Гл. 11. Ч. 1. Расставание будет горьким. Хроника

ВЕЛИКИЙ
ПРАВЕДНЫЙ СТАРЕЦ
СТРАСТОТЕРПЕЦ ГРИГОРИЙ
Григорий Ефимович Распутин-Новый


Ю.Ю. Рассулин — авторский текст, составление, редакция


Глава 11
Убийство


1. «Расставание будет горьким». (Хроника событий).


А. А. Танеева (Вырубова) «Страницы моей жизни»:
«Со своей смертью Распутин ставил в связь большие бедствия для Их Величеств. Последние месяцы он все ожидал, что его скоро убьют» [498].

В книге воспоминаний Матрёны Распутиной приведено письмо её отца, написанное накануне рокового дня. Прочитать письмо он завещал дочерям после его смерти:
«Мои дорогие!
Нам грозит катастрофа. Приближаются великие несчастья. Лик Богоматери стал темен, и дух возмущен в тишине ночи. Эта тишина долго не продлится. Ужасен будет гнев. И куда нам бежать? В Писании сказано: «О дне же том и часе никто не знает». Для нашей страны этот день настал. Будут литься слезы и кровь. Во мраке страданий я ничего не могу различить. Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что расставание будет горьким. Одному Богу известны пути вашего страдания. Погибнет бесчисленное множество людей. Многие станут мучениками. Земля содрогнется. Голод и болезни будут косить людей. Явлены им будут знамения. Молитесь о своем спасении. Милостью Господа нашего и милостью заступников наших утешитесь. Григорий» [499].

16 декабря 1916 г. А. А. Танеева (Вырубова) «Страницы моей жизни»:
«16 декабря днём Государыня послала меня к Григорию Ефимовичу отвезти ему икону, привезённую ею из Новгорода. Я не особенно любила ездить на его квартиру, зная, что моя поездка будет лишний раз фальшиво истолкована клеветниками.
Я оставалась минут 15, слышала от него, что он собирается очень поздно вечером ехать к Феликсу Юсупову знакомиться с его женой Ириной Александровной. Хотя я знала, что Распутин часто видался с Феликсом Юсуповым, однако мне показалось странным, что он едет к ним так поздно, но он ответил мне, что Феликс не хочет, чтобы об этом узнали его родители. Когда я уезжала, Григорий Ефимович сказал мне странную фразу: «Что ещё тебе нужно от меня? Ты уже всё получила...»
Вечером я рассказала Государыне, что Распутин собирается к Юсуповым знакомиться с Ириной Александровной. «Должно быть, какая-нибудь ошибка, — ответила Государыня, — так как Ирина в Крыму и родителей Юсуповых нет в городе». Потом мы начали говорить о другом» [500].

16 декабря 1916 г. А. И. Спиридович:
«16 декабря Государственная Дума была распущена на рождественские праздники. В этот день Царица поручила Вырубовой отвезти Старцу в Петербург икону, привезённую ею из Новгорода. На оборотной стороне иконы Государыня, все четыре дочери и Вырубова написали свои имена. Вырубова исполнила поручение. Она пила у Распутина чай с Головиной, Шаховской и Сухомлиновой. Старец сказал, что вечером он приглашён к молодому князю Юсупову и познакомится с княгиней Ириной Александровной. Вернувшаяся из Петербурга Вырубова передала благодарность и эти слова Старца Государыне. Царица удивилась и ответила, что Ирина Александровна в Крыму и что тут какое-то недоразумение. Поздно вечером к Распутину заезжал ненадолго епископ Исидор, затем министр Протопопов, а около часа ночи за ним заехал князь Юсупов и увёз Старца к себе в гости» [501].

М. Г. Соловьева-Распутина:
«Было уже далеко за полночь, когда я, наконец, уснула тревожным сном. Меня мучили кошмары, и когда серый рассвет встал над городом, мне как раз снился страшный сон, в котором мелькали то Юсупов, то Хиония Гусева.
Проснулась я от телефонного звонка. Звонил Протопопов.
— Который час? — спросила я.
— Ещё рано. Семь. Я хотел узнать, дома ли твой отец? Я не знала. Пошла посмотреть.
Обнаружив, что комната отца пуста, а постель не смята, вернулась к телефону.
— Нет, его дома нет.
Без всяких объяснений Протопопов повесил трубку. Дурное предчувствие, охватившее меня ночью, возвратилось и стало ещё сильнее. Подавив страх, я позвонила Марии Евгеньевне, спросить, не видела ли она отца после ночи. Та ничего не знала.
Я попросила её позвонить Юсупову и справиться об отце.
Ответного звонка я так и не дождалась.
<…> … позвонила Мария Евгеньевна [Юсупову]. Феликс велел ей подождать у телефона, пока он проводит генерала.
— Что ты сделал с Григорием Ефимовичем?
— Ничего. Я его несколько дней не видел.
— Феликс, не лги. Ты заезжал за ним около полуночи.
— Ах, это. Ну, я всего лишь поговорил с ним несколько минут.
Мария Евгеньевна встревожилась. Феликс солгал. Сказал, что не виделся с отцом, а потом вдруг признался, что виделся. Она попросила князя приехать к ней» [502].

А. И. Спиридович:
«В квартире Распутина часов с семи утра 17-го числа началась тревога. Распутин не возвращался. Дочери, племянница, Акулина стали волноваться, наводили справки по телефону у знакомых. Его нигде не было, исчез. Приехал Симанович, епископ Исидор. Стали искать. Предупредили по телефону Вырубову и передали ей, что прошёл слух, что Распутин убит. Взволнованная Вырубова отправилась во дворец и рассказала о случившемся Императрице. Вскоре и министр Протопопов доложил по телефону, что Распутин исчез и что есть основания предполагать, что он убит ночью во дворце князя Юсупова, что в дело замешаны Великий князь Дмитрий Павлович, Пуришкевич и ещё несколько лиц, полиция производит розыск.
Царица была потрясена. Ведь если это правда, то всё погибло: и больной сын, и Государь, и вся Россия, всё, всё. Кошмарному известию не хотелось верить. Этого не может быть, это какое-то недоразумение. Царица надеялась, молилась и просила Протопопова действовать энергичнее. К себе Государыня вызвала Лили Ден. Шли беспрерывные переговоры с Петроградом, откуда разные лица сообщали всё новые и новые сведения о слухах в городе» [503].

А. А. Танеева (Вырубова) «Страницы моей жизни»:
«Через два дня после нашего возвращения из Новгорода, именно 17 декабря, началась «бескровная революция» убийством Распутина» [504].

А. И. Спиридович:
«Распутин был убит в квартире молодого князя Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона, в доме его отца на Мойке в Петрограде.
Убийство было задумано молодым Юсуповым и явилось результатом заговора, в котором кроме Юсупова участвовали Великий князь Дмитрий Павлович и член Государственной думы Пуришкевич» [505].

17 декабря 1916 г. Ю. А. фон Ден:
«16 декабря, находясь в Царском Селе, я уведомила Её Величество, что завтра хочу встретиться с Григорием Ефимовичем. Но 17 декабря, около пяти вечера (я уже соби-ралась выходить из дома) мне позвонили из Царского Села. Её Величеству было благоугодно поговорить со мной. Мне почему-то показалось, что Государыня чем-то взволнована.
— Лили, — произнесла Государыня. — Не ходите сегодня к отцу Григорию. Произошло что-то странное. Вчера вечером он исчез, и с тех пор о нём ничего не известно, но я уверена, что всё обойдется. Не сможете ли Вы сейчас же приехать во Дворец?
Не на шутку расстроенная этим тревожным известием, я, не теряя времени, села в поезд и отправилась в Царское. На станции меня ждала императорская карета, и вскоре я очутилась во Дворце.
Государыня находилась в лиловом будуаре. Меня снова охватило предчувствие беды. Усилием воли я попыталась подавить в себе это чувство. Никогда ещё в лиловой гостиной Её Величества не было так по-домашнему уютно. Воздух был пронизан ароматом цветов и запахом пылающих дров. Её Величество лежала на кушетке, рядом с нею сидели Великие княжны. На скамеечке возле кушетки устроилась Анна Вырубова. Государыня была очень бледна, в глазах тревога. Их Высочества молчали, было видно, что Анна плакала перед моим приходом. Я услышала то, что мне уже было известно. Григорий Ефимович исчез, однако, как мне кажется, Государыня ни на секунду не допускала мысли, что его нет в живых. Она отвергала все мрачные предположения, утешала продолжавшую плакать Анну, а потом обратилась ко мне.
— Сегодня Вы переночуете в домике Анны, — сказала она. — А завтра прошу Вас вместо меня заняться приемом посетителей. Мне советуют не заниматься этим самой» [506].

17 Декабря 1916 г. Из дневника Вел. княжны Анастасии Николаевны:
«Суббота, 17 декабря. Мы две к Знамению. Делала, что всегда, стелила койки и т.д. Соколов мрачнее ночи. Играли в блошки с Касьяновым против Т(атьяны) и улана. Ели с Мамой. Аня пила чай, обедала. Весь день сидела с Мамой. Отец Григорий с ночи пропал. Ищут везде — ужасно тяжело. Были у Всенощной здесь дома. Вечером Мама, Аня исповедывались. Лили Ден была. Папа писал. Потом до 12 сидели. Все ждали телефона от Калинина и т.д. Спали мы 4 вместе. Боже помоги» [507].

17 Декабря 1916 г. Из дневника Вел. княжны Марии Николаевны:
«Были уроки немецкий, М. Конд и арифметика. Завтракали 4 и с Мамой. Была с А(настасией) в с(таром) лазарете. Катались с О(льгой), Т(атьяной), Изой в тройке. Пили чай 4 с Мамой и Аней те же были дома у Всенощной и обедали. После обеда приходила Лили Ден. Плохие известия. Григорий пропал со вчерашней ночи. Не знают где» [508].

17 Декабря 1916 г. Государыня Императрица Александра Феодоровна — Государю:
«Мы сидим все вместе — ты можешь себе представить наши чувства, мысли — наш Друг исчез. Вчера А. видела его, и он ей сказал, что Феликс просил Его приехать к нему ночью, что за Ним заедет автомобиль, чтоб Он мог повидать Ирину. Автомобиль заехал за ним (военный автомобиль) с двумя штатскими, и Он уехал. Сегодня ночью огромный скандал в Юсуповском доме — большое собрание, Дмитрий, Пуришкевич и т. д. — все пьяные. Полиция слышала выстрелы. Пуришкевич выбежал, крича полиции, что наш Друг убит.
Полиция приступила к розыску, и тогда следователь вошёл в Юсуповский дом — он не смел этого сделать раньше, так как там находился Дмитрий. Градоначальник послал за Дмитрием. Феликс намеревался сегодня ночью выехать в Крым, я попросила Калинина его задержать.
Наш Друг эти дни был в хорошем настроении, но нервен, а также озабочен из-за Ани, так как Батюшин старается собрать улики против Ани. Феликс утверждает, будто он не являлся в дом и никогда не звал Его. Это, по-видимому, была западня. Я всё ещё полагаюсь на Божье милосердие, что Его только увезли куда-то. Калинин делает всё, что только может. А потому я прошу тебя прислать Воейкова. Мы, женщины, здесь одни с нашими слабыми головами. Оставляю её жить здесь, так как они теперь сейчас же примутся за неё [Аню]. Я не могу и не хочу верить, что Его убили. Да смилуется над нами Бог!
Такая отчаянная тревога (я спокойна — не могу этому поверить).
Спасибо тебе за твоё милое письмо. Приезжай немедленно — никто не посмеет её тронуть или что-либо ей сделать, когда ты будешь здесь. Феликс последнее время часто ездил к Нему.
Благословляю и целую 
Солнышко» [509].

17 декабря 1916 г. А. И. Спиридович:
«Не имея около себя тогда ни одного серьёзного человека, Императрица в 4 часа 37 минут отправила Государю телеграмму с просьбой прислать генерала Воейкова.
Днём Государыне доложили, что князь Юсупов просит принять его. Государыне уже раньше было доложено, что Юсупов побывал у градоначальника и министра юстиции и уверил их в своей невиновности. Используя своё родство с династией, а также обладая необыкновенным шармом и великосветской беззастенчивостью, князь Юсупов не только покорил и генерала Балка, и министра Макарова, но и в полном смысле одурачил их. Градоначальник отменил распоряжение об обыске в его квартире, а министр юстиции закрыл уже начатое было следствие и обнадежил князя в полной его неприкосновенности и в праве уехать из Петрограда.
Полный уверенности в своём положении, князь, прося аудиенции у Государыни, хотел обмануть и Её Величество. Но Государыня приказала в приёме отказать и предложить Юсупову сообщить ей письмом, что ему нужно. Приехав к великому князю Дмитрию Павловичу, Юсупов начал сочинять своё письмо вместе с князем и с выз-ванным на помощь Пуришкевичем.
Письмо было составлено и к вечеру доставлено с нарочным во дворец» [510]. 

