Легенда о солнечной деве

На высоком утесе, у самого буйного, вечно неспокойного моря, в маленькой разваливающейся лачуге жил старик. Не сказать, что он был дряхлым или седым – нет, ему от силы было около сорока – зато душой он давно уже был мертв.
Когда он жил по ту сторону берега, среди живых, старик создавал фарфоровых кукол. Настолько прекрасных и столь реалистичных, что люди боялись его работ. Они прокляли старика и тот решил уйти раньше времени. Однако он струсил кануть в вечность к другим творческим душам, а потому нашел свое вечное спокойствие в отражении нашего, человеческого мира: за лесом мертвых, на одиноком утесе, подле вечно бушующего моря…

Каждый день старика в точности повторял предыдущий: сперва завтрак. Обычно он варил себе овсянку, которая всегда подгорала. Он ел ее без всего, потому что за ягодами пришлось бы спускаться в лес мертвых, чего старик старательно избегал.
После завтрака он обычно брал одну из книг, перечитывая ее в сотый раз, и садился у окна, глядя на волны…
Море разбивало свой лоб о скалы, будто бы каждый день, каждую секунду пыталось добиться чего-то от мира, достучаться до людей. Но старик его не слышал. Он лишь с удовольствием наблюдал за пенящимися валами, и за лучами солнца, что, редко прорезаясь сквозь тучи, дразнило своим светом…
И так каждый день. Завтрак невкусной кашей, уже поднадоевшая книга и море – смысл жизни старика. Он бы хотел быть таким же смелым, чтобы наконец вырваться из привычного хода событий, хотел бы быть тем великим творцом, что не боится мнения народа, хотел бы…  Но каждое утро его ждала овсянка, книга, и окно, в которое он неустанно смотрел с глупой надеждой на хоть что-то, сам не зная, на что…

Однажды, когда старик по-прежнему сидел у окна, глядя на шторм, сквозь тучи вновь прорезался яркий луч солнца. Он недолго поиграл на поверхности синей воды и потом смело проник в комнату старика. Старик напрягся, вглядываясь в получившийся столб света. А тем временем перед его взором, из золотого свечения появилась девушка в легком, почти невесомом сияющем платье. Она улыбалась, со всей своей детской невинностью и беззаботностью, глядя на старика. Тот же отшатнулся в испуге.
Девушка лишь рассмеялась от такой реакции и уверенно протянула руку: «Ты хотел стать как море, верно? – обратилась она к старику – «Пойдем со мной! Я покажу тебе, как быть таким же смелым.»
Старик уже было хотел взять за руку этого ангела, спустившегося с небес, но остановился. Он вспомнил мрак, что окружает лес мертвых, тучи, что висят над ним… Он не хотел столкнуться с тьмой лицом к лицу, ведь при жизни, человеческие злые сердца уже достаточно причинили боли. Теперь, в этом ветхом домишке и полном одиночестве он, пусть и не был счастлив, но был спокоен. Каждый день дарил уверенность в будущем и было в этом что-то такое, что по-своему привлекало. Постоянство – дарило покой.
Увидев реакцию старика, девушка развернулась, собираясь уходить.
«Постой!» – крикнул Старик, – «Останься со мной хотя бы до утра…»
Она осталась. Весь день они провели за чтением книг. Вечером, в тихом свете покачивающихся свечей они танцевали до рассвета. Утром девушка приготовила завтрак, пожалуй, вкуснейший в жизни Старика. Потом они провели время за обсуждением книг и написанием своих собственных… День за днем, неделя за неделей прошли незаметно. Старик стал другим. На его изнеможённом временем лице наконец появилась улыбка, в глазах – огонь.
А вот девушка с каждым днем становилась все бледнее. Ее черты превращались в четкие линии материального тела. Взгляд угасал, на лице проступали морщинки. Несомненно, она была счастлива в компании Старца, только вот… стены дома стали для нее тюрьмой. Каждое утро, пока Старик спал, она смотрела на бушующее море и мечтала вернуться туда, в бурю. На волю, к Солнцу…
Однажды, старик проснулся в холодных стенах заплесневевшей хижины в мрачном одиночестве. Окно было распахнуто. Выл ветер, море разбивалось о скалы. Старик сразу понял, что случилось. Он выбежал на улицу, надеясь догнать ее. Но было уже слишком поздно. Даже подняв взор к небу, он не увидел ни единого солнечного луча. Вокруг не было ничего, что напоминало бы о ее присутствии.
Вернувшись в дом, Старик закрыл окно и сел напротив него, наблюдая за штормом. В сердце гудела пустота. Не было вокруг света, оттого на душе стало холодно, а по коже пробежали мурашки. Старик понял, что не может быть без нее, без своей музы. Но есть ли смысл заботиться об этом сейчас?..
Внезапно, взгляд старца зацепился за сверток бумаги, неаккуратно запиханный между деревяшек подоконника. Старик тут же схватил листок и принялся читать.
«Гниющая в страхе душа не в праве сдерживать в своих стенах сокровище. Птица, со связанными крыльями, долго не проживет. А потому теперь дева, что соткана из солнечных лучей, странствует с бродячим цирком. Ведь ты не осмелишься посягнуть на ее чистоту, отправившись сквозь лес.
Румпель,
Ваш покорный слуга, колдун и антрепренер.»
Старик разорвал записку в клочья и рухнул на стол. Сердце колотилось толи от бешенства, толи из-за страха. Душа будто рассыпалась на миллион осколков. Старик поднял отрешенные, пустые глаза и вновь посмотрел в окно: буря не ослабевала ни на минуту, волны разбивались, но поднимались вновь, желая дотянуться до серого неба.
– Я хочу быть как море, – прошептал старик, – С гордостью идти вперед, не пряча свое истинное лицо.
Он встал, напоследок взглянул на бурю за окном, и вышел из дома.

