И теперь, когда у него не залёживаются карманные деньги, он решился на подвиг.

– Поедемте, ко мне домой, в гости, – стал уговаривать нас.
Мы не упрямились. Собрались и пошли на трамвайную остановку на Авлабаре. Там крутой подъём. Сели на трамвай и едем все вместе. За две остановки он очухался: а чем нас будет угощать, жена ведь и куска хлеба не даст.

За две остановки езды до  дома мы вышли с ним на улице Калинина, после церкви, которая находилась по правой стороне вдоль движения трамвая. Я помню, как раз, ходил в эту церковь с бабушкой. Она пришла молится, по какому поводу? Это наверно было в 1945 году. Может быть, чтоб сын вернулся с фронта живым.
Она редко ходила в церковь. В бога верила, а попам нет! Мне было 4 года.

Итак, слезли напротив его любимой закусочной, где он обычно заходит пропустить сто грамм водки, выпить пиво и бог весть, чем закусить. Возможно, поесть хинкали.

В некоторых закусочных по утрам готовят хаши – суп из требухи с чесноком, полезный туберкулёзникам. Вот они пропускают стопку водки, заедая этим бульоном.

А так у Алберта нормальной пищи не было, она ему не готовила. Забегаловка, да забегаловка, а дома – упрёки, скандал, поскольку всегда приходил пьяный, на голодный желудок, а ослабленному организму многого и не надо.

Так вот он купил бутылку вина, грамм сто сыра и хлеба. Заодно для храбрости пропустил стопку водки, жена ведь была не гостеприимной.

Некоторые родственники, которые зашли к ней, потом говорили: – Даже чаем не угостила хохлушка.

Она была уникальной хохлушкой, такие рождаются раз в столетие. Она с 1946 года жила в Тбилиси, и не могла понять, зачем надо угощать гостей.

В Москве кто приходит – приносит с собой бутылку водки. Распили на лавке и разошлись. Вот и всё. Она ведь жила на Рабочей улице, за Таганкой.
Одно–двухэтажные дома многонаселённых коммуналок. Вот на таком «пещерном» уровне она и жила.

Разве что изменилось за 3-4 года до смерти, но тогда она жила она у Бори в Москве и командовала уже невестка…

После того как он затоварился и дополнительно «подкрепился», минут через 15-20 мы были уже дома на улице Гоголя 18.

Входим в ворота, сразу направо лестница деревянная ведён на второй этаж. Слева глухая комната в 14 м2, без окон.

Эта была комната бабушки, но в последние 10 лет она жила у нас. К этому времени её не было в живых  – она скончалась в 1961 году. Что там могло уместиться?

Кровать, шкаф, комод, стол и тумбочка. На комоде всё та же статуэтка с 46 года – рыбка-вуалехвостка в темно-синей глазури с позолотой.

Встретила нас с ложной улыбкой без радости. На столе почти никакой закуски. Те сто грамм сыра, которые он купил в закусочной. Пока мы рассказывали об отдыхе в Сочи, выпили пару стаканчиков вина. Шура рассказывала, что с Борей как-то ездила в Лазаревское.

Через двадцать минут от водки и вина его развезло и всё то, что он ел в закусочной пока мы ожидали на тротуаре, и то, что у нас – он вывалил на стол! Это так омерзительно, когда он делается пьяным.

И какой жене понравиться видеть такую картину в течение 15 лет он напивался от её скандалов, а она скандалила по поводу его выпивки, и этому не было видимого конца. Можно за глаза ругать, осуждать, но что увидишь глазами – не сравниться ни с чем.

На Фото: Папа, Я и Альберт

Мы сразу ушли.
Так, он не разу, не смог пригласить в гости и нормально нас встретить.

Итак, он чисто случайно зашёл к нам 9 января 1976 года, так как удивлён и моим присутствием и сообщением, что отмечаем день рождения.

Я уже второй год подряд прилетаю, не забываю этот день,– сказал я довольный.

Тут у него проснулась совесть, это потому что спала ЖАБА, распарившись в серной бане.

Он радостный, улыбаясь и смеясь, вытащил из кармана пиджака бумажник и, стал, открыто на виду отца, матери и меня, пересчитывать пачку денежных купюр – десятирублёвых, трёшек и рублей.

Я невольно следил за его действием и думаю, что было у него от полсотни до ста рублей. Ну, я подумал, решил «пожертвовать» 10 рублей, родной сестре,– на подарок ко дню рождения.

Сколько раз он, поскандалив с женой, приходил к нам и приносил даже постель свою, плакался, распуская слюни и сопли, а мать его успокаивала, и жалела; кормила, потому что он и еду себе не мог сделать.

Он только что и умел когда выпивал, пьяным вспоминал, что у него есть сестра, – приходил и распускал нюни и пятнадцать лет задавал один и тот же вопрос:
- Маня, скажи правду, ты меня любишь?…

Мама успокаивала его всегда, переживала за него  и плакала украдкой.
А он на 2 день как ворон слетал к своей Шурочке, мириться, целовать зад и продолжать собачью жизнь, не давая радости ни себе, ни ей.

И, что, вы сейчас смогли бы подумать? Тут, ёрзая от беспокойства, ногами под столом, он наступил на ЖАБУ, которая беспечно спала. Она вмиг проснулась и, прищурив глаза, давай его душить.

С какой же он быстротой по второму разу пересчитывал свои капиталы, затем, успокоившись, секунду подумав, сложил всё в бумажник и спрятал его обратно в карман, подальше и поглубже.

Ну, вот я и вторую занозу вытащил из памяти. Заноза оказалась от колючки. Не вырастут на его заброшенной и сравнённой с землёй могилой цветы, так пусть взойдёт колючка от занозы, если примет её земля…

         Вот это было во второй приезд в Тбилиси.

А в первый раз – в 1975 году, я помню, город меня встретил снегом. Есть черно-белое фото, где я снимаю маму на проспекте Руставели. Мы вышли прогуляться. Правее, где Александровский сад, там была беседка уже много лет. Подошли и заказали две порции развесного мороженного. Посидели минут шесть, ели и молча смотрели друг на друга и на прохожих.
Пустячок – а мероприятие, и уже не забыть!

На противоположной стороне, в доме офицеров, находился на втором этаже кинотеатр. Пошли смотреть кино Zoro. Я уже про него и забыл, так что смотрел как в первый раз.

Он кажется про американского мстителя 18 века? Это должно быть трофейный немецкий фильм. Я забыл уже его и сейчас, а тогда смотрел во второй раз два десятилетия спустя.

Перед началом сеанса в фойе, на книжной лавке купил книгу, которую хорошо помню. Автора забыл, хотя год тому назад решился прочитать первый рассказ – “Шарманщики”, из жизни Петербурга.

Меня заинтриговало, полез по полкам искать книгу в темно-синем переплёте. Потратил 15 минут, рылся, но безуспешно. Видно глубоко спрятана, надо искать капитально.

И только я сел за перо, вспомнил автора – Григорович, он ещё встречал и представлял французского романиста Дюма в Петербурге.