Письмо князя Феликса Юсупова — Государыне Императрице Александре Феодоровне:
«Ваше Императорское Величество, спешу исполнить Ваше приказание и сообщить Вам всё то, что произошло у меня вчера вечером, дабы пролить свет на то ужасное обвинение, которое на меня возложено. По случаю новоселья, ночью 16 декабря я устроил у себя ужин, на который пригласил своих друзей, нескольких дам. Великий князь Дмитрий Павлович тоже был. Около 12-ти ко мне протелефонировал Григорий Ефимович, приглашая ехать с ним к цыганам. Я отказался, говоря, что у меня самого вечер, и спросил, откуда он мне звонит. Он ответил: «Слишком много хочешь знать», — и повесил трубку. Когда он говорил, то было слышно много голосов. Вот всё, что я слышал в этот вечер о Григории Ефимовиче. Вернувшись к своим гостям, я им передал мой разговор по телефону, чем вызвал у них неосторожные замечания. Вы же знаете, Ваше Величество, что имя Григория Ефимовича во многих кругах было весьма непопулярно. Около трёх часов мои гости начали разъезжаться и, попрощавшись с великим князем и двумя дамами, я с другими пошёл в свой кабинет. Вдруг мне показалось, что где-то раздался выстрел. Я позвал человека и приказал ему узнать, в чём дело. Он вернулся и сказал, что слышен был выстрел, но неизвестно откуда. Тогда я сам пошёл во двор и лично спросил дворника и городового, кто стрелял. Дворники сказали, что пили чай в дворницкой, а городовой сказал, что слышал выстрел, но не знает, кто стрелял. Тогда я пошёл домой, велел позвать городового и сам позвонил Дмитрию Павловичу, спросил, не стрелял ли он. Он мне ответил смеясь что, выходя из дому, он выстрелил несколько раз в дворовую собаку и что с одной дамой сделался обморок. Когда я ему сказал, что выстрелы вызвали тревогу, он мне ответил, что этого быть не может, так как никого другого не было. Я позвал человека, пошёл сам во двор и увидел одну из наших дворовых собак, убитой у забора. Тогда я приказал человеку зарыть её в саду.
В четыре часа все разъехались, и я вернулся во дворец великого князя Александра Михайловича, где я живу. На другой день, т.е. сегодня утром, я узнал об исчезновении Григория Ефимовича, которое связывают с моим вечером. Затем мне рассказали, что как будто видели меня у него ночью и что он со мной уехал. Это сущая ложь, так как весь вечер я и мои гости не покидали дома. Затем мне говорили, что он кому-то сказал, что поедет на днях познакомиться с Ириной. В этом есть доля правды, так как, когда я его видел в последний раз, он просил меня познакомить его с Ириной и спрашивал, тут ли она. Я ему сказал, что жена в Крыму, но приезжает числа 15-го или 16 декабря. 14-го вечером я получил от Ирины телеграмму, в которой она сообщила, что заболела, и просит меня приехать вместе с её братьями, которые выезжали вечером.
Я не нахожу слов, Ваше Величество, чтобы сказать Вам, как я потрясён всем случившимся и до какой степени мне кажутся дикими те обвинения, которые на меня возводятся. Остаюсь глубоко преданный Вашему Величеству Феликс» [511], [512].

А. И. Спиридович:
«Государыню письмо не обмануло и не ввело в заблуждение, на что рассчитывали его составители. Оно лишь явилось беспощадной характеристикой, написанной себе самому князем Юсуповым. Императрица приказала отправить письмо министру юстиции, министр Протопопов был поставлен в известность о невыезде Юсупова из Петрограда.
Вечером Государыне показали вечерний выпуск газеты «Биржевые ведомости», где было напечатано: «Сегодня в шестом часу в одном из аристократических особняков центра столицы после раута внезапно окончил жизнь Григорий Распутин-Новых».
Последняя искра надежды исчезла. Из Петрограда передавали, что там среди интеллигенции настоящее ликование, что совершившееся — лишь начало террора, что готовятся новые покушения, что следующей будет Вырубова.
Государыня приказала ей остаться ночевать во дворце. Лили Ден попросила переночевать у Анны Александровны и утром явиться во дворец и выполнять, что надо по части приёмов.
Вечером была получена телеграмма от Государя с советом обратиться за помощью к Протопопову. Около десяти вечера Протопопов доложил по телефону, что приказ относительно задержания отъезда Юсупова выполнен, что князь Юсупов, приехавший на Николаевский вокзал с князьями Федором Александровичем, Никитой Александровичем и Андреем Александровичем, чтобы уехать в Крым, жандармскими офицерами был задержан, вернулся во дворец Великого князя Александра Михайловича, где и живет» [513].

17 декабря 1916 г. Телеграмма Государыни Императрицы Александры Феодоровны — Государю:
«Калинин [Протопопов] делает всё возможное. Пока ещё ничего не нашли. Ф., намеревавшийся уехать в Крым, задержан. Очень хочу, чтобы ты был здесь. Помоги нам, Боже» [514].

17 декабря 1916 г. А. И. Спиридович:
«К вечеру 17-го числа весь великосветский Петроград, посольства, думские круги, редакции, вся полиция — все уже были уверены, что Распутин убит и что убили его Великий князь Дмитрий Павлович, Юсупов и Пуришкевич. «Биржевые Ведомости» оповестили об убийстве весь Петроград.
Этой осведомленности помогали и следы преступления, и сами участники дела. Пуришкевич послал в Москву телеграмму: «Все окончено», и её копия уже находилась у Протопопова.   
Князь Юсупов сам явился к своему дяде Родзянко, который знал о готовившемся убийстве. Увидев племянника, госпожа Родзянко со слезами на глазах обняла и благословила его. Родзянко, как писал позже Юсупов, «своим громовым голосом обратился ко мне со словами одобрения». От Родзянко, конечно, обо всём по секрету, узнали некоторые его великосветские и думские знакомые.
Юсупов рассказал о случившемся и своему другу, английскому офицеру Рейнеру, служившему в английской разведке в Петрограде, начальником которой был известный сэр Самуэль Хоар. Это был один из способов, которым освещались двор и придворные круги. Потом обо всём узнал и английский посол Бьюкенен.
Французский посол Палеолог имел хорошую агентуру, многие сведения ему доносили великосветские дамы.
Пресса получила сведения от полиции и из квартиры Распутина, где Акулина, епископ Исидор и так называемый секретарь Симанович открыто и с негодованием называли имена убийц.
В яхт-клубе за обедом обсуждали сенсационную новость. Великий князь Николай Михайлович, поговорив по телефону с премьером Трёповым, авторитетно и громко заявлял, что слух об убийстве — вздор и «что всё это новая провокация Протопопова». Но приехавший обедать Великий князь Дмитрий Павлович, поразивший всех своей бледностью и севший отдельно за стол, сказал кому-то, что Распутин исчез и что, возможно, он убит. После обеда князь отошёл в сторону с графом Олсуфьевым. Граф спросил, замешан ли он в этом деле. Дмитрий Павлович ответил, что нет, и что князь Горчаков уже спросил его: «Ну что, Митя, ты убил Распутина?». На что был его ответ — категорическое нет. В обоих вопросах по тону видно было сочувствие тому, что произошло. Великий князь уехал из клуба в Михайловский театр, но привлёк к себе настолько сильное внимание публики, что уехал оттуда.
Поздно вечером пришёл телеграфный ответ из Верхотурья от ревностной поклонницы Распутина Лохтиной, которая спасалась там в скиту около блаженного Макария. К ней обратились с просьбой передать Макарию, чтобы он помог в случившемся несчастье. Лохтина телеграфировала, что блаженный Макарий ответил: «мертвых не воскрешаю». Ответ передали Императрице» [515].

М. Г. Соловьева-Распутина:
«К этому времени все уже были уверены — отец мёртв. Даже Царица. Она плакала, повторяя:
— Аннушка, что мы будем без него делать? Что будет с Алексеем?» <…>
Страшно даже себе вообразить то отчаяние, в которое погрузилась Александра Федоровна со смертью отца» [516].

Ю. А. фон Ден:
«Известие об убийстве привело в неописуемый ужас всех обитателей Дворца. Анна Вырубова лежала пластом, убитая горем. Вся Императорская Семья была страшно расстроена. Сплетни о том, будто весть об убийстве Григория Ефимовича вызвала у Её Величества приступ истерики, не соответствует действительности. Было бы неверным сказать, что Государыня не была потрясена и огорчена, однако она держала себя в руках. Государь был встревожен, но тревога эта объяснялась не просто убийством знакомого ему человека, а тем, что убит именно Распутин. Он понял, что это — не обыкновенное убийство, а удар, направленный против власти Царя, которая до сих пор была непререкаемой!» [517]

17 декабря 1916 г. А. И. Спиридович:
 «17 декабря в ставку съехались на военный совет главнокомандующие фронтами генералы Брусилов, Эверт, Рузский и военный министр Беляев. Они были приглашены к высочайшему завтраку. После завтрака Государь совершил обычную прогулку на автомобиле в архиерейский лес и вернулся к чаю. Подали первую телеграмму от Её Величества с сообщением об исчезновении «Друга» и с просьбой прислать Воейкова.
Государь, видимо, не обеспокоился, поговорив о телеграмме после чая с Воейковым, поручил ему справиться о поездах и отправился на военный совет.
На совете обсуждался план военных действий на 1917 год. Государь и заместитель Алексеева генерал Гурко настаивали на проведении в жизнь программы, принятой на военном совещании союзников в Шайти в ноябре 1916 года. Но Государь, председательствуя, не высказывал своего мнения, чтобы не стеснять присутствующих. Перед обедом был объявлен перерыв, а Государь, выслушав доклад Воейкова о том, что поездов сегодня нет, телеграфировал Царице: «Сердечно благодарю. Ужасно, что нет поезда до завтра. Не может ли помочь Калинин [Протопопов]». Затем Государь снова председательствовал на совете» [518].

А. И. Спиридович:
«Между тем слух об убийстве Распутина дошёл и до Ставки. Из Петрограда было передано сообщение «Биржевых ведомостей». Генерал Воейков доложил об этом Его Величеству. Поздно вечером подали телеграмму от Государыни о задержании Юсупова.
Государь взволновался. Свита была в смятении. Вышедший через несколько минут от Государя камердинер сказал, что Его Величество в ужасном расстройстве и ничего не хочет слышать. Все разошлись по своим комнатам. Воейков, вызвавший в такой неурочный час своего начальника канцелярии, сказал только о том, что произошло. В свите сторонников Старца не было. С ним дружил только Саблин. Но к убийству все отнеслись серьёзно и ожидали больших последствий. Барон Штакельберг долго беседовал с Воейковым, а вернувшись к себе, ещё дольше разговаривал о случившемся с генералом Дубенским, сын которого дружил с Великим князем Дмитрием Павловичем, и отец, естественно, волновался за сына, не замешан ли он. Он уже узнал, что офицерство в ставке ликует. В столовой потребовали шампанского. Кричали ура» [519].

Ночь с 17 на 18 декабря 1916 г. Ю. А. фон Ден:
«Я ответила [Государыне на её просьбу переночевать в домике Анны Александровны], что буду счастлива оказать ей такую услугу, и после обеда пошла в дом Анны. К моему удивлению, он был занят агентами тайной полиции.
Уютная столовая была битком набита полицейскими, которые встретили меня чрезвычайно учтиво, объяснив своё появление тем, что совсем недавно раскрыт заговор с целью убить Государыню и Анну Вырубову. Новость была не очень-то утешительная, но я решила не нервничать и, пожелав полицейским офицерам покойной ночи, отправилась в спальню Анны Александровны.
Знакомая комната показалась мне какой-то чужой. В тёмных углах её мерещилось что-то жуткое — казалось, сам воздух пропитан запахом смерти. По своей натуре я не суеверна, но, признаюсь, мне стало не по себе, когда с грохотом упала икона, сбив при падении портрет Распутина. Я поспешно разделась и легла в кровать, но уснуть не могла. Лежала с открытыми глазами несколько часов и, лишь под утро задремав, была внезапно разбужена страшным шумом. Откуда-то издалека до меня доносился грохот бесчисленного множества сапог. Огромная толпа двигалась к Царскому Селу. В голове мелькнула кошмарная мысль: должно быть, в Петрограде произошёл мятеж. Я выпрыгнула из постели, накинула на плечи плед и кинулась в столовую. А там было тихо, полицейские офицеры спали прямо на полу. Моё появление разбудило их.
— Что случилось, мадам?
— А разве Вы сами не слышите? — нетерпеливо ответила я. — Шум... толпа... Я уверена, что в Петрограде произошло что-то ужасное.
Полицейские открыли ставни, затем окна. Вокруг стояла глубокая тишина, какая бывает лишь зимой. Ничего не сказав, офицеры закрыли окна.
— Вам, видно, что-то приснилось, мадам, — произнёс один из них сочувственно. — Расшалились нервы, и есть с чего.
Но я была иного мнения. Разумеется, я много пережила в тот день, однако то, что я слышала, не было сном или обманом слуха. Когда я снова вошла в спальню, где на полу валялись икона и портрет старца, я содрогнулась. Я ещё не всё поняла до конца, но для меня приподнялась завеса, и я услышала быстро приближающиеся шаги мятежа и убийств» [520].