Старец направился к лесу мертвых. Уже у самой опушки сердце провалилось в пятки, старик побледнел. Из леса доносилось жуткое, тихое завывание, ветви медленно раскачивались в такт какой-то своей музыке, а дальше десяти шагов ничего было не видно. Всюду мрак.
Старик замер. Сердце в момент вернулось на место и бешено застучало, оповещая о тревоге внутри.
– А вдруг… а вдруг ей нужна помощь? – подумал он и с этой мыслью сделал шаг в темноту.
Лес был наполнен ужасами. Пока старик шел, стараясь не смотреть на хруст под ногами, по бокам за него цеплялись призраки. Хватались за что придется, лишь бы утащить к себе. То призрак матери, зовущий за собой в могилу, то люди, что при жизни ненавидели Старца… Но он продолжал идти вперед, и с каждым шагом все увереннее, бормоча под нос что-то вроде молитвы.

Вот, через какое-то время призраки сами стали расступаться перед ним. Из-за туч вышла луна, освещая своим серебристым лучом дорогу. Так и дошел Старец до поляны, где располагались цирковые шатры. Один большой стоял в центре, остальные – поменьше – чуть поодаль. Все здесь сияло разноцветными огнями факелов и электрических гирлянд. Люди сновали туда-сюда, проходя между прилавками и скупая безделушки. Зеваки смотрели на фокусников и акробатов, где-то вдали звучала гармонь…
Старцу стало неловко от такого шума. Он обнял себя руками и осторожно, стараясь не привлечь лишнего внимания, добрался до большого шатра. Да, именно там он и нашел Румпельштильцхена. Тот сидел за столом, пересчитывая золотые. Заметив Старца, Румпель тут же спрятал монеты в мешочек и сложил руки домиком, приготовившись слушать.
– Ты сказал прийти, и я пришел, – начал Старец, – Верни Солнечной деве свободу.
– Ты имеешь ввиду отдать ее тебе? – скрипучим голосом усмехнулся Румпель, – Рыцарь ты наш недоделанный! Неужто думал, что все так просто?
Румпель соскочил с табуретки, вместе с этим уменьшившись в росте в два раза, и подошел к сундучку, что стоял напротив стола.
– Если я так просто отдам ее тебе – потеряю прибыль. Но разве могу я позволить столь знаменитому цирку разоряться только потому, что какой-то дед хочет вернуть обратно свою упущенную пташку?
Румпель достал из внутреннего кармана золотой ключик и бережно открыл сундучок.
–Хотя… Ты же мастер, верно? Ку-коль-ник. – остро и на высоких тонах произнес Румпель. Улыбнулся и, кинув в сундук мешочек с золотыми, захлопнул его, – Слыхал, на том берегу ты произвел фурор. Постараешься для меня?
– Но ведь я уже здесь, а значит – мой талант истрачен! Как я могу сотворить что-то новое спустя столько лет?!
– Ну на нет и суда нет!
Румпельштильцхен направился обратно к столу.
– Постой, хорошо! – воскликнул мастер, – Я сотворю для тебя…
– Отлично! Я всегда верил, что талант – бессмертен!
Румпель протянул суховатую, обвешанную кольцами руку для заключения сделки. Старец ответил тем же.

Несколько дней и ночей непрестанно он трудился над новой куклой. Сначала ему было трудно вновь привыкнуть к своим инструментам, но с каждым новым штрихом работа шла все лучше. Он позабыл о еде и сне, полностью отдав себя любимому делу. Каждый взмах кисти, каждое движение руки забирало у Старца силы и будто оживляло куклу. Но он этого не замечал – был увлечен работой.
Вот, когда наконец кукла была закончена, Старец представил ее Румпельштильцхену. Тот долго рассматривал фарфоровую девочку, боясь оказаться надутым. Слишком реальная, для игрушки. Кукла, не шевелясь, смотрела на своего мастера стеклянными глазами. В какой-то момент Румпелю показалось, что внутри игрушки бьется сердце… но он решил, что ошибался. Ведь фарфор не мог быть живым, хоть и под руками мастера превратился в нечто столь идеальное…
Что ж, контракт между Мастером и Румпельштильцхеном был выполнен. Кукла отправилась на прилавок, а солнечная Дева вновь обрела свободу. Совсем не похожая на прежнюю себя, земная она предстала пред мастером и протянула ему руку в последний раз.
«– Я хочу вернуться к свету», – сказала она, «– Только там я обрету себя. Ты пойдешь со мной?»
– Но я хотел, чтобы мы жили как раньше, – ответил мастер. – В нашем доме на вершине утеса. Неужто тебе недостаточно внимания, которое я даю тебе? Для чего ты хочешь вернуться в бурю?
Девушка молча опустила руку, сделала шаг на встречу восходящему солнцу и… исчезла.
Что же случилось с мастером? Он вернулся к себе в хижину на утесе. Каждое утро завтракал овсянкой, потом отправлялся смотреть на буйное море. Его душа была наполнена тоской и одиночеством. И только когда солнце чуть выглядывало из-за туч, играя лучами по синим волнам, только тогда он улыбался, надеясь, что когда-нибудь она вернется к нему…
С той поры прошло уже немало лет, а любви в том сердце – и отныне нет.