Мама, так косо посмотрела на меня, мол, напрасная трата денег. Да, напрасная, но я ещё живу, а когда-то я сказал себе, что должен перечитать всё, что купил. Вот 30 и 31 декабря начал с маленькой брошюры, которую купил во время экскурсии в Болдино в 1983 г. – это АЛЫЕ ПАРУСА, романтика Александра Грина.

Интересная “штука” – жизнь. Можно потащить за узелок в клубке памяти и вытащить пол метра нитки – вспомнить один день.

Папа работал тогда, я смотрю по трудовой книжке: Тбилисский экспериментальный з-д управляющих вычислительных машин НПО «ЭЛВА»,
1975, месяц 11, число 03. Зачислен  в РМЦ мастером.
1977, месяц 09, число 27. Освобождён по собственному желанию.

По рассказу матери, чтоб не трепал дома ей нервы, «погнала» его на работу, а за одно и немного заработал бы.

Сидеть дома, валяться на кушетке день и ночь и читать газету Известия и Вечерний Тбилиси, сходить за хлебом или за картошкой, – наверно надоест такая монотонность жизни. Работа придала отцу некоторый настрой, бодрости духа, но и накапливала усталость.

Следующий день после приезда был понедельник. Я решил с самого утра пойти с отцом до места его работы. Уж больно далеко оно находилось по рассказу отца, да и в этом новом районе я никогда не был. Вот и хотелось пощупать ножками. Проснулся в 6 утра по будильнику и приёмнику трансляционной сети. Слегка позавтракали: хлеб, колбаса, сыр, чай. Вышли около 7 часов из дома. И что же вытворял отец в свои 74 года!

Шли быстрым шагом, где-то 100 метров решил пробежаться и я за ним вдогонку, не отставая; шли параллельно набережной кратчайшими улочками до колхозной площади.

Любой другой  подъехал бы от дома на троллейбусе.
Затем мы ехали на трамвае, пересев через 20 минут на троллейбус – ехали не менее 30 минут в другой конец города,  в конце улицы Важа Пшавели, и затем ходьбы минут 10 – 15.

Там на этом предприятии делали ЭВМ типа М-6000. Но, конечно же, на мелко серийном уровне и в больших потугах. Я знаю этот период застоя не понаслышке.

Полтора часа гонки и приходил за 30 минут до начала работы. А чего стоила только езда в троллейбусе – в битком набитом в этот час пик. Да ещё несколько рейдов делает кондуктор он начала вагона до конца, протискиваясь и протискивая окружающих! Итак, почти два года.

Родители высылали нам по 40 - 50 рублей, отправляли посылки.
А Ольга же шипела от злости и долго не могла успокаиваться:
- Зачем они высылают деньги, посылки. Кто их об это просил!

Так я увидел, как ездит и мучается отец, чтоб заработать дополнительно 100 рублей в месяц или чуть больше.

Во дворе территории предприятия он подобрал 5-6 кусков стеклотекстолита, размером с пол-листа бумаги формата А3 и сберёг для моего радиолюбительства – делать печатные платы.

У меня уже образовался маленький запас, но так я и не использовал в последующие годы, только Дима уже в 1988 году, то есть через 10-11 лет сделал две маленькие платки усилителей. В общем, для творчества у нас были все компоненты, начиная от транзисторов.

В один из дней мы пошли в гости к тёте Ванде – мамина двоюродная сестра. После долгого ожидания в очереди на улучшение жилищных условий в организации ГРУЗНЕФТЬ (это геологоразведочная организация), где она всю жизнь проработала в плановом отделе, ей дали в новом доме большую трёхкомнатную квартиру. В эту же организацию она устроила на работу своего сына Стасика после службы в армии – в отдел снабжения.

Кухня была настолько большой, что, отгородив вдоль стены коридорчик, по всей длине, до балкона, где располагались газовая плита и раковина, они сделали шикарную столовую комнату размеров в 16 м2. Это в престижном районе новостройки на улице Важа Пшавела. С ней жил отец Аполлон и сын Стасик.
У неё встретили в гостях её брата Гену с супругой. Он работал водителем на автобусе, она – вагоновожатой трамвая. Наше застолье я изобразил на фото, прикрепив взятый фотоаппарат ФЭД через струбцины к входной двери и включив автоспуск.

Какой я там молодой! Мне там всего 36 лет. Получился семейный портрет, который висит у меня в рамке все годы. Папа в лёгкой застывшей полуулыбке, мама спокойна с почти незаметной грустинкой. Все остальные в хорошем настроении. Даже псина Дези профессионально позирует, хотя недавно ей сделали операцию по удалению грыжи.

Главным лицом семейства был дядя Аполлон, которому шёл 97 год и он в гордом обязательстве шёл к своему столетию.
 
 

Слева направо: Геня, его жена, МАМА, Ванда, Я, Аполлон, ПАПА.

Гена и Ванда – дети Аполлона. Супруга его Мария давно скончалась...

Мы приятно проводили вечер за разговорами и взаимном информировании о жизни, здоровье и  работе наших родственников.

Меня всегда интересовала жизнь дяди Аполлона, он муж сестры моей бабушки.
Поляк по национальности, он был культурным и  интеллигентным все годы.

девался не броско, но со вкусом. Пальто или костюм сидели на нём как шитые по заказу, не то, что на моём отце, который покупал одежду на два размера больше и все висело на нём мешковато.

Правда, у Аполлона был и малый недостаток, но это он чаще проявлял в семейной обстановке. Он мог вспылить и долго ворчать по поводу,  какого либо пустяк его затрагивающего.

Это все знали, и можно было заметить, еще, когда была жива его жена Маруся. Во время праздников, когда мы иногда были у них, когда он жил ещё в квартире по старому адресу: улица Камо 87, а теперь там живёт его сын Гена с супругой. Он любил сам готовить обед, и если что-то не так делала супруга, он резко повышал голос.

Когда собиралось много родственников, мы все умещались за большим прямоугольным раздвижным столом. До обеда играли в карты, а также в лото. Обычно на денежную мелочь для азарта. Кто и родственников был побогаче, прикупал не одну, а две, три и четыре карты. Шансы выиграть повышались. Из мешка вытаскивались маленькие бочонки с цифрами и выкрикивались не просто номера, а с прибаутками, шутками и собственным комментарием. Например, девяносто – старый дед, 9 – улица Мясникова,– это напоминание того, что я живу на этой улице, и никто бы не забывал нас.

Очень была азартна и переживала моя бабушка. Но проигрывали мы чаще, да и не больше рубля. Гостей-то о-го-го. Это событие 1957 или 1958 годов, так как 58 г. я окончил среднюю школу и как только получил аттестат зрелости сразу в июне месяце уже уехал в Москву сдавать вступительные экзамены в  Долгопрудненский Физтех.

К обеду традиционно покупалась курица реже индюшка – она дороже. И одна курица среднего размера делилась на количество присутствующих – всегда доставался  кусочек вместе с супом.