18 декабря 1916 г. А. И. Спиридович:
«18-го, в Воскресенье, Государь с Наследником были у обедни. Многие с любопытством вглядывались в Государя, стараясь прочесть что-либо по его лицу, но напрасно. Государь, как всегда, был спокоен. После обедни он пошёл в штаб. Доклад должен был делать генерал-квартирмейстер Лукомский. Сдержанно, спокойно Государь поздоровался, закурил. «Ну, что нового», — послышался обычный приветливый голос. Генерал начал докладывать. Как рассказывал он мне позже, от волнения о случившемся ему не спалось почти всю ночь. Служивший последние годы в Петербурге, генерал разбирался в событиях. Убийство Распутина встревожило его. Оно казалось началом чего-то нехорошего. Он хотел предупредить Государя. И вот он один на один с Императором. Удобный момент. И не отдавая себе отчета, как он будет говорить, Лукомский, закончив доклад, не без волнения попросил у Государя разрешения сделать доклад по вопросу постороннему, не относящемуся к военному делу. Его Величество поднял на Лукомского глаза, как-то особенно внимательно посмотрел на него и затем, взяв генерала за руку, сказал мягко, с доброй улыбкой: «Нет, Лукомский, у нас нет времени. Нас ждут на совещании. А вот я вижу у вас два набитых портфеля, так я вам помогу и возьму один». Как ни старался растерявшийся генерал помешать Его Величеству, Государь взял один портфель. Много лет спустя Лукомский, волнуясь, описывал мне эту сцену. Государь спокойно провёл совещание. На высочайшем завтраке в числе приглашенных был и Великий князь Павел Александрович. Государь был спокоен и приветлив, как всегда, между тем перед самым завтраком он получил взволнованную телеграмму от Царицы.
После завтрака Его Величество спросил генерала Гурко, много ли осталось вопросов на совещании, которые требуют его личного участия. Генерал ответил, что потребуется час времени. Тогда Государь сказал, что в таком случае, закончив совещание, он сегодня же выедет в Царское Село.
Затем Император сообщил генералу, что он хочет сказать в заключительном слове на совещании. Эти слова вполне соответствовали взглядам и желанию Гурко. Так совещание и было закончено Государем. На нём было решено произвести весной 1917 года общее наступление, причем главный удар предполагалось нанести армией генерала Брусилова. Все армии были уже настолько готовы к этому, что в успехе предстоящего решительного удара по противнику можно было не сомневаться. Веря в армию, в её вождей, Государь был в этом вполне убежден.
После трёх часов Государь с Наследником приехали в царский поезд. Император несколько минут прогуливался с генералом Гурко, говорил о делах, но ни одним словом не обмолвился о петербургском событии.
После обеда императорский поезд отбыл в Царское Село.
Как только императорский поезд отошёл, как из штаба привезли телеграмму для Его Величества от Государыни об аресте Великого князя Дмитрия Павловича. Её передали вслед поезду.
За пятичасовым чаем Государь оживленно беседовал со свитой по разным темам. И когда разговор перешёл на старообрядцев, Его Величество внимательно слушал рассказ графа Шереметева, как он в качестве флигель-адъютанта Его Величества объявлял в Москве в 1906 году Высочайшую волю об открытии церквей. Государь расспрашивал подробности. Видно было, что это его действительно интересует.
Перед Оршей был встречен фельдъегерь с почтой из Петрограда и передана телеграмма, что шла вслед поезду из ставки. Полученное письмо от Царицы от 17-го числа ознакомило Государя подробно с тем, что случилось в Петрограде. Государь был крайне взволнован и из Орши отправил Её Величеству ответную телеграмму.
Эта телеграмма показывает действительное отношение Государя к убийству Распутина. Эта смерть задела самые сокровенные чувства Государя, которые он не скрывал только от Царицы, так как это святая святых души государевой. Для всех остальных Государь — монарх. Вот почему, послав Царице телеграмму, Государь за обедом и после него кажется всем спокойным, как всегда. Даже с генералом Воейковым, единственным человеком, с которым Государь говорит об убийстве, даже с ним он разговаривает так, что тот введён в заблуждение и думает, что Император как будто чувствует некоторое облегчение от ухода из жизни Распутина. Между тем смерть Распутина очень сильно впечатлила Государя, надломила его» [521].

18 декабря 1916 г. Телеграмма Государыни Императрицы Александры Феодоровны — Государю:
«Только что причастилась в домовой церкви. Все ещё ничего не нашли. Розыски продолжаются. Есть опасение, что эти два мальчика затевают ещё нечто ужасное. Не теряю пока надежды. Такой яркий солнечный день. Надеюсь, что ты выедешь сегодня. Мне страшно необходимо твоё присутствие» [522].

18 Декабря 1916 г. Из дневника Вел. княжны Марии Николаевны:
«Были у Обедни. Мама и Аня причащались. Сидели все с Лили Ден. Завтракали 4 с Мамой. Снова сидели вместе и пили чай. Гуляли с О(льгой), А(настасией), Лили и Тити [маленький сын Лили Ден]. Были с А(настасией) в нашем лазарете. Сидели. Обедали 4 с Мамой, Аней и Кики и Лили. Сидели все вместе. Нового про Григория ничего не известно, подозревают Дмитрия [Вел. князя Дмитрия Павловича] и Феликса» [523].

18 Декабря 1916 г. Из дневника Вел. княжны Ольги Николаевны:
«Воскресенье 18 декабря. В 9 ч. здесь обедня. Мама и Аня причащались. Она живёт у нас в доме, т.к. Мама за неё боится. Около 11 ч. мы 2 в лазарет. Дел очень мало. Там идёт разборка, чистка и т.д., а Касьянов со вчерашнего дня в городе. У Папы был вчера и сегодня Военный Совет, в 4.30 должен был выехать. Помоги Бог, как тяжело. Аня и Лили утром и днём были. Пошли погулять с ней и Тити. С утра чудное яркое солнце, небо. Мороз сильный. Сидели все вместе — сохрани и спаси Господи Святый. Лили и Аня пили чай и будут обедать. Н. П. [флигель-адъютант Николай Павлович Саблин] обедал и в 10 ч. уехал. После 11 только разошлись. Настроение самое тяжёлое. Татьяна и я спали с Мамой. Я на койке Папы, а она на кушетке. Все-таки уютней» [524].

М. Г. Соловьева-Распутина:
«Полицейский инспектор пришёл к нам домой в сопровождении епископа Исидора, который был другом отца. Инспектор показал испачканную кровью калошу, и мы тут же узнали в ней одну из отцовских. Он сообщил, что её нашли на льду возле Петровского моста. Ещё он сказал, что под лёд спускались водолазы, но ничего не нашли.
Мы с Варей и раньше были уверены, что отца уже нет в живых, но теперь, увидев калошу, поняли бесповоротно, что его убили.
Послали маме телеграмму, в которой написали только, что отец болен и что ей надо приехать в Петроград.
Потом я вспомнила о письме, которое передал мне отец вечером накануне. Села читать вслух Варе и Кате:
«Мои дорогие!
Нам грозит катастрофа. Приближаются великие несчастья. Лик Богоматери стал тёмен, и дух возмущён в тишине ночи. Эта тишина долго не продлится. Ужасен будет гнев. И куда нам бежать? В Писании сказано: «О дне же том и часе никто не знает». Для нашей страны этот день настал. Будут литься слёзы и кровь. Во мраке страданий я ничего не могу различить. Мой час скоро пробьёт. Я не страшусь, но знаю, что расставание будет горьким. Одному Богу известны пути вашего страдания. Погибнет бесчисленное множество людей. Многие станут мучениками. Земля содрогнётся. Голод и болезни будут косить людей. Явлены им будут знамения. Молитесь о своём спасении. Милостью Господа нашего и милостью заступников наших утешитесь. Григорий» [525].
 
18 декабря 1916 г. Телеграмма Государыни Императрицы Александры Феодоровны — Государю:
«Приказала Максимовичу твоим именем запретить Дмитрию выезжать из дому до твоего возвращения. Дмитрий хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тела ещё не найдено. Когда ты будешь здесь?» [526] 

А. И. Спиридович:
«Между тем из Петрограда во Дворец продолжали передавать, что в высшем обществе все ликуют. Передали, что во дворце Дмитрия Павловича веселятся, поют, играют. Однако с объявлением ареста настроение несколько упало» [527].

18 декабря 1916 г. Телеграмма Государя Императора Николая II — Государыне:
«Только сейчас прочёл твоё письмо. Возмущён и потрясён. В молитвах и мыслях вместе с вами. Приеду завтра в 5 часов» [528].

19 декабря 1916 г. Государь Император Николай II с Наследником Цесаревичем Алексеем возвратились в Царское Село.

А. И. Спиридович:
«19-го утром поиски трупа около моста возобновились. Наконец около одной полыньи нашли примёрзшую изнутри подо льдом шубу, а затем и примёрзший ко льду труп Распутина. <…> При осмотре трупа были обнаружены три огнестрельные раны в голову, в грудь и спину. Труп был слишком замёрзший и делать более подробный осмотр тут на месте было невозможно. Труп отвезли в здание Чесменской богадельни, что на Царскосельском шоссе за городом, чтобы там после оттаивания произвести надлежащее судебно-медицинское освидетельствование.
Распутин оказался одетым в голубую шелковую рубашку, вышитую колосьями. Все это Протопопов по телефону подробно доложил Её Величеству, упомянув и о поведении министра Макарова. Дамы, дети плакали» [529].

19 декабря 1916 г. Ю. А. фон Ден:
«Два дня спустя из-подо льда извлекли труп Распутина. Его отвезли в ближайший госпиталь [Чесменская богадельня по дороге из Петербурга в Царское Село], где и было произведено вскрытие. Григорий Ефимович был ранен в лицо и в бок, на спине у него было пулевое отверстие. Выражение лица умиротворённое, окоченевшие пальцы правой руки подняты для крестного знамения; опустить руку в естественное положение оказалось невозможным! Вскрытие показало, что когда старца бросили в Неву, он был ещё жив!» [530] 

19 декабря 1916 г. Из книги Кузнецова В. В. «Русская Голгофа»:
«12 час. 30 мин. пополудни судебный следователь по важнейшим делам петроградского окружного суда В. Н. Середа прибыл на место обнаружения неизвестного мужчины в пределах 4-го участка Петроградской части для осмотра местонахождения трупа, его примет и наружных повреждений.
По указанию присутствовавших чинов полиции следователь спустился на лед Малой Невки, где саженях в 12 от левого берега лежал в салазках труп мужчины на спине с признаками насильственных повреждений на голове и груди.
Наружным осмотром установлено, сообщает «Русское Слово»: труп мужчины около 50 лет на вид. Труп одет в две рубахи: верхняя — голубого (бирюзового) цвета (с вышивкой — васильки, синие колосья); из-под цветной рубахи выглядывает нижняя, белая; ноги обуты в сапоги с высокими мягкими голенищами.
На шее обнаружена большая золотая цепочка, причём одно звено разогнуто. Лицо покрыто кровью ниже лба. На белой рубахе на уровне правой сосковой линии пятна крови.
Под рубахой были нательный крест и браслет цепочкой с брелком из золота и платины. Родные Григория Распутина, две его дочери и племянница, признали в убитом своего отца и дядю» [531].

19 декабря 1916 г. 2 часа дня. Телеграмма Государыни Императрицы Александры Феодоровны — Государю:
«Нашли в воде» [532].

19 Декабря 1916 г. Из дневника Вел. княжны Ольги Николаевны:
«Понедельник 19 декабря. Как всегда к Знамению и в лазарет. Почти было нечего делать. Пошли с Касьяновым в гостиную и при закрытых дверях и без никого я играла, а он напевал разные новые и красивые вещи. Он был очень, очень милым. Пошла дать лекарства и т.д. и опять поиграли. После 12 ч. после перевязок начали играть в блошки, всегдашняя партия и мы с Касьяновым обыграли улан. Ели с Мамой. Окончательно узнали, что отец Григорий был убит, должно быть Дмитрием, и брошен с моста у Крестовского. Его нашли в воде. Как тяжело и писать не стоит. Сидели и пили чай с Лили и Аней, и всё время чувствовался отец Григорий с нами. В 5 ч. поехали на ветку по ошибке, а в 6 ч. встретили Папу и Алексея. Ужасно радостно. Обедали вместе. После 10 ч. Папа и Мама принимали Калинина, потом д. Павла. Мы были у Ани в комнате. В 12 ч. спать» [533].

19 декабря 1916 г. А. А. Танеева (Вырубова). «Страницы моей жизни»:
«Жуткие были дни. 19-го утром Протопопов дал знать, что тело Распутина найдено. Полиция, войдя в дом Юсуповых на следующее утро после убийства, напала на широкий кровяной след у входа и на лестнице и на признаки того, что здесь происходило что-то необычайное. На дворе они в самом деле нашли убитую собаку, но рана на голове не могла дать такого количества крови... Вся полиция в Петрограде была поднята на ноги. Сперва у проруби на Крестовском острове нашли галошу Распутина, а потом водолазы наткнулись на его тело: руки и ноги были запутаны веревкой; правую руку он, вероятно, высвободил, когда его кидали в воду; пальцы были сложены крестом. Тело было перевезено в Чесменскую богадельню, где было произведено вскрытие. Несмотря на многочисленные огнестрельные раны и огромную рану на левом боку, сделанную ножом или шпорой, Григорий Ефимович, вероятно, был ещё жив, когда его кинули в прорубь, так как легкие были полны водой» [534].

19 декабря 1916 г. М. Г. Соловьева (Распутина):
«Протопопов позвонил мне. Попросил опознать тело. Когда прибыл автомобиль, посланный за мной Протопоповым, Варя и Катя тоже вызвались ехать. Улица, ведущая к Петровскому мосту, была перекрыта полицейским кордоном и солдатами. Разрешали проезжать только автомобилям, посланным по официальным поручениям. Когда мы остановились на берегу, нас отвели к домику, в который было перенесено тело отца. Я подошла близко. Это был, безусловно, он.
Один висок вдавлен от удара. Грязь и водоросли покрывали лицо. Самым ужасным зрелищем — так как худшие увечья были скрыты грубым одеялом — был правый глаз, висящий на тонкой ниточке. На запястьях виднелись глубокие, кровавые борозды — он боролся, стараясь освободиться от пут, когда пришёл в себя подо льдом. Закоченевшая правая рука лежала на груди, пальцы были сложены щепотью, как для крестного знамения. Помню, что открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука. Словно сквозь туман до меня донесся протокольный вопрос Протопопова:
— Известна ли вам личность покойного?
Я несколько мгновений смотрела на Протопопова, силясь понять слова.
— Да. Это мой отец, Григорий Ефимович Распутин. С формальностями было покончено. Я бы упала, если б Катя не обняла меня. Мы быстро доехали обратно. Протопопов позаботился об охране, и дома мы могли чувствовать себя в безопасности. Никто не знал, чего ещё можно было ждать» [535].

В книге «Русская голгофа» писателя-историка В. В. Кузнецова высказывается мнение о том, что в ночь с 19 на 20 декабря Государыня Императрица Александра Феодоровна в сопровождении А. А. Вырубовой посетила Чесменскую богадельню, чтобы проститься с телом Григория Ефимовича. Кузнецов документально никак не подкрепляет своего рассказа. Такого факта не было подтверждено ни Анной Танеевой (Вырубовой), ни Лили Ден, ни генералом Спиридовичем, ни Воейковым, а потому достоверность этого события представляется маловероятным. Но отвергать совершенно возможности ночного визита нельзя.  Это следует из чисто логических рассуждений.
А. А. Танеева (Вырубова) в своих воспоминаниях лишь утверждает, что Государыня не плакала часами возле тела, а простилась только с гробом. На наш взгляд это утверждение не даёт достаточных оснований совершенно отрицать возможность приезда Государыни в Чесменскую богадельню вместе с Анной. Государыня слишком сильно почитала Григория Ефимовича, чтобы пренебречь возможностью, пусть не «плакать часами», но проститься с телом христианского мученика. Ведь в её глазах он был именно мучеником за Христа, а его тело — святые мощи. Вид ужасных травм, нанесённых Григорию мучителями во время изуверских истязаний, могли напугать кого угодно, только не её. Мы знаем, что Государыня ассистировала на тяжелейших операциях. А если так, то единственное удобное время для такого визита как раз ночное, когда никто посторонний не мог проследить её путь. Кстати, Анна Александровна свидетельствует по другому поводу, что Государыня имела обыкновение инкогнито выезжать в город, например, чтобы помолиться в церкви. Дети ещё не были больны корью, революция ещё не успела набрать своих оборотов, так что формальных препятствий, чтобы совершить такую поездку, не было. Пожалуй, кроме одной. Поездку мог не одобрить Государь, хотя бы по причине неспокойствия в городе в связи со смертью Распутина. Но это остаётся только предположением, если хотите, домыслом.
Однако, полностью опровергнуть приводимую Кузнецовым информацию трудно. Если же действительно была совершена такая поездка, то в этом для Государыня нет ничего предосудительного. 
Нетрудно выяснить, откуда Кузнецов мог почерпнуть информацию о ночном визите. Нельзя исключить, что на руках Кузнецова оказались газетных публикаций того времени. Но более вероятно, что первоисточником послужили изданные в 1923 году воспоминания французского дипломата Мориса Палеолога о Распутине.
Заметим, что к воспоминаниям Мориса Палеолога надо относиться с крайней осторожностью. Например, серьёзное возражение имеют сведения «госпожи Т.» о вложенном в гроб Акилиной Лаптинской письме Государыни. За столь короткое время, какое прошло с момента захоронения до момента кощунственного вскрытия гроба, полностью истлеть бумага не могла. Если сохранилась иконка, должно было сохраниться и письмо. Но при вскрытии в гробу записок и писем не обнаружено. Значит это неправда. 
Впрочем, сама форма выражения любви и почитания праведника в виде положения во гроб записок совершенно нормальна и естественна для православного христианина и не может вызывать удивления, как и само желание проститься с телом усопшего. Также нет ничего предосудительного и невозможного в том, что Государыня истребовала окровавленную рубашку мученика Григория, как святыню. Пусть эти сведения покажутся неосновательными, а степень их правдоподобия приравнивается к слухам, всё же отдельные фрагменты из книги Кузнецова с параллельными местами в мемуарах М. Палеолога представим читателю, хотя бы как описание того, что вполне могло произойти в реальности [Сост.].

Из книги В. В. Кузнецова «Русская Голгофа»:
«На Александру Федоровну убийство Распутина произвело такое же впечатление, как если бы были убиты её сын или дочь. Она требовала суровых мер для виновников, кто бы они ни были, и полного расследования дела.
Извлеченный из воды труп Распутина ночью был отвезён на Чесменскую богодельню, находящуюся между Царским Селом и Петроградом. Она выразила желание видеть труп Распутина и приезжала сюда в ночь на 20 декабря в сопровождении своей верной фрейлины А. А. Вырубовой.
После визита Александры Федоровны в часовню тело было набальзамировано, положено в металлический гроб и отправлено в Царское Село» [536].

Из мемуаров Мориса Палеолога:
«Среда, 3 января 1917 г. [21 декабря] Лишь только вытащили из Невки тело Распутина, оно было таинственно доставлено в Убежище Ветеранов Чесмы, находящееся в пяти километрах от Петрограда по дороге в Царское Село.
После того, как профессор Косоротов осмотрел труп и констатировал следы ран, он ввёл в залу, где происходило вскрытие, сестру Акилину, эту молодую послушницу, с которой Распутин познакомился когда-то в Охтайском [так в оригинале] монастыре. По письменному распоряжению царицы, она приступила с одним только больничным служителем к последнему одеванию трупа. Кроме неё, никто не был допущен к покойнику; его жена, дочери, самые горячие его поклонницы тщетно умоляли разрешить им видеть его в последний раз.
Благочестивая Акилина, бывшая одержимая, провела половину ночи в омовении тела, наполнила благовониями его раны, одела в новые одежды и положила в гроб. В заключение она положила ему на грудь крест, а в руки вложила письмо императрицы. Вот текст этого письма, как мне сообщила г-жа Т., приятельница «старца», которая очень дружна с сестрой Акилиной:
«Мой дорогой мученик, дай мне твоё благословение, чтобы оно постоянно сопровождало меня на скорбном пути, который мне остаётся пройти здесь, на земле. И вспоминай о нас на небесах в твоих святых молитвах.
Александра».
На следующий день утром, т. е. вчера [20 декабря], царица и г-жа Вырубова пришли помолиться над прахом их друга, который они покрыли цветами, иконами и причитаниями» [537].

Французский дипломат Морис Палеолог вполне разделял взгляды великосветских салонов на личность убиенного. Он был ослеплён нескрываемым чувством отвращения и презрения, и не гнушался любых грязных сплетен и домыслов, очернявших Григория Ефимовича. И это ещё одна причина, почему трудно в полной мере доверять воспоминаниям Мориса Палеолога о Распутине. Вот ещё один пример агрессивного идиотизма, потерявшего всякий контроль над словесной продукцией своего больного рассудка – «сон разума рождает чудовищ» [Сост.].

Из мемуаров Мориса Палеолога:
«Сколько раз во время моих поездок в Царское Село я проезжал мимо Чесменского приюта (бывшей летней резиденции Екатерины II), который с дороги виден сквозь деревья. В это время года в своем зимнем виде, на беспредельной туманной и холодной равнине — место зловещее и печальное. Это как раз подходящая декорация для вчерашней сцены. Эта царица и её зловредная подруга в слезах перед распухшим трупом развратного мужика, которого они так безумно любили и которого Россия будет вечно проклинать, — много ли более патетических эпизодов создал великий драматург истории.
Около полуночи, гроб был перенесён в Царское Село, под присмотром г-жи Головиной и полковника Лемана [Ломан Дмитрий Николаевич], затем поставлен в часовне в императорском парке. <…>
Царица потребовала себе окровавленную сорочку «мученика Григория» и благоговейно хранит её, как реликвию, как палладиум, от которого зависит участь династии» [538].

Ю. А. фон Ден:
«Сразу после вскрытия во дворец прибыла Акилина Лаптинская. По её словам, она хотела обсудить вопрос о погребении Григория Ефимовича. Её Величество приняла Акилину, при их встрече присутствовали и мы с Анной Вырубовой. «Сестра милосердия» сначала поинтересовалась у Её Величества, не угодно ли ей будет взглянуть на труп.
— Разумеется, нет, — ответила Государыня.
— Но остаётся открытым вопрос о погребении, — продолжала Акилина. — Григорий Ефимович всегда хотел, чтобы его похоронили в Царском Селе.
— Это невозможно, невозможно! — воскликнула Государыня. — Пусть тело отвезут в Сибирь и похоронят в родной деревне отца Григория!
Акилина заплакала. Она стала утверждать, что дух Григория Ефимовича не найдёт покоя, если его тело будет погребено так далеко от Дворца. Императрица заколебалась. Я понимала её. Она подумала о том, что отречься от мертвого друга так же недостойно, как и от живого. Анна уладила вопрос, предложив похоронить Распутина в центральной части часовни рядом с её лазаретом для выздоравливающих. Часовня и лазарет строились на земле, приобретённой Анной на её собственные средства. Поэтому имя Императорской Семьи не будет затронуто, если разгорится скандал. Недоброжелатели лишь получат возможность ещё раз бросить камень в огород Анны Александровны» [539].

В. Н. Воейков:
«Видимо, Императрица одновременно переживала два больших горя: с одной стороны, смерть чтимого Ею Г. Е. Распутина, а с другой — удар, нанесённый Великим князем Дмитрием Павловичем, которого Их Величества с детства любили, баловали и с которым находились в самых близких отношениях.
Начала Императрица разговор со мной с вопроса — где хоронить Распутина? Мне пришло в голову сказать, что я слышал, будто бы покойный желал быть похороненным на погосте родного села Покровского.
Так как Императрица выразила желание присутствовать на богослужении при теле покойного, я дал мысль это исполнить при перевезении его через Царское Село на станцию Колпино. Императрица колебалась принять какое-нибудь решение ввиду многочисленных просьб со стороны поклонниц Распутина похоронить его в Царском Селе, причем указывалось даже место — у ограды парка в направлении Александровской станции.
В этот же день, в разговоре с А.А. Вырубовой, я ей высказал своё опасение, что если Распутина похоронить в Царском Селе, то могила его может подвергнуться осквернению и потребует охраны часового. <…>
На телефонный мой вопрос о результате доклада по делу Распутина, А. Д. Протопопов ответил, что ему не удалось склонить Её Величество принять моё предложение. На деле же оказалось, что он у Государыни настаивал на погребении Распутина в Царском Селе, говоря, что провоз тела по России может дать повод к нежелательным демонстрациям по пути следования. В этот же день мне были представлены копии двух телеграмм Великой княгини Елизаветы Феодоровны:
1.  «Москва, 18-12, 9.30. Великому Князю Дмитрию Павловичу. Петроград. Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного. Елла».
2.  «Москва, 18-12. 8.52. Княгине Юсуповой. Кореиз. Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней. Елисавета» [540].