Но особым вниманием пользовался среди почетных возрастных гостей это "кутун", то есть копчик.

Он считался не столь лакомым кусочком, но более – престижно-ритуальным. И выделялся за особый авторитет, совмещённый с возрастом. Иногда делили его и пополам. Чаще доставался хозяину дома или тамаде.

За столом не умолкал тамада, он был «душой» стола, он не просто произносил тост, а прежде подводил к нему своими занятными речами и неожиданным поворотом к присутствующему. Соблюдался ранг очерёдностей, кого отметить, чтоб потом за него выпить.

Иногда приглашал и дядю Вартана, балагура с дореволюционной эпохи, пожилого, а затем старца, который не был родственником, а был историческим другом семьи.

Он знал подноготную всех присутствующих и легко справлялся со своими обязанностями. Хочу особо отметить, что после тоста рюмку выпивал только тамада, а затем с интервалом в секунд 10 каждый произносил тост в честь того, кого определил тамада.

Таким образом, не было «залпового огня», и спешки, как сейчас говорят: – между первой и второй – промежуток небольшой.

У тёти Маруси и дяди Аполлона мы чаще всего собирались. Да и бабушка со своей сестрой Марусей была более дружна.

Так что эта семья была нам более близка. При приезде на каникулы во время учёбы в Москве я всегда захаживал на ул. Камо 87 их проведать.

Но, к сожаленью, был один временной промежуток  – пробежала «чёрная кошка», когда мы были в ссоре и не разговаривали более 2-х лет.

Краткая история такова. Отец работал на Руставском металлургическом комбинате. Кто-то посоветовал вывезти семью на летний отдых в Кубанскую станицу. Мы впервые поехали туда в 1954 году. И затем ещё дважды ездили в 1955 и 1956 годах.

Есть любительские фото того периода. Ехать с кем-то всегда проще, тут и взаимовыручка и не так боязно ехать в незнакомое место. Но бабушка моя была любительницей путешествовать. Вот мы и объединились – две семьи: Енковы и Гродзинские и поехали на всё лето.

Станция Курганная, оттуда в кузове на грузовой перетряхивали кишочки, чтоб не слиплись бы от сладкой жизни, до станицы Темиргоевская.

Жизнь там была относительно дешёвая. Самая дорогая комната в избе стоила 30 рублей в месяц, самая дешёвая 10 или 15 рублей. Мы брали с собой обязательно керосинку и кое-что из посуды.

В первый раз поехали я, мама, бабушка, тётя Маруся – сестра бабушки, Ванда её дочь и Стасик – ему около 5 лет. Мне –13 лет тогда было.

Нашли две комнаты в одной избе. Хозяйку звали – не помню, а фамилия у неё была – Зенкова. Запомнили мы, потому что её фамилия схожа с нашей – Енкова.

Это было прекрасное время, когда я лазил в саду на тутовое дерево, вишня черешня, жердела (сорт абрикосов) своя, покупать не надо, и вообще, было много простора для гуляния, не то, что в городе сидеть в взаперти на 4-ом этаже.

Там протекала река Лаба, вначале лета она разливалась, была широкая и бурная, к середине лета входила в свои живописные песчаные берега, оставляя на песке множество устриц.

У хозяйки две дочери: старшая замужем, младшая Валя училась в 8-9 классе, и сын был у неё Коля, немного старше меня.

Есть снимок, я снял бабушку с балагуром Колей. Помниться история жизни Зенковой, которую она нам рассказывала. Во время войны, территория была оккупирована немцами. Собрали фашисты деревенских жителей, усадили в закрытую машину и повезли. Кто-то смекнул, что задушат в пути газом.

И она по совету других дышала через платок смоченной мочой. Выжила. Перипетии тонкостей дальнейшей судьбы во время оккупации не помню. Она была добра и отзывчива.

Конфликт произошел из-за меня и Стасика. Когда я трогал его разбросанные игрушки в хате или во дворе, которыми он не играл, то пускался в истерический плач: – Моё, моё – не трогай.

Частенько раздавливались малые цыплята, сновавшие под ногами. Раздавил и я по неосторожности.

И тогда я впервые и единственный раз сделал цыплёнку операцию. Вложил кишочки обратно в разорвавшееся брюшко и зашил ниткам. Укрыл платочком. Забегая вперёд, через год, когда встретились с хозяйкой и при случае упомянули об оперированном цыплёнке, то даже удивились от неожиданности.

Он поправился и стал драчливым петухом, а зимой угодил в суп.

Ну, а вскоре после этого инцидента, наши взрослые поскандалили, каждый, защищая своего ребёнка. Обычно взрослые не вмешиваются – дети поссорились и померились.

А тут коса на камень нашла. Они снимали комнату в два раза большую по площади, платили на десятку дороже. Питались мы раздельно.

Но, на следующий день, после конфликта, нам хозяйка заявила, чтоб мы подыскали б комнату и съехали.

День был дождливый. И мать где-то на  другом конце станицы, у одной бабки, любившую горилку (это выяснилось позже), нашла комнатёнку, наверно за 10 рублей.

Мы жили не богато. Как-то всплыло, что Ванда ожидала приезда в отпуск отца Аполлона и брата Гену, и чтоб не снимать хату в другом месте, предложили хозяйке большую оплату за нашу комнатёнку.

А «всплытие» произошло, потому что у Аполлона тоже характер не ахти и был конфликт с хозяйкой, и она каялась за свой грех, где-то в конце нашего пребывания при встрече.

Она их характер и манеры поведения тоже раскусила сполна.

На память хозяйке я тогда оставил портрет старушки – её матери, которая мне позировала, очень схожий. Тогда рисование – было тоже моим увлечением. Помню как сейчас она с платочком на голове и узелком на шее. (Через год старушка умерла, а мой её единственный портрет висел в рамке под  зеркалом.

Так что быть хорошими родственниками это одно, и не то, когда живут под одной крышей месяц и более.

Мы перебрались в дождь, промокшие. Мать долго переживала эту «польскую выходку», долго не могла успокоиться.

Сейчас этим воспоминанием, мама, путь твоя душа пребудет в спокойствии, я снял с неё эту историческую занозу.

(Только краткие факты: В 1956 г. смотрел в клубе фильм Овод 2 серии, возвращался поздно ночью через всю станицу; купил книгу, которую дважды перечитывал – Адмирал Ушаков. В станице ухоженный городской парк, вечерами собирались любители шахмат и их окружали много болельщиков; я играл по 10 партии с парнем жившим на противоположной стороне улицы, впервые закурил махорку и получил по губам от матери в 54 году;

В 55 году приехали с Борисом двоюродным братом 48 года рождения, затем приехала Шура.

Есть фото: Бабушка – Айкануш и её сестра Маруся.

В 1956 году снова Поехал с бабушкой в станицу Темиргоевская. С поезда парень возвращался с колонии, помог спустить тяжёлый чемодан и сумку, Бабушка дала рубль, как у него засияли глаза;
Приехали в кузове машины до почты, бабушка кричит – Носильщик, а их тут нет; Она пошла к старой хозяйке и тачку взяла у Зенковой.