Пьер Жильяр:
«Я никогда не забуду глубокого волнения, которое испытал, снова увидав Императрицу. Её взволнованное лицо выдавало, против её желания, силу её страданий. Её горе было безгранично. Разбита была её вера, убит тот, кто один лишь мог спасти её ребенка. Без него становились возможны все несчастия, всякие катастрофы. И началось ожидание, мучительное ожидание несчастия, которого нельзя избежать!…» [541].

А. А. Танеева (Вырубова) «Страницы моей жизни»:
«Он [Царевич Алексей] защищал и горой стоял за всех своих. Помню, как Их Величества не сразу решили сказать ему об убийстве Распутина; когда же потихоньку ему сообщили, Алексей Николаевич расплакался, уткнув голову в руки. Затем, повернувшись к отцу, он воскликнул гневно: «Неужели, папа, ты их хорошенько не накажешь? Ведь убийцу Столыпина повесили!» Государь ничего не ответил ему. Я присутствовала при этой сцене. Не надо забывать, что не раз приход Распутина облегчал страдания во время тяжких заболеваний Алексея Николаевича. Распутин же уверил Их Величества, что с 12-ти лет Алексей Николаевич начнёт поправляться и впоследствии совсем окрепнет. И в самом деле, после 10-ти лет Алексей Николаевич всё реже и реже болел и в 1917 году выглядел крепким юношей» [542].

М. Г. Соловьева (Распутина):
«Алексей со слезами требовал, чтобы убийц поймали и наказали. Алексей очень любил моего отца. Я сама не однажды видела, как Царевич бросался к нему на шею в искреннем детском восторге. Алексей буквально вис на моём отце, уцепившись руками и ногами. Как-то мой отец не удержался на ногах, и они вместе свалились на пол. Стали в шутку мериться силами. Победил, разумеется, Алексей.
Чуть позже Анна Александровна передавала мне слова Царевича, за которого после смерти моего отца взялись придворные доктора: «И лечат меня, и лечат. А толку нет. Он (то есть мой отец) только яблочко принесёт, и всё пройдёт» [543].
 
Из воспоминаний А. А. Мордвинова:
«Вспоминается мне, с тяжёлым чувством, один вечер в Александровском дворце, в декабре 1916 года, почти непосредственно следовавший за убийством Распутина и который я провёл на своём дежурстве у Великих княжон.
Там наверху, в одной из их скромных спален, они все четверо забрались на диван и тесно прижались друг к другу.
Им было холодно и, видимо, жутко, но имя Распутина и в тот длинный вечер ими не было при мне произнесено.
Им было жутко не от того, что именно этого человека не было больше в живых, а потому, что ими, вероятно, чувствовалось то ужасное и незаслуженное, что с этим убийством для их матери, отца и для них самих началось и к ним неудержимо начало приближаться.
Я старался, как мог, рассеять их тяжёлое настроение, но почти безуспешно. Взбаламученное море всяких политических страстей, наговоров, похвальбы и самых решительных угроз действительно слишком близко уже подступало к этому цветущему монастырскому островку» [544].
 
Из мемуаров Мориса Палеолога:
«Узнав позавчера о смерти Распутина, многие обнимали друг друга на улицах, шли ставить свечи в Казанский Собор.
Когда стало известно, что в. к. Дмитрий был в числе убийц, стали толпиться у иконы св. Дмитрия, чтоб поставить свечу:
Убийство Григория — единственный предмет разговора в бесконечных хвостах женщин, ожидающих в дождь и ветер у дверей мясных и бакалейных лавок распределения мяса, чая, сахара и пр.
Они рассказывают друг другу, что Распутин был живым брошен в Невку, одобряют это пословицей: «Собаке — собачья смерть».
Другая народная версия: «Распутин ещё дышал, когда его бросили под лед в Невку. Это очень важно, потому что он, таким образом, никогда не будет святым». В русском народе существует поверье, что утопленники не могут быть канонизированы» [545].

А. А. Танеева (Вырубова). «Страницы моей жизни»:
«Когда в столице узнали об убийстве Распутина, все сходили с ума от радости; ликованию общества не было пределов, друг друга поздравляли: «Зверь был раздавлен, — как выражались, — злого духа не стало». От восторга впадали в истерику» [546].

В. Н. Воейков:
«Несмотря на оказанное мной противодействие, предание земле Распутина состоялось в Царском Селе. Я лично не был на похоронах, и накануне умолял Государя не ехать. Государь мне ничего не ответил, a на следующий день, в 8 часов утра, я был по телефону поставлен в известность о том, что Его Величеству подано два мотора, в которых отбыла на похороны Распутина вся Высочайшая Семья, кроме Наследника» [547].

21 Декабря 1916 г. Из дневника Вел. княжны Ольги Николаевны:
«Среда 21 декабря. В 9 ч. мы и Папа и Мама поехали к месту Аниной постройки, где была отслужена Лития и похоронили отца Григория — в левой стороне будущей церкви. Спаси Боже Святой. Были только Аня, Лили, Акилина, Феод. Степановна [Феодосия Степановна – фельдшерица из Серафимовского лазарета-убежища], Жук [Аким Жук, санитар, слуга Анны Вырубовой], полк. Мальцев архитектор и священник [протоиерей Александр Васильев]. Потом мы 2 к Знамению и в лазарет. Писала, Касьянов диктовал, стелила койки, давала лекарство. Шупп приходил. Он болен и эвакуирован сюда. Играли в блошки по-старому — гусары против улан. Ели семейно. Днём с Папой гуляли. Чай наверху в игральной у Алексея и играли с железной дорогой. Папа сидел внизу, немного читал. В 11.30 спать» [548].

21 Декабря 1916 г. Из дневника Вел. княжны Марии Николаевны:
«Были 4 с Папой и Мамой и др. на похоронах Григория. Похоронили на постройках у Ани. Были уроки история и батюшка. Завтракали 4 с Папой и Мамой. Были с Анастасией в с(таром) лазарете. Гуляли 4 с Папой. Была с А(настасией) в н(овом) лазарете и Викт. Эр. был. Пили чай 4 с Папой и Мамой около Алексея, у него в животе червячки. Была музыка. Ходили к Ане, видели Матрёну, Варю [дочери Григория Ефимовича] и Акилину [Акилина Лаптинская]. Обедали 4 с Пап;, Мамой и Сандро. Аня была. Папа читал» [549].

Ю. А. фон Ден:
«Судя по рассказам и различным совершенно не соответствующим действительности отчётам репортеров, Григория Ефимовича похоронили глубокой ночью, втайне, в парке Царского Села. Ничего подобного. Похороны Распутина состоялись в 8 утра 22 декабря [неточность Юлии Александровны. Похороны состоялись 21 декабря]. Накануне вечером Её Величество обратилась ко мне с просьбой встретить их семью возле могилы, что я ей и пообещала.
Утро выдалось чудное. Ярко-голубое небо, сверкающее солнце, блестящий, словно алмазная россыпь, снежный наст. Кругом царили мир и покой. Я с трудом могла пове-рить, что мне предстоит присутствовать при заключительном акте одной из величайших и скандальных трагедий в истории человечества. Моя карета остановилась на дороге неподалеку от обсерватории, и меня провели по покрытому ледяной коркой полю к недостроенной часовне. На снег были брошены доски. Когда я приблизилась к часовне, то заметила полицейский фургон, стоявший у свежевырытой могилы. Минуту спустя я услышала звон бубенчиков и затем увидела Анну Вырубову, с трудом пробиравшуюся по полю. Почти тотчас же подъехал закрытый автомобиль, и к нам подошли члены Императорской Семьи. Они были в трауре, в руках у Её Величества — белые цветы. Государыня была бледна, но совершенно спокойна. Однако, когда из фургона вынули дубовый гроб, на глазах её появились слезы. Гроб был самый простой. Лишь православный крест на крышке свидетельствовал о религиозной принадлежности покойного.
Началась церемония. Священник из лазарета Анны Вырубовой [неточность, литию совершил протоиерей Александр Васильев — духовник Царской Семьи] прочитал отходную молитву, и после того, как Их Величества бросили на крышку гроба по горсти земли, Государыня раздала цветы Великим княжнам и всем остальным. Мы бросили их на гроб. Были произнесены последние слова молитвы, и члены Императорской Семьи покинули часовню. Мы с Анной последовали за ними... Анна Александровна села в свои сани, я — в карету. Было около девяти часов. Я оглянулась на заснеженные поля, на голые стены недостроенной часовни и подумала об убиенном рабе Божием, нашедшем там последний покой. Я испытывала огромную жалость к нему. Но ещё сильней были моя жалость и любовь к тем, кто верил в него и одарил его своей дружбой, бросив вызов враждебному миру, к тем, на чьи невинные плечи легло тяжкое бремя его безрассудств.
В своём рассказе о погребении Распутина я не стала приводить никаких живописных подробностей. Я изложила факты в точном соответствии с действительностью» [550].
 
А. А. Танеева (Вырубова). «Страницы моей жизни»:
«Во время этих манифестаций по поводу убийства Распутина Протопопов спрашивал совета Её Величества по телефону, где его похоронить. Впоследствии он надеялся отправить тело в Сибирь, но сейчас же сделать это не советовал, указывая на возможность по дороге беспорядков. Решили временно похоронить в Царском Селе, весной же перевезти на родину. Отпевали в Чесменской богадельне [отпевание совершил епископ Исидор Балахнинский (Колоколов)], и в 9 часов утра в тот же день (кажется, 21 декабря) одна сестра милосердия [Акилина Никитична Лаптинская] привезла на моторе гроб Распутина. Его похоронили около парка, на земле, где я намеревалась построить убежище для инвалидов. Приехали Их Величества с Княжнами, я и два или три человека посторонних. Гроб был уже опущен в могилу, когда мы пришли; духовник Их Величеств [протоиерей Александр Васильев] отслужил краткую панихиду, и стали засыпать могилу. Стояло туманное, холодное утро, и вся обстановка было ужасно тяжелая: хоронили даже не на кладбище. Сразу после краткой панихиды мы уехали. Дочери Распутина, которые совсем одни присутствовали на отпевании, положили на грудь убитого икону, которую Государыня привезла из Новгорода. Вот правда о похоронах Распутина, о которых столько говорилось и писалось. Государыня не плакала часами над его телом, и никто не дежурил у гроба из его поклонниц» [551].

21 декабря. 1916 г. Дневник Государя:
«Среда. В 9 час. поехали всей семьёй мимо здания фотографии и направо к полю, где присутствовали при грустной картине: гроб с телом незабвенного Григория, убитого в ночь на 17-е дек. извергами в доме Ф. Юсупова, кот. стоял уже опущенным в могилу. О. Александр Васильев отслужил литию, после чего мы вернулись домой. Погода была серая при 12° мороза. Погулял до докладов. Принял Шаховского и Игнатьева. Днём сделал прогулку с детьми. В 4 ; принял нашего Велепольского, а в 6 час. Григоровича. Читал» [552].
 
23 Декабря 1916 г. Из дневника Вел. княжны Ольги Николаевны:
«Пятница 23 декабря. Мы 2 к Знамению и в лазарет. Касьянов встретил и был очень мил. Диктовал мне температуру. Был у Биби пока разбирали бельё. У нас З новых с Куповым в палате. Подполковник Щёкин 65 артил. бригады, подпоручик. Пашков 258 пехотн. Кишенёвского полка, и прапорщик Михальский 52 Сиб. Стрелк. Полка. Все ничего. Давала лекарства, но вообще мало дела. Играли в блошки гусары против улан и выиграли. Соколов веселый, т.к. приехал его брат. Ели семейно. Катались с М(арией) в малиновых санях в Баблово. Очень хорошо метёт. Папа и Мама всё принимают. Боже, как стараются и Им тяжело. Помоги же Им Боже и благослови. К Алексею приехал Женя Макаров. Видели Митину маму из окна. Ничего особенного не делали. После 11 спать. У Мамы конечно сердце увеличено» [553].

Рождество 1916 г. Письмо Вел. княжны Татьяны Николаевны Государыне Императрице Александре Феодоровне:
«Моя бесценная, дорогая Мама,
Я молюсь, чтобы Бог помог сейчас вам в это ужасное трудное время. Да благословит и защитит Он вас от всего дурного. Я верю, что душа нашего любимого Друга всегда с нами и молится за тебя, мой милый ангел, Мама.
Нежные поцелуи от твоей любящей девочки Татьяны» [554].

25 Декабря 1916 г. Из дневника Вел. княжны Ольги Николаевны:
«25 декабря Рождество Христово. В 10.45 с Папой к Обедне. Мама и Алексей позже. Ели семейно. Чудное яркое солнце, небо — 7 м(ороза). В 2 ч. все поехали в манеж на Конвойную ёлку. Алексей Конст. и все милые были там. Так на них глядя отдыхаешь <не разб.>.
В 3 ч. кончилось. Пошла с Папой погулять на ; часа. После Он и Мама принимали Калинина. В 6 ч. мы 2 с Мамой к себе в лазарет на ёлку, устроенную в гостиной. Все кроме Соколова были в сборе. Мама раздавала всем подарки. Постояли у Биби с Гординским и Митей у крошечной занесённой ёлки, кот. он ей в прошлом году подарил. В 7 ч. 10 м. уехали. Мама пошла принимать князя Голицына. После обеда поиграла по заказу Папы Божественные вещи и пошли все к Ане, где была вся семья отца Григория: Парасковья Феодоровна, Митя, Матрёша и Варя. Они уезжают во вторник в Покровское. Пошли к Алексею и Жене. Ничего особенного не делали. В 11 ч. спать. Мама всё неважно себя чувствует, но молодцом. Спаси Её Боже» [555].

25 декабря 1916 г. Дневник Государя:
«Хороший солнечный день, 8° мороза. В 10 ; поехали к обедне. В 2 часа была первая ёлка Конвою, Свод[ному] и Жел[езнодорожному] полкам. Играли балалаечники и недурно пел хор песенников. Вернулись домой в 3 ;. Погулял с Ольгой. До 5 ч. принимал Протопопова. После чая — кн. Голицына. Вечером видели семью покойного Григория у Ани. Читал немного — был посвободнее» [556].

М. Г. Соловьева (Распутина):
«Мама, Дмитрий и Дуня приехали из Покровского через пять дней. Мы с Варей их встретили, и мама получила ответ на свой вопрос раньше, чем успела его задать — мы были в чёрных платьях, подаренных Царицей.
Приехавшие требовали подробностей, и я рассказала им обо всём, опустив самые страшные детали, и ещё сообщила о похоронах, которые должны состояться в окрестностях Царского Села на клочке земли, подаренном Анной Александровной.
Дмитрий спросил о самих похоронах, я ничего не могла ему ответить, так как Царская Чета запретила присутствовать на них, опасаясь неприятностей для нас.
На следующий день Царица прислала автомобиль. Нас с мамой, Варей и Дмитрием отвезли в Царское Село.
Пока взрослые пытались хоть как-то утешить маму, царские дочери обнимали нас, выказывая любовь и сочувствие. Алексей же стоял в стороне, сдерживая рыдания. По его щекам текли слезы.
Царь заверял маму:
— Госпожа Распутина, я стану вторым отцом для ваших прекрасных дочерей. Мы с Аликс всегда их любили, как собственных дочек. Пусть они продолжают учиться в Петрограде, и я позабочусь о том, чтобы они ни в чём не нуждались.
Однако события развивались так, что впору было заботиться о спасении самой жизни, а не о благополучии.
Денег, оставленных отцом мне на приданое, на месте не оказалось — после смерти отца в дом приходило столько народу, что невозможно было за всеми уследить. Деньги, положенные отцом на хранение в банк Дмитрия Рубинштейна, тоже пропали.
Единственной надеждой оставалось хозяйство в Покровском. Через несколько дней мы с Варей проводили маму, Дмитрия и Катю на станцию. Они ехали домой.
Теперь нас осталось только трое в квартире. Дом пустовал без просителей. <…>
Я была поглощена рассказами Дуни о жизни отца, старательно записывала каждый эпизод в свой дневник и почти не обращала внимания на окружающий мир.
Иногда Варя приходила домой из гимназии и рассказывала о длинных очередях за хлебом, которого тщетно ждали весь день, о расхристанных солдатах, бесцельно слоняющихся по улицам.
Я выходила из дому только по средам, когда мы ездили в Царское Село. Дворец оставался едва ли не единственным спокойным местом среди бурлящего Петрограда. Во дворце всё шло, как обычно.
Но катастрофа надвигалась неумолимо» [557].
 
Из дневника Вел. князя Андрея Владимировича:
«19 декабря. Кирилл, Гавриил и я заехали к Дмитрию заявить ему, что, не вникая вовсе в вопрос, виновен ли он или нет в убийстве Распутина, мы все стоим за него, и он может вполне на нас рассчитывать.
Что бы ни случилось — мы будем за него. Дмитрий был очень растроган и благодарен за моральную поддержку, причём торжественно поклялся, что в эту знаменитую ночь он Распутина не видел и рук своих в его крови не марал. Дабы ясно доказать своё несоучастие в этом деле, он рассказал следующее: 16 декабря он ужинал у Феликса Юсупова в его доме, в квартире, имеющей выход в сад прилегающего дома «Скоропечатни».
Около 3-х утра он вышел из дома с двумя дамами, и на дворе на него бросилась собака, которую он пристрелил из браунинга. Дам отвез на Караванную, а затем вернулся домой, это было до 4-х утра. Больше он об этом деле ничего не знает.
Феликс Юсупов рассказал про своё знакомство с Распутиным, которое носило характер интереса с точки зрения изучения его психологии, но после одной беседы, которая происходила недавно, он так непочтительно и грязно отозвался о Пап; и Аликс, что он перестал у него бывать.
После этого Дмитрий рассказал, как было с его арестом. 18 декабря утром к нему звонит генерал-адъютант Максимович и говорит следующее: «Ваше Императорское Высочество, для вас будет большим ударом то, что я должен вам сообщить, прошу пока не выезжать из дома и ждать меня». Затем он прибыл и передал Дмитрию, что получил по телефону от Аликс приказание арестовать его домашним арестом. Хотя, сознался Максимович, без высочайшего приказа он не имеет права это делать, но, принимая во внимание его личную безопасность, он просит его сидеть дома. Таким образом, фактически Дмитрий арестован по приказанию Аликс» [558].

Из воспоминаний Вел. князя Александра Михайловича:
«Члены императорской семьи просили меня заступиться за Дмитрия и Феликса перед Государем. Я это собирался сделать и так, хотя меня и мутило от всех их разговоров и жестокости. Они бегали взад и вперед, совещались, сплетничали и написали Ники преглупое письмо. Все это имело такой вид, как будто они ожидали, что Император Всероссийский наградит своих родных за содеянное ими тяжкое преступление!
— Ты какой-то странный, Сандро! Ты не сознаёшь, что Феликс и Дмитрий спасли Россию!
Они называли меня странным, потому что я не мог забыть о том, что Ники как верховный судья над своими подданными был обязан наказать убийц, и в особенности, если они были членами его семьи.
Я молил Бога, чтобы Ники встретил меня сурово.
Меня ожидало разочарование. Он обнял меня и стал со мной разговаривать с преувеличенной добротой. Он меня знал слишком хорошо, чтобы не понимать, что все мои симпатии были на его стороне и только мой долг отца по отношению к Ирине заставил меня приехать в Царское Село.
Я произнёс защитительную, полную убеждения речь. Я просил Государя смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича не как на обыкновенных убийц, а как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновлённых желанием спасти родину.
— Ты очень хорошо говоришь, — сказал Государь, помолчав, — но ведь ты согласишься с тем, что никто — будь он Великий князь или же простой мужик — не имеет права убивать.
Он попал в точку! Ники, конечно, не обладал таким блестящим даром слова, как некоторые из его родственников, но в основах правосудия разбирался твёрдо.
Когда мы прощались, он дал мне обещание быть милостивым в выборе наказаний для двух виновных. Произошло, однако, так, что их совершенно не наказали. Дмитрия Павловича сослали на персидский фронт, Феликсу же было предписано выехать в его уютное имение в Курской губернии. На следующий день я выехал в Киев с Феликсом и Ириной, которая, узнав о происшедшем, приехала в Петербург из Крыма. Находясь в вагоне, я узнал во всех подробностях кошмарные обстоятельства убийства. Я хотел тогда, как желаю этого и теперь, чтобы Феликс раскаялся в своем поступке и понял, что никакие громкие слова, никакое одобрение толпы не могут оправдать в глазах истого христианина этого преступления» [559].

А. А. Танеева «Страницы моей жизни»:
«Но Юсуповы и компания не окончили своего дела. Теперь, когда все их превозносили, они чувствовали себя героями. Великий князь Александр Михайлович отправился к Министру Юстиции Добровольскому и, накричав на него, стал требовать от имени Великих князей, чтобы дело это было прекращено. Затем, в день приезда Государя в Царское село, сей Великий князь заявился со старшим сыном во дворец. Оставив сына в приёмной, он вошёл в кабинет Государя и также от имени семьи требовал прекращения следствия по делу убийства Распутина; в противном случае оба раза он грозил чуть ли не падением престола. Великий Князь говорил так громко и дерзко, что голос его слышали посторонние, так как он почему-то и дверь не притворил в соседнюю комнату, где ожидал его сын. Государь говорил после, что он не мог сам оставаться спокойным, до такой степени его возмутило поведение Великого князя; но в минуту разговора он безмолвствовал. Государь выслал Великих князей Дмитрия Павловича и Николая Михайловича, а также Феликса Юсупова из Петрограда. Несмотря на мягкость наказания, среди Великих князей поднялась целая буря озлобления. Государь получил письмо, подписанное всеми членами Императорского дома, с просьбой оставить Великого князя Дмитрия Павловича в Петрограде по причине его слабого здоровья. Государь написал на нём только одну фразу: «Никому не дано права убивать». До этого Государь получил письмо от Великого князя Дмитрия Павловича, в котором он, вроде Феликса Юсупова, клялся, что он ничего не имел общего с убийством» [560].

28 декабря 1916 г. Из книги В.В. Кузнецова «Русская Голгофа»
«28 декабря судебный следователь Ставровский по предложению прокурорского надзора изъял из вещественных доказательств по делу об убийстве Распутина крест, цепочку, браслет и вышитую шелковую рубаху. Все эти вещи были препровождены в Царское село в распоряжение Александры Федоровны» [561].

29 декабря 1916 г. В. Н. Воейков:
«Следствие по делу об убийстве Распутина волновало все круги Петрограда, а потому Государь решил дело это прекратить, а двух из участников убийства временно удалить из столицы. Великий князь Дмитрий Павлович получил предписание продолжать свою военную службу в рядах наших войск, находившихся в Персии на турецком фронте, а князь Юсупов, в то время проходивший ускоренные курсы Пажеского корпуса, был отправлен в курское имение Ракитное, куда съехалась его семья.
Некоторые члены Императорской Фамилии, в особенности Великая княгиня Мария Павловна Старшая и Великий князь Николай Михайлович, старались возбудить мнение высшего общества против Государя в защиту якобы обиженного Великого князя Дмитрия Павловича. Великие князья, собравшись, постановили представить Его Величеству письмо. Государь дал мне его на прочтение. Гласило оно следующее [письмо приведено в более полной редакции Мейлунаса и Мироненко]:
«ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО,
Мы все, чьи подписи Вы прочтёте в конце этого письма, горячо и усиленно просим Вас смягчить Ваше суровое решение относительно судьбы великого князя Дмитрия Павловича. Мы знаем, что он болен физически и глубоко потрясён, угнетён нравственно. Вы, бывший его Опекун и Верховный Попечитель, знаете, какой горячей любовью было всегда полно его сердце к ВАМ, ГОСУДАРЬ, и к нашей Родине. Мы умоляем ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО, ввиду молодости и действительно слабого здоровья великого князя Дмитрия Павловича, разрешить ему пребывание в Усове или Ильинском.
ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ должно быть известно, в каких тяжких условиях находятся наши войска в Персии, ввиду отсутствия жилищ, эпидемий и других бичей человечества; пребывание там для великого князя Дмитрия Павловича будет равносильно его полной гибели и в сердце ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, верно, проснётся жалость к юноше, которого ВЫ любили, который с детства имел счастье быть часто и много возле ВАС и для которого ВЫ были добры как отец.
Да внушит Господь Бог ВАШЕМУ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ переменить Своё решение и положить гнев на милость.
ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА горячо преданные и сердечно любящие
Ольга. Мария. Кирилл. Виктория. Борис. Андрей. Павел. Мария.
Елизавета [Маврикиевна]. Иоанн. Елена. Гавриил. Константин. Игорь.
Николай Михайлович. Сергей Михайлович».
Ознакомившись с содержанием этого письма, я высказал Государю свой взгляд, что оно не требует ответа, так как предписание Великому князю Дмитрию Павловичу, носителю военного мундира, вернуться к исполнению его прямых обязанностей не есть наказание, а лишь мера пресечения его беспокойного поведения в Петрограде.
Но на следующий день Государь дал мне прочесть написанный Им ответ:
«Никому не дано право заниматься убийствами; знаю, что совесть многим не даёт покоя, т. к. не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай» [562], [563].