Сняла комнату, в доме, см. фото: бабушка в цветах; шинкует капусту.

Тогда сразу съел 40 галушек с творогом; был случай – бабушка провалилась в ямку и испачкалась в дерме, и снизила после этого высокую оплату комнаты;

приехал Альберт с Шурой и сняли где-то по близости, Снова тогда поругались с Альбертом, только потому, что он не любил проигрывать в шахматы, а я усердно занимался, имея самоучитель шахматной игры.

У взрослых – ума ни грамму, даже детям не хотят уступать, проигрывая.

С девочкой, схватившись рукой, ныряли в Лабе, познакомился с парнем у него была атлетическая фигура.


1956 год: снимок: отец и мать за столом, он уволился с работы и по пути в Москву заехал на неделю, он же тогда снимал меня с мячом на берегу Лабы. Я починил компрессионный авиа-моторчик, заводил на смеси эфира, керосина и касторового масла, который передал сотрудник отца приехавший на отдых с семьёй.

У него была красивая дочь, я видел не более 15 минут, но она запала мне в душу. Была старше меня  на год-два.

За три года я окреп, вырос и остался таким как сейчас.

Запомнилась посадка на проходящий поезд. Носильщик помог протащить вещи. На перроне 60 летний супруг армянин успокаивал русскую жену-толстушку лет 45 так галантно, что мы ещё дома долго вспоминали его слова и выражения: – Ласточка моя ненаглядная…
Ехали в сверх переполненном и прокуренном вагоне, как селёдки в бочке).

Продолжаю повествование вечера у Аполлона, после малого путешествия вглубь истории. Мы посетили их тогда впервые на этой новой квартире, которую они уже обжили. Надо сказать, строители сдавали квартиры с огромными щелями, без внутренних отделочных работ, так что на доводку у жильцов уходил и год и два и три.

Вспомнили, уже во второй раз с того времени, как Аполлон в 1960 году, перед выездом в Варшаву, пару дней провёл в Перово, где отец снимал комнату, работая в ЦРМЗ Мосэнерго.

Ему надо было купить билеты, получить визу, после 10 лет ходатайства. Эта целая история. Польша до революции входила в состав Российской империи. Он был призван на военную службу в 1913 году, а после начала первой мировой в 1914 г., был направлен на Кавказский фронт, где начались война с Османской империей.

Войска заняли города-крепости Карс, Эрзерум, Саракамыш, Казвин. На этом участке, несмотря на упорное, ожесточённое  сопротивление турок, шло продвижение войск.

После ранения он попал в госпиталь, затем служил в штабе в городе Тифлисе. Это старое название городу дал немец, балбес, генерал царской армии Тотлебен ещё в конце 18 века. Это название совершенно не благозвучное для русского уха было после революции изменено на Тбилиси. Дословный перевод с картвельского языка «Тбили» – означает тёплый.

Я учился тогда в институте, с отцом его встретили  на Курском вокзале и на электричке доехали до платформы Чухлинка. Там минут 15 до дома. Тогда там была деревня. Весной красиво цвели вишни. Есть фотографии, снят я, мама, отец.

(Для справки в июне 1959 года приехала мать с бабушкой в этот дом, где отец незадолго до их приезда снял комнату, жили на втором этаже в маленькой комнатке.

До этого целую осень, зиму и весну я жил на одной койке с отцом в общежитии в г. Перово по улице Михайлова. Готовился поступать, по абонементу посещал лекции в МГУ по математике и физике.

В июне, я снова после неудачных экзаменов в Физтехе, подал заявление уже в нефтяной институт находящийся на Ленинском проспекте 3.

Спешил ко второму экзамену, где-то затерялся экзаменационный лист. Мне выписали дубликат. Но бабушка, к моему возвращению перелистав все мои книги, нашла его.

За комнатой чердак, нашёл паука крестоносца, держал в банке подбрасывал мух. Под лупой разглядывал всю его жизнь – от вязки паутины до того, как он расправлялся с добычей. Очень было занятно и интересно. Я при случае раньше частенько рассказывал про этого паучка.

Мы ходили на Красную площадь, её без очереди пропустили в Мавзолей, наконец, она увидела своего кумира юности Сталина, ездили в ВДНХ, помню в Лужниках проходила спартакиада народов СССР и ярмарка.

Мы проголодались, отец купил баночку бефстроганов, которые очень понравились.

После я покупал в столовой, а в открытой продаже никогда не встречал. Маме, конечно же, за её деньги я купил чешский маникюрный набор в кожаном футляре, который до сих пор частично сохранился.

Папа потерял в туалете свои любимые карманные часы «Молния», он выпали из кармашка. Проделав огромную работу… он так и не нашёл, а мы с бабушкой ещё долго не могли забыть эпизоды его поиска, потому что он другую яму вырыл и …

У Бабушки после вылазок в город долго болели ноги. Вступать на диковину – эскалатор он с нашей поддержкой освоила. Но раз я сказал глупость: – если не успеешь переставить ноги, машина переломит кости.

Это так её напугало, что впредь были сцены: она ни за что не хотела ступать на эскалатор. А другого выхода у нас не было. Приходилось несколько раз её обманывать: впереди шла мать, потом она и сзади подпирал я, чтоб она не видела б начала ступеней эскалатора.

Как-то раз она вскрикнула, а мать от её голоса потеряла сознание и упала на эскалаторе, но всё обошлось.

Бабушке нравилась многоэтажные дома на улице Горького. В Тбилиси за пол года до смерти, когда лежала в кровати, а я приехал на практику и тоже жил в нашей комнате, не раз, вспоминая Москву, она говорила, что очень бы хотела ещё раз увидеть Москву, прежде чем помереть).

Так вот у хозяйки дома – 50 летней бабки было две дочери одна замужем за военным офицером жила в ГДР, у них был очень избалованный сын лет 10, – они как-то приехали гостить и жили недельку. Другая дочь и зять глухонемые, жили на Университетском проспекте в новом доме, а их дочь Света – очень симпатичная девушка училась ещё в школе в старших классах, была нормальная, приходила частенько навестить бабушку, ну а летом жила как на даче.

Есть фото, где я пытаюсь с ней сфотографироваться, она отворачивается. Летом хорошо там было, недалеко Кусково и пруд, ходили загорали, купались.

Раз со Светой пошли в магазин за сметаной. Я купил 500 или 600 грамм, она чуть меньше, может 300 – 400. По дороге возвращались, сперва облизывались, а потом начали есть. Пока дошёл  я до дома, почти всю сметану съел в банке.

Но это я запомнил надолго, так как переел её и долго не мог даже смотреть на неё.

Была ещё достопримечательность двора. Пес Грозный, которого отец любил и иногда давал колбаски и огромный драчливый петух, который коршуном кидался на всех посторонних во дворе.

Я раз наловчился с ним драться, минут 10 бил с размаха по гребню обманным движением руки, уж кровь проступила, а не хотел отступать.

Это было лирическим отступлением, а вот что произошло там во дворе с Аполлоном.
В моё отсутствие, так как я поехал в общежитие при институте, где учился, произошла стычка Петуха с Аполлоном.

Его интеллигентное отношение петух не оценил и дал такой бой, что если на шум не выскочил бы пёс Грозный выручать, то не знать, чем бы всё закончилось. От налёта пса у петуха только и летели перья и он, спасаясь, взлетал на высокий забор, долго гневался и кукарекал.

Петух сильно, до крови, поранил голень Аполлона, рана гноилась, долго не заживала. По приезде в  Польшу, где он встретил двух постаревших братьев и плеяду племянников. С братьями он побывал в 2-3 городах, в общем, навел мосты, и в будущие годы ездил и он, и Ванда и Стасик.

Оттуда приезжали племянники. Одного я случайно увидел, когда во время приезда в Тбилиси пришли к нам в гости Ванда со своим двоюродным братом из Польши. Мы встретили их с радостью, я сбегал в магазин на первый этаж, купил вина, мать накрыла стол. Он говорил сносно на русском языке.

Так вот, Аполлон по приезду, вспоминая Петуха, говорил, жалуясь: – Я столько злотых истратил в поликлинике на лечение раны. Злотых, конечно, он забыть не мог. Частному врачу пришлось платить.

Так что, красно-рыжего петуха мы вспоминали как старого общего друга.

Ванда рассказывала о своём посещении Польши, а Аполлон вспоминал своё турне. Говорили и  о профсоюзном движении Солидарность.

Но на этот раз, во время застолья меня снова заинтересовала его биография. Где, когда родился, как попал на фронт, так как его прежние рассказы через пару дней забывались и улетучивались с головы.

Он любил не раз говорить о своей жизни, повторяя снова и снова, он оживлял свою память при каждом случае. Раньше папа тоже ему рассказывал о своих приключениях в Польше, когда отстал от своей части, во время марш-броска. И пел запомнившиеся слова из польской песни, которую там слышал от населения:
«Там за речкой и за полем гу»


Аполлон, не смотря на возраст 97 лет, сохранил ясность ума: помнил все даты, числа и имена в событиях его жизни. Он работал всю жизнь провизором при центральной аптеке, был награждён орденом «Знак почёта». Помнил названия и формулы химических соединений, которые я, зная, уже давно забыл, несмотря на то, что химию любил в школе и в институте.

Ванда открыла дверцу буфета из тёмного дерева и сняла с полки бутылку минеральной воды Боржоми. Тогда я заметил, там же на полке,  несколько бутылок марочного вина Киндзмараули. Она быстро прикрыла, но я почувствовал хлынувшее замешательство в ней.

И всё-таки моя мать была добрее их. Мы гостей не делили, и кто бы к нам ни приходил, мать выкладывала на стол лучшее, даже если и последнее.

Вот если бы пришли Лизик, Рафик, Вилик с женой, то бы выставила марочное вино, не ударила б лицом в грязь.

А тут пожадничала. Выставила Саперави, самое дешёвое за 90 копеек, её хорошо видно на фотографии. Кстати марочное вино стоило 2 р. 30 коп. Другой бы, может, и не среагировал бы, но разве от моего глаза скроешь?

Мама не раз с болью в груди говорила, что к нам относятся, как к родственникам второго сорта, хотя мы всегда, кто бы к нам ни приходил встречали с чистой душой.

Вот и вытащил я третью занозу, застрявшую  в памяти матери. Мама спи спокойно, ты у меня была самой доброй и гостеприимной. Надо напечатать маленький рассказик – эссе: «Живая курица», посвящённая одному эпизоду, тем более что черновик я составил в 2005 году на Лазурном берегу в Алуште.

Он будет посвящён приходу в гости матери Ванды, жены Аполлона – тёте Марусе. Она младшая сестра бабушки моей – Айкануш.

Вина хватило на пару рюмок каждому, но выпивка меня совершенно не интересовала, мы ведь не ради неё пришли.

С дедом Аполлоном (я его называл дядя Аполлон, так уж принято называть с приставкой дядя, несмотря на возраст) мы вышли из стола и уединились в углу комнаты.

Мне достали пару листов бумаги из школьной тетради, и я стал записывать все даты, которые он мне начал диктовать. Он был на подъёме и польщён особым моим вниманием к его персоне.

Время текло незаметно, а уже приближалось к 12 часам ночи. Я успел записать всего 2–3 листа, чтоб иметь хотя бы основу, чтобы написать рассказ или даже мысленно, взмахивался, на трилогию, где первая часть была бы посвящена его детству и пребыванию в Польше.

Вторая часть – эпопея с Кавказской войной, и, наконец, третья – женитьба на Марусе, долгие годы скромной работы, хлопоты с получением визы в течение десяти  послевоенных лет.

Отец морально всегда подбадривал его и даже писал заявление-прошение в Президиум Верховного Совета СССР, в Министерство иностранных дел. И вот счастливый конец с уцелевшими и живыми после войны братьями, возможно и сестрой и плеядой молодых племянников в 1960 году.

Разве это не чудо попасть к себе на Родину после 47 лет «скитания», после 1913 года. Разве это не Одиссея!

Вот какая идея сидела у меня в голове от жизненного пути Аполлона.
Сегодня и снимаю я эту занозу, какую по счёту – пятую? Из вашей памяти дядя Аполлон.

И пусть не шолоховская или толстовская трилогия, но всё же  – ЭССЕ – Аполлон почти написана в 1981 году, осталось пересмотреть, добавить и набрать на компьютере.

Не тянут 2-3 странички на трилогию. Пороха я не нюхал, разве что от нескольких выстрелов в тире и на полигоне во время учёбы в институте.

Писать не так просто, и притом описывать события 1914 года. Надо самому пройти горнило войны, увидать сто смертей, видеть лица, слёзы, улыбки, глаза, страх, радость, ужас, местность, провиант – всё, всё. И только тогда можно выжать свою душу, чтоб капли крови, страха и слез превратились бы в незабываемые картины, выраженные словами.

А из скупых десятка дат я не смог выткать цветастый в узорах ковёр. Кого Вы любили, с кем дружили, кого обнимали, целовали, была ли девушка-невеста, кого хранили в памяти столько лет, о ком думали в тишине ночной, с кем вы пронесли свою душу?

Конечно же, если бы у меня было бы больше времени, а не 30 минут, можно было бы больше собрать информации.
Можно, конечно, сидеть в Ленинской библиотеке, искать газетные подшивки, сводки, архивные материалы из спец фонда, которые могли бы дать и более вероятно нет.

До сих пор, только чуть рассекреченные материалы попадают к шоуменам – делать телепередачи, новоявленным литературным бизнесменам. Это Вам надо было вести дневник, а жить ради того, чтобы дожить до ста лет и не написать ни о своём времени, ни о своих приключениях –  ни строчки, разве не скучно? Разве не преступно?

Знаю, почти уверен, что ни ваш сын, ни дочь, ни внук, ни правнук не будут писать историю деда. Ведь при жизни у нас, жизнь, как жизнь – обыкновенная, ну что там особенного скажем. Кому она нужна?