А. А. Танеева (Вырубова). «Страницы моей жизни»:
«Ужас и отвращение к совершившемуся объяли сердца Их Величеств. Государь, вернувшись из Ставки 20-го числа, всё повторял: «Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью мужика».
Их Величества были глубоко оскорблены злодеянием, и если они раньше чуждались Великих Князей, расходясь с ними во взглядах, то теперь их отношения совсем оборвались. Их Величества ушли как бы в себя, не желая ни слышать о них, ни их видеть» [564].

А. И. Спиридович:
«Продиктованное любовью к Родине, наивно задуманное с целью спасения России, плохо продуманное, выполненное гадко и аморально, это убийство явилось не спасением России, а началом её гибели. Стрельба по Распутину была первым выстрелом русской революции. По словам поэта Блока, «пуля, прикончившая Распутина, попала в самое сердце царствующей династии». Поэт был прав, но он не сказал всей истины. Та пуля убила не только Царя и его Семью и многих членов династии, но убила и весь политический и социальный строй императорской России и нанесла глубочайшую рану нашей Родине. Психоз кровавого военного времени, атмосфера сплетен, самонадеянность молодёжи, политическая наивность и большая доля аморальности и авантюризма обусловили выполнение этого убийства, не говоря о возможном влиянии и ещё одной силы, игравшей большую роль в русской революции» [565].

Вел. княгиня Ольга Александровна (в записи Яна Ворреса):
«Но вы обратите внимание на императорскую фамилию! Лишь мама [Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна] и тетя Элла [Великая княгиня Елизавета Феодоровна] принимали близко к сердцу интересы Ники [Государя Императора Николая II] — но ни мама, ни моя тётушка не знали, по существу, всех деталей. Они тоже основывали свои суждения на слухах. Но, по крайней мере, обе искренне болели за дело. Между тем как остальные начали приезжать в Царское село и давать советы, которых у них никто не спрашивал. Изрекали предупреждения, не стесняясь в выражениях, и устраивали сцены. Некоторые заявляли, что Алики [Государыню Императрицу Александру Феодоровну] следует отправить в монастырь. Дмитрий, молодой кузен Ники, вместе со своими дружками активно участвовал в гнусном заговоре.
В убийстве Распутина не было ничего героического. Вспомните, что сказал о нём Троцкий: «Оно было совершено по сценарию, предназначенному для людей с дурным вкусом». А ведь вряд ли можно назвать Троцкого защитником монархии. Полагаю, на этот раз коммунисты были недостаточно суровы в своих суждениях. Это было заранее обдуманное и невероятно подлое убийство. Вспомните два имени, какие и по сей день связывают с этим злодеянием. Один был Великий князь, внук Царя-Освободителя, второй — потомок знаменитого рода, жена которого приходилась дочерью другому Великому князю. Это ли не свидетельство того, как низко мы пали! <…>
Чего надеялись добиться эти люди? Неужели они действительно полагали, что убийство Распутина улучшит наше положение на фронте, положит конец хаосу на транспорте, приведшему к нехватке снабжения? Я никогда ни на секунду этому не поверю. Убийство было обставлено таким образом, чтобы превратить Распутина в исчадие ада, а его убийц — в сказочных героев. Этим гнусным убийством они сослужили плохую службу человеку, которому присягали верно служить, — я имею ввиду Ники. Участие в злодеянии двух членов нашего семейства лишь свидетельствовало об ужасающем падении нравов в высших кругах общества. Более того. Оно вызвало возмущение среди крестьян. Распутин был их плоть и кровь. Они испытывали гордость, слыша, что он друг Царицы. Узнав о том, что его убили, они начали говорить: «Ну, вот, стоит кому-то из крестьян приблизиться к Царю и Царице, как тут же князья и графья убивают его из зависти. Вот, кто вечно стоит между Царём и нами» [566].

В. Н. Воейков:
«Издавна существовал обычай, по которому Государь посылал на праздник Рождества подарки всем членам Императорской Фамилии. В этот раз подарки посланы не были, в ответ на что Великие князья в предшествовавшие новогоднему приёму дни обсуждали вопрос о том, чтобы демонстративно не приносить Государю новогодних поздравлений; и только вмешательство в это дело Министра Двора графа Фредерикса устранило готовившийся скандал» [567].

А. А. Танеева (Вырубова). «Страницы моей жизни»:
«Расстроенный, бледный и молчаливый, Государь эти дни почти не разговаривал, и мы никто не смели беспокоить его. Через несколько дней Государь принёс в комнату Императрицы перехваченное Министерством Внутренних Дел письмо княгини Юсуповой, адресованное Великой княжне Ксении Александровне. Вкратце содержание письма было следующее: «Она (Юсупова), как мать, конечно, грустит о положении своего сына, но «Сандро» (Великий князь Александр Михайлович) спас всё положение; она только сожалела, что в этот день они не довели своего дела до конца и не убрали всех, кого следует... Теперь остается только «Её» (большими буквами) запереть. По окончании этого дела, вероятно, вышлют Николашу и Стану (Великого князя Николая Николаевича и Анастасию Николаевну) в Першино — их имение... Как глупо, что выслали бедного Николая Михайловича!»
Государь сказал, что всё это так низко, что ему противно этим заниматься. Императрица же всё поняла. Она сидела бледная, смотря перед собой широко раскрытыми глазами... Принесли ещё две телеграммы Их Величествам. Близкая их родственница «благословляла» Феликса на патриотическое дело. Это постыдное сообщение совсем убило Государыню; она плакала горько и безутешно, и я ничем не могла успокоить её» [568].

Из воспоминаний губернатора Тобольска Н. А. Ордовского-Танаевского (сохранена орфография оригинала):
«Получил [только] агентскую телеграмму об убийстве. Официально Петербург молчал. До моего отъезда из Тобольска 23-24 Апреля 1917 года, я ничего не получал.
8 ч. вечера. Звонок по телефону.
— Кто говорит?
Необычно взволнованный голос:
— Василий Николаевич Пигнатти. Позвольте зайти, срочное, небывалое дело.
— На самый короткий срок. Я страшно занят. Рано утром уезжаю на линию.
— Понимаю. На 10-15 минут. Не больше.
Пришёл.
— В чём дело?
— Получили агентскую телеграмму? Официальное подтверждение есть? Весь город говорит: убит Распутин!
— Василий Николаевич, и поэтому Вы отрываете меня от дел?! Я Вас не понимаю!
— Да, простите, что оторвал, но ведь это сплошной ужас. Начало гибели России, и опять «правые» и даже члены Дома Романовых?!
— И это говорите Вы, левый деятель, поносивший всех, о ком говорили, что он имеет связь с убитым Григорием Ефимовичем? Ещё меньше понимаю.
— Но ведь надо же принять меры к охране всего его имущества и переписки в Покровском. А, может, и здесь, у друга его, Епископа Варнавы.
Я поднялся.
— Г-н Присяжный Поверенный, Вы так взволнованы убийством ненавистного Вам крестьянина Покровского уезда, что рискнули оторвать меня, Губернатора и представителя в Тобольской Губернии власти Самодержца, от дел войны. Не сомневаюсь, что всё, что надо, будет сделано властями Судебного ведомства и полиции села Покровского. До свиданья, г-н Пигнатти, я занят.
Молча ушёл. В будущем — Комиссар Временного Правительства. <…>
Вхожу, в 8 ч. 15 минут [вечера в Русское Общее Собрание]. Зал и всё полно, меня первый момент даже не заметили. Я предупредил полицию, чтобы не вздумали встречать или ждать у подъезда. Со всех сторон слышно имя Распутина. (Я сделал исключение, приехал в черном сюртуке).
— Вот не ожидал такого многолюдия! И даже дамы!.. Добрый вечер, всех не обойти, посему ограничусь общим поклоном.
Вице-Губернатор:
— Николай Александрович, все только и говорят, что об убийстве Распутина, и думали успокоить нервы новостями в Собрании. Меня с утра всюду осаждают.
— Ну, тогда, прежде, чем сесть за зеленый стол, я скажу несколько слов.
Со всех сторон понеслось «ш-ш-ш-ш...». Кто-то громко крикнул:
— Господа, Губернатор хочет говорить.
— Не Губернатор, а Николай Александрович Ордовский-Танаевский. Милыя дамы и барышни, все присутствующие здесь, есть мудрейшее изречение: «об умерших не говорят или говорят только хорошее». Погиб мученически крестьянин нашей губернии, села Покровского, Григорий Ефимович Распутин. Я сказал мученически, потому что за ним охотились, как за зайцем, убили, пробуя отравить, когда попытался убежать, — стреляли, и, в конце концов, утопили. Будем помнить, что осталась семья: старуха-жена, 2 дочери, которые недавно были в Тобольске, и сын, санитар на передовых позициях, не будем же осложнять их горя своими пересудами. Я свидетельствую, что жена, а особенно дочери, много страдали душевно и иначе от всех дрязг, сплетен около имени ныне умершего. Враги Отечества и обожаемого Монарха Николая Александровича и всего Царствующего Дома совершили уголовное преступление с отягчающими вину обстоятельствами. (К Председателю Суда и Прокурору) Прав ли я, господа?
Оба и много голосов:
— Правы, правы, как всегда.
— Не наше дело обсуждать, что предпримет Высшая власть, — умудрит Дух Святый на ней почиющий. Скажем: «Господи, умудри Их».
Перекрестился на Икону.
— А об умученном скажу: «Прости, Господи, убиенному мученически рабу Божию Григорию все его вольныя и невольныя прегрешения, прости и наши прегрешения, с именем его связанные, ибо несть человека иже не согрешит, молим усердно, ибо погиб без покаяния.
Замолчал, опустил голову. <…>
На 9-й день, уже возвратясь из поездки, я пригласил священника из женского Монастыря в самом Тобольске и у себя в зале, в присутствии семьи и прислуги, совершил панихиду по рабу Божию, мученически убиенному Григорию. То же сделал и в 40-й день.

Далее приведён разговор, который произошёл между ректором Тобольской Духовной Семинарии и Н. А. Ордовским-Танаевским по поводу неожиданно странного, некорректного поведения архиепископа Варнавы в связи со смертью Григория Распутина-Нового. Поведение владыки ничем другим объяснить невозможно, как только, пусть и временным, но помрачением ума. Это лишний раз доказывает, во-первых, колоссальное духовное напряжение, которое испытывал владыка Варнава последние месяцы, и которое он не смог выдержать после смерти Распутина, а, во-вторых, свидетельствует о мощной духовной поддержке, которую оказывал старец Григорий своим друзьям. Его враги как раз и рассчитывали на то, что его исчезновение окажет роковое влияние на многих людей из его близкого окружения, прежде всего, тех, кто недостаточно крепок в каком-либо отношении, кто нуждался в преодолении своих немощей в постоянной молитвенной помощи старца Григория. Именно этим объясняется растерянность и неадекватность Протопопова, и именно этим можно объяснить странное поведение духовного друга старца Григория — архиепископа Варнавы. Надо сказать, что в дальнейшем он нашёл в себе силы преодолеть свою временную слабость, о чём свидетельствует характеристика, вопреки этому эпизоду данная Н. А. Ордовским-Танаевским в конце своих воспоминаний (см. материал об архиепископе Варнаве).

— Ну и ну! Многого ожидал и ожидаю от Владыки, но такого, — прости меня, Господи, и Вы, досточтимый о. Ректор, — не ожидал. И это Епископ! И, казалось, — закадычный друг.
— Да, Николай Александрович, тем более, зная то горе, которое убийство принесло Царице и Царю. Куда же мы идём, скажите, всеми нами любимый и чтимый Николай Александрович? Епископ! Где же христианская любовь и всепрощение?!
— Отец Ректор, всё идёт к гибели, боюсь, что и все мы погибнем. Ведь масса предсказаний о гибели России. Александра Ивановна, я думаю уже всё готово!
— Схожу в верхнюю столовую и пришлю сказать.
[Спустилась горничная].
— Всё готово. Александра Ивановна говорит, что мальчики не спят, кончили уроки. Можно ли им поужинать вместе с вами?
Ректор и Георгиевский:
— Позвольте, позвольте, Николай Александрович.
— Маша, скажите, чтобы шли в столовую, не переодеваясь, закусили и спать, не ожидая, пока мы кончим.
Поднялись.
— Отец Ректор, сделайте нарушение, мы одни, своя семья, краткую литию, пожалуйста, хотя и без епитрахили, за упокой убиенного мученически р. б. Григория. Видите, и лампадка затеплена.
Оба пропели, а мы, пятеро, и Маша поддержали.
— Первую рюмку за упокой души р. б. Григория.
Когда налил по второй, о. Ректор:
— О здравии Государя, Государыни и о спасении и благоденствии всея России.
Конец 1916 г., начало 1917 г. В губернии шло всё вполне благополучно. Хвостова убрали. Что случилось с проектом нас троих: Башилов, Хвостов и я — не знаю. Кипение по всей России, а [особенно] в Москве и Петербурге росло. Смерть-убийство Распутина только подлило масла в огонь. По сию [пору] я ставлю вопрос себе: что же это такое?
Ведь он же [Распутин] постоянно говорил:
— Умереть я бы готов за Царя и Царицу, а только, если убьют, хуже будет. Ах, ах, надо кончать войну, хотя бы изменив союзникам. Англия всегда предавала, предаст и теперь!
Что же такое был Григорий???...
А явный ужас Василия Николаевича Пигнатти и возглас: «Но это же начало конца России?!»» [569].

Из воспоминаний Сиднея Гиббса:
«Государь подошёл к небольшому столику, где лежала Библия, которую он читал ежедневно, открыл её и вытащил спрятанный между страниц небольшой лист бумаги, сложенный вдвое. Его Величество развернул лист и подал мне. За годы, проведенные в России, я очень хорошо научился читать и писать по-русски, но бумага, которую вручил мне Государь, была написана каракулями наподобие детских, и я не мог разобрать ни слова. «Простите, — сказал Император, — я понимаю, что вам трудно разобрать этот почерк. Мне самому удалось прочесть письмо с большим трудом, хотя почерк мне знаком. Это последнее письмо, писанное мне Григорием Ефимовичем накануне своего убийства. Послушайте его, господин Гиббс:
«Я пишу это письмо, последнее письмо, которое останется после меня в Санкт-Петербурге. Я предчувствую, что умру до 1 января (1917 г.). Я обращаюсь к русскому народу, к Папе, Маме и детям, ко всей Русской земле, что им следует знать и понять. Если я буду убит обычными убийцами, особенно своими братьями — русскими крестьянами, то ты, Русский Царь, не должен бояться за детей своих — они будут править в России ещё сотни лет. Но если я буду убит боярами и дворянами, если они прольют мою кровь, и она останется на руках их, то двадцать пять лет им будет не отмыть моей крови со своих рук. Им придётся бежать из России. Братья будут убивать братьев, все будут убивать друг друга и друг друга ненавидеть, и через двадцать пять лет ни одного дворянина в России не останется. Царь Земли Русской, если услышишь ты звон погребального колокола по убитому Григорию, то знай: если в моей смерти виновен кто-то из твоих родичей, то скажу тебе, что никто из твоей Семьи, никто из твоих Детей и Родных не проживёт более двух лет. А если и проживёт, то будет о смерти молить Бога, ибо увидит позор и срам Русской земли, пришествие антихриста, мор, нищету, порушенные храмы Божии, святыни оплёванные, где каждый станет мертвецом. Русский Царь, убит ты будешь русским народом, а сам народ проклят будет и станет орудием дьявола, убивая друг друга и множа смерть по миру. Три раза по двадцать пять лет будут разбойники черные, слуги антихристовы, истреблять народ русский и веру Православную. И погибнет земля Русская. И я гибну, погиб уже, и нет меня более среди живых. Молись, молись, будь сильным, думай о своей Благословенной Семье» [570].
 
О. А. Платонов в книге о Распутине приводит несколько иной вариант пророчества, который был взят из книги Арона Симановича «Распутин и евреи»: 
«Дух Григория Ефимовича Распутина-Новых из села Покровского.
Я пишу и оставляю это письмо в Петербурге. Я предчувствую, что ещё до первого января [1917 г.] я уйду из жизни. Я хочу русскому народу, папе, русской маме, детям и русской земле наказать, что им предпринять. Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, русский царь, некого опасаться. Оставайся на троне и царствуй. И ты, русский царь, не беспокойся о своих детях. Они ещё сотни лет будут править Россией. Если же меня убьют бояре и дворяне, и они прольют мою кровь, то их руки останутся замаранными моей кровью, и двадцать пять лет они не смогут отмыть свои руки. Они оставят Россию. Братья восстанут против братьев и будут убивать друг друга, и в течение двадцати пяти лет не будет в стране дворянства. Русской земли царь, когда ты услышишь звон колоколов, сообщающий тебе о смерти Григория, то знай: если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей семьи, т. е. детей и родных не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ. Я ухожу и чувствую в себе божеское указание сказать русскому царю, как он должен жить после моего исчезновения. Ты должен подумать, всё учесть и осторожно действовать. Ты должен заботиться о твоём спасении и сказать твоим родным, что я им заплатил моей жизнью. Меня убьют. Я уже не в живых. Молись, молись. Будь сильным. Заботься о твоём избранном роде» [571].

Не сомневаясь ни на минуту в подлинности пророчества, все же следует сделать замечание относительно некоторых смысловых оборотов. В. В. Кузнецов утверждает, что человек, подготовивший воспоминания Сиднея Гиббса к публикации, некто Тревин, был «весьма враждебно настроен к Царской Семье» [572]. 
Если это так, то уже одного этого достаточно, чтобы подвергнуть сомнению смысловую достоверность некоторых выражений из текста пророчества, где говорится о том, что Царя должен убить русский народ. Нельзя исключить, что эти места могли быть искажены в угоду недоброжелателей не только Русского Царя, но и Русского Народа, кто желал бы подчеркнуть их взаимный антагонизм. Зная, с какой вольностью относились к царской теме редакторы (достаточно привести пример с «неопубликованными воспоминаниями» Анны Танеевой-Вырубовой) можно предположить, что и в данном случае намерено были допущены искажения оригинала.
Ту же логику можно приложить и к тексту пророчества (в целом аутентичному по смыслу), воспроизведённого Ароном Симановичем.
Если же оба варианта отражают подлинный текст, написанный рукою Григория Ефимовича, то можно только содрогнуться, вникнув в смысл сказанного относительно роли Русского народа, а также сопоставив вехи русской истории нового времени с буквальным, по пунктам, исполнением пророчества. [Сост.]

Ссылки:

Глава 11. Часть 1. «Расставание будет горьким»
[498]. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 128.
[499]. Распутина М. Распутин. Воспоминания дочери. М: Захаров, 2000. С. 301.
[500]. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 102-103.
[501]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 412.
[502]. Распутина М. Распутин. Воспоминания дочери. М: Захаров, 2000. С. 298-299.
[503]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 413-415.
[504]. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 125.
[505]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 413.
[506]. Ден Ю. А. Подлинная Царица. С-Пб: Царское Дело, 1999. С. 102-103.
[507]. Августейшие сестры милосердия. М: Вече, 2006. С. 235-236.
[508]. Августейшие сестры милосердия. М: Вече, 2006. С. 236.
[509]. Платонов О. А. Терновый венец России. Николай II в секретной переписке. М: Родник, 1996. С. 646.
[510]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 415-416.
[511]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 416-417.
[512]. Воейков В. Н. С Царем и без Царя. М: Родник, 1994. С. 113.
[513]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 418-419.
[514]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 419.
[515]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 419-421.
[516]. Распутина М. Распутин. Воспоминания дочери. М: Захаров, 2000. С. 299-300.
[517]. Ден Ю. А. Подлинная Царица. С-Пб: Царское Дело, 1999. С. 105.
[518]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 424.
[519]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 424-425.
[520]. Ден Ю. А. Подлинная Царица. С-Пб: Царское Дело, 1999. С. 103-104.
[521]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 425-427.
[522]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 422.
[523]. Августейшие сестры милосердия. М: Вече, 2006. С. 236.
[524]. Августейшие сестры милосердия. М: Вече, 2006. С. 236.
[525]. Распутина М. Распутин. Воспоминания дочери. М: Захаров, 2000. С. 301.
[526]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 422.
[527]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 422.
[528]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 423.
[529]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 423.
[530]. Ден Ю. А. Подлинная Царица. С-Пб: Царское Дело, 1999. С. 105.
[531]. Кузнецов В. В. Русская Голгофа. С-Пб: Нева, 2003. С. 240; ссылки на источник не приводятся.
[532]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 423.
[533]. Августейшие сестры милосердия. М: Вече, 2006. С. 236-237.
[534]. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 104-105.
[535]. Распутина М. Распутин. Воспоминания дочери. М: Захаров, 2000. С. 303-304.
[536]. Кузнецов В. В. Русская Голгофа. С-Пб: Нева, 2003. С. 241; ссылки на источники не приводятся.
[537]. Палеолог М. «Распутин». Воспоминания – Москва: Девятое января, 1923. С. 102-103 / текст с сайта lib.ru – Библиотека Максима Мошкова. При поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям – русскоязычная электронная библиотека в Интернете.
[538]. Палеолог М. Ук. соч. C. 103-104, 107.
[539]. Ден Ю. А. Подлинная Царица. С-Пб: Царское Дело, 1999. С. 106.
[540]. Воейков В. Н. С Царем и без Царя. М: Родник, 1994. С. 111-112.
[541]. Жильяр Пьер. Император Николай II и его семья. Книгоизд-во «Русь». Вена. (репринт) Гл. XIV, с. 138.

[542]. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 61.
[543]. Распутина М. Распутин. Воспоминания дочери. М: Захаров, 2000. С. 303.
[544]. Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра. Любовь и жизнь. М: Прогресс, 1998. С. 501.
[545]. Палеолог М. Ук. соч. C. 102.
[546]. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 105.
[547]. Воейков В. Н. С Царем и без Царя. М: Родник, 1994. С. 114.
[548]. Августейшие сестры милосердия. М: Вече, 2006. С. 237.
[549]. Августейшие сестры милосердия. М: Вече, 2006. С. 237.
[550]. Ден Ю. А. Подлинная Царица. С-Пб: Царское Дело, 1999. С. 106-107.
[551]. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 105.
[552]. Дневники Императора Николая II. М: Орбита, 1991. С. 616.
[553]. Августейшие сестры милосердия. М: Вече, 2006. С. 238.
[554]. Дивный свет. Сост. – монахиня Нектария (Мак Лиз). М: Издательский дом «Русский паломник», 1998. С. 352.
[555]. Августейшие сестры милосердия. М: Вече, 2006. С. 238.
[556]. Дневники Императора Николая II. М: Орбита, 1991. С. 616.
[557]. Распутина М. Распутин. Воспоминания дочери. М: Захаров, 2000. С. 302-305.
[558]. Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра. Любовь и жизнь. М: Прогресс, 1998. С. 502-503.
[559]. Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра. Любовь и жизнь. М: Прогресс, 1998. С. 510.
[560]. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 106.
[561]. Кузнецов В. В. Русская Голгофа. С-Пб: Нева, 2003. С. 240-241.
[562]. Воейков В. Н. С Царем и без Царя. М: Родник, 1994. С. 114-115.
[563]. Мейлунас А., Мироненко С. Николай и Александра. Любовь и жизнь. М: Прогресс, 1998. С. 511.
[564]. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 105-106.
[565]. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция. Минск: Харвест, 2004. С. 412-413.
[566]. Великая княгиня Ольга Александровна. Мемуары. Запись Яна Ворреса / перевод с английского И. В. Гюббенет — М: Захаров. 2004. С. 156-157.
[567]. Воейков В. Н. С Царем и без Царя. М: Родник, 1994. С. 116.
[568]. Верная Богу, Царю и Отечеству. С-Пб: Царское Дело, 2005. С. 106-107.
[569]. Ордовский-Танаевский Н. А. «Воспоминания». М-С-Пб: ROSTIK INTERNATIONAL, 1993. С. 422-427.
[570]. Фомин С. В. Православный Царь-мученик. М: Паломник, 1997. С. 531-532.
[571]. Платонов О. А. Терновый венец России. Пролог цареубийства. Жизнь и смерть Григория Распутина. М: Энциклопедия русской цивилизации, 2001. С. 299.
[572]. Кузнецов В. В. Русская Голгофа С-Пб: Издательский Дом «Нева», 2003. С. 100.