Человек живёт не как скотина, оставляя после себя лишь потомство и наследство. Куда ценней – информация! Мы частица эпохи, эпоха складывается из наших жизней. Не оставив о себе никакой информации – значит уйти в пустоту…

Так, только одна дата – 9 января всколыхнула столько разновременных звеньев длинной цепи – ЖИЗНЬ. А сколько у нас дат, событий, дней канувших в лето, готовых исчезнуть в пропасти безвременья.

Я видел маму в январе предпоследний раз. На следующий в 1978 год я не поехал и теперь очень сожалею. В апреле у матери ухудшилось общее состояние, снова мучил кашель. А у меня возобновился поясничный радикулит настолько сильный, что я ещё лежал в кровати.

Возможно была суббота. Я с утра перед уходом Ольги на работу – в субботу детсад работает, я попросил её:
Оля принеси попить воды! – А она: – сам возьмешь, хватит и того, что я на кухне ебусь с котлами (работала поваром в детсаде, напротив дома), – и хлопнула за собой дверью.

Только сейчас я, наконец-то понял, что через час из Тбилиси звонок матери не был случайным. Что-то почувствовало сердце матери. Она пошла на почту, на переговорный пункт, в 150 метрах от дома и позвонила.

Начала говорить по армянский, сперва спросила, – Ольга дома, я ответил, что на работе, тогда она с облегчением  начала говорить мне.

Береги своё здоровье, одевайся теплее и питайся. Меня снова замучил кашель. Папа хочет устроить в больницу, где он ногу лечил. (Ему выпаривали соль под чашечкой в ноге. Когда закрывал бюллетень, участковая врач заметила ему: – Вот вы лечитесь в больнице, а жене своей не можете помочь).

- Лечись, мамочка, лечись и тоже береги себя. Мы летом приедем после юга, целую тебя и папе привет…

Не знал, что это обернётся трагедией. На рентгене изменений в лёгких не нашли, начали делать эксперименты. Соседи потом говорили, по рассказам матери, за несколько дней до смерти, когда отец полуживую привез, что у неё взяли пункцию, и видимо неопытная сестра повредила нерв спинного мозга, который стал для неё роковым.

Наверно отец дал согласие. Но это не соль выпаривать, когда приложили к ноге пластины. Ей же вторглась в спинной мозг какая-то практикантка.

Она с этим кашлем носилась на 4-ый этаж и прожила б добрый десяток лет, а тут угасла в этой больнице за неделю.

В наших проклятых больницах работают не только низко квалифицированные врачи, но и система блата, взяток, которая неискоренима и в Москве и пусть об этом расскажет Галина Викторовна пока жива.

Это, каким же чувством, она почувствовала мою хворь и позвонила мне!

Летом у меня тоже было тягостное, неясное предчувствие. В отпуск поехали с Олей и Димой на Имеретинскую Бухту, за Адлером. Об этом у меня будет особое ЭССЕ.

А в этом 1977 году, мы поехали в Гантиади, тоже за Адлером. Там второй год подряд отдыхала тёща Ирина Александровна с тестем – Василием Яковлевичем.

Посёлок из нескольких домов в 100 метрах от пляжа. Родители её жили в большой избе, мы – в отдельной малой постройке. Ходили загорать на Белые Скалы, зам идеальная вода, так как даже в малое волнение берег скалистый.

Потом приехала Галя – двоюродная сестра Ольги, тоже с 1951 года рождения, как и Оля. Через пару дней она уехала в пансионат в Гагры, чтоб встретить там своего знакомого парня.

Есть фото, как всей семьёй пошли на прогулку в горы, и я заснял закат. У тестя был приёмник ВЭФ в экспортном исполнении, он купил на рынке в Киеве, с диапазонами коротких волн 11, 13, 16, 19 метров.

А на обычных самый малый диапазон – 25 метров и вдобавок глушили. Это было время, когда угасал Мао ДзеДун, и шли интересные яростные антисоветские передачи, которые мы ловили и слушали.

Отдохнув и позагорав на юге, мы приехали домой в Тбилиси дней на десять или на неделю.

Как только открыл Дима дверь – сразу кинулся к своей любимой игрушке, которую не забыл с прошлого года – старому радиоприёмнику Рекорд, который доживал последние месяцы, и сразу начинал крутить ручку конденсатора. Диме было тогда 5 лет.

Радости у Бабы и Деда не было конца.
Но у нас там была ещё и радиола «Беларусь-59», купленная мною ещё в студенческие годы на 3-м курсе в 1962 году, новые и  старые пластинки послевоенного времени, которые я всегда любил слушать. Этому периоду времени у меня будет отдельное ЭССЕ.

Возвратимся после лирического отступления снова в 1977 год в январские дни. Проведали Аполлона и возможно и Раю с мамой. Дни проходят незаметно, я уже купил билет на самолёт. Папа рано ушёл на работу, мы не спим, но пока не встали с кровати. Так и вспоминается:
«Поговори со мною мама,
О чём ни будь, поговори…».

У мамы на лице неистребимая грусть, чувства и предчувствия, которые стесняют грудь.
Меня тревожит кашель. Приезжал Манук из Еревана, его невестка передала «сильные» таблетки. Вначале помогли, стало лучше. Врачи говорят, что у меня слабые сердечные мышцы.

(Видимо кашель отзывался на работу сердца. У меня самого во время гриппа от раздирающего кашля в 1986 году, на пару секунд остановилось сердце, и я упал на кресло, потеряв сознание. После этого я вызвал врача и взял бюллетень, а то всю жизнь переносил болезнь на ногах и выходил на работу).

Она боялась, что откажет сердце от приступов кашля. Но при мне она не кашляла.
Возможно, это был периодически с ней или под воздействием, какого ни будь аллергена. Комната  у нас была тесной, запылённой. Когда в просвет окна попадал свет (окно загораживало здание, напротив, в 2-х метрах), то ясно виднелись плавающие пылинки.

Когда я на это указывал, мать совершенно не реагировала и слушать на эту тему не хотела.
У отца тяжёлый характер, я замучилась ним, сколько не убираю комнату, вечно стоит беспорядок, постоянно за ним надо убирать. Всё, что он не возьмёт на место не положит. Всё лежит на столе или на полу.

Матери без конца надо было убирать, чтоб не жить как в сарае.

Насилу «погнала» на работу, а то весь день лежал на кушетке и только читал газеты и про свою политику.

У отца была дурная привычка, он никогда в жизни не пользовался носовым платком, разве, что когда ходили в гости.

Дома, от лени, плевался в ладошку и затем растирал пальцами сопли пока не высыхали или плевался на пол и ругалась мать.

Ещё бабушка склоняла его и не могла ничего поделать. Она рассказывала, когда отец в молодости женился на матери. Работал в трамвайном парке электриком в 1927 году. Шёл набор в институт по партийному призыву. Не хватало в стране инженерных кадров. Отца, как члена партии направляли учиться. А образование 3 класса церковно-приходской школы. Культуры –«0!».

Ртищево это деревня, где родился отец. И хоть отслужил он армию в Кутаиси (Западная Грузия) и затем застрял в Тбилиси, таки остался первобытным деревенским мужиком и жить бы ему только в хлеву.

… твою мать, – и прочая матерщина и сквернословие, были естественным атрибутом возмущения, недовольства и осуждения.

Так бабушка рассказывала, когда его направляли на учёбу в институт, он пришёл с ней советоваться, так как учёба была на дневном отделении и надо было бы бросить работу. Но бабушка, так мечтала об образованном и культурном зяте, чтоб можно было им гордиться, не задумываясь, ответила:

Учись! Я работаю, как ни будь, проживём, бог не покинет нас в беде.
Она в то время работала в столовой – посудомойкой. Помнится слово «Дахмареба», дословный перевод с грузинского – ПОМОЩЬ, может быть это название объединения (треста), куда входила дешёвая столовая для пролетариата в 1927 году.

Но, главное то, что когда один раз он туда пришёл наведать бабушку, она решила его накормить. Потом она слышала, как кто-то из их сотрудников обсуждал его поведение:
Слушай, кто это был, который сидел за первым столом. В первый раз вижу такого человека! Он ест, а кости под стол кидает… откуда он приехал, где он родился. Впервые вижу такого некультурного человека.

Закончил  отец институт, среди родственников – он один с высшим образованием, работал инженером. Но, к сожалению, институт и техническое образование не даёт культуры. Культура – это то, что передаётся вместе с молоком матери при кормлении грудью.

Ругалась бабушка, воспитывая его – но, без малейшего успеха. А во время негодования бабушка даже говорила, дословный перевод проклятия выглядит так: – Чтобы грудь высохла б у твоей матери, – это в наказание, за свинское поведение. Эта была одна сторона медали.

А на другой стороне можно увидеть и услышать, что достойно похвалы и уважения. Отец называл бабушку – «майрик», что по существу при переводе с армянского, нечто среднее между «матушка» и «мамочка».
 
У меня золотой зять, – говорила, не без гордости, она, – он мне как сын. Невестка выгнала меня из дома, а он меня приютил, и готов делиться последним куском хлеба.

Мы  ещё лежим в кровати. Поговори со мною мама…

Мама, помнишь, как ты бабушку ругала, когда она заправляла кровать и подзор не так заложила, то ругала, что одеяло не так положила!

Выражение лица мамы изменилось от неопределённой грусти к состоянию невозвратного прошлого. Конечно, она вспомнила и ответила: – Да…

Нервы, нервы, нервы! Срываемся по пустякам, по мелочам: не так поставили, не туда положили…

Сколько отравляем крови, и сознаём намного позже – когда остаёмся сиротами.
Тиски задумчивости матери разверзлись. Наконец она решила снять занозу с себя, которая так долго мучила её. Я был долгожданным ребёнком, – меня ожидали 13 лет!

– Я была здоровой женщиной. Это отец болел… но он выздоровел. Ты его не бросай. Он для тебя сделал всё и отдал тебе всю жизнь. Ни один отец не перенёс бы столько, сколько он ради тебя.

(Частично можно понять, прочитав записки моего отца – «Обо мне», написанные в 1942 г.: «Рассказ посвященный в честь исполнения 1 года и 3 мес. Со дня рождения первого любимого сына Валерия» и моё Эссе – «Семья»).

– Мама, о чём ты говоришь! Я всё знаю, всё понимаю, – пытаюсь я перевести разговор в другую плоскость, не задавая никаких вопросов, – ведь, если с тобой что-то случиться – всё обокрадут, – и взглядом кивнул на платяной шкаф.

Там моё спальное приданное, которое ещё не увёз в Москву, красивые два шёлковых китайских покрывала с вышитым узором, да мало ли что – нажитое с таким трудом в лишениях…

Да, она всё хотела пришить покрывала к одеялу, но так пока и не удалось ей. Поэтому я решил, что сейчас их увезу в Москву. Я старался постепенно что-то вывозить.

Но самым дорогим стал довоенный ковёр персидской работы. Сколько раз его мать сдавала в ломбард, чтобы взять деньги в кредит, когда нуждались, и какой же был праздник, когда мы снова его выкупали!
Ценность вещей не в стоимости, а в том, сколько они сохранили для нас чувств родных и теплоты воспоминаний.

Мы вспомнили снова бабушку. Она получала пенсию 13 рублей! У неё были потеряны справки и трудовая книжка. Это подарок невестки – Шуры, жены Альберта – московской хохлушки.

Альберт работал фельдфегелем – отвозил и привозил секретную почту из Тбилиси в Москву и обратно. Шура работала проводницей на поезде, у неё была дочь Галя 1941 года, а мужа не было. Так они и познакомились.

Когда Альберт женился на ней, она переехала в Тбилиси из многонаселённой московской комнаты, где жила с братом и сёстрами и родителями. Вскоре привезла дочь – от любви или бог знает от кого, поскольку она никогда и никому не говорила.

Так вот этой 5 летней капризной дочке, она для забавы дала поиграть с  бабушкиной сумочкой – ридикюлем, где и были все документы. После её забав – ни сумки, ни документов! Вот такую стерву – невестку привёз сын.

Когда подошёл возраст, только 5 лет наскребла бабушка стажа. Справку дал известный профессор Атабеков, в честь его названа улица в центре Тбилиси. Она у него работала домработницей или не помню, не знаю.

Архивы других организаций – словно корова языком слизала.
Вот чем отплатила ***ская Советская Власть бескорыстную преданность 14 летней большевички, рисковавшая судьбой не только своей, но и многодетной родительской. В течение более года она на подпольной работе, сколько страха, лишения, и затем работа медсестрой с 1913 году в госпитале, есть фото.

Но об этом – отдельное ЭССЕ – Айкануш.

Даже я помню бабушку на сезонных работах, когда мне было 3 года. Она взяла меня к себе, возможно мать выехала за продуктами в районный город, где купить можно было подешевле, и я пару раз видел, как в цеху лимонадного завода очищают кожуру апельсинов – выскребают женщины ножом вручную белую соединительную ткань. Апельсины выбрасывались в корзины. Меня все угощали, но мне они не нравились – кислые.

Про мандарин не помню. Но для меня были забавой и игрушкой – маленькие декоративные апельсинчики, с которыми я долго ещё дома играл.

Помню ещё, как пришла вся в слезах, плача и рыдая. В трамвае джибгири (бандиты – воры), по её словам сделали давку. Кто-то стоял впереди, а сзади напирал, да и к тому трамваи бывали переполненными и ходили редко, вырезали пиджак и украли всю получку. А как дальше жить это в 1944 году.

И вот последняя история. В 1961 году я проходил студенческую практику после второго курса на Тбилисской газораспределительной станции. Сменный график, ездил в конец города. Бабушка уже слегла в кровать и не вставала ходить. Какая-то хворь. Всю жизнь переживала за сына Альберта, всё время просила его «не пить!», а он только и твердил:– «пил и буду пить!».
Последний год она копила деньги из своей мизерной пенсии в 13 рублей, по старости, чтоб купить серебреный подстаканник мне в подарок и в память о ней. С мамой купили, и как она была спокойна, что выполнила своё обещание.
А во время похорон – его украли. Мать сокрушалась.
Как она хотела сделать подарочек своему любимому внуку, оставить память о себе…
Милая бабушка, склоняю голову перед светлой памятью о тебе, не печалься в несбыточном раю. Ты столько сделала, столько пережила и перенесла, что если бы и попала по недоразумению и божьей ошибке в ад, то он не вынес бы твоего света и тепла – он расплавился б, испарился б, превратившись в Рай только для тебя одного.
Пусть живёт твой серебреный подстаканник, неся твою скорбь каждому, кто к нему прикоснётся. И вряд ли будет радость взявшему от твоей скорби.
А самый лучший подарок от тебя – сделал я, написав ЭССЕ – Айкануш, где все твои муки, заботы, мысли и чаяния  на «серебряном подстаканнике» из несгораемых узоров слов и в отражении светлого твоего образа на дне.
Мы посетили могилку на кладбище, цоколь завалился, она стиснута со всех сторон другими могилами вплотную. Зашли в часовню по пути, там был священник. Мы только перекрестились и выходим. Он предлагает принести пожертвование, мы не реагируем, – Ну, хоть свечку купите, – взмолился на нас удивлёнными глазами,  но попрошайничество только вызывает ещё большее недоверие. Мы выходили уже из дверей. При спуске по улице, встретили Тугуши – сына тёти Саши, у машины его. Кажется, был москвич. Они мегрелы, жили на нашем 4-ом этаже дома, после лестницы – сразу их дверь была направо. Он поступил с 3-ей попытки в художественную академию, успешно закончил. Женился, переехал к жене. А тут мы вроде застукали – он был у любовницы и вышел с подъезда дома. Мы поздоровались, и он предложил довести нас на своей машине.
Садитесь, тётя Маня, я вас подвезу, мне по пути. Я заеду к матери.
По дороге разговорились, он работал дизайнером. Зарабатывал не плохо, жизнью был доволен. – Только, тётя Маня, не говорите маме, что встретили меня, – сказал он по приезду, намекая, что он был у любовницы…
Мама рассказывала о последних днях жизни Альберта. Он скончался в прошлом году осенью. Похоронила жена в Дидубейском?? кладбище, очень далеко за городом. Панихиды не делала, хотя ей дали солидную материальную помощь с места работы Альберта. В Тбилиси было принято «с шапкой» ходить и собирать для похорон членов семей сотрудников, минимум по рублю.
Умирал он в страшных мучениях от боли – цирроз печени. Итог жизни от алкогольной зависимости. Когда хоронили, на крышку гроба положили фуражку моего отца. Когда отец вошёл в комнату, то свою шапку повесил на вешалку. Когда выносили гроб, соседи или сослуживцы схватили первую попавшуюся – она была отцова. А когда выходил из помещения отец взял оставшуюся. Она оказалась – Альберта. Об этом анекдотичном случае вспоминал и Боря впоследствии, поскольку не могли понять, чья же фуражка на крышке гроба – она не Альберта!

Мама очень переживала смерть брата. Очень извелась. У неё расшатаны все нервы.

Сколько совершается греха со времён Авеля и Каина. В вечной вражде дети из одной материнской утробы. Даже пустоту не поделят. Брат конфликтует с братом, или сестрой. Сёстры не терпят друг друза в вечной зависти и самолюбии.

 – Мама, ну надо успокоиться, не переживать так сильно, надо беречь здоровье, – успокаивал я маму.
Ну, вы теперь одни с отцом в комнате, я устроен, работаю.

Но мать не могла примириться с положением, что жили так далеко друг от друга. Не могла и не хотела расставаться со мной, это подтачивала её силы

Маму, конечно же, волновало и моё будущее, и подчас хамское отношение ко мне Ольги. После рождения ребёнка характер её изменился, так и не хочется говорить сквернословия, но не нахожу подходящих слов по смыслу, чтоб не перечислять все её выходки – о сучилась!
Материнское сердце – чувствует тем духом, который нам не виден, и его не обманешь.

Я взял с собой в Москву несколько купленных бутылок вина, среди которых, мои любимые полусладкое Ахмета, Ахашени, Киндзмараули, то, что смог достать, так как марочные продавались «своим» из-под «пола» и своё вишнёвое варенье которое мать специально приготовила и хранила для меня, не густое, не засахаренное, как я просил. Она раньше всегда переваривала, боясь, чтоб оно не прокисало б, и на этот раз я был очень рад.

Как хорошо когда есть родительский дом, когда есть мама, которая всё поймёт и простит бесконечное число раз, если виноват. Но простим ли мы себя за свои проступки, злобу, невнимательность, жестокость – никогда.

Это будет жечь всю жизнь неискупимым грехом, не поддающийся никакому покаянию.

Вот и пятая моя заповедь: Любите родителей, жизнь дарующих;
озарите их своим вниманием при жизни. И теплое, нежное слово будет лучшим подарком и памятником, чем немые, чёрные кресты на могилах безмолвия.

Написано 9 января 2007 года с 10-00 по 10 января 6-20 утра.

Я сказал о пятой Заповеди, но читателю не трудно увидеть и услышать по тексту и об остальных девяти, – если, конечно, их знает.

Ждите появления в Свет и читайте следующее ЭССЕ – «СЕМЬЯ» и «Дом на Майдане».
Валерий.

Запись отца на обратной стороне коробки конфет.;

     АЙКАНУШ МАРИЯ НИКОЛАЙ
        ТРИ  АНГЕЛА
        (АЙКМАРНИК)

Берег крутой, до утра всё не спиться
В шуме раскатов прибрежной волны;
В мыслях мелькают события лица,
Как вся дорожка от света луны.

Тщетно ищу я на лоне небесном
Ярких в созвездиях только шесть звёзд.
Где бы я ни был – в краю ль неизвестном,
Свет их встречаю свечением грёз.

Три ангела, три светлых ангела
Следят за мной на расстоянии;
Три ангела, три вечных ангела
Идут за мной без расставания.

А я живу в лучах созвездия,
Как в невесомости беспечной вечности.
И от любви миров–соцветия
Вновь таят льды холодной млечности …

Свет мне незримо несёт весть благую,
Путь мой земной, ограждая от бед;
Кто так любовь расточает святую,
Ласкою греет меня столько лет!?

Светят, не гаснут любовью земною
Звёзды–глаза  застилают покой;
Гладят незримой нежной душою,
Словно бы мать прикоснулась щекой.

Три ангела, три светлых ангела
Следят за мной на расстоянии;
Три ангела, три вечных ангела
Идут за мной без расставания.

А я живу в лучах созвездия,
Как в невесомости беспечной вечности.
И от любви миров–соцветия
Вновь таят льды холодной млечности…

2–3 января 2007